Поющий меч Покрова

Утро выдалось ясное, и я искренне возгордилась. Так-то! Если что, подамся в метеорологи. Страшила проснулся сам и попробовал пройтись. Чуть-чуть он всё же прихрамывал, хотя и старался это скрыть. Перед кем выёживается? Будет наступать на больную ногу, разбередит её к чёртовой матери. — Может, тебе срубить деревце с развилкой, чтобы получилось что-то вроде костыля? — предложила я. — У нас так делали в одной книге. Правда, там у человека были раздроблены ноги, и поэтому он в эту развилку упирался подбородком. — Да нет, нормально всё… На него дерево в лесу упало? — Нет, он лётчик был, — ответила я мрачно. — Самолёт подбили, а его вырвало из сиденья и при падении повредило ноги. Восемнадцать дней полз по лесу — и алоха, гангрена. Звали его Алексей Маресьев; я, конечно, не смогу донести до тебя, насколько трудно вести самолёт с ампутированными ногами, да я и сама хорошенько не понимаю, как у него это в итоге получилось, но поверь мне на слово, что подобное требует исключительной силы воли. — Подожди, так он изначально вёл самолёт с ампутированными ногами? Я яростно рыкнула, злясь на себя за сумбурность, и подробно пересказала всё, что знала. А знала я, к сожалению, много; та же повесть Полевого, любимое произведение Ирины Яровой, очень уж смягчает краски: ну да ладно, это всё-таки написано для детей. Какие там ежи, тушёнка и брусничный чай: я подозревала, что и муравьи с ящерицей, которых бедный Маресьев ел с его собственных слов, были галлюцинациями. Но вот же сила печатного слова: даже если знаешь, что Маресьев такой был не один, что с протезами в то фантастическое время летали Захар Сорокин, Иван Киселёв, Илья Маликов, Трофим Литвиненко — всё равно в память уже впечатались эта история и фамилия Маресьева, которую всё время хочется произнести не через «а», а через «е». Страшила слушал меня и одновременно хромал вдоль цепочки следов. Правда, потом ему пришлось ускорить шаг: ближе к вечеру небо затянула серая хмарь, и я в панике принялась шуметь, что снег сейчас растает и мы никого не найдём. Страшила не мог опровергнуть мои опасения и сам забеспокоился, так что всю вторую половину дня мы почти бежали, не делая остановок ни для отдыха, ни для перекуса (правда, мой бравый боец всё-таки ухитрился жевать что-то на ходу). Ничьих человеческих следов нам более не встретилось, а вот звериных было предостаточно, хоть я, конечно, и не могла разобрать, кто их оставил. Кандидата мы нашли ближе к вечеру, крепко спящим. Накануне он, впрочем, прошёл достаточно: мы даже удивлялись, как он на это решился. Причём шёл только накануне — цепочка следов не прерывалась ни признаками, с позволения выразиться, лежбища, ни свежим кострищем. — Давай я прямо сейчас оставлю возле него меч, — зло шепнул Страшила. — Ну просто сил нет завтра бегать вокруг него и прикидывать, куда и что. — Как хочешь. Да только понимаешь… ведь кандидат должен найти меч утром четвёртого дня, верно? А если он проснётся сейчас, вечером третьего? Непорядок. Но если ты очень устал, иди. Страшила подумал и неохотно качнул головой, соглашаясь с моими доводами. Я упрекнула себя в бездушности. — Нет, ладно уж. Ты права: возьмёт и проснётся сейчас, и что тогда? — Тоже правильно, — согласилась я покладисто. — Решать тебе. Я же не знаю, насколько сильно ты подвернул ногу. Однако надеюсь, что геройствовать ты не станешь. Не перед кем и незачем. Страшила опустился на распластавшиеся по земле еловые лапы. — Да нет, ничего страшного, — отозвался он. — В принципе, нога в норме. Я просто думал тогда, что вывих. Вот тогда действительно, как ты говоришь, было бы весело: посреди леса, один, с вывихнутой ногой. А всё почему? Потому что не надо бегать по лесу. Идти следует спокойно — тем более что такая возможность имелась. Намёк был понятен, но не попал в цель. — Зато мы спасли Мефодьку. — Кого? — Я его так называю, — объяснила я. — Он чуть-чуть похож на Мефистофеля. На одного нашего чёрта. — А, так мы спасли от сожжения чёрта! — одобрил Страшила. — Оно видно было. Потому что всё вышло не пойми как. — Главное — попробовать, — настаивала я. — Сделать шаг. А потом всё случится само, как по накатанной. Плюс надо доверять другим людям. Мы с тобой думали, что этот бритоголовый будет помехой, а он, видишь, помог. Может, у вас многие понимают, что в вашей чудесной республике происходит что-то не то. Страшила пожал надплечьями и уставился в небо. Я видела, что ему хочется уже побыстрее отстреляться и пойти в монастырь к нормальной еде и горячей воде. — Давай поиграем, — предложила я вкрадчиво, желая отвлечь его. — Сломи, пожалуйста, шесть палочек равной длины. Я коварно предложила Страшиле построить с их помощью четыре равносторонних треугольника и даже немного разочаровалась, когда он довольно быстро осознал, как это сделать. Не должно быть у средневекового монаха настолько хорошего пространственного мышления! — Ложись спать, что ли, — сказала я, видя, что Страшила зевает. — Я тебя разбужу, когда наш чудик проснётся. Заранее меч оставлять не будем ещё и потому, что этот товарищ может пойти куда угодно, но не на восток. Тебе не холодно? — Да нет. Спать пока не хочется, лучше расскажи ещё что-нибудь. — Ты меня поражаешь, — искренне отозвалась я. — Тебе правда интересно? — Правда интересно. Рассказывай. Я не стала ломаться и изложила Страшиле всё, что знала о советско-иранских отношениях. Интереснейшая тема, на самом деле… Я вспомнила о вопросе про операцию «Согласие» в ЕГЭ и мысленно вздохнула. Нет, историю я, конечно, завалила не только из-за того вопроса. Там было много другого, чего я тогда не знала… Семидесяти пяти баллов для поступления на факультет международных отношений мне, конечно, не хватило бы; я понимала это и начала искать другие варианты. Ох, хорошо, что я ещё сдавала и литературу — чисто для подстраховки, не думая всерьёз, что мне это пригодится! А ведь пригодилась: а ещё пришлось в экстренном порядке готовиться к творческому экзамену, я фактически меняла все планы в самый последний момент. Ну а что оставалось делать — впустую тратить год, не пытаясь поступить, а потом снова ставить всё на карту из-за вопроса на экзамене? Я, конечно, была готова и к этому, но всё равно решила попробовать. И ведь получилось же! «Главное — сделать попытку, — убеждённо подумала я, излагая, какие вечные нотки затрагивал незабвенный Гитлер, называя иранскую верхушку истинными арийцами. — Ненавижу устаревший принцип «я подумаю об этом завтра». Завтра может быть уже поздно. И потом, завтра — это только другое название для сегодня». Рассказывая, я невольно вспоминала то лето после одиннадцатого класса. А я ведь тогда даже расстроилась, что точно не попаду на факультет международных отношений. Понадобился год, чтобы я поняла, насколько мне повезло. «Журналистика, — подумала я с нежностью, — языков всего два, нагрузки меньше, и главное — хват, с позволения сказать, не закрепощают. И перспектив больше. В МИД я не хочу, да и карьеру там не сделать с этой их жёсткой патриархальной гендерной раскладкой. И спиртного я не пью вообще, и протокол считаю пагубным пережитком прошлого, который маскирует красивой обёрткой отсутствие подлинного стремления к компромиссу. По мне, лучше бы дипломаты ходили в джинсах — и договаривались. А они, по заветам Талейрана, используют язык для того, чтобы скрывать правду. Ладно бы они это делали из стремления к миру во всём мире, куда ни шло — хотя в этом случае не может быть оружия сильнее истины. Так ведь они зачастую продвигают сугубо сиюминутные интересы своего государства — и далеко не всегда используют мягкую силу… Наверное, с моей стороны было бы самонадеянно предполагать, что мне удастся что-то круто поменять изнутри. Хотя я всё равно могла бы попытаться».