☆ ☆ ☆
Мерцание елового леса совсем угасло, наступал предутренний час. Звёзды, однако, всё ещё были ясно различимы. Кандидата нашего я видела прекрасно. «Как ему не холодно в не такой уж длинной куртке? — подумала я с недоумением. — Хотя Страшиле куртка была даже явно короче, когда я увидела его в первый раз. Он, видимо, сильно вырос за три последних года подготовки. Но как бы этому чудику не замёрзнуть с его потухающим костром… Ладно уж. У нас вот вообще никакого нет. И это очень неправильно, завтра настою на том, чтобы мы развели огонь — всё равно наш «объект» не заметит. Подойти бы сейчас к нему, поворошить угли, помахать над ними пластиковым опахалом для шашлыка, подкормить пламя…» Я тихо забормотала: — Когда в палатках все друзья заснут и ночь развесит звёзды над рекой, я незаметно подойду к костру, раздую угли, разожгу огонь… Вот бы удивился Сергей Владиленович, если б знал, где сейчас звучат его стихи! Утренние звёзды слушали с благожелательным вниманием. Страшила дышал ровно. Я чуть понизила голос, боясь разбудить его, хотя сейчас его сон вряд ли нарушила бы даже пушечная канонада. — Ещё успею: разомкнётся круг, когда над лесом вспыхнет луч зари. А вы, проснувшись рано поутру, не удивляйтесь, что костёр горит… Ну, кандидату, насколько я могла судить, нечему будет удивляться: его костёр давно погас, и чтобы он разгорелся, потребовалось бы нечто посерьёзнее, чем стихотворные заклинания. Мне вдруг почему-то стало тревожно и неуютно. Я внимательно обозрела окрестности: ничего. Правда, ножны закрывали мне часть обзора… может, на всякий случай разбудить Страшилу? «Ну зачем, устал же человек, а кандидат спит ещё, — осадила я себя. — Хватит балду гонять. Серьёзно!» Где-то тревожно закричала птица, но прежде чем я успела осознать, что это может значить, из-за куста прямо передо мной почти бесшумно появился человек. Я, ошалев от неожиданности, сначала приняла его из-за коричневой куртки за Серу, хотя он совершенно не был на него похож. Горе! Горе мне, старому ржавому ножику, которому категорически нельзя доверять чью-либо жизнь! Ведь я же хотела разбудить Страшилу, а теперь уже поздно! Я приняла экстренное решение пока что выжидать. Даже если я крикну — мой боец спит и всё равно не сможет отреагировать достаточно быстро. Паниковать ещё рано, подождём. «Да, подождём? А вдруг это оборотень?» — плаксиво спросила какая-то часть моего сознания, и мне тут же захотелось ударить себя чем-нибудь тяжёлым, чтобы навсегда выбить дурацкие предположения, недостойные просвещённого человека. Незнакомец подошёл к Страшиле и посмотрел ему в лицо. Я, в свою очередь, впилась взглядом в него, пытаясь понять, что это вообще за птица. Человек показался мне похожим на оперного Мефистофеля, которому сбрили бородку, и это меня как-то не особо успокоило. Тонкие усики, каре-зелёные блёклые глаза — внешность его не вызывала доверия, хотя и могла быть обманчива. Человек перевёл взгляд на меня, и я нагло уставилась в ответ. «Ну здрасьте, Мефодий Исаевич Тоффель, наше вам с кисточкой! Разрешаю вам, Мефодя, катиться в своё адское пламя. Что застыл-то, придурок, шуруй отсюда! Или вон сядь туда, пошамай чего-нибудь и баиньки. Брысь, сказала!» Усатый, не обращая внимания на мои беззвучные заклинания, с любопытством оглядел нас со Страшилой, а потом немного отошёл и сел прямо на припорошённую снежком траву, согнув одну ногу. «Дикарь какой-то, — констатировала я с отвращением. — Рядом с ним ёлка, зачем же плюхаться прямо в снег? Да и куртка у него не такая уж длинная для посиделок на снегу. А что это все местные кузнецы сегодня вышли бродить по лесу? У них праздник какой-то, или они квалификацию повышают под луной?» Тут Мефодька снял перчатки, и я отметила кое-что, что заставило меня возгордиться своей наблюдательностью и почувствовать себя по меньшей мере Шерлоком Холмсом или, на худой конец, спутницей жизни Горбатого из «Места встречи». «Карп, ты на руки его посмотри, — с удовольствием процитировала я про себя. — Из него такой же кузнец, как из Промокашки скрипач. Кого другого пусть этот Мефистофель курткой своей дурачит». Я посчитала до десяти и постаралась получше рассмотреть незнакомца. Да нет, какой там кузнец? Пальцы у него и впрямь были, как у пианиста. Матерь божья, да у него нож!! Парень действительно вытащил из сумки кусок ветчины и нож. Вид еды немного успокоил меня, но я всё равно бдительно наблюдала за тем, как он отрезал себе большой кусок и убрал ветчину. Нож он, что примечательно, положил себе на колени. «Ладно, без паники, — успокаивала я себя, — ничего ещё не потеряно… Вот если бы Страшила был в лесу один, тогда было бы плохо. А так я хоть как-то могу контролировать ситуацию». Я попыталась представить, что может случиться и что лично я могу с этим сделать. Наибольшие опасения у меня вызывал нож; и если бы Мефодька, чтоб он сгорел, вдруг попытался приблизиться к нам, держа его, то я, не раздумывая, начала бы пронзительно визжать и замысловато ругаться, чтобы ошеломить мерзавца и попутно разбудить Страшилу, предупредив его об опасности. Как бы мне разбудить его, не привлекая внимания «кузнеца»… На вид Мефодька был достаточно молод, так что я не могла использовать высокую частоту, как во время драки с Серой. Вот если бы вдруг мой боец открыл глаза, не пошевелившись и не обратив на себя внимания Мефодьки, я бы чуть слышным шёпотом велела ему притвориться спящим и ввела в курс дела. К сожалению, мне было хорошо известно, что просыпается Страшила совсем не так. «Если выживем, заставлю его тренировать неподвижное пробуждение», — решила я. Судя по всему, у меня оставался только шёпот. Вообще-то он, к сожалению, бывает отчётливо слышен и издалека… если я буду шептать очень тихо, Страшила не услышит и не проснётся, а если подбавлю децибелов, может услышать этот поедатель ветчины… Мефодька неспешно жевал и ложиться спать явно не собирался; я сверлила его ненавидящим взглядом. Я прикинула, не сумею ли сделаться подобием наушника, чтобы звуковая волна летела от меня только в одну определённую сторону; чтобы Страшила услышал мой голос отчётливо, а вот Мефодька не услышал ничего. Я смутно помнила, что мужской шёпот, если человек стоит к тебе спиной, слышен лучше, чем женский: под это подводилось обоснование, что волнам с меньшей длиной труднее изогнуться, поэтому им сложнее обогнуть голову человека. Но в любом случае речевой аппарат человека как бы фокусирует его голос; наушники-то вообще специально экранируют во избежание звуковых потерь, а мне чем экранироваться, кроме тех же ножен, от меня ведь акустические волны по факту летят во все стороны? Я не смогу сама сфокусировать звуковые колебания… Ладно, делать нечего. Попробую говорить высоким шёпотом, чтобы уменьшить длину волны и ей было сложнее добраться до Мефодьки; а если он вдруг встанет, безотлагательно начну орать. Ещё бы исключить свистящие согласные, так что «не двигайся» и «не шевелись» не подойдёт, как и обычное обращение «боец»… Ну да авось Страшила сообразит, что к чему, кандидатом на премию Дарвина он не кажется. И я начала медленно и успокаивающе шептать, как мантру: — Лежи неподвижно. Лежи неподвижно. Я бы в жизни не проснулась, если б меня будили шёпотом, но Страшила, к счастью, спал чутко, и вскоре я услышала, как у него чуть изменился ритм дыхания. Впрочем, он не пошевелился и глаз не открыл. — Чудно. Не двигайшя, делай вид, что шпишь, — я старательно избегала свистящих согласных, так что приходилось шепелявить. — Докладываю обштановку. Шлева в дешяти шагах вполоборота к тебе шидит человек. По эмблеме коваль, но ручки нежные, так что вероятно, куртка краденая. Невышокий, хлипкий; жрёт ветчину, на коленях лежит нож, которым он её пилил. Нож широкий и оштрый, аккуратнее. Кандидат твой ещё шпит, однако хорошо бы не шуметь. «Докладывала непутёвая рядовая Дина, — мрачно прибавила я про себя. — Ну и сторож из меня!» А потом я в одно мгновение оказалась в воздухе и блаженно расслабилась. Вот теперь — подлинная лафа, никакой ответственности на мне не лежит: молчи да поплёвывай в небо, а Страшила разберётся, что к чему. Он и разобрался в своём стиле: грозно прижал меня лезвием к шее бедного Мефодьки, который испуганно уставился на нас, беспомощно моргая. Нож упал у него с колен, он о нём и не вспомнил. «Боец, мать твою ведьму! — завопила я мысленно. — Он-то ведь тебя не тронул спящего, хотя мог бы! С такими охранниками, как я…» Но Страшила меня, понятно, не услышал, а говорить вслух при Мефодьке я не стала, поскольку тогда его бы однозначно пришлось убить — как потенциального разгласителя государственной тайны. — Какого чёрта тебе тут надо? — процедил Страшила таким тоном, что даже мне стало не по себе. — Я того… ужинаю же, — объяснил Мефодька. А побледнел он, бедняга… Да я бы тоже побледнела, если бы мне вот так к шее приложили меч. «А что, если он возьмёт и схватится руками за клинок, как иногда делают в фильмах, и отведёт меня в сторону? — подумала я вдруг с опаской. — Да нет… У меня лезвие острое, он себе ладони тогда посечёт. Наверное». — Сейчас уже завтракать пора, — холодно заметил Страшила. — И что ты делаешь возле спящего? — Да вижу, воин-монах, подумал, что рядом с ним безопаснее. Я бы с тобой дальше пошёл… боязно же, понимаешь ли, время такое. — Станешь трепаться про скверное время, точно безопасно не будет. И куда ты идёшь? — Того… куда глаза глядят, — философски ответил Мефодька. — Ладно, ужинай пока. Страшила отступил, потом подобрал с земли ножны и второй меч и отошёл подальше, так чтобы Мефодьке не было нас видно из-за деревьев. Мы его, впрочем, видели преотлично. — И что делать? — спросил Страшила меня тихо. — Идти с ним я бы не стал, даже если бы не было задания: на что он мне сдался? А оставить его тут — он возьмёт, пойдёт за нами следом и следующей ночью горло мне перережет. На снегу все следы видны. — Ну уж и перережет, — скептически звякнула я. — Сейчас ведь не перерезал, хотя вполне мог бы убить тебя во сне. Зря ты так на него набросился. — Сейчас не перерезал — и могу предположить, почему. Просто у нас нет более скверной приметы, чем убить спящего. Так что он поступил вполне объяснимо: сидел и ждал, пока я проснусь. — Нет, боец, подожди! Если бы я сидела и ждала, пока человек проснётся, чтобы перерезать ему горло, то я бы расположилась рядом с ним. И меч бы я оттащила от него подальше. — Тоже объяснимо: считается, что если коснуться меча, то воин сразу почувствует это и проснётся. — Вот так бы я и сделала. Прижала бы тебе к горлу нож, потом коснулась меча и с чистой совестью перерезала бы тебе горло. Потому что либо обе приметы верны, и тогда я спокойно убиваю бодрствующего человека, либо они обе — полная чушь, а я ничем не рискую. — Ты бы прижала мне к горлу нож? — с интересом переспросил Страшила, но мне было не до шуток. — Вот не передёргивай! У меня и так стресс. Знаешь, что я пережила, когда это нечто возникло из-за куста, как тень отца Гамлета? Тебя даже будить было поздно. — Может, он просто не додумался до предложенного тобой варианта, — проворчал Страшила. — Что теперь-то с ним делать? Куда его девать? — Скажи, что у вас разные дороги. Он же всё равно не знает, куда идёт: пусть его глаза глядят в сторону, противоположную твоим. — Он возьмёт и соврёт, а потом подкрадётся из-за дерева, — усмехнулся Страшила. — А ты что предлагаешь? Ты же не собираешься убивать человека просто за то, что он случайно оказался рядом с тобой? Он уже и сам, по-моему, не рад. — Убивать я его пока и не собирался, — сухо ответил Страшила. — Хм… Дина, посмотри. Мы издалека понаблюдали за тем, как Мефодька поудобнее устраивается прямо на земле и закрывает глаза. — По-моему, очень мило. Доказывает, что он тебе доверяет. Хотя… у вас же примета эта странная? Я постаралась выразить голосом своё презрение к суевериям. — Да эта примета, может, мне жизнь сегодня спасла, — проворчал Страшила. — Что делать-то? — Не знаю, мне в подобные ситуации попадать не доводилось, — отбоярилась я. — А мне, значит, доводилось? — Ну тогда давай руководствоваться моральными соображениями. Он ведь фактически попросил у тебя помощи, когда сказал, что увидел воина-монаха и подумал, что идти с ним безопаснее. — Мне кажется, вы с ним оба идеализируете наш орден, — мрачно усмехнулся Страшила. — Я орден ваш не идеализирую, и так ясно, что люди в нём разные, как и везде. Я говорю конкретно о тебе: ты человек добрый и отзывчивый. — Я — добрый и отзывчивый? — почти с ужасом переспросил Страшила. — И ещё великодушный. Я не говорю, что ты поэтому непременно должен ему помочь, просто это правда. — Сомнительная похвала для воина, — заметил Страшила после паузы и откашлялся. — К тому же о помощи он не просил: ему было страшно, вот он и говорил первое, что в голову пришло. Ладно, пойдём поближе, а то кандидата нашего провороним. — Не провороним, — хмыкнула я. — Вряд ли он проснётся до восхода. Кандидат, конечно же, мирно спал. Мефодька тоже — или делал вид, что спит. Страшила, зорко глядя на него, опустился на свою лежанку и положил меня к себе на колени. Потом чуть наклонился ко мне: — Как по-твоему, спит? Я сфокусировала взгляд на лице Мефодьки. Если бы надо было установить, спит ли Страшила, я бы определила сразу, но здесь могла ошибиться. Впрочем, дышал «кузнец» ровно, веки у него не дрожали. Мой боец отвёл лопасть шапки в сторону и прижал меня к виску, вздрогнув от холода; в клинок застучал скворчонок невидимой жилки. — Мне кажется, спит, — неуверенно сказала я. Страшила кивнул и задумался. Может, пусть Мефодька проспится и пойдёт, а мы к тому времени уже постараемся смотаться? Не идти же вместе с ним, в самом деле. Да ещё и со вторым мечом за спиной, который одним своим видом вызывает нежелательные вопросы. Но лучше отделаться от него сейчас, а то мало ли как он поведёт себя при пробуждении: вдруг привлечёт внимание кандидата. Я шёпотом позвала Страшилу, и он снова откинул назад лопасть шапки; я кратко, чтобы он не простудился, прижимаясь виском к ледяному клинку, изложила ему свои соображения. — Можно даже обойти кандидата с фланга и поджидать его с другой стороны, так что он не сможет пройти мимо нас. Мы переместились подальше, но здесь лес рос гуще и заслонял нормальный обзор. Страшила, поразмыслив, решил залезть на дерево. С невысокой развилки мы прекрасно видели и Мефодьку, и нашего кандидата. — Ты не продрогнешь так, на дереве? — В моей-то шкуре на меху — нет, — хмыкнул Страшила. — Куртка исключительно тёплая, Дина, при всех её недостатках. — Если хочешь, подремли, — робко предложила я. — Ты ведь мало спал. Сюда, кажется, подкрасться некому. Чуть-чуть вытащи меня наружу, чтобы я видела обеими сторонами клинка. Ага. Если что, я тебя сразу же разбужу. Страшила с готовностью кивнул, поудобнее устроился на развилке и прижал меня к себе обеими руками, скрестив их на груди. «Ну, даже если и уронит, — подумала я не без юмора, — всё равно ничего со мной, с железкой, не сделается». Но он меня не уронил. Уж не знаю, как он спал, но рук не разжал. Я внимательно смотрела вокруг, чувствуя себя скрытой камерой. Мефодька с кандидатом тоже вкушали сон, никого больше рядом не было. Кандидат проснулся первым. — Подъём, трассер, — прошептала я Страшиле. — Сквозь пыль и дым, и шум и звон, взвивайся, дух, прервав свой сон. Передислоцируемся. Он встрепенулся, мигом оценил обстановку и почти бесшумно спустился с дерева. Примерно с час мы ждали, пока кандидат позавтракает. Страшила несколько раз подкрадывался поближе, чтобы проверить, не делся ли куда-нибудь Мефодька. Меня он накрывал ветками и оставлял под деревом — чтобы я, как он выразился, ему не мешала. — Вот какого чёрта он медлит? — прошептал Страшила, вернувшись в очередной раз. — Сидит и ничего не делает. Никуда не идёт. Понимаешь? Просто сидит. — Может, он устал, — предположила я в ответ. — Когда успел-то? — скептически мотнул головой мой боец. — Допустим, он сдал экзамен с первой попытки, — наставительно объяснила я. — И для него вся эта изматывающая подготовка вкупе со стрессом были буквально вчера. Вот он и отдыхает. В конце концов даже Мефодька проснулся и, не завтракая, отправился куда глаза глядят. Страшила, уже устав особенно шифроваться, сидел на подушке из лапника, прислонившись спиной к какому-то облетевшему дереву, смотрел сквозь ветки соседней ёлки на кандидата и угрюмо жевал орехи. — Дина! — прошипел он мне возмущённо. — Он, кажется, снова собирается спать. — Да и чёрт с ним, — ответила я шёпотом. — Нам же меньше ходить, ноги сбивать. Можешь тоже лечь спать. — Да не могу я больше спать, выспался уже! Я же не сурок и не медведь в берлоге! — О медведях здесь лучше не говорить, — наставительно заметила я. — Ибо опасно поминать хозяина леса: о нём речь, а он — навстречь. В некоторые приметы я для профилактики предпочитала верить, по крайней мере, находясь в лесу. Выйдет к нам мишка, и придётся убить его мною: не надо мне такого счастья. Я бы скорее покормила его хлебушком по заветам Сергия Радонежского, так ведь это наверняка просто миф. — Да нет тут медведей, — отмахнулся Страшила. — А где есть и какие? Бурые, белые, панды, гризли? — Где-то какие-то есть, — отозвался Страшила не без юмора, — но я никогда их не видел. Знаю только, что они большие, опасные и спят всю зиму. — У нас есть зоопарки, — сообщила я, — где за символическую плату можно увидеть самых разных животных и птиц. Они сидят в вольерах, а у плохих содержателей — в клетках, и есть люди, которым не нравится концепция заточения свободолюбивого зверя, так что они с зоопарками борются как с явлением. На вашем уровне развития зоопарк наверняка стал бы мучением для его обитателей; но хоть бы рисовали животных на картинках, чтобы было понятно, как они выглядят. Страшила кивнул и вдруг, приподняв меня повыше, иронично указал в просвет между еловыми лапами. Я присмотрелась: кандидат снова улёгся спать; ему не мешали даже солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь ветки. — Что, я один такой дурак, — спросил Страшила с горьким сарказмом, — что шагал чёрт знает сколько за мечом? Вот парень логически вывел, что дух святой в любом случае пошлёт ему меч на рассвете четвёртого дня. И зачем идти куда-то, утруждаться, ломать ноги по снегу? Или он просто уже в курсе, что мечи посылает не дух святой, а орден? — Да если и в курсе. Не ной: если б ты не шагал чёрт знает сколько, ты бы не отыскал меня. Хотя с твоей точки зрения, это, наверное, было бы благо. — Нет, — возразил Страшила, улыбнувшись, — я рад, что нашёл именно тебя. С тобой интересно говорить. — Спасибо, боец, — отозвалась я с удовольствием. — А можно у тебя кое-что спросить? если не захочешь говорить, я не буду в претензии. О чём вы молитесь в часовне? — Хм… вообще говорить посторонним не принято, но я не думаю, что этот запрет распространяется на личный меч, — сказал Страшила, поразмыслив. — Потом, это всё-таки не само посвящение… Ну, обращаешься к духу святому, просишь его послать тебе меч по твоим мыслям. Никто ещё вроде бы не возвращался без меча, так что молитва — это тоже чисто символический древний ритуал. — Ну, кто-то точно возвращался! — захихикала я. — Помнишь, Щука ворчал: «Теряют, аспиды»? Мы оба взвыли от хохота, стараясь смеяться потише. — Боец, а я — меч по твоим мыслям? — капризно осведомилась я. — По моим, Дина, — кратко ответил Страшила. — Ну вот раз так, то и не ворчи. Взял бы да возблагодарил духа святого. А этому раскормленному лентяю достанется мёртвая железяка, которая висит у тебя за спиной, так что справедливость восторжествует. Я отогнала от себя предательскую мысль, что вот возьмёт местный дух святой да сделает так, чтобы у этого ленивца тоже появился поющий меч. Тогда моего бойца удар хватит от вселенской несправедливости. Страшила вполголоса брюзжал что-то, люто посматривая на кандидата. Брюзжание, впрочем, нисколько не мешало ему с аппетитом жевать орехи. — Дай-ка я посмотрю, соколик, что вы тут едите. А то сидишь, понимаешь ли, хомячишь что-то потихоньку… Разворачивай салфеточки. Это что такое? Сыр, вижу, хлебушек, ветчина, мясо жареное… Страшила принюхался, потом осторожно откусил кусок. — По-моему, зайчатина, — сказал он. — Очень вкусно. Подогреть бы только… Я мигом припомнила, как мать Чука и Гека мучилась с зайцем, которого ей раньше не доводилось обдирать. И это при том, что она умела разделывать кур. «А я даже с курицей бы не разобралась, — подумала я. — Нет уж, лучше буду мечом». — А хлебушек из какой крупы? — Дина, я каждый день при тебе ем, а ты только сейчас спрашиваешь? — засмеялся Страшила. — Из эммера. — Это что такое? — Пшеница какая-то. «Может, у нас этого эммера и нет, — успокоила я себя. — Хотя не исключено, что я о нём просто не знаю». — Ну ты запасливый, — с уважением хмыкнула я, озирая пиршество на снегу. — А что это за тёмно-зелёные листики, похожие на салат? — Эти? Мангольд. — Не слышала. А соль где? — А… зачем? — осторожно спросил Страшила. — Действительно, зачем, — сыронизировала я. — Соль — это белый яд. Некоторые считают, что без него не так вкусно. Я тоже так считаю. Тебе-то вкусно хоть? — Вкусно, Дина, — с удовольствием ответил Страшила, откусывая большой кусок пирога. — Солью мы зубы чистим. Но есть её — это, по-моему, чересчур. — Зубы солью чистите?! А чем? В смысле, щёткой или как? — Тканью, — объяснил Страшила. — На кусочек ткани сыплешь соль и полируешь зубы. — А это разве не агрессивный абразив? Эмаль не царапает? Впрочем, не отвечай. Раз у тебя никогда не болели зубы, значит, царапает не агрессивнее нашего. — Ну, полируешь ведь осторожно, — хмыкнул Страшила. — Это как с заточкой лезвия: понятно же, что нужно соразмерять силу. — А нет ли этих… комков ароматической жевательной коры для укрепления зубов и чистки оных? — осведомилась я. — Чего? — Да шучу я, шучу. Я вспомнила, как, случайно вычитав где-то про чудодейственные свойства так называемой «серы» — сибирской жвачки из лиственничной смолы, спросила у мамы, не доводилось ли ей когда-либо жевать эту «серу» и не знает ли она, где можно достать кусок на пробу. Мама, конечно, знала, но авторитетно объяснила мне, что «сера» в её понятии — редкостная дрянь, потому как зубы после неё не расклеишь двое суток. Я, несмотря на этот отзыв, решила при случае всё-таки попробовать. Дело осложнялось лишь тем, что мама пробовала «серу» давным-давно на Дальнем Востоке, ещё не будучи моей мамой. Так что надо было, видимо, ездить на так называемые астафьевские места, по Енисеям и Ленам: я очень хотела этого, но пока не успела организовать совместную с родителями поездку по местам их трудовой славы. Ладно, вот вернусь — непременно организую. И «серы» у местных раздобуду. В конце концов, надо же испытать всё в этой жизни! — Расскажи, что ли, что-нибудь, — обратился ко мне Страшила после паузы. — Окей, — отозвалась я, оторвавшись от своих наполеоновских планов. — И это, кстати, будет символично. У нас по плану дальше советско-финская война. Нехорошая страница в истории нашей страны, но никуда не денешься. Помнишь, как Александр I, присоединив к Российской империи Финляндию, подарил ей Карельский перешеек? Ради округления Финляндского государства? — Страшила кивнул. — Вот, собственно, этот скудоумный эстетический порыв и стал территориальной предпосылкой для советско-финской войны. С Карельским перешейком следовало бы разобраться в семнадцатом году, когда Финляндии была предоставлена независимость. Не решили тогда этот вопрос — и получилась мина замедленного действия. Я отмела в сторону невольно всплывшую в сознании параллель с Крымом. Но действительно, что было делать? Требовалась буферная зона, чтобы обезопасить Ленинград, всё-таки сорок километров от границы. Скверная страница в нашей истории, да. Больше ста двадцати тысяч жизней. Хотя мы и тут старались идти на компромисс. — Дина, погоди со своей войной, — прервал Страшила мои мрачные размышления. — Либо ты что-то путаешь, либо я ещё тогда неправильно понял. Вы точно предоставили финнам независимость? Я настолько оскорбилась, что не сразу нашлась, что ответить. — Совершенно точно. В семнадцатом. — Так если они только этого и хотели, зачем им потребовалось проводить этнические чистки? — на голубом глазу спросил Страшила, как будто я шкафу его объясняла в своё время про то, что внешней угрозой, как всегда, отвлекалось внимание от внутренних проблем. Хорошо ещё, что он не употребил слово «белофинны». Какие белофинны, если там расстреливали и красных, и белых, и аполитичных гражданских, и даже детей девяти и двенадцати лет — а иногда, кстати, и поляков, путая их с русскими… Я напомнила себе, что Страшила в принципе впервые услышал слово «Финляндия» меньше месяца назад, и ещё раз подробно объяснила ему, что к чему. Кандидат решил размяться только к вечеру. Прошёлся по поляне, потянулся несколько раз… Минут двадцать разжигал костёр, выпил чаю, сгрыз куриное крылышко, предварительно подкоптив его на огне, и опять лёг спать! Я не могла без смеха смотреть на лицо Страшилы. — А ты сам-то разве не спал больше суток, выйдя из монастыря, а? — поддразнила я его. — Цифра тебя сдал! Страшила бросил на меня возмущённый взгляд. — Дина, я, чтоб ты понимала, сначала шёл ночью, потом утром. Днём спал, а ближе к вечеру просыпался и шагал всю ночь. Мне так захотелось. «Ох, ты же скорее сова, а Цифра жаворонок… был, — подумала я. — Теперь понятно, почему он так злился. Ему вообще пришлось дремать вполглаза, чтобы не прозевать тебя». — Ты шёл по тёмному ночному лесу? Страшила недовольно посмотрел на меня. — И что, если так? — Не бесись, мне правда интересно. А потом как? На четвёртый день? — Ну, сама помнишь… всё как положено, — отозвался Страшила и улыбнулся. — Я два раза в сутки спал, урывками. Мне просто казалось, что надо спешить, чтобы успеть. Я не додумался до того, что дух святой пошлёт мне меч в любом случае, в силу традиции. А вот этот додумался. Он с такой яростью взглянул на спящего монашка, что я невольно рассмеялась. — Боец, ты сейчас заблуждаешься! Я у того озера развлекала своими песнями белок и сорок все три дня, так что если бы ты «додумался», то ты бы туда просто не дошёл! А от меня к сегодняшнему дню осталась бы, наверное, горка ржавой пыли, так что спасибо, что ты не додумался до такого циничного решения. Но там, конечно, было невероятно красиво, особенно когда сквозь толщу воды, просвеченную солнцем, виднелись тёмные силуэты рыб и спутанная мишура водорослей. Страшила посмотрел на меня. — А почему же я пошёл не на восток, как было надо, и всё равно тебя нашёл? Ведь мне нужно было бы пойти не к озеру, а куда-то в сторону, как сделал Цифра. По компасу не получалось. Я задумалась. — Не знаю. Можно списать на несовершенство компаса. Рассказывала же я тебе про девиацию. А вы к тому же ещё и во всём этом железе… Я вообще не понимаю, как у вас стрелка компаса не прилипает к вашим же курткам. — А не может быть так, что дело в угле магнитного склонения? — осведомился Страшила. — Если дух святой имеет в виду восток, как это назвать… перпендикулярный истинному меридиану? Мы-то идём на восток, ориентируясь на магнитный компас. Хотя… нет, тогда отклонение изначально должно было быть слишком большим. — Ну вообще-то ты вполне можешь быть прав. Помнишь, мы с тобой чертили векторы? Может быть, три дня на восток по магнитному компасу плюс немного направления на восход в итоге дали именно восток, перпендикулярный истинному меридиану. Кроме того, стрелка же выправляется не точно по полюсу, а по магнитным силовым линиям, характерным для конкретной местности: может, именно там силовая линия уходила в сторону. А может, просто у Цифры из-за большего количества железок на нём стрелка отклонялась сильнее! Да в конце концов, какая разница: такова была воля духа святого, муахаха! — Ты сама говорила, что такое объяснение тебя не устраивает, — поддел меня Страшила. — И ты, Брут! Страшила зевнул, потом снова поглядел в сторону кандидата и сделал выразительную гримасу. Я едва сдержала смех. — Да полно тебе, боец, — уговаривала я его шёпотом. — Радуйся! Сейчас бы волок меня по лесу, по снегу, по холоду, а ты лежишь, как султан, и слушаешь мои байки. А у меня-то, в отличие от Шехерезады, всё настоящее, натурпродукт, так сказать! Возблагодарил бы лучше духа святого за неизъяснимую милость его!Наружное наблюдение: четырнадцатый день первого зимнего месяца
11 января 2023 г. в 00:00
Но всё обошлось. Время я не перепутала, разбудить не забыла, и в четверть второго мы уже вышли из комнаты и направились по коридорам к главному выходу. Маскхалат лежал в сумке: мы не хотели смущать встречных своим видом.
Бритоголовые чуть ли не спали на своих постах: очень мило возлежали щеками на устало сложенных руках, судорожно зевая и озирая окрестности сонными глазами. Впрочем, завидев нас, они тут же все, кроме одного, молодцевато выпрямились и сделали вид, что и не думали спать и вообще нисколько не чувствовали себя утомлёнными.
— Я буду отсутствовать не сутки, а где-то шесть дней, — негромко заметил Страшила после процедуры дактилоскопирования.
Бритоголовые энергично и понимающе закивали, а я задумалась: они просто видят второй меч или им сообщили заранее, точно указав номер? Наверняка сообщили. А то так любой может: стибрить у кого-нибудь меч (скажем, у убитого или оглушённого на тренировке воина), взвалить его на надплечье и уйти в закат, выгадав себе неделю без розыска.
Мы вышли из монастыря и, не мешкая, направились к заснеженному полю. Как объяснил мне Страшила, кандидат должен был выйти за мечом примерно в два часа ночи. Нам к тому времени полагалось пересечь мрачное поле, выглядевшее в потёмках настоящим царством зла, и оказаться в лесу, где, видимо, следовало прятаться за деревьями.
После залитых светом улиц поле, даже покрытое снегом, казалось особенно тёмным, пустым и холодным. Акведук, почему-то вдруг напомнивший мне монорельсовую дорогу, тянулся по нему, как сброшенная кожа гигантского василиска. И хотя я и не чувствовала температурных колебаний, мне было как-то зябко и неуютно. Я надеялась, что в лесу это пройдёт: мерцающие ёлки уже сейчас выглядели на редкость эффектно.
— Смотри!! — я зашипела так, что Страшила даже вздрогнул. — Направо посмотри! Там парень на акведуке! Видишь, на звёзды смотрит!
— А, точно, — протянул Страшила, чуть прищурившись. — В принципе, это не страшно… Но хорошо, что сказала. Обойдём немного севернее, и нас будет не так заметно.
Мы ускоренным маршем отправились обходить паренька по широкой дуге. Я напрягла всё своё чудо-зрение; насколько мне удалось рассмотреть, это был воин-монах: он сидел на краю акведука, свесив ноги, и держал на коленях меч, рукоять которого ярко блестела в лунном свете.
— Синь небес так звёздна-лунна, нам сияет меч Перуна. Боец, это нормальная практика — вот так, как лунатик, шататься холодной зимней ночью по акведуку?
— Ты даже не представляешь себе, насколько, — не без юмора ответил мне Страшила.
— Этот мужик рискует застудить себе почки, — проворчала я. — Впрочем, вольному воля. Может, он действительно реагирует так на фазы ваших чудо-лун. А почему у него на рукояти нет обмотки?
— У кого на рукояти нет обмотки?.. А, понял. Это для форса.
— Давай мою тоже уберём для форса? — взмолилась я. — Она меня жутко бесит. Меня раздражает, как она на мне выглядит.
— Дина, она нужна не для красоты, а чтобы не скользили руки, — отрезал Страшила. — Если этому луноброду не дорога жизнь, это его дело. Он, может, и тренироваться бросил уже давно. И давай не разговаривать, а смотреть в оба, чтобы не прозевать кандидата. Мы и так слишком далеко ушли на север.
— Ба! а я тут при чём? разве это я распоряжаюсь, куда нам идти? — возмутилась я. — Забрёл куда-то к чертям в гости, Сусанин, и я, вишь, виновата! А говорить я буду, потому что тут никого нет, и лучше не спорь, ибо сделать с этим ты всё равно ничего не сможешь. Нету у вас методов против Кости Сапрыкина!
Ветер закручивал уже выпавший снег лёгким подобием позёмки. Страшила прислонил меня к ёлке и принялся натягивать нашу импровизированную плащ-палатку, чуть слышно бормоча себе под нос что-то о проклятой погоде и отсутствии удачи. Звучало это довольно комично, так что я потешалась от души и советовала ему тоже радоваться жизни.
Любой заснеженный лес, бесспорно, хорош; а этот был особенно красив благодаря местным елям, выделявшимся среди облетевших тёмных стволов. В отличие от ставших мне привычными декоративных ёлок, покрытых цветами и плодами сверху донизу, на лесных елях цветы висели гроздьями исключительно на верхних ветках. Я вспомнила, что на земных ёлках именно так, бывает, растут шишки. Выглядело это удивительно — мерцающие бледно-золотым грозди семиконечных звёзд на верхушках заснеженных елей. Было в этом что-то очень новогоднее; или напротив — в новогоднем было что-то от этого.
— У нас Новый год с ёлками начали праздновать при Петре Первом, — сказала я Страшиле, любуясь лесом. — Укрепляли на ветках восковые свечи, а на верхушку — звезду. Если разобраться, на редкость пожароопасный обычай. У вас вообще свечи-то используют?
По идее, раз есть восковые мелки, значит, должны быть и свечи.
— Да, мне рассказывали о настоящих восковых свечах, — подтвердил Страшила. — Я, правда, никогда не видел, они дорогие и редкие. В основном светильники на конопляном масле.
— И то верно, вам-то они зачем? — хмыкнула я. — Вы, если разобраться, могли бы обойтись и без ламп: у вас всё натуральное… Никогда не понимала, почему для Нового года непременно нужно рубить деревья. Ладно б так полагали только коммерсанты, продающие ёлки, но остальные-то? Почему бы не поехать в лес, не подышать морозным воздухом елового бора, не украсить живую ёлочку?
Страшила недовольно проворчал что-то насчёт морозного воздуха елового бора и поплотнее укутал горло длинными шарфообразными завязками башлыка. Я развеселилась ещё больше.
— Ой, боец, смотри, какая птичка хорошенькая! Слева от тебя, на ёлке. Боже! — я чуть не завизжала от восторга. — Это же клёст!! Видишь, клюв перекрещен! Я их только на картинках раньше видела!! Слушай, а вашим-то зачем такой клюв? У нас они им лущат шишки и достают семена; но у вас-то шишек вроде нет, потому что хвойные, вопреки здравому смыслу, цветут! Вот ты знаешь, что такое шишка? Не знаешь! Так зачем эволюция дала птице этот шишковскрывательный клюв, причём именно в сочетании с характерным для нашего клёста окрасом?
— Дина, откуда я знаю? — спросил Страшила с тяжёлым вздохом.
— Да понятно, что неоткуда узнать, — ехидно согласилась я. — Мне вот ещё очень интересно, почему мы с тобой говорим на русском языке и прекрасно друг друга понимаем.
Страшила поднял руку, призывая меня к молчанию: от поселения показалась тёмная фигура и быстро зашагала к лесу. Вряд ли кто-то, кроме кандидата, вылез бы гулять по заснеженному полю в два часа ночи.
— Иду, чтобы сгореть как можно ярче и глубже осветить тьму жизни, — меланхолично процитировала я. — И гибель для меня — моя награда, иных наград не нужно для меня.
— Дина? — изумился Страшила, недоверчиво глянув на меня. — Ты чего это?
— Не обращай внимания, — проворчала я. — Декламирую первое, что на ум пришло. Мне-то сгореть совершенно не хочется, я жизнь люблю.
Страшила задумчиво кивнул.
— А это чьи стихи?
— Это Максим Горький, — величественно ответила я. — Только это не стихи, а проза.
Страшила скептически поднял брови, но ничего не сказал.
Кандидат подходил ближе: его было бы сложно с кем-то спутать. Патлатый, нечёсаный, путающийся в длинной рясе, с сумкой через надплечье и компасом в руке, он представлял собой на редкость колоритную и заметную фигуру. А ещё у него была очень странная походка: он как будто пытался танцевать «Берёзку». Похожим образом передвигался броненосец, которого я видела в зоопарке.
— Точно наш? — уточнила я. — Может, это другой? Бывает такое, что два кандидата отправляются за мечом в один и тот же день?
— Не бывает, — уверенно ответил мне Страшила, не отводя взгляда от кандидата. — Даже если родились в один день, кому-то приходится подождать сутки или больше. Обычно ждёт тот, кто в более позднем возрасте попал в орден.
Мы наблюдали, как кандидат быстро пересекает заснеженное поле.
— В чёрной куртке человек на снегу прекрасно заметен, — заметила я, глядя на кандидата. — Разрешаю тебе восхвалять мою премудрость, благодаря которой у тебя есть маскхалатик. И хорошо, что тут есть ёлки, и можно прятаться за ними.
— Очень хорошо, — подтвердил Страшила.
— Я даже думаю, что этот лес могут выращивать и беречь специально для вас, — добавила я с лёгким ехидством. — Чтобы вам было куда отправляться за мечом. Как полагаешь, может ли быть так, что здешний лес объявили природоохранной зоной и запретили местным рубить тут деревья, в первую очередь ёлки?
— Насчёт этого не знаю, но нашему ордену можно всё, — вполне серьёзно ответил Страшила.
— Отменно сформулировал.
Кандидат подходил к лесу, и мы невольно примолкли. «Точно броненосец, — подумала я. — Как он так семенит? Да ещё и пухленький такой, отсюда видно».
Страшила подождал некоторое время, потом перехватил меня поудобнее, и мы отправились за кандидатом. Сюрреализм какой-то, на самом деле: тащимся по снегу и холоду выполнять дурацкий квест, изображая из себя посланцев духа святого.
— По-моему, он так ходит, чтобы не скользить, — прошептала я Страшиле, присмотревшись. — Смотри: он как будто бы пытается на каждом шагу сохранять равновесие.
— Мне кажется, он в своё время получил серьёзную травму, и кости могли неправильно срастись, — негромко отозвался Страшила. — А может, ему просто повредили сустав. У него левая нога не сгибается, видишь?
— Зоркий ты, боец, — с уважением признала я, присмотревшись.
— Но травма давняя и, в принципе, уже его не тревожит, — добавил Страшила. — И да, он пытается не скользить и сохранять равновесие.
— А вы, товарищ, прямо специалист по травмам, с ходу определяете, — с мрачным ехидством похвалила я.
Мы крались за кандидатом. Увлекательность ситуации заключалась в том, что ни одному из нас до тех пор не приходилось выслеживать человека и тем более красться за ним по заснеженному лесу. А занятие это было на редкость весёлое. Снег, к счастью, не особенно скрипел, и промокшая опавшая листва не шуршала, но зато теперь на ней легко было поскользнуться. Необходимость сохранять равновесие вносила некую острую нотку в скучный интуитивный выбор той дистанции и позиции, на которой нам было бы хорошо видно кандидата, а он, ненароком обернувшись, не мог бы нас заметить.
— Тише ступай, — шипела я; мне казалось, что тяжёлая поступь Страшилы слышна всему лесу. — Блин, как магистр додумался посылать тебя шпионить за кем-то? Сотня юных бойцов из будённовских войск на разведку в поля поскакала! Так у них-то могла быть разведка боем, — тут же осадила я прыснувшего Страшилу, — а у тебя её быть не может! Что? Не знаю, перекатывай ступню мягче как-нибудь…
К счастью, кандидат не оборачивался вообще. Пилил себе спокойненько по снегу, причём, не переходя на бег, непринуждённо соблюдал темп Сергея Кирдяпкина. Двигался он, впрочем, куда глаза глядят, и ни разу не остановился, чтобы как следует сверить своё направление по компасу. Сверялся он, насколько я видела, на ходу и кое-как: Страшила, тоже взглядывая на трепещущую стрелку, страдальчески морщился, видя, что кандидата как-то странно мотает из стороны в сторону: то на северо-восток, то на юго-восток, как будто компас у него был испорчен. А может, он у него и впрямь был испорчен?
И тут Страшила, бежавший лёгкой рысцой, чтобы не отставать от кандидата, обогнул очередную ёлку, покрытую мерцающими цветами, и сразу же отпрыгнул назад, потому что увидел человека в коричневой куртке, сидевшего на пеньке. Нижняя половина его лица была закрыта шарфообразными завязками молочно-белого башлыка, похожего на башлык Страшилы, и в просвете виднелись только широкие седые брови и ярко-голубые глаза.
«Дед Мороз», — абсолютно серьёзно подумала я. И лишь когда старик поднялся, отводя завязки с улыбающихся губ, до меня дошло, кто это.
Страшила тоже узнал его и резко повернул в сторону.
— Уже, — с чуть заметной горькой иронией тихо заметил Сера, кивнув на меч за спиной моего бойца. — Значит, ты благонадёжный: некоторые по году ждут, а то и по два, три… Ну беги, беги.
«Откуда, интересно, у этого коваля статистика, кто сколько ожидает своей очереди на должность курьера святого духа?» — подумала я.
Страшила, судя по сжатым губам, с удовольствием побежал бы, однако нашему кандидату, как нарочно, именно здесь вздумалось остановиться и кинуть сумку на снег. Надо отдать ему должное: полянка, которую он облюбовал для привала, была и впрямь на редкость хорошенькая.
Сера медленно подошёл к нам и тоже посмотрел на кандидата. Я обратила внимание на то, что снег почти не скрипел под его белыми валенками, и вообще передвигался он гораздо тише, чем Страшила. Про кандидата я и не говорю: когда он шёл, шуму было, как от роты солдат.
Мой боец молча сел на распластавшуюся по снегу пушистую ветку ели и положил меня к себе на колени, с досадой одёрнув свою «плащ-палатку» из старой простыни. Сера примостился рядом. Он видел, что ему не рады, и тем не менее не уходил. Я то и дело перехватывала его жадный взгляд, но даже и без этого было понятно, что старику очень хочется поговорить со мной. Однако расположение Страшилы для меня в силу некоторых причин было дороже, и заговаривать с Серой сама я не собиралась.
— Часто ты ночью по лесам бродишь? — осведомился Страшила.
Он явно постарался смягчить тон, но вопрос всё равно прозвучал неприветливо.
Сера ответил не сразу.
— Семнадцатый день сегодня, — сказал он наконец.
— Сейчас ночь на четырнадцатое, — поправил Страшила сухо.
— Учителю твоему семнадцатый день, — пояснил Сера спокойно. — Куратору — так вы, кажется, их называете? Редкой духовной красоты был твой учитель. Жаль, что так рано.
Страшила молча рассматривал ёлку перед собой.
— Смерть всех забирает, — мрачно отозвался он наконец.
«Смерть самых лучших намечает и дёргает по одному, — угрюмо процитировала я про себя. — Повыдергать бы ей волосы вместе с пустой черепушкой!»
— Да, но не за всеми она приходит лично, — задумчиво заметил Сера. — Богу воина не выдадут, а смерти вот, видишь…
— Потому что ей и бог подвластен.
Сера не смутился грубым тоном Страшилы.
— Шёл воин-монах по четвёртому кольцу, — сказал он медленно, наблюдая за кандидатом, который, как заправский пильщик, расправлялся с еловыми лапами; нам было хорошо видно его фигурку в просвете между ветками. — Явилась, красавица, затанцевала, захороводила… и никто не видел. Четвёртое кольцо — и никто. Молчат наверняка от страха.
— Это на четвёртом кольце случилось? — спросил Страшила уже мягче. — Тебе, может быть, ещё что-то известно?
Сера покачал головой.
— Говорю же, никто не видел… нашли уже мёртвым. Я как раз с заказом в монастырь явился, поздно вечером, последний день для сдачи был, — он улыбнулся с грустным лукавством. — Смотрю — несут… Я туда-сюда, порасспрашивал… врут больше, чем правды говорят. Дух святой да будет милосерден к нему, — негромко прибавил Сера, помолчав.
— Аминь, — хмуро отозвался Страшила.
Некоторое время они молча сидели рядом. Кандидат тем временем приготовил себе ложе из лапника, натащил еловых веток, из которых я бы в жизни не взялась разводить долго горящий костёр, сложил их в подобие стопки блинчиков-налистников на тарелке, чем-то посыпал и начал поджигать.
Истошно крикнула какая-то птица.
Я иронично подумала, что, судя по всему, кандидат знает технику разведения костра, о которой я не слышала. А возможно, ему должен был помочь дух святой.
В каком-то смысле он кандидату помог. Еловые лапы загорелись быстро и горели хорошо; у меня даже возникло подозрение, что они были посыпаны самым что ни на есть обычным хлоридом натрия, сиречь поваренной солью. А через некоторое время (уж я не знала, как) то ли из искры возгорелось пламя, то ли ещё что… короче, приготовленная бедным кандидатом лежанка вдруг тоже загорелась — и на удивление быстро. И здесь вполне можно было разглядеть руку духа святого, потому что кандидат как раз в это время зачем-то отошёл, и на лежанке его не было.
Вообще-то он был сам виноват: даже я знала, что не годится разводить костёр так близко к себе и своим вещам. И это, конечно, было совершенно не смешно, а очень даже грустно, и всем нам следовало бы посочувствовать бедному кандидату. Но когда мы увидели его застывшую нескладную фигуру и то, как он оторопел при виде случившегося… Страшила уткнулся головой в снег, задыхаясь от хохота; Сера махал рукой, беззвучно смеясь; я же смеялась на высокой частоте, чтобы кузнец меня не слышал, и старалась делать это потише, чтобы не услышал и кандидат.
— Неопытный ещё, — мягко заметил Сера, когда все мы немного успокоились.
Кандидат оттащил в сторону часть непострадавших веток, уже горящие свалил в огонь и принялся складывать новую лежанку, подальше от костра.
Я рассматривала ёлки, на верхушках которых мягко светились бледно-шафрановые цветы. Не знаю почему, но лесные ёлки сейчас казались мне даже красивее декоративных, которые одновременно и цвели, и плодоносили. И то, что цветы не покрывали всё дерево, нисколько не портило общего впечатления.
— А как зовут-то её? — осторожно осведомился Сера, показав на меня глазами.
Страшила смерил его неласковым взглядом, но всё же ответил:
— Дина.
— Позволишь с ней поговорить?
Страшила равнодушно пожал надплечьями:
— Говори.
Я отметила для себя его формулировку: Сера-то вправе говорить, сколько ему вздумается. А вот мне на ответ ему Страшила санкции не давал. Вывод: с тем же успехом товарищ кузнец может обращаться к ёлке.
Сера вытащил из рукава платочек и зачем-то аккуратно промокнул губы.
— Как служится, Дина?
Я, понятно, молчала.
Страшила взглянул на меня с едва заметной усмешкой. По-моему, его ситуация тоже забавляла.
Сера, не дождавшись ответа, сжал бледные морщинистые губы.
— Нехорошо, — с упрёком сказал он, выпрямившись. — Невежливо оставлять вопрос собеседника без ответа. Или вы думаете убедить меня, что мне послышалось, как меч твой говорил в моём доме? Я хоть и стар, конечно, но из ума ещё не выжил. Я заслуженный, всеми уважаемый мастер и за свою жизнь сделал немало изделий, в том числе и мечей. И никто никогда не мог сказать, что я свою работу выполнил недобросовестно. Никто — заказывали ли у меня двуручник или копоушку.
Я не разобрала на слух последнее слово и решила, что речь идёт о чём-то вроде палки-копалки. А слово «двуручник» Сера произнёс, прямо-таки по-московски превратив «ч» в «ш», так что получилось, что у него заказывают не что иное как двурушники.
Я мрачно подумала, что сама-то тоже, пожалуй, не столько двуручник, сколько двурушник. Вот даже сейчас кузнец смотрел на меня такими глазами, что мне стало неловко; но бесить Страшилу перед походом я всё-таки не собиралась.
И тут он наклонился ко мне.
— Что ж ты молчишь? — спросил он нетерпеливо, и я на миг онемела от негодования.
— Ты же сам велел мне молчать при посторонних!
У Страшилы дрогнули губы, но он сдержал улыбку:
— А ты в кои-то веки послушалась.
— Но-но-но, — грозно сказала я для порядку и обратилась к Сере: — Товарищ кузнец, так что вам угодно?
Старик так и расцвёл.
— Как тебе у нас? — спросил он жадно. — Ты откуда взялась вообще?
— Из фаллопиевых труб, — ехидно ответила я, не удержавшись. — У вас — нормально. Обычное человеческое общество. Не хуже и не лучше многих других.
— Так откуда ты? — переспросил Сера, явно не понявший подколки родом из «Козлёнка в молоке».
— Это шутка, отец, — объяснила я. — Ниоткуда. Живу и всё.
— Нет, но откуда? — не отступался Сера. — С какого момента ты себя помнишь? Где тебя сковали? В небесной кузнице?
— Мама с папой меня сковали на зелёной планетке на задворках галактики! — не выдержала я. — По образу и подобию своему! А потом всё пошло по сценарию. Поскользнулся — упал, очнулся — гипс. То есть сталь. То есть здесь. Устроит такой ответ?
Сера переварил мою тираду и степенно кивнул:
— Вполне. А скажи, — он с усилием придвинулся ближе и уставился на меня лихорадочно блестящими глазами, — а где это… откуда ты родом? Это другой мир, откуда душа приходит сюда, или как?
— Слушай, отец, не лезь в эту тему, — жалобно попросила я. — Про этот аспект архитектуры нашего мироздания я знаю примерно столько же, сколько ты. Понятия не имею, как и почему вышло так, что я здесь.
— Ну почему же, насчёт архитектуры мироздания она очень просвещена, — милостиво заметил Страшила, слегка приосанившись. — И я почерпнул у неё множество разумных идей относительно мудрого устройства общества.
«Ах ты павлин, — подумала я ехидно. — Прямо множество и прямо разумных! И прямо уж очень просвещена… Вот так госпожа Простакова нахваливала своего Митрофанушку. А лексика-то какая: почерпнул, относительно… Ритор, а не махатель мечом».
— Ты бы не разглагольствовал, а нарубил лапника, — едко посоветовала я.
— Потом, Дина, когда этот заснёт, — отозвался Страшила. — А то мы себя демаскируем.
Наивный Сера тем временем принял все его похвалы мне за чистую монету.
— И какое же идеальное, мудрое устройство общества? — выдохнул он, взволнованно сжав руки перед грудью. — Как вы его достигли?
— Послушай, отец, — сухо сказала я, — если ты спросишь у волка, каким он видит идеальное устройство общества, а потом подойдёшь с тем же вопросом к ягнёнку, то ответы будут отличаться, верно? Кому-то нравится олигархия, а кому-то коммунизм. Волк не хуже и не лучше ягнёнка, просто они разные. Но при должном развитии любого общества волка можно кормить соей и колбасой, в которой нет ни грамма мяса. Вопрос в том, есть ли в социуме такая система сдержек и противовесов, чтобы волк был с этим согласен, а ягнята при этом не провоцировали волка, называя его слабаком и соеедом. Самосознание, правосознание, уважение к другим и себе, привычка к самоанализу и критическому мышлению, изучение разных подходов к истории, умение иронизировать и смеяться — в первую очередь над собой — закладывают должную основу для идеального общества, и совершенно неважно, как оно будет называться — джамахирией или народно-демократической республикой.
Сера, сняв башлык и запустив пальцы в волосы, смотрел на меня такими глазами, что я почувствовала себя пророком Елисеем, только что воскресившим сына вдовы.
— Слова твои сложны и непонятны, — сказал Сера с тоской (я и сама уже уличила себя в этом), — а смысл, хотя и ясен, непостижим…
— Непостижим, отец, верно, — перебила я его, ругая себя за неуместное показушное умничание. — Ты не волнуйся, у нас идеального общества тоже нет. Всё строим, а получается какая-то ерунда. Думаешь, у нас в стране идеальное, мудрое устройство общества? Хо! У нас так воруют, как у вас и не видывали! Вот если на место вашего Катаракты поставить нашего Сердюкова, то он через пару месяцев раздарит нескольким здешним девахам покрасивее всё, что у вас есть в алтаре, а потом ещё и приватизирует ваш монастырь и превратит его в свою резиденцию. В одну из. А воинов-монахов отправит строить ему дачки в регионах, где потеплее. Коррупция у нас страшная: присосались, как паразиты, к стране и пьют её нефтяную кровушку. И ничего не сделать. В других странах — другие проблемы. Во многих государствах, скажем, всё образование и медицинская страховка платные и притом дорогостоящие. Кое-где такая социалка, что человеку выгодно не работать, а сидеть без работы дома с детьми и получать пособие за счёт трудящихся. А кое-где, скажем, экология на нуле: в городе дышать нечем, работаешь по полсуток и пикнуть не смеешь. И если там вдруг объявишь голодовку, то братья наши из Поднебесной не станут либеральничать, как мы, а будут кормить заключённого через его нежный носик и к чертям посадят носоглотку.
Сера смотрел на меня с тоской.
— Вот, значит, как, дочка, — сказал он, тяжело вздохнув. — Вот оно, значит, как…
— Но, опять же, ты не думай, отец, — снова перебила его я. — Это мы только для порядка ворчим. Я и не хотела бы жить в идеальной стране. Точнее, хотела бы — но чтобы её идеальность была создана в том числе и моими руками. Как пел Высоцкий, на всём готовеньком ты счастлив ли, дурак? В том и интерес, чтобы жить в нашей, то есть, я имею в виду, в сложной стране, не теряя себя, зная законы и умея защитить себя и свою семью, чтобы не только не поддаваться хапугам и бюрократам, а противостоять им, чтобы честно выполнять свою работу и помогать жить другим людям. Некоторые полагают, правда, что этого недостаточно, а следует ещё и принимать активное участие в оздоровлении власти и замене её на нормальную. Но посредством выборов этого не добиться, а революциями мы сыты по горло ещё с начала прошлого века и прекрасно понимаем, что страна от них не выигрывает. По крайней мере, такая, как наша.
Сера слушал меня, беспомощно моргая.
— А если больше деваться некуда? — спросил он с болью. — Если второй год неурожай, а с тебя, землепашца, требуют налог и за тот год, и за прошлый, когда государство многомилостиво дало отсрочку? Я вот ездил недавно в родное село, выплатил за всех неустойки. А в соседнем селе половину перепороли… Вас, кромешников, даже на допросе никто не смеет ударить, а чем остальные хуже вас, наглый, надменный сброд без родных и близких? Ты понимаешь, что это такое, когда тебя бросают в пыль лицом на глазах у твоих детей?
Сера говорил с таким надрывом, держась за грудь обеими руками, что я испугалась, что у него случится сердечный приступ.
— А у нас за такое большие деньги платят, — ляпнула я. — Это называется садомазохизм. Ну, знаете, некоторые люди ловят кайф от боли, преодоления себя. Правда, у нас в стране вся эта прелесть имеет в подавляющем числе случаев сугубо сексуальный подтекст.
У меня в своё время была идея вступить в какой-нибудь БДСМ-клуб, научиться чему-то попроще и рубить с таких вот кайфующих товарищей бабло, заняв почти пустующую нишу услуг строго без упомянутого сексуального подтекста. Я даже придумала, что назову собственный клуб «Динофлагелляты»: если стукнут в полицию — скажу, что мы типа изучаем водоросли. Но родители бы точно не оценили мой бизнес-план, так что я оставила этот вариант на крайний случай, если вдруг они умрут, а я останусь без средств к существованию. Да и мне всё равно было бы неприятно бить людей — даже понарошку и даже за деньги.
— Это как богема наша, что ли? — хмыкнул Страшила, выразительно заломив бровь, и посмотрел на Серу с нескрываемым презрением. — Ударить нас действительно не смеют, но так мы жизнью готовы платить за это право. И вас бы не смели, если бы вы предпочитали выбирать смерть после такого оскорбления. К нам, впрочем, применяют многое другое. Слышал когда-нибудь о «лапе»?
— А ну-ка закрыли тему! — прошипела я. — Товарищ кузнец, а вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Ну серьёзно, вам же здесь даже некому оказать медицинскую помощь…
— Как не бунтовать, не кричать, не биться, если живёшь, словно в аду, — с отчаянием продолжал Сера, как будто не услышавший ни Страшилу, ни меня. — И бьются, но подавляют — вы же и подавляете… Режете, казните, сжигаете, вырезаете языки, чтобы вас не обличали на костре…
Я вспомнила, как Цифра рассказывал мне, что такой обычай принят в столице.
— Если он сейчас услышит твои вопли, — без всякого выражения сказал Страшила, не сводя глаз с кандидата, который сидел на лежанке и что-то грыз, — то я тебе прямо здесь лично вырежу язык. А то можно и для профилактики: зато в будущем не попадёшь из-за него на костёр.
— Страшила! — возмущённо вырвалось у меня. — Сера! Да вы что, ошалели оба? Это называется культурная светская беседа? Сама виновата, не надо было мне заводить разговор о политическом устройстве общества… Но как будто поговорить больше не о чем! Сера, я тебе хотела сказать… У вас очень неудобно сделано с компасом. У нас его, например, часто носят, как наручные часы. Понимаешь, если прикрепить его к ремешку и застегнуть на запястье, то не придётся в случае необходимости одной рукой удерживать меч, а другой открывать крышку компаса, одновременно устанавливая его в горизонтальное положение. Уделяйте больше внимания эргономике!
На самом деле я не собиралась говорить эту ерунду ни Сере, ни кому бы то ни было. Просто старичка надо было отвлечь, а на ум не пришло ничего получше. Я вообще не была уверена, что носить компас на руке удобнее, чем в кармане.
— Этот вот чудик-кандидат в принципе не может нормально пользоваться компасом, — добавила я, чтобы подкрепить свои слова наглядным аргументом.
— Думаю, в его случае дело не в конструкции, — заметил Страшила с лёгкой иронией. — Но идея неплохая, потому что когда несёшь на надплечье меч, то управляться с компасом левой рукой действительно неудобно.
Сера молча смотрел на нас, и я поняла, что отвлечь его сменой темы мне не удалось. И Страшила тоже это понял.
— Что ты так уставился? — спросил он, усаживаясь поудобнее, как для долгого спора, и кривя губы в мрачной улыбке. — Не стройте козней против республики и бога, и никто вас не поведёт на костёр. И даже пальцем не тронут. Неурожай, конечно! На выпивку всегда найдётся, так и на налог бы нашлось. А ты вот заплатил за них — так теперь местные в надежде на то, что ты снова приедешь, всерьёз решатся утаивать денежки.
— Никто ни на что не решится, — твёрдо произнёс Сера, держась обеими руками за грудь. — Они знают, что я стар, что мне давно пора уходить отсюда. Каждый день, который я проживаю, это милость и дар духа святого. А расплатиться сами они не смогли бы и без неурожая. Я все свои сбережения потратил на то, чтоб закрыть их долги, и вот даже у других пришлось просить помощи.
Вот теперь-то я заподозрила, куда ухнули денежки за мою неодушевлённую копию.
— Сера, а Цифрушка покойный в этом, часом, не поучаствовал финансово?
— Так… вы же сами меч принесли, — с удивлением и некоторой растерянностью отозвался кузнец.
— У нас левая рука не знает, что делает правая, — объяснила я. — Так что до маразма уже доходит.
Ну Цифра точно был с придурью: сказал бы прямо, зачем нужны деньги, что я, зверь какой-то? Даже наоборот, придумала бы, как можем ещё заработать. А вообще-то эту власть нужно не кормить, а менять.
— Не бывает так, чтобы запрашивали непосильную подать, — упрямо объявил Страшила.
— Сокол мой, лучше помолчи: бывает, — тихо заметила я на высокой частоте, чтобы услышал только он.
— Ещё как бывает! — эхом отозвался Сера. — Просто вы, кромешники, в своей слепоте и гордыне не видите, как плачет душа народа. А кто видит, тот погибает на четвёртом кольце.
Они с моим бойцом смотрели друг на друга так, что в воздухе чуть ли не проскакивали искры. Выражение «поляризация взглядов», подразумевающее усиление расхождения мнений как реакцию на одни и те же выслушанные аргументы, грозило стать буквальностью.
Пока действительно не заискрило, надо было срочно придумать что-то относительно смешное и неординарное; и я в экстренном порядке тихо затянула на мотив «Из-за острова на стрежень»:
— В год голодный, год несчастный стали подати сбирать — и крестьянские пожитки и скотину продавать. — Протяжная тоскливая песня выполнила свою роль: Сера со Страшилой перестали сверлить друг друга глазами и посмотрели на меня. — Я с крестьянской челобитной к царю русскому пошёл, да схватили по дороге — до столицы не дошёл. — Я ещё чуть понизила голос: внимание слушателей уже было привлечено, а вот включить кандидата в свою аудиторию мне категорически не хотелось. — Очутился я в Сибири, в шахте тёмной и сырой, там товарища я встретил: «Здравствуй, друг, и я с тобой!»
Сера смотрел на меня такими больными, безнадёжными глазами, что мне сделалось неловко. По-моему, от песни ему стало только хуже — хотя мне удалось, как я и намеревалась, снять остроту конфликта. «Но можно было бы придумать что-то поумнее этого каторжанского шансона, — подумала я с досадой. — И условия цейтнота меня никак не оправдывают».
— Далеко село родное, а хотелось бы узнать: удалось ли односельцам с шеи подати скачать?
Я замолчала. Стало очень тихо.
— Да… — тихо и с горечью произнёс Сера. — Душевно.
— Нет ничего круче народных песен, — заверила его я. — На любой случай непременно найдётся та, которая идеально встроится в тему. В том-то и трагедия, что и для такой ситуации есть подходящая.
— Да… — повторил Сера и посмотрел на Страшилу. — Видишь: девица — а лучше тебя всё понимает. Слушал бы её. — («Ой, дурак!» — с досадой подумала я, прекрасно зная, что не может быть ничего хуже, чем указать молодому представителю силовых структур на мнимое или действительное превосходство умственных способностей слабого пола). — И ещё знай, что недолго осталось реять чёрным тучам над нашей Родиной: есть те, кто с вами борется и вскоре преуспеет.
Так. Образ безобидного голубоглазого старичка в смешном башлыке и белых валеночках приобретал новое измерение.
— С нами — с кромешниками? — уточнил Страшила с холодной улыбкой.
— С вами — с республикой, — величественно парировал старик, — будь она проклята…
— Прекратили флэйм! — пронзительно крикнула я и тут же опасливо притихла, но кандидат, по счастью, не шевельнулся. — Хочешь бороться с республикой, Сера, пожалуйста, твоё право, но оскорблять её при моём бойце не смей, ясно? Ты чего добиваешься: хочешь спровоцировать его, чтобы он тебя ударил, а ты потом скорбно выгнул брови и назвал его кромешником? Так поступают только вздорные истеричные бабы! — Сера, несмотря на обидность моих слов, посмотрел на меня с уважением, как бы признавая мою правоту, и я тоже зауважала его за это. — Слушай, отец, хочу дать тебе совет. Это не рецепт успеха, потому что всегда есть так называемый Чёрный лебедь, фактор непредсказуемости, но всё же… Бунтами, даже массовыми, по стране вы ничего не добьётесь, кроме рек крови и анархии. Вам нужен чётко структурированный план смены высшего эшелона власти, организация из образованных, решительных людей с субординацией и дисциплиной. Народу можно разъяснять, что творится, но полагаться на него нельзя.
К сожалению, я не знала, как выразить необходимость захвата транспортных узлов (ослиные стойла, что ли, занимать?), не изобретённого ещё телеграфа и несуществующей прессы.
— Династию лучше не ликвидировать физически, — добавила я мрачно. — Это, конечно, наиболее рациональный вариант, подразумевающий устранение наиболее вероятных претендентов на власть, но ты же понимаешь, отец… если убивать, то всех, включая детей. А потом оппозиционеры-диссиденты, а они будут всегда, начнут кричать, что это было преступление против человечности. Про то, что творили при жизни гильотинированные и расстрелянные, забудут; все войны, Кровавые воскресенья, все подавления бунтов и репрессии, проводившиеся предшественниками, когда народ молчал и терпел, канут в Лету. Публицисты напишут слезливые статейки, церковь ещё и канонизирует этих скотов как мучеников… короче, Сера, убивать нежелательно. У нас в мире есть такая суровая страна, Китай, вот там успешно проводили так называемое перевоспитание абсолютно всех, даже бывших императоров. Физическим и психологическим воздействием добивались того, что все поголовно возлюбляли Старшего брата Мао. Человек, скажем, читал Маркса, выносил парашу, да просто стирал и зашивал одежду — раньше он этого не делал, и это тоже оказывалось действенно. Можете взять на вооружение. Главное, Сера, действовать чётко и стараться, чтобы государственная машина продолжала функционировать без перебоев. Иначе вероятна иностранная интервенция в ослабленную страну без верхушки. Другими словами, нужен государственный переворот, а не революция.
Когда я произнесла последние слова, то вдруг усомнилась: а не шпион ли этот белый и пушистый старичок? Донесёт куда надо о моих наставлениях, а достанется ни в чём не повинному государственнику Страшиле, который так бешено скрипит зубами, слушая меня, что как бы ещё не стёр их до основания… Но Сера внимал мне с настолько болезненным волнением, что я признала свою версию несостоятельной.
— Вы уничтожите либо себя, либо государство, — холодно заметил нам Страшила. — Налоги ему не нравятся… Просто, значит, платить их будут не смещённому богу, а вам. Либо вы их отмените и тем самым погубите республику наверняка.
Сера насмешливо улыбнулся.
— Да ты знаешь ли, умник, что можно было бы обойтись вовсе без налогов? Дай землепашцу, ремесленнику возможность кормиться своим трудом, а не отдавать республике прибыль…
— А ар-рмию чем кор-рмить будешь? — рыкнул Страшила. — Святым духом? Кто лимесы защищать станет? Вы?
Я хотела съязвить, что они же с Цифрой нахваливали всесилие боженьки, вон он там одной ковригой хлеба толпу накормил: так что да, можно было бы содержать армию и без налогов; но не успела.
— Да от кого защищать? — едко усмехнулся Сера. — Кто на нас нападать собрался? Или ты всему, что говорят, веришь?
Страшила весь побелел от ярости, так что я еле успела вмешаться:
— Тихо, тихо! Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее! На каком основании ты, Сера, полагаешь, что внешней угрозы нет?
— Да кому мы нужны? — с горькой усмешкой отозвался Сера. — Обнищавшая страна, растерявшая свои знания, технологии, культуру! Всё утрачено, забыто, пущено под нож: говорил же как-то, что у нас раньше даже ковали по-другому, я физически не могу обеспечить такой процесс обработки металла!
— Ну, это не аргумент, — хмыкнула я. — Во-первых, если бы хотел, обеспечил бы. Нанял бы рабочих, снизил бы безработицу и грёб бы деньги лопатами. Во-вторых, страна с низким уровнем развития технологий всегда является лакомым куском для более сильных. Хотя бы как территория, рынок дешёвой рабочей силы и место сбыта товаров. У нас так было со времён разных там Египетских царств, Ассирий и Римских империй. Да и сейчас не лучше, потому что если мы, скажем, возьмём подход неомарксистов, то они в принципе не столько делят мир на государства, сколько рассматривают его расслоение на классы: то есть в итоге выделяют на планете так называемое ядро, полупериферию и периферию. Причём ядро развивается за счёт всех остальных. Наше вот государство находится на полупериферии. Короче, я скорее не понимаю, почему, если у вас всё так плохо, вас до сих пор не завоевали. Особенно если допустить, что в других странах сохранились технологии той же плавки металла, а значит, есть возможность обеспечить более качественным оружием заведомую успешность интервенции.
«А что, если ваши инсургенты-антитеисты — как раз часть интервенции таких вот продвинутых государств? — подумала я вдруг. — Что, если они такие же бескорыстные и идейные, как наши «умеренные оппозиционеры» в Сирии? Да нет, тот же Сера, наверное, знал бы об этом. Но не буду гадать на кофейной гуще — с учётом того, сколько мне известно (чуть меньше, чем ничего), это с тем же успехом вообще может быть конфликт совершенно «левых» третьих сторон. Транснационализированный. Как в две тысячи шестом году в Ливане между Израилем и «Хезболлой».
— Может, и некому завоёвывать, — сквозь зубы отозвался Сера. — Может, это всё сказки… про другие страны.
— А воины на лимесах гибнут сами по себе, — тоже сквозь зубы съязвил Страшила. — Не завоевали, потому что у нас есть бог.
— Сплочённость благодаря единой религии и вера в собственную правоту, возможно, осенённую поддержкой высших сил, очень важны, — подтвердила я.
— Да нет же! — раздражённо мотнул головой Страшила. — Я не о том. Нашу страну хранит дух святой. Милостью своей осеняющий нашего бога.
— Послушай-ка ты, религиозный фанатик! — взъярилась я. — В моей аналитической системе понятий нет таких факторов как бог и святой дух. Есть харизматический лидер, династическая преемственность, консервативность и набожность населения. И даже вера в доброго царя-батюшку. Но сверхъестественного фактора, хранящего страну от бед, там нет! Есть разве что апеллирование к нему как публицистический приём. И лучше не исходить всерьёз из существования несуществующего и неверифицируемого, пока это не привело к трагедии. И между прочим, уже по происходящему у вас очевидно, что ничего, кроме отсутствия совести, вашего боженьку не осенило.
— Бога не трогай, — строго заметил Сера. — Вот этого не надо. Дух святой всё слышит.
— И ты, Брут?! — просипела я, потеряв голос от возмущения. — Слышит? И то есть, если он слышит, то я, выходит, должна молчать и кривить душой из страха перед ним? А ты знаешь, революционер хренов, что именно такими словами, как ты сейчас, меня пыталась застращать моя православная бабушка-монархистка, даром что наша советская власть дала ей образование, работу и всё, что она имела и чего никогда не было и не могло быть у её собственной бабушки? — Я вспомнила, как она долго и безуспешно старалась насадить во мне страх божий, и окончательно осатанела: — Эй ты, бог или дух святой, как там тебя, бездушная скотина, которой нет дела до своего народа! Инфантильный равнодушный урод, тряпка! Ну, заставь меня замолчать, если ты это сейчас слышишь!
Дальше предполагалось произнесение ряда красочных и цветистых богохульств. Но от этого пришлось отказаться — не потому что небеса разверзлись (они и не разверзлись — местный бог явно не услышал обращения либо не посчитал его достойным внимания), а потому что меня яростно затряс Страшила:
— Замолчи немедленно! Ещё кандидата разбудишь!
Я замерла. За собственным революционно-антитеистическим выступлением я совершенно забыла, зачем мы со Страшилой в лесу, и пропустила момент, когда кандидат лёг спать. В своё оправдание скажу, что он уснул слишком быстро, не приготовив запаса веток на ночь. Однако дымящий костёр, напоминавший стопку блинчиков, горел. Ярко и неплохо — по крайней мере, пока.
Сера укоризненно качал головой.
— Как ребёнок, — сказал он мне с упрёком. — От таких возгласов ничего не бывает. Бог долготерпелив и многомилостив. Но и грозен. Он ждёт долго, да бьёт больно.
— Ну, значит, я поторопилась благословлять ваши планы по перевороту, — огрызнулась я. — Стоит бедняк и слышит, что наш мир есть лучший из миров, и что дыра в крыше его лачуги самим богом предусмотрена. Какой ещё взвешенный рассчитанный переворот, если у вас бог долготерпелив и многомилостив? Думаешь, он не знает, что налоги слишком велики для плательщиков?
Сера тяжело вздохнул.
— Вот и я не могу себе ответить на этот вопрос, — признал он с тоской. — Невозможно, чтобы не знал, ведь он же всё-таки бог… Может быть, он нас испытывает? Ждёт, что мы восстанем и воскликнем: Господи! нет больше силы терпеть!
Видно было, что эта мысль только что пришла Сере в голову и очень ему понравилась. Я, честно говоря, весьма сомневалась, что местный бог, и так уже пользующийся всей возможной полнотой власти, станет исповедовать ленинско-нечаевскую идеологию типа «Пусть власть имущие сжимают пружину крепче, тем сильнее она ударит по ним». Но я ответила:
— Может, и так. Кто их, богов, знает.
— Может, и так, — неприятным голосом согласился Страшила. — Скажем, для того, чтобы узнать, кто неспособен смиренно переносить посылаемые духом святым тяготы. А потом отделить зёрна от плевел.
— Ты, что ли, отделять будешь? — осведомился Сера, нехорошо усмехаясь.
— В том числе и я, — подтвердил Страшила холодно. — Кто-то должен удалить больную виноградную лозу, чтобы не пострадали другие.
— А ты когда-нибудь видел её, эту лозу? — крикнул Сера, внезапно сатанея. — Ты хоть раз видел, как растёт виноград?
— Аргумент не по теме! — вмешалась я.
— По теме! — кричал Сера; Страшила не делал ему замечания, что кандидат услышит, потому что голос у Серы был слабый, а сам он схватился обеими руками за грудь. — По теме! Потому что меня, который всю республику прошёл с севера на юг, чтобы познавать новое, учит жизни юнец, ни разу от монастыря своего не удалявшийся дальше дня пути! Меня, которому свобода дороже всего на свете, учит жизни кромешник, который только и умеет, что исполнять приказания! По теме, потому что именно он будет меня удалять, как больную лозу, разделять живые души, как будто они зёрна, смешанные с сором! По теме, потому что меня судит безродный, который ради своего тёпленького места в ордене с радостью сам убил бы и мать, и отца, а сестёр отправил бы в публичный дом! Res publica: в стране общего дела — общие бабы!
Я поняла, что Сера нарвался, за секунду до того, как Страшила ударил его кулаком в лицо. И я, честно говоря, не могла осуждать своего бойца. Как, впрочем, и кузнеца.
Я обречённо ждала, что начнётся драка. Но Сера не стал драться. Он сидел, держась за сердце и тяжело дыша. Глаза у него были закрыты, и я с ужасом подумала, что если у него случится приступ, то ему даже некому будет помочь.
— Что вы такие нервные, оба? — звякнула я жалобно, чуть не плача. — Ну давайте адекватнее! Разве это культурная беседа? Разве это дискуссия двух взрослых людей, наслаждающихся спором как эстетичным столкновением обоснованных аргументаций? Оскорбления, мордобой, переход на личности… Боец, твою дивизию, да помоги же ему!
Страшила, и сам уже увидевший, что дело неладно, вытащил из сумки фляжку, быстро отвинтил крышечку и дал слегка зеленоватому Сере отпить. Я не знала точно, что там было, но старик сразу чуть-чуть порозовел, хотя глаз и не открыл. Я задумалась, можно ли пить вино в предынфарктном состоянии, если допустить, что у Серы именно оно. Страшила тем временем отложил фляжку, слегка закатал Сере рукав, с поразившей меня быстротой отыскал у него на запястье пульс и замер. Я с интересом подумала, как же он считает, если у него перед глазами нет часов. Просто слушает ритм? Или может определить частоту на слух? Мой знакомый виолончелист Дюша любил разливаться соловьём на тему музыкальных достоинств шума тока крови, слышного, когда подносишь к уху раковину, и ритма человеческого пульса. Я решила как-нибудь уточнить у Страшилы, не обладает ли и он идеальным слухом и не различает ли в пульсе чудо-симфоний.
Через некоторое время Сера медленно открыл глаза.
— Ну что? — мрачно спросил Страшила.
— Прости, — отозвался Сера, едва двигая губами.
Страшила в ответ матюгнулся так, что я его прямо-таки зауважала.
— Чувствуешь себя как, спрашиваю?
— А-а… Ничего… Приемлемо.
«Я бы сказала, как раз неприемлемо», — недовольно подумала я, но вслух сказала другое:
— Нитроглицерин бы сюда…
— Зачем? — равнодушно осведомился Сера, словно знал, что такое нитроглицерин.
— А взорвать к чёртовой матери всех нас, дураков, — мрачно отозвалась я.
Страшила угрюмо размышлял, всё ещё держа руку на пульсе Серы.
— Ты до дома отсюда один не дойдёшь, — сказал он таким тоном, словно извещал нас о том, что мир завтра покатится в тартарары.
Сера молчал. Я ждала, что он гордо ответит что-то вроде: «Без сопливых доплетёмся», и то, что он не стал возражать, сильно меня встревожило.
— Не дойдёшь ведь, верно? — ещё мрачнее переспросил Страшила, хмуро вглядываясь в лицо Серы.
— Я, по-моему, даже и не встану, — ответил тот чуть слышно.
«Звездец», — подумала я.
— Встанешь, — уверенно отозвался мой боец и, невежливо отодвинув меня в сторону, поднялся и с силой поставил старика на ноги. — Стоишь?
— Стою.
— Вот и пойдём, — сказал Страшила, глядя на меня и явно соображая, как волочить одновременно и Серу, и два меча. — Сейчас…
Он в буквальном смысле слова прислонил кузнеца к стволу дерева, быстро скинул сумку и ножны с мечом кандидата и ещё пару секунд с досадой кривил губы, отстёгивая ремень закоченевшими пальцами. Потом Страшила пристегнул его к моим ножнам, забросил меня за спину и кое-как нахлобучил на голову Сере его башлык.
— Вот так. Шагай.
— А этот меч мы тут оставим?! — изумилась я.
— А что делать? — раздражённо отозвался Страшила.
— А если украдут? Ты же обещал магистру его беречь! Как зеницу ока!
— Не украдут, а если украдут, я тому вору руки вырву из суставов и в глотку забью, — ответил мой человеколюбивый боец, ведя осторожно ступавшего Серу по лесу.
Шли мы долго.
— Компас в сумке оставил, — меланхолично сообщил нам Страшила. — Ориентироваться сможем только по собственным следам.
— А ты ещё ворчал, что снег выпал, — ехидно напомнила я. — Как бы мы сейчас шли по цепочке следов, если бы не пороша? Никак. Никогда не знаешь, что для тебя лучше! Есть такая история про старичка, у которого сбежала лошадь, все ему сочувствовали, а через какое-то время лошадь сама вернулась, притом вместе с молодым конём. С самцом лошади в смысле. Все завидовали, а сын старичка поехал кататься на этом коне, упал и сломал себе ногу. Все ему сочувствовали, а потом началась война, и всех парней забрали в армию. А сын этого старичка остался дома со сломанной ногой, и все завидовали. А старик на все оценочные высказывания соседей философски отвечал: «Посмотрим, что из этого выйдет; неизвестно, как именно было бы лучше».
— Вот тебе пример обычной низости души, — хмуро ответил Страшила. — Парня лишили возможности защитить родную страну, а другие сочли это счастьем для него.
— Спасибо… сынок, — сказал вдруг Сера голосом, в котором слышались слёзы.
— Помалкивай, — мрачно отозвался Страшила. — И я тебе не сынок, а кромешник.
Некоторое время мы все шли молча, но потом я не удержалась:
— Сера, а скажи… вот ты же хороший специалист, тебя ценят; прошёл всю республику с севера на юг, чтобы повышать квалификацию. А что ж ты не эмигрировал в другую страну? Вдруг там аромат свободы и либеральные ценности? Тут-то сжигают и режут языки, вряд ли будет хуже.
— Я бы тебе объяснил, — чуть слышно ответил Сера, — но воина твоего могу этим оскорбить.
— А он ушки закроет, — пообещала я. — Боец, просто не слушай, ладно? Мне правда интересно.
Страшила никак не отреагировал.
— Я ведь понимаю, что тут ад кромешный, — тихо произнёс Сера. — И сам думал… может, в другой стране будет лучше. К южной границе за этим в своё время и направился. Но там сплошная стена с дозорами… и не пробраться.
— Стена-а… — протянула я. — Ну слушай, захочешь — проберёшься. Должны быть какие-нибудь контрабандисты; можно подкупить пограничников, чтобы они провели тебя тайком; да, наконец, подождать попутного ветра и перелететь стену на воздушном шаре, если уж на то пошло! Потом, там же наверняка не одни воины-монахи, есть и служащие; устроился туда мыть полы, стащил форменную бронекуртку и убежал. Как в песне: была бы только ночка, да ночка потемней.
— Я тебе скажу так… как мне самому говорили, — отозвался кузнец шёпотом. — Может, врали, конечно… Воины на лимесах и впрямь гибнут в дозорах, это точно. Но там, бают, за стеной искажается реальность, так что один дозор может встретить другой и не узнать его… и принять за врагов. Поэтому и сказал я… что, возможно, это всё сказки, что есть другие страны.
Я осмыслила его слова.
— Прямо почти что «Град обреченный», — одобрила я. — Очень атмосферный миф, мне нравится. Как в песне: но по новым данным разведки мы воевали сами с собой… Проблема в том, Сера, что если бы всё и впрямь было, как ты изложил, то эту стену бы просто перестали охранять — и уж точно не посылали бы никого за неё. Зачем такое расточительство людского ресурса? Да и к тому же, если бы на Покрове и впрямь не было других стран, вряд ли в нашем ордене существовал бы департамент внешних связей. Блин, мне теперь прямо-таки хочется побывать у вас на границе… действительно бы перелететь на воздушном шаре и посмотреть, что там.
— Побываем, — сухо пообещал Страшила. — Я в ордене с младенчества, сражаюсь хорошо, меня вряд ли направят в село. Вот и посмотришь, что там и с кем мы на деле боремся.
— Боец, понятно, что это миф, но он в любом случае — и правда, — сказала я с невольной горечью. — Сапиенсы воюют исключительно сами с собой, это всегда так, и не играет роли, какая форма на твоём противнике: он одет ровно в ту же плоть, что и ты. За чей-то чужой интерес стрелял я в мне близкое тело и грудью на брата лез. Спросить прямо этих вояк, за что они дерутся, что им делить с другой стороной, чёрта с два будет вразумительный ответ. А ведь мир-то этот, от математики простых чисел до природы вокруг нас, без преувеличения прекрасен, и для меня загадка, почему люди в упор не видят на контрасте убожества того, что творят. Я думаю: как прекрасна Земля и на ней человек! И сколько с войной несчастных уродов теперь и калек… А сколько зарыто в ямах, и сколько зароют ещё… И чувствую в скулах упрямых жестокую судоргу щёк. Нет, нет! Не пойду навеки за то, что какая-то мразь бросает солдату-калеке пятак или гривенник в грязь.
Страшила ничего не ответил; да и не мне, дочери Земли, было тыкать ему этими стихами. Со времён, описанных в поэме, прошёл почти век, и что? Как начинали братоубийственные войны, так и начинают. А калекой человек может стать и не физически: достаточно заработать посттравматический синдром, который у некоторых, как у моего дяди, перерастает в шизофрению.
Сера тоже не вымолвил ни слова; вести его, насколько я видела, становилось всё тяжелее, он едва перебирал ногами. Возможно, он даже не сознавал, что почти не идёт. Страшила практически волок его несколько минут, потом яростно скрипнул зубами и, со свистом выдохнув, закинул Серу на надплечье — головой назад.
— Боец, мне неловко тебе об этом говорить, но, по-моему, не очень хорошо, что у него голова располагается так низко, — озабоченно заметила я. — Как бы инсульта не случилось.
Страшила что-то пробормотал одними губами (мне показалось, что это было вполне определённое сложное слово с двумя нецензурными корнями, выражавшее крайнюю степень недовольства и чувство безысходности) и поднял Серу на руки, как в фильмах герои обычно носят своих мёртвых возлюбленных. Так он тащил кузнеца ещё несколько минут. Потом у Серы с ноги слетел валенок, и пришлось остановиться. Уже через пару десятков шагов надетый валенок слетел снова.
— Я сейчас здесь издохну, — прохрипел Страшила и, зачерпнув пригоршню снега, кинул его в рот.
— Ба! Раз есть силы говорить, то и силы идти найдутся, — беспечно ответила я. — Снег не ешь, простудишься. И по той же причине не сиди в сугробе. Вперёд, боец! Ничто не остановит нас, нам цель ясна! Следы видишь? Вот и шагай.
Меня нисколько не смутило то, что я цитировала классический гимн дружбы и взаимопомощи, находясь при этом в намного лучшем положении, чем Страшила, который был вынужден тащить и меня, и Серу.
— Ген, а давай я понесу чемодан, а ты — меня! — предложила я.
Страшила посмотрел на меня, как Ленин на буржуазию, выдохнул что-то не совсем понятное и побрёл дальше. Мне сперва показалось, что это было: «А давай лучше наоборот». Но потом я поняла: «А давай лучше применим синергию» — вот что сказал помудревший Страшила! Запомнил, умница мой!
— А синергия в этой области не действует, — наставительно объяснила я, — ибо в случае с разумными существами срабатывает эффект Рингельмана. Слышал о таком? Допустим, ты можешь поднять пятьдесят килограммов. И твой напарник — тоже. Но вместе вы не поднимете сто килограммов, потому что каждый будет стремиться утруждаться меньше, ибо ведь есть же второй, на которого можно рассчитывать! Потому что разумные существа от природы ленивы, хитры, эгоистичны и склонны увиливать от работы, если над ними не стоять с кнутом. Вот представь себе, что было бы, если бы мы с тобой волокли Серу вдвоём. Непотребство! Мы бы и тридцати килограммов небось не подняли! И чем больше народа, тем сильнее «размазывается» ответственность: ведь на фоне массовки легче сымитировать бурную деятельность.
Я вспомнила, как однажды, когда мы въезжали в очередное служебное жильё, солдаты помогали нам таскать коробки с вещами: я случайно увидела, как они вдвоём затаскивают на этаж коробку не тяжелее десяти килограммов, хладнокровно отняла её у них и отнесла сама. Впрочем, они нисколько не смутились и продолжали в том же духе.
Страшила не стал мне возражать, а просто молча тащил кузнеца. Я видела, что плащ-палатка из латаной простыни цепляется за еловые ветки. К счастью, вплоть до поля валенки больше не слетали. А на кромке леса Сера ожил:
— Я теперь сам пойду.
— Да ради всего святого, — прохрипел Страшила. — С удовольствием.
— Ты ступай, ступай, сынок… Уж отсюда дойду.
— Ага, чтоб ты брякнулся в снег, и вышло, что я тебя волок просто так? — резонно уточнил Страшила. — Шагай давай.
Уже у внешнего кольца поселения Сера снова почувствовал себя неважно и обмяк.
— Дома у тебя есть кто-нибудь? — зло поинтересовался Страшила.
— А?
— Дома, спрашиваю, есть кто?
— Дома? Нет… откуда?
Страшила разразился поистине чудовищными ругательствами, сгрёб старика в охапку и потащил его к ближайшему дому. Он поставил Серу на ноги и подёргал ручку; дверь оказалась заперта, и мой боец ударил в неё ногой со всей силы.
— Ты что?!.. жильцов перепугаешь!.. — запротестовал Сера.
— Молчи уж, — отозвался Страшила сквозь зубы. — Если у меня сейчас уйдёт кандидат, я тебе потом все рёбра пересчитаю. Равно как и если будешь болтать. Не вздумай про меч мой хоть слово кому брякнуть! Ну что они там, спят, что ли? — и он снова с размаху пнул дверь.
— Именно что спят — ночь на дворе! — зашипела я, представив себе состояние бедных обитателей дома.
Послышался звук отпирающегося замка, и дверь отворилась. На пороге стоял очень бледный молодой человек в рваном сером халате, а за его надплечьем маячило лицо ещё более бледной женщины в каком-то странном головном уборе, может быть, его матери.
— Святой брат Сера! — ахнула женщина, сориентировавшись быстрее всех нас.
— Вот, значит, и позаботьтесь о святом брате Сере, — процедил Страшила, слегка толкая несчастного кузнеца, который от этого тычка буквально перепорхнул через порог и обмяк на груди бледного молодого человека. — И не болтать, а то язык отрежут, чего доброго, — прибавил он грубо, обращаясь к Сере, который упорно хотел ему что-то сказать.
«Что за манеры, что за лексика?» — подумала я миролюбиво, а в следующее мгновение мы уже стремглав бежали по направлению к лесу. Правда, через минуту Страшила выдохся, схватился за селезёнку и остановился, пережидая колотьё в боку и бормоча, что он может долго ходить, а никак не бегать, равно как и таскать на себе вздорных больных стариков, которые по ночам не сидят дома, а шастают по лесам.
— Ну полно тебе ворчать, — укорила его я. — Он же сухонький и невысокий. Могло быть хуже.
— Сухонький, а тяжёлый, как я не знаю что, — проворчал Страшила.
— Да? Говорят, в костях каждый год прибавляется по фунту веса, — философски процитировала я.
— По фунту массы, — ехидно поправил меня мой натасканный боец и снова попробовал побежать.
— В обыденной речи допустима такая неточность, — не смутилась я. — Да не спеши. Держу пари, кандидат всё равно пока спит.
— Скоро уже светать будет, — заметил Страшила мрачно. — Да и идти удобнее при свете елей.
— Всё равно не беги. Никуда кандидат наш не денется. Никто из нормальных людей не захочет встать в такое сладкосонное время суток, чтобы по холодку шагать за каким-то мечом. Даже если бы им посулили Грейсвандир.
Страшила скептически хмыкнул, но ничего не возразил.
Я, конечно, оказалась права: когда мы добрели до места, где в снегу под гаснущими елями валялись драгоценная сумка с едой и совершенно бесценный меч, который мы обещали магистру беречь как зеницу ока, кандидат всё ещё спал. Костёр его, кстати, уже погас: может быть, угольки ещё тлели, однако мы с такого расстояния в любом случае не различили бы настолько мелких деталей.
Страшила вытащил ножовку и принялся пилить еловые лапы. Сначала он, опасаясь разбудить кандидата, приволакивал ветки откуда-то издалека, так что даже я еле различала треск ломаемого и спиливаемого дерева. Но потом усталость и здоровый «авось» взяли своё, и Страшила перешёл на ветки ближайших деревьев.
Натаскав груду пушистого лапника, при виде которой мне остро захотелось снова стать человеком, мой боец сложил уютную лежанку, после чего рухнул на неё и вытащил из сумки куриную грудку. Я завистливо звякнула, глядя, как Страшила разворачивает тканевую салфетку и с нескрываемым наслаждением вонзает зубы в белое волокнистое мясо.
— На ночь много есть не рекомендуется, — заметила я мрачно.
— А уже утро, и я проголодался, — с набитым ртом возразил Страшила и мечтательно вздохнул. — Эх, Дина… курочка тёплая ещё. Вот завтра уже такой роскоши не будет. На костре оттаивать придётся. Зато сохранится дольше.
— Я тоже курочку хочу, — проворчала я.
Страшила едва не подавился: видимо, у меня был очень серьёзный голос.
— Ну ведь ты же меч.
— Да в курсе, представь себе; и всё равно хочется почувствовать сам вкус. Знаешь, как давно я не ела мяса? Дольше, чем ты думаешь. Просто, понимаешь, мои родители поздно меня завели, сейчас им обоим уже перевалило за пятый десяток. А у них предрасположенность к инсульту. Да и у меня тоже: головокружения, мушки перед глазами, потери сознания во время кроводач, хроническая усталость, стресс. По последним двум признакам мы все в группе риска. Плюс генетика. Тебе никогда не приходилось разговаривать с человеком, у которого был инсульт? А мне приходилось, у бабушки был.
Я не любила вспоминать о том замечательном времени. Дня три непосредственно перед первым инсультом бабушка ходила вялая, обращённые к ней фразы приходилось повторять по нескольку раз. Мы думали, что у неё садится слух, и мама потом корила себя, что не додумалась подозревать предынсультное состояние. Я себя не корила, хотя оснований у меня на то было не в пример больше, чем у мамы. Я в тот день уходила из дома к четвёртой паре, в обед, когда мама давно уже была в школе, и зашла к бабушке уточнить название печенья, которое она как-то покупала. Бабушка лежала, как обычно, на кровати и отдыхала. Я три раза повторила вопрос, а она только моргала в ответ. Я решила, что бабушка не слышит меня из-за проблем со слухом, пожала плечами, то есть надплечьями, и ушла в институт. Только зашедший к ней в комнату через полтора часа батя забил тревогу. Всё, в принципе, обошлось, разве что бабушка в первые дни после инсульта чередовала в речи привычное «Диночка» с «девочка» и время от времени называла мамой собственную дочь, мою маму. Не знаю точно, был ли уже у бабушки инсульт, когда я с ней разговаривала, но, во всяком случае, винить я себя ни в чём не собиралась. Откуда мне тогда было знать, как он выглядит? В конце концов, это была обязанность моих родителей — рассказать мне об инсульте, если уж в семье есть человек такого возраста.
— Так что я объявила профилактику в сфере питания, — продолжила я вслух. — То бишь обязала родителей почти исключить мясо, яйца, молоко и растительное масло, а упор сделать на морскую рыбу, тёмный виноград, баклажаны и краснокочанную капусту. Но не могла же я заставить батю отказаться от нежной свинины, а сама есть её у него под носом каждый вечер! Так что я не ем дома мяса за компанию. У меня, впрочем, есть подозрение, что они всё равно ухитряются съесть свою норму по ВОЗ в семьдесят пять килограммов в год. Наверное, как и я, в гостях отрываются. В гостях к тому же, если ляпнешь, что вегетарианка, себе дороже обойдётся. Сразу посыплются вопросы: почему, пост, индуизм, животных жалко? Два раза я отказывалась от мяса на вечеринках, и оба раза находились люди, которые уточняли, знаю ли я, что Гитлер также был вегетарианцем.
Ну, к тому времени я, впрочем, уже могла поставить человека на место, спрашивая, в каких исторически достоверных источниках он нашёл эту информацию. И горе человеку, который ссылался на слухи или Википедию… Он получал лекцию по технике создания информационных вбросов с примерами, причём я заканчивала её тем, что подтверждала, что Гитлер действительно был вегетарианцем (на этом месте у собеседника окончательно рвался шаблон), и наставительно ссылалась на «Воспоминания немецкого генерала» Гудериана. (Помнится, когда я в первый раз читала их, меня удивило то, что перевод Лихачёва был сделан с английского, а не с немецкого языка, и я всерьёз опасалась, что получится «испорченный телефон». Однако перевод, на мой взгляд, был сделан отменно). Впрочем, некоторых товарищей это всё равно не убеждало, и они непоследовательно клеймили меня легковерной дурой, которой достаточно записок какого-то фашистского генералишки, чтобы причислять Гитлера к вегетарианцам (притом что доказывали мне то же самое пять минут назад без каких бы то ни было ссылок вообще). Надо сказать, что некоторые моменты в воспоминаниях Гудериана действительно казались мне спорными (например, эпизод, когда какому-то священнику вручили в целости и сохранности серебряную церковную утварь, ненавязчивое перекладывание всей вины за зверства на ваффен-СС и в целом позиционирование вермахта как доблестных солдат фюрера, просто исполнявших приказ в полном соответствии с Гаагскими конвенциями). Но, с другой стороны, я не могла называть себя беспристрастным читателем: слишком глубоко въелось в меня восприятие поведения гитлеровцев в Великую Отечественную как однозначно отрицательного и неконвенционального.
— Я лично без мяса не смогу точно, — весело хмыкнул Страшила; он к тому времени прикончил грудку и вытащил из сумки поджаристую ножку.
— Да и зачем, тебе полсотни лет, что ли? — засмеялась я. — Не нужно это… Я думаю, что то улучшение, которое чувствуют люди, отказываясь от мяса, связано, во-первых, с моральным удовлетворением — что они не являются причиной смерти животных, а во-вторых, с тем, что в дрянном мясе, которое они покупали, были, скорее всего, разные вредные добавки. Какие-нибудь красители и консерванты, придающие пристойный вид фаршу из непонятного мяса с давно вышедшим сроком годности. Ну, это как ваши пряности-специи, которыми насыщают тюрю, чтобы её можно было есть, только намного хуже.
— Насыщали, — с гордостью поправил меня Страшила. — Сейчас у нас всё иначе.
— Я очень-очень люблю мясо, — пожаловалась я, сверля жадным взглядом куриную ножку у него в руках. — Однажды, правда, увлеклась вегетарианством по идейным соображениям: животные страдают, вроде как жаль обрекать их на смерть… Но, к счастью, оперативно отказалась от этой блажи. Я просто донор, и мне как раз после этого дали отвод из-за дефицита эритроцитов. Пробовала пить железо, сначала выбрала один индийский препарат: вот мне большей дряни пробовать в жизни не доводилось. После него пару часов мутило. Пропила курс — мяса по-прежнему не ела — через месяц проверила кровь, а количество эритроцитов ещё понизилось. Я и сама начала замечать неладное: ну разумеется, раз мало кровяных телец, которые транспортируют кислород по организму, то клетки его недополучают, голодают; а я устаю быстрее. На этом, короче, и закончилась моя попытка быть вегетарианкой. А железо по-прежнему пью, только уже швейцарское. Блин, я вот сейчас смотрю на эту куриную конечность и не понимаю, как я могла отказываться от мяса. Хочу ромштекс, хочу ростбиф с кровью!
Страшила задумчиво посмотрел на меня.
— Знаешь, — сказал он, вытерев пальцы салфеткой, — Цифра в своё время рассказывал легенды о мечах, которые испытывали жажду крови…
— Не-е-ет, я не об этом, даже не продолжай. Хотя постой, — мне вдруг стало весело, — а если бы вдруг я испытывала жажду крови, что бы ты сделал? Снова располовинил бы какую-нибудь бедную мышку?
— Мыши сейчас спят, — заметил Страшила. — Но, думаю, если бы вдруг возникла такая проблема, немного моей крови тебя вполне устроило бы. Если действительно нужно, то скажи, не стесняйся.
— Тебе нужен, знаешь, особый черпачок для сцеживания крови, чтобы мне было удобнее пить. Я видела такой в музее соколиной охоты: когда нет добычи, то поишь сокола, как птицу Нагай, своей кровью, чтобы он не голодал и не терял форму. Мои страдания по ростбифам, чтоб ты понимал, психологического плана. Не нужна мне никакая кровь и в особенности твоя, я в ЦКБ-то на донорском кресле то и дело в обморок падаю!
Здесь я немного слукавила: в обморок я действительно падала, но чисто из-за самой кровопотери и дурацких сосудов.
— Ты ещё и крови боишься, — ехидно подытожил Страшила, расстёгивая куртку и прикладываясь к уже знакомой мне фляжке.
— Ну, думаю, если бы ты сейчас убил мышку, обошлось бы без истерики, — хмыкнула я. — Но вот вида твоей крови — да, боюсь! Потому что это бы означало, что я нахожусь в руках неумёхи, который не может себя защитить, и надо мной бы другие мечи смеялись. Так что изволь меня не подводить, чтобы мне за тебя не было стыдно.
— Я постараюсь, Дина, — серьёзно пообещал Страшила.
Он улёгся на лапник и беспечно закинул руки за голову — правда, тут же, дёрнувшись, приподнялся, натянул перчатки и снова лёг.
— А ты чего костёр не разводишь? — с подозрением спросила я. — Ты что, решил спать прямо так, без огня?!
— Ничего, у меня куртка хорошая, — зевнул Страшила. — Не просто ж так я таскаю на себе эту тяжесть. Ну какой ещё костёр: треск огня, запах, дым — это сразу нас демаскирует.
— Да ты что, ненормальный? Ты же сдохнешь тут ночью от холода! Чтобы пламя не было заметно, надо просто вырыть яму поглубже. И как кандидат поймёт, что запах и дым не от его же собственного костра? Давай-ка копай, как говорится, отсюда и до заката!
— Ч-чёрт, — сказал Страшила. — Лопатка.
Нам звездец.
— Тогда копай мною, — приказала я.
— Дина, оставь меня в покое, — разозлился мой боец. — Ничего никем копать я не буду, я устал и хочу спать. А ты следи за кандидатом. Как бы тебя устроить, чтобы его было хорошо видно…
— Вонзи меня в землю, — предложила я, всё ещё злая. — Буду смотреть, и если что — разбужу. Как говорится, прах есмь и в прах возвращаюсь.
— В землю, ага, — скептически кивнул Страшила. — Она вообще-то сырая, это вредно для стали.
Он прислонил меня к ёлке, обратив к кандидату вырезом на рикассо; я оказалась прямо над устроенной лежанкой и ехидно позвенела, представив, как рухну на Страшилу всей своей металлической тушкой, если он заворочается во сне.
— У меня верёвка есть, могу повесить тебя на ветку, раз беспокоишься, — с юмором сказал он, когда я изложила мои сладострастные фантазии.
— У меня гитара есть, расступитесь, стены! Век свободы не видать из-за злой фортуны! И буду я висеть, как Буратино с монетами во рту. Всю жизнь мечтала. Спи давай, сам же ворчал, что устал. Эй, а что это ты шапку снимаешь, замёрзнешь же?
— Так наносник будет мешать, — объяснил Страшила. — Я подшлемник оставлю.
— Может, пойдём погреемся перед сном у костра нашего кандидата? Заодно поворошим угольки.
— Погреемся? — повторил Страшила со смехом, явно делая акцент на множественной форме глагола.
— Погреемся. Потому что когда тебе холодно, мне тоже холодно, — игриво ответила я.
— Мне не холодно, а тепло, так что тебе сейчас тоже должно быть тепло, — парировал Страшила.