☆ ☆ ☆
Страшила устал ужасающе быстро. Он не жаловался и молчал, но я видела, как у него меняется ритм дыхания, как собираются капли пота на лбу и висках, как он украдкой облизывает губы. Видела, как на импровизированной повязке на его руке влажно проступают свежие красные пятна. И несмотря на то, что я знала, что если сидеть и ничего не делать, то мы точно просто погибнем, мне всё равно было тошно. Ведь Страшила не стал бы грести сам, и, заставляя его это делать, я чувствовала себя каким-то эсэсовцем. Я несколько раз порывалась его остановить и удерживалась. Мне всякий раз казалось, что мы, возможно, приблизились к берегу, который вот-вот появится, а сейчас из-за моей нерешительности остановимся, и нас ещё, чего доброго, помаленьку отнесёт обратно незаметным течением. Но на горизонте по-прежнему не было ничего, кроме странного сияния. И дна видно тоже не было. — Ладно, боец, пока заканчиваем наше световое шоу, — велела я. — Отдохни, ты молодец. Так и знай, что мы выберемся, и смерть нами подавится: ибо тот, кто не струсил, кто вёсел не бросил, тот землю свою найдёт. Страшила послушно принялся вытирать меня шарфом. На дне нашей душегубки уже набралось немного воды. Я изо всех сил боролась с отчаянием. «Я пью до дна за тех, кто в море, за тех, кого любит волна, за тех, кому повезёт… Макаревич, Макаревич, если бы ты был прав… Это ведь только звучит прекрасно, но не всегда везёт тем, кто не бросает вёсел, хотя вслух я и ору обратное…» — Боец, как думаешь, у меня слёзы солёные? — Даже больше, чем эта вода, Дина, — хмыкнул Страшила. — А ты откуда знаешь? — спросила я с подозрением. — Я же тебя целовал, когда ты плакала после допроса, — вздохнул мой боец. Я такого не помнила вообще, но с другой стороны, у меня тогда была жёсткая истерика. — Ты вот абсолютно в этом уверен? — спросила я настойчиво. — Может быть такое, что привкус моим слезам придавало ваше оружейное масло? — Он задумался. — А скажи, не становлюсь я холоднее или теплее на ощупь, когда плачу? — Кстати, становишься, — с интересом сказал Страшила, — холоднее — почти как лёд. Это как-то связано? — Мне только что пришло на ум, что при определённом душевном настрое я просто осаждаю на себе воду из воздуха, — объяснила я, боясь радоваться слишком рано. — Например, путём непроизвольного охлаждения поверхности клинка: как запотевает включённый кран с холодной водой. Мой боец посмотрел на меня с благоговением. — Если слёзы у меня пресные, то смерть от жажды тебе точно не грозит, — посулила я и подумала, что воистину все науки делятся на физику и коллекционирование марок. — Ты же это… не испытываешь брезгливости, енотик мой? Это не биологическая жидкость, а просто конденсат водяного пара из воздуха. Представь, что я твоя большая ложка. Страшила закинул голову и засмеялся вполне нормальным, человеческим смехом. По-моему, физнагрузки пошли на пользу его душевному состоянию, хоть и в ущерб телесному. Ну правильно, это и по науке так: при физической активности баланс нейромедиаторов в мозгу выравнивается. А ещё начинает активнее синтезироваться белок BDNF, нейротрофический фактор мозга, благодаря которому нейроны вообще развиваются: но чтобы нам это пригодилось, хорошо бы моё предположение по поводу слёз оказалось верным… — Дина, — сказал Страшила с юмором, — никогда не думал, что сам буду просить тебя плакать… — Это я легко, — объявила я. — Погоди, войду в нужное состояние. Я вообще боялась, что моя упрямая сущность именно сейчас упрётся рогом, решит изображать бодрость и веселье, и придётся её переламывать рефреймингом. Но мне по факту даже не понадобилось особенно усердствовать. Я просто словно бы отпустила внутри себя какой-то демпфер, который заставлял меня держаться и шутить; а потом, пристально глядя в блестящие глаза Страшилы, представила, что предположение моё ошибочно, слёзы у меня на самом деле солёные, и он всё-таки умрёт здесь от жажды… — Только не примёрзни к железу языком, — предупредила я, видя, как он жадно смотрит на воду. — А то будет… одно лечим, другое калечим. Не знаю, до какой степени охладился клинок, температуру-то я не чувствую. Но по тебе вижу, что на улице не сильно жарко, а конденсат образовался. Тут, конечно, высокая влажность, так что температура точки росы должна быть выше, и всё равно осторожнее. — Примёрзнуть-то вряд ли… — хмыкнул мой боец, но, решив не рисковать языком, медленно провёл по стали рукой, собирая капли, и осторожно втянул губами воду с ладони. — Ну как? — Плачь ещё, — решительно повелел он и облизнулся. Я не заставила просить себя дважды. — Скажи что-нибудь жалостливое, — потребовала я через некоторое время. — Что мы умрём, например. А то мне от вида твоей блаженной морды расхочется плакать. Страшила странно улыбнулся. — Знаешь, — сказал он тихо, — мне вот сейчас захотелось жить. Именно сейчас… как никогда раньше. — Это всё мои животворящие слёзы, они тебя наконец-то привели в разум, — ехидно отозвалась я, чувствуя, как у меня словно бы оборвалось что-то внутри из-за его слов; может, он просто хороший психолог и этого-то и добивался, я же сама просила чего-то жалостливого? — Надо тебя регулярно так поить, может, станешь нормальным человеком. Жалко, раньше не додумалась, давно бы уже из монастыря своего сбежал. Вместе с Августинчиком. При одной мысли об этом мальчике, который так и не научится говорить, у меня заново заледенела душа. — Можешь успокаиваться, — милостиво дозволил наконец Страшила и благодарно улыбнулся. — А помнишь, ты говорила… что вот бы, мол, ты плакала жемчугом? — А ты меня ещё назвал питьевым фонтанчиком, — подтвердила я. — Как в воду глядел, извини за каламбур! — Я просто подумал тогда, что если б у тебя вместо слёз и впрямь был жемчуг, от тебя был бы хоть какой-нибудь толк, — покаялся Страшила. — Стыдно сейчас вспоминать. — Мне вот стыдно вспоминать, как меня понесло в какое-то мироточение вместо ответа на твой здравый вопрос, как это сталь может плакать, — проворчала я. — А если б я реально плакала жемчугами, мы бы тут не оказались: давно б уже разбогатели, ушли из ордена и построили себе личный дворец, а богемщики были б у нас на посылках. Ну а владычицей морскою я, как видишь, и без жемчугов стала. Мы посмеялись над этой, в общем-то, совсем не смешной шуткой. — Боец, а не помнишь, клинок когда-нибудь нагревался? Может, тоже в каком-то моём определённом душевном состоянии? — Нет, — отозвался Страшила, подумав. — Либо я просто не чувствовал. — Вот и исследуем сейчас, — объявила я. — Времени у нас всё равно навалом. Клади ладонь на рикассо и проверяй; для чистоты эксперимента я не буду говорить, что именно делаю. — Ты только не заржавей, — сказал Страшила виновато. — Масло-то я с тебя стёр подчистую. А тут повсюду вода. «Причём солёная, — трезво подумала я. — Самая что ни на есть опасная в плане коррозии». — Чтобы я, меч от духа святого, боялась какой-то ржавчины? — хмыкнула я вслух. — Три раза ха-ха! Нам не страшен серый волк, серый волк! В крайнем случае заполируешь, как выберемся отсюда. Я пробовала молиться, веселиться, злиться, бояться, решать в уме логические задачки; но что бы я ни делала — теплее, со слов Страшилы, клинок становился только непосредственно от ладони. — Жаль, — резюмировала я с сожалением, — значит, рыбку на мне не зажаришь. И согреть Страшилу я тоже не смогу. Но всё равно настроение у меня резко улучшилось. Пролетела б ещё над нашими головами птица, свидетельствуя, что земля близко… И тут образ птицы словно бы замкнул в моей памяти какие-то контакты: я вспомнила картину Редько «На земле мурманской» и наконец сообразила — или решила, что сообразила, — что это за сияние. — Боец, а какое сегодня число? Страшила задумался. — Выходит, что четырнадцатое третьего зимнего, — сказал он после паузы. — Августина убили двенадцатого. — Четырнадцатое третьего зимнего, — повторила я. — Вообще теоретически полярные ночи и должны наблюдаться зимой. В северном полушарии, по крайней мере. Тогда я думаю, что мы действительно плыли на юг, и это сияние там — от солнца. Если представить, как по планете скользит световое пятно от солнца, получается, что оно от нас южнее — и сюда не доходит, но мы видим его отблеск. И оно должно пройти от юго-востока к юго-западу, если смотреть отсюда. Логично? — Логично, Дина, — ласково улыбнулся мне Страшила. — Ты умница. — Вот и я думаю, что логично. Что ж, значит, обойдёмся без солнца. В конце концов, ему тоже надо отдохнуть. Солнце, забудь обо всём, я отменю все метеосводки; хочешь, мы просто выпьем вдвоём самой обычной палёной водки?.. пьём?.. Страшила, конечно, не знал оригинала и поэтому не мог в полной мере оценить моей юмористической доработки песни Флёр, но всё равно развеселился. — Давай-ка я ещё попробую, — сказал он и осторожно, чтобы мы не перевернулись к чертям, сел. Я обрадовалась, что он сам проявил инициативу. Видать, и впрямь жить захотелось! — Нет у самурая лучшего пути, чем в закат на лодке вёслами грести! Только не перетруждайся, давай понемногу с частыми передышками. Страшила не стал спорить. — Зачитаю тебе Руми, — сказала я, чтобы немного отвлечь и его, и себя. — Однажды на корабль грамматик сел учёный, и кормчего спросил сей муж самовлюблённый: «Читал ты синтаксис?» — «Нет», — кормчий отвечал. «Полжизни жил ты зря!» — учёный муж сказал. Обижен тяжело был кормчий тот достойный, но только промолчал и вид хранил спокойный. Тут ветер налетел — как горы, волны взрыл; и кормчий бледного грамматика спросил: «Учился плавать ты?» Мой боец фыркнул. Судя по всему, он решил, что это уже финал истории; я, со своей стороны, сделала мхатовскую паузу, желая использовать ресурс стихотворения по максимуму. — Тот в трепете великом сказал: «Нет, о мудрец совета, добрый ликом». «Увы, учёный муж! — промолвил мореход. — Ты зря потратил жизнь: корабль ко дну идёт». Страшила усмехнулся, сверкнув бледной полоской зубов. — По факту — я тоже — зря потратил, — сказал он с паузами, чтобы не сбиваться с ритма, но абсолютно спокойно и без горечи. — Знал бы — учился бы плавать. Целый акведук рядом был. «Знала бы я…» — подумала я. И от этой мысли мне стало тошно: значит, если бы мне точно было известно, что с нами произойдёт, то я бы приложила больше усилий, чтобы мотивировать Страшилу уйти из монастыря. В идеале — с Августинчиком… Значит — я сделала не всё, что от меня зависело… — Да в акведуке-то особо и не поплаваешь, — проворчала я вслух. — Вещь, конечно, хорошая, вода для питья и хозяйственных нужд всегда рядом, но плавать лучше учиться в нормальном водоёме или хоть в бассейне. — Чего нет, того нет, — философски отозвался Страшила. — Расскажу тебе одну историю. Про подлодку К-159. Служила она нам с шестьдесят третьего года, с восемьдесят девятого ждала утилизации, и в две тысячи третьем — дождалась. Для этого лодку потащили на буксире в Снежногорск. К ней прикрепили четыре понтона, а поскольку они были старые и негерметичные, то в лодку посадили десять человек, чтобы они подкачивали в них воздух. Из лодки, к слову, к тому времени уже всё выдрали, в ней ни света не было, ни обогрева — ничего. И выбрали для этого день, когда в Баренцевом море ожидался шторм. Спасжилеты у экипажа были, а вот термогидрокостюмы — нет; а вода градуса два по Цельсию — ледяная, короче. Значит, плывут они, шторм усиливается; просят переждать его на мелководье, им с берега велят следовать дальше. Море уже бушует, два понтона сорвало, в лодку хлещет вода, всем на берегу на это наплевать. На буксире уже предлагают посадить подлодку на мель и потом снять, когда шторм утихнет: нельзя. И донельзякались до того, что волны стали пять баллов, и катера уже не могли приблизиться к лодке. Думали послать вертолёт для спасения экипажа — без разрешения командующего флотом нельзя. Причём командующий-то туда вроде как даже приехал, адмирал Сучков. И только когда лодка уже уходила на дно, экипаж начал её покидать. Успели трое: один ударился, прыгая с рубочного люка, и его, видимо, ещё и побило об лодку волнами; другой погиб от переохлаждения; третьему повезло, его относительно быстро подобрали. Остальные выбраться не успели. А когда эта несчастная подлодка уже минут двадцать как лежала на дне морском, выслали вертолёт. — А это ты к чему? — тихо спросил Страшила, не переставая грести. — Да просто вспомнилось. К тому, что если уж ты находишься в армии, то должен знать, что начальству на тебя всегда наплевать. И сам должен купить себе термогидрокостюм, если тебя отправили без него в Баренцево море в шторм. И забить на вверенный тебе металлолом, жизнь важнее, а ведь они до последнего пытались его спасти! — я умолкла, чувствуя, что сейчас снова расплачусь. — Просто обидно за них, потому что этих товарищей ничем не наградили и не отметили, наплевав на то, сколько они боролись за дырявый хлам на дырявых понтонах. А поскольку погибло всего девять человек, а не сто восемнадцать, как на «Курске», то никто об этом особо и не знает. Хотя эта трагедия не в пример более возмутительна именно тем, что её можно было избежать на раз-два. Страшила молчал. Я рассказала эту историю без скрытого смысла, просто пришлось к слову, но прозвучало так, словно у меня было намерение упрекнуть моего бойца в непредусмотрительности. Хотя вообще-то, если уж на то пошло, упрекать следовало меня. В конце концов, о тех же «чёрных лебедях» Талеба Страшила знал только с моих слов… а я, хоть и читала много по теме и пыталась применять анализ в реальной жизни, всё равно оказалась неподготовленной. Я вспомнила классический пример про индюшек, которых откармливают весь год, укрепляя их в убеждении, что люди заботятся об их благе; и только накануне Дня благодарения у птиц появляется повод запоздало пересмотреть свои убеждения. Однако ведь двух-то индюшек торжественно милует президент США. Вот мы сейчас и бьёмся, чтобы стать этими двумя везунчиками. Даже уже, пожалуй, слишком долго бьёмся… — Давай-ка передохни, — распорядилась я, и Страшила не стал спорить. Какое-то время мы слушали безмолвие. Потом мне надоело лежать молча, и я монотонно запела, специально гнусавя: — Ты нас, о боже, покидаешь, чтоб нашу силу испытать! А после сам же осеняешь небесной милостью тех, кто умел страдать! Я картавила безжалостно и беспощадно, и Страшила не смог не рассмеяться. — Дина, почему ты сейчас-то не боишься? Ведь ты же не боишься смерти. — А я не верю в то, что всё кончено, — объяснила я. — Меня всякий раз вывозила кривая, даже если иногда слегка припирало к стенке. Вот не вспомню случая, когда мне не везло! — Я красочно рассказала Страшиле свою любимую историю про то, как мы с Петей прошли тюремный квест, выбив плечом дверь и подсунув руку под запертую крышку тайника. — Мы выбрались, потому что следовали правилу «бороться и искать, найти и не сдаваться». И ещё потому, что ломали систему! И потому что не опустили руки, хотя отведённое время кончилось. А ведь могли бы нажать на кнопочку вызова администратора и сдаться. Так что главное — это не опускать руки и бить лапами, хвостом, чем угодно; как та сухопутная лягушка из басни, которая не утонула в молоке, потому что сбила из него масло. Страшила слушал меня, даже не пытаясь скрыть грусти. — Интересный у вас мир, — сказал он наконец. — Интересный, — солидно подтвердила я. — А ты попроси на том свете, чтобы тебя реинкарнировали к нам. Я тебя там встречу на перроне. Страшила посмотрел на меня, явно пытаясь понять, шучу я или нет. — Ты не боишься смерти, потому что не можешь поверить в её окончательность? — уточнил он. — Ну, вообще-то сейчас я прикалываюсь, — призналась я, — но конкретно в моём случае — да, не верю в её окончательность для себя. Не думаю, что исчезну после смерти — по крайней мере, в этот раз. У меня такое чувство, что есть как минимум одна жизнь в запасе. Понимаешь? — Великую священную читал, понимаю, — отозвался Страшила с усмешкой в голосе. — Да нет же, я не про рай и великого Творца, который рассудит всё по так называемой справедливости. Просто я меч и не принадлежу вашему миру. Помнишь легенду Цифры? Девушка вернулась в свой мир, и о дальнейшей её судьбе легенда умалчивает. — А-а, — протяжно произнёс Страшила. Мне показалось, он что-то хотел добавить, но передумал. — Ты поэтому не боишься, — произнёс он наконец медленно. — Понимаю. — Да и не только поэтому! — разозлилась я. — Просто я хорошо знаю, что можно было сделать с нами, используя, скажем, эту же лодку. Слышал когда-нибудь о скафизме? Хомо сапиенса намазывают мёдом, связывают и кладут в такую вот лодочку, недалеко от гнёзд шершней и ос. В итоге человек умирает от укусов и обезвоживания. — Страшила слушал меня, опустив глаза, и на этом месте почему-то заломил бровь. — В лучшем случае от разрыва сердца. Я не хочу сказать, что твоя участь достойна зависти, но согласись, что могло быть намного хуже. А у нас свободны руки, есть лодка, и можно грести мною. И вода пресная теперь имеется в неограниченных количествах. У нас есть шанс. И мы оба живы. Пока есть жизнь, есть и надежда. — У нас свободны руки, — согласился Страшила с улыбкой в голосе. — Да, — подтвердила я, не смутившись. — Твои руки — мои руки. Мой клинок — твой клинок. Вместе мы сила. Синергетический эффект, чтоб его. Я вспомнила, как Страшила двинул свою роскошную речь, когда мы спасали Мефодьку. А нас вот что-то никто не торопится спасать. Мой боец улыбнулся, возможно, тоже вспомнив тот день, а потом повёл надплечьями и непроизвольно запрокинул голову, коротко выдохнув сквозь зубы. — Да что ты себя мучаешь? Тебе же сидеть неудобно, так приляг, чего ты? — Жутко почему-то, — признался Страшила, но всё же улёгся, прижав меня к себе, так что я видела его лицо. — Такое ощущение, что больше не поднимешься никогда. — Не дрейфь, нас, может, ещё вытащат отсюда, — подбодрила я его. — Видел же, пока мы шли, как кипел ваш монастырь: совсем необязательно победят богемщики. Вы же любили Щуку и любите свои права: вдруг сможете объединиться на этой основе? Вдруг твоё выступление, на которое я тебя сподвигла, станет дрожжами для этого теста? Плюс не забываем про тех двух бритоголовых, которые нас охраняли. Они вроде и так были на пределе, а за то, что не удержали тебя от того замечательного оскорбления действием, их по голове не погладят, и они должны это понимать. Могут и перехватить инициативу, если захотят. А тогда заставят бога вернуть нас хотя бы для посмертных почестей: то-то удивятся, что мы всё ещё живы! Вспомни ваш слоган: военный монастырь своих не выдаёт, даже богу! Или вы только на словах Львы Толстые? Страшила, не знавший этой нашей некультурной поговорки XXI века, грустно улыбнулся: — Да… Это просто риторика. Сама видишь. — Риторика часто переходит в сущность человека, — упрямо возразила я. — Скажи пню три раза, что он дерево, и он зазеленеет! Так что есть шанс, что ваши, обозлившись на попрание своих вольностей, изловят бога с его кликой и покажут им всем кузькину мать. Страшила невесело прыснул: — Как Хрущёв? — Именно! — Никто никому ничего не покажет, Дина, — вздохнул Страшила. — Клятву-то никто не отменял. И это, наверное, только мне выпало выбирать между теми, кого я клялся защищать: а для остальных бог, республика и меч на одной стороне. Если кто-то и заговорит против бога… для большинства клятва всё равно перевесит. — Вот поэтому Христос и учил: «не клянитесь», — проворчала я. — А мы, дураки, его не слушаем. Сияние на горизонте медленно гасло. — Дина, — сказал Страшила шёпотом, — научи меня не отчаиваться. Ведь ты не веришь в то, что умрёшь, даже когда приговор уже вынесен и память о тебе стёрта: научи и меня этому. — Прежде всего надо изменить постановку вопроса, — авторитетно заявила я. — Знаешь, как говорят коучи по позитивному мышлению? Избегай выражений с частицей «Не»: потому что для нейронных связей твоего мозга «отчаиваться» и «не отчаиваться» — одно и то же; это всё равно что сказать: «Не думай о белом медведе», поневоле будешь думать о нём. А ты улыбнись поискреннее и вели себе: «радуйся и веселись» — вот тогда будет нужный эффект. — Да, действительно, — признал Страшила после недолгих размышлений. — Кстати говоря, с этой точки зрения меня всегда веселили десять заповедей, — добавила я, с удовольствием пересаживаясь на любимого конька. — Сейчас-то, полагаю, можно богохульствовать, а, боец? дальше Колымы, как говорится, не пошлют… Даже если не брать содержание заповедей, часто избыточное и неактуальное прямо по Джорджу Карлину: они же самой формулировкой будто бы зовут их нарушать, а? Вот проговорил ты про себя десять раз: «Не возжелай жены ближнего своего», и автоматически появляются сладострастные желаньица, даже если у тебя ничего такого ранее и в мыслях не было. Мораль: либо боженька, который давал эти заповеди, был не в курсе того, как работает человеческое мышление, и стало быть, создателем его точно не является. Либо он был в курсе и сделал это злонамеренно. Вообще-то я полагала, что сверхъестественное в этой истории — обычные выдумки, но после встречи с вашим юным нимбоносцем допускаю любой вариант. Страшила тяжело вздохнул и ничего не ответил. — Боец, а ты когда-нибудь слышал, чтобы кого-то по приговору отправляли сюда, в Озеро смерти? — Никогда, — отозвался Страшила. — Да и чтобы на трибунале присутствовал бог — тоже; а без него не вполне ясно, как сюда кого-то можно отправить. Но, Дина, то, что я об этом не слышал, свидетельствует, что если такое и было, то отсюда никто не возвращался. «Логично», — подумала я с ужасом, однако ответила беспечным смешком. — Значит, мы первые будем. Слушай, а помнишь… — я задумалась, стоит ли использовать этот аргумент или же он только деморализует моего бойца; и решила, что терять нам всё равно уже нечего, а его лучше попробовать подготовить ко всему возможному. — Помнишь, та ведьма-шарлатанка предсказывала тебе, что ты умрёшь на костре? А здесь я огня что-то не вижу. Вот ещё одно подтверждение того, что я права, и это не конец. Страшила посмотрел на меня искоса. — Думаешь, мне не стоит надеяться умереть здесь от голода? — хмыкнул он, и губы у него болезненно искривились. — Что ж… это и справедливо. В конце концов… нужно отвечать за свои ошибки. — Ошибки-то исправляют, а не просто отвечают за них, — терпеливо напомнила я. — Смертью и болью ничего искупить нельзя. Я хочу, чтобы ты это как следует уяснил и стремился выжить — любой ценой. Понятно? Я только поэтому и заговорила о таком варианте развития событий, чтобы ты к нему был морально готов. Я вот готова настолько, что даже ваши рептилоиды это почуяли — и вопреки вашей традиции прилюдно ломать меч перед глазами воина посулили принести на сожжение мои обломки и сказать, что так и было. А может, вместо меня на публичное разламывание просто притащили бы обычную металлическую болванку. — Ворониха говорила, что ты это будешь видеть, но крикнуть не сможешь, — чуть слышно заметил Страшила. — Потому что она шарлатанка! — взъярилась я, как будто не сама упомянула её версию. — Это взаимоисключающие параграфы! — А если бы у тебя отняли голос? — тихо спросил Страшила. — Если бы богу, скажем, приказали наверняка обеспечить твоё молчание? Я осеклась. О возможности такого варварства я не подумала. Бедный новозаветный Захария, отец Иоанна Крестителя: как ему должно было быть тяжело, а? — Тогда бы я начала звенеть, — упрямо сказала я. — На таких частотах и на такой громкости, что у всех окружающих полопались бы барабанные перепонки, а в вашем монастыре не осталось бы ни одного целого витража. Задействовала бы и ультразвук, и инфразвук — и ещё что-нибудь придумала бы. Я вот слышала, что можно передавать звуки микроволнами: это, кажется, называется эффект Фрея. Ну ладно, с микроволнами я загнула, конечно: это уже электромагнитное излучение, а не акустика. — Тут я задумалась, не обрету ли новые способности, если обмотать меня проволокой и пустить по ней ток, превратив меня тем самым в сердечник катушки индуктивности; однако отложила эти размышления до лучших времён. — Но, вот, например, на инфразвуке в девятнадцать герц в резонанс вступают глазные яблоки, какой-то инженер коллегам так показывал призрака. Вам бы я тоже показала призраков, и ещё каких. — А покажи мне, — заинтересовался Страшила. — Ага, сейчас: чтобы ты от инфразвука выпрыгнул за борт! Плюс это всё вредно для здоровья. Вот если тебя решат сжигать, и другого выхода не останется, покажу. Хорошо, что Страшила не знал, что я вымеряю характеристики волны «на глазок» и вряд ли без тестов, которые не на ком проводить, смогу определить отметку в девятнадцать герц. Ну да ладно: вот если, паче чаяния, доведут, организую тесты прямо в полевых условиях. — Никогда не думал, что скажу это, — объявил мой боец, едва сдерживая смех, — но даже немного жаль, что с костром не получилось. Впрочем, возможно, у меня ещё есть надежда. Уж на что я любила чёрный юмор, и всё равно от слов Страшилы у меня по клинку побежали мурашки. — Нет у тебя надежды, — отрубила я. — Потому что либо я всё вижу — и тогда уж как-нибудь тебя вытаскиваю. Либо не вижу ничего по причине скоропостижной смерти. В обоих случаях версия Воронихи в пролёте. Профайлер из неё так себе. Поэтому беру свои слова назад: сожжение для нас с тобой сейчас — объективно — мягко говоря, маловероятный исход. Так что не переживай, нам с тобой эти огненные карты теперь — тьфу и растереть! Можно петь про них крамольные песни, всё равно ничего за это не будет. Родиной мы не торгуем, её не продаём, а на листочки ваши плюём. Иной раз собираем да… — Что ты сказала? — поразился Страшила и приподнялся на локте, уставившись на меня. «Ага, глаза у тебя стали человеческие», — отметила я с радостью. — Это письмо пинских партизан, — торжественно объяснила я. — Немцы в Великую Отечественную сбрасывали агитационные листовочки, а партизаны сочинили стихотворный ответ. Сочиняли мастера слова, плюс там явно поработал политотдел: все эти замполиты, политруки, а по-прежнему — комиссары. Давай-ка я тебе его прочитаю. — И, не дожидаясь ответа, завела: — Верховному Главнокомандующему Германии, ограбившему Францию, Голландию и Данию, обокравшему Бельгию и Австрию, Чехословакию и Норвегию, зачинщику мировой войны… Строчку «эрзац-Наполеону, похожему на ворону» я тактично пропустила, памятуя о первом прозвище Страшилы. Но больше не пропустила и не заменила ни слова. — По поручению партизан, подписываюсь — Иван. Мой наивный деликатный боец, не привыкший к подобным демаршам с моей стороны, уже давно не лежал, а сидел, закрыв лицо руками, и трясся от беззвучного хохота. Страшила поднял голову и уставился на меня с откровенным изумлением. — Я от тебя такого не ожидал, — сказал он то ли с упрёком, то ли с восторгом. — Что, думал, ты меня насквозь знаешь? — самодовольно хмыкнула я. — Но имей в виду, это не индульгенция на то, чтобы тебе материться напропалую. Что позволено Юпитеру, не позволено быку. — А как же благодатный эффект табуированной лексики, про который ты говорила? — А ты помнишь? — удивилась я. — Помню, — улыбнулся Страшила и погладил меня. Настроение у меня улучшилось, как будто пинские партизаны подмигнули из прошлого и с весёлым матерком посулили, что мы непременно выберемся. Голос мой, в принципе, уже почти не дребезжал, так что я замурлыкала свою любимую песню про ангелов. — Когда ангелы скажут тебе: «Собирай манатки, пора!» — то ты вспомни обо мне, о вине и войне и пошли этих ангелов на! Я подбавила весёлого звона, изображая гитарный перебор. — Они скажут: «Твой жребий решён; счёт оплачен, обратно нельзя…»; а ты вспомни, сколько раз ты плевал на закон, и пошли этих ангелов на. А потом придёт сатана, весь в рогах и лапы в крови: грозно скажет: «Ты мой! Давай душу сюда!» — а ты возьми и его туда же пошли! Страшила негромко хмыкнул. — Явился бы сюда сатана со всей своей свитой, — от души пожелала я. — Уж мы бы с тобой ему устроили! Коли б не пустили в него ножа, так крепко бы поругались. А чертям подарили бы по пинку в рыла, по заветам Лойко Зобара! — С сатаной-то можно биться, — вздохнул мой боец. — А вот с богом… «Да и с богом тоже можно и нужно», — подумала я сердито, но вслух ничего не сказала. Ну как мне ляпнуть такое в лицо Страшиле? Да ещё и с учётом того, что местный боженька — ребёнок, бледный и замученный? Вот был бы он воплощён в каком-нибудь раскормленном педанте, с жирной мордой, как у Егора Гайдара или Игоря Сечина, и апломбом, как у пятого заместителя… На небе медленно проявлялись звёзды. Было до омерзения тихо. — Знаешь, у нас есть легенда, что ещё до Колумба Америку посетили тамплиеры, — сообщила я. — Мол, когда их прищучили, то они поплыли на запад; плыли-плыли — и увидели берег. Вообще-то можно плыть куда угодно: поскольку планета круглая, рано или поздно непременно куда-нибудь доплывёшь. Мы с тобой типа два тамплиера. Как ты смотришь на то, чтобы, когда мы выберемся, организовать собственный орден веселья и чревоугодия, а? Назовём его орденом хаоса и будем выколачивать из его адептов когнитивные искажения. Юдковскому бы понравилось. Страшила рассеянно кивнул. По-моему, он меня не слушал. — А может, меня всё-таки возвратят обратно? — сказал он задумчиво. — Как ты думаешь, Дина? Может такое быть? — Куда обратно? — не сразу поняла я. — А, ну если эти бритоголовые проявят себя и дадут вашему псевдотрибуналу живительных люлей… — Нет-нет, — перебил меня Страшила. — Если трибунал сам передумает. Ну, ты же и сама говорила… нерациональное использование боевой единицы… Они же не могут так просто потратить боевую единицу. Без всякого… КПД. — Могут, солнышко моё, потому что они нерациональные идиоты. Их поступки открыто нелогичны, и я допускаю, что они все балуются веществами. Мне очень жаль, боец, но они, скорее всего, не передумают. Зато ты можешь радоваться: ваша республика, видимо, не ведёт сейчас крупномасштабных войн… Знаешь, у Бертольда Брехта есть прикольное стихотворение «Легенда о мёртвом солдате», о том, как солдат расстроил весь расчёт тем, что не вовремя умер. И его выкопали из могилы и отправили обратно в строй, с санитарами, попом с кадилом, имперским флагом и прочими прелестями. Страшила молчал, и я подумала, что, наверное, зря упомянула это дурацкое стихотворение. А может, он всё-таки прав? Вдруг это какое-то изощрённое психологическое воздействие — в рамках любимых развлечений того центрального, например? Немцы ведь, скажем, во Вторую мировую инсценировали расстрел для тех, кого собирались перебросить через линию фронта как агентов абвера, проверяя их таким образом на искренность! Проделывали же такое с Владимиром Малышевым, Степаном Гоменюком и, как я полагала, с массой другого народа! А для некоего «Северова» (я даже не помнила, кто это такой), если верить Линдеру и Абину, вообще устроили целый спектакль-маскарад. — Боец, а если вдруг окажется, что ты прав? — осторожно осведомилась я. — Ну, если допустить такую возможность, что всё происходящее — для того чтобы нас сломать? Что ты сделаешь, если тебя вернут? Страшила странно усмехнулся: — Надо подумать… — Обтекаемый ответ, — заметила я. — Он означает, что ты, в случае чего, будешь решать ad hoc? То есть ты допускаешь, — мне прямо-таки стало интересно, — что если бы тебе предложили вернуть всё, как раньше, то ты покаялся бы и вернулся на путь истинный? — Вернуть всё, как раньше… — с расстановкой повторил Страшила и закинул голову. — Ты что, всерьёз сейчас задумался? — вспылила я. — То есть, если бы тебя вернули, ты бы упал этим негодяям в ножки и до конца своих дней ходил по струнке, дисциплинированно посещал все сожжения, особенно немых и детишек, убивал, кого прикажут, даже будь он твоим собственным кандидатом, и возлюблял Старшего Брата? Трус лучше мертвеца, а храбрым быть опасно? — А, тебе неприятно было бы быть мечом такого… конформиста? — хмыкнул Страшила с вполне живой улыбкой. — Да не дрейфь, Дина… Я просто задумался, как резко всё поменялось. Я сделаю, как ты сказала тогда, обещаю. — Ну смотри у меня, — проворчала я. — Но имей в виду, что военную хитрость я одобряю. Вполне допустимо сыграть отчаяние и безысходность, чтобы подобраться поближе и напасть. Жалко вот, я не умею излучать направленный ультразвук. У нас-то есть такие верещалки, их ещё используют для разгона толпы. А с помощью LRAD на одном лайнере отбились от пиратов. Я вот не знаю, не скажу ли я сейчас чушь, но, может, это можно решить каким-нибудь параболоидным колпаком из стали, который бы закрывал весь клинок? Укрепить его по типу параболической антенны, так чтобы он фокусировал мой ультразвук и защищал от него тебя. А ты будешь идти, как автоматчик, держа меня за рукоять и шараша всех ударной волной. Сцена пятая: те же и воин-монах с ультразвуковым излучателем! Страшила рассмеялся, ничего не ответив. А я резко замолчала, вспомнив, что видела перед его инициацией похожую штуку в алтаре. Конечно, она могла иметь только внешнее сходство, а предназначалась для чего-то другого… Надеюсь, что для другого, потому что допускать подобную упущенную возможность… — Боец, тебе пить, часом, не хочется? Я не стала говорить ему, из-за чего плачу. Я не могла не думать, что было бы, если бы я всё же заговорила с магистром… хотя бы в последний день. Потому что я не верила, что у него не было плана. И как бы я ни утешала Страшилу, говоря, что это просто передел власти и мы ни при чём, сама я чувствовала собственную ответственность за всё то, что произойдёт теперь с их орденом. Уж конечно эти рептилоиды, отделавшись от Катаракты, не оставили выдвинутых им товарищей на тех же постах. Некоторых — на лимесы, на какой-нибудь Шикотан, некоторых наверняка просто убили… А может, сначала как раз по одному забирали сторонников магистра. Я вспомнила, как у нас «сваливали» Александра Шелепина: сначала определили в почётную ссылку продвинутых им во власть людей — Тикунова, Месяцева, Семичастного, Чекалина — а потом Брежнев при содействии Александра Яковлева избавился и от самого «Железного Шурика»… Неблагодарность, безусловно, особенно по отношению к бедняге Семичастному, но когда это люди уровня Брежнева мыслили такими категориями? Ну и правильно делают, если разобраться. Будь у меня побольше ума, я бы тоже ушла от этих категорий… и смогла бы спокойно убить всех в той камере, включая Страшилу… просто потому что это было бы рационально… И даже если бы нимб после смерти того дистрофика перешёл к кому-то другому — богемщиков тут как собак нерезаных — у ордена было бы время собраться с силами, я бы наверняка что-то придумала… А так — ради одной хрустальной нити, которая сама истончается теперь в этом проклятом озере мрака и холода, ради жизни одного человека, пусть и самого близкого мне, — разорвать целую охапку жизней других людей… А ведь магистр — я была почти уверена в этом — хотел спасти нас со Страшилой: я поняла теперь истинный смысл слов о божественном правосудии, когда тот бритоголовый пытался тайно уговорить нас уйти из монастыря. Он имел в виду не ряженую смерть, а этого маленького карманного божка. Я сомневалась, конечно, что от бога можно скрыться, если уж ему дадут команду кого-то найти: именно поэтому-то, видимо, сам Катаракта и не пробовал бежать. И отдал меч без сопротивления, не желая впустую тратить жизни воинов-монахов в заведомо проигрышном противостоянии: а я-то не могла понять, почему он сознательно решил не апеллировать к обожающему его ордену… Нас бы, конечно, тоже нашли, если бы уж поставили себе такую цель. Но Страшила-то не магистр, а мелкая сошка девятой степени с неизвестно ещё каким мечом: может, на наш поиск и не стали бы тратить жизненные силы бога. Поэтому-то, наверное, Катаракта и огорчился, увидев, что мой принципиальный боец упрямо остался в монастыре… Я вдруг вспомнила юношу, который спрыгнул со второго этажа и ринулся к лесу за несколько минут до того, как нас потащили на трибунал. И взмолилась к святому духу, в которого я не верила, чтобы хоть этот парень спасся. — Дина, — шёпотом позвал Страшила, и я внутренне вздрогнула при мысли, что он попросит меня рассказать, отчего я так плачу. — Можно, я ещё промою раны на руке? — Господи, да конечно, зачем вообще спрашиваешь! Мой боец смочил и размотал присохший платок, осмотрел раненую ладонь и, поднеся её к клинку, принялся осторожно смывать кровь. Внешне порезы выглядели довольно прилично; вот если бы Страшиле не приходилось грести… А потом он ещё и облизнул ладонь. «Правильно, — подумала я озабоченно, — слюна ведь — естественный антисептик. Хотя я бы, конечно, предпочла антибиотики или по крайней мере спирт. Возьмёт ещё и умрёт от сепсиса — и именно сейчас, когда ему перестала грозить жажда…» И тут до меня дошло. — Матерь божья! — закричала я в голос. — Да что ж я за дура-то такая? Вот правду говорят: кого бог захочет погубить, того лишает разума! Страшила поднял на меня растерянный взгляд. — Боец, ты меня не убивай, — жалобно попросила я. — Погоди, дай я соображу… Ты порезы уже полностью промыл? Да, промывай как следует, я подожду. Я пока поплачу над своим идиотизмом. Молодец. Теперь сведи вместе края раны и прижми её к лезвию. Только не перпендикулярно, а то я тебя просто порежу, а, как бы сказать, параллельно кромке. Да, правильно: вот так и держи руку. Вплотную. Если будет больно или горячо, сразу говори, здесь не надо геройствовать и терпеть, ясно? Я помолилась про себя святому Роберту Вуду и принялась экспериментировать с ультразвуком. Почему-то, когда я открыла свою способность генерировать высокочастотные колебания, то решила, что она годится лишь для более эффективной рубки и резки, превращая меня в своеобразный ультразвуковой резак. Но ведь вообще-то у ультразвука до чёрта способов применения, и в том числе им обрабатывают раны, в частности инфицированные, потому что он убивает бактерии за счёт той же кавитации! А я хотела добиться даже большего, пусть и не была пока полностью уверена, что преуспею: раз ультразвуковой скальпель, разрезая ткани, создаёт при этом плёнку коагуляции благодаря денатурации белка, так что даже не всегда требуется предварительное лигирование сосуда, не смогу ли я организовать такую вот плёнку просто за счёт плотного контакта, ничего не разрезая? — Ну-ка проверь, — сказала я наконец. — Это, думаю, не стопроцентное заживление, но всё-таки: типа шва, чтобы твоему организму дальше было легче. Страшила поднёс ладонь к глазам. Лицо у него стало такое, что я бы непременно расхохоталась… вот только мне сейчас было вообще не до смеха. — Ты точно святая, — с глубоким убеждением произнёс он. Ох уж эта достаточно развитая технология, которая неотличима от магии… — Святая ослица, — мрачно согласилась я. — Давай второй порез. — По-моему, мне даже стало теплее, — заметил Страшила осторожно. — Конечно, стало, хотя согреть тебя ультразвуком целиком я бы не смогла. Не мешай. Закончив свой хирургический труд, я предалась безмолвному самобичеванию за собственную тупость, пока мой боец внимательно осматривал руку. — Дина, — сказал он со странным выражением лица, — ты помнишь… я тебя спрашивал, можешь ли ты залечивать раны? — Ты меня во лжи, что ли, уличаешь?! Помню, это было в первый же день нашего знакомства, и я тогда вообще была не в курсе большей части своих способностей! Я случайно открыла, что могу генерировать ультразвук, только когда мы убили ту смерть! А про инфразвук догадалась ещё позже — в день, когда мы пытались спасти Корягу, если интересно! И я не додумалась, что именно могу делать ультразвуком, вот только сейчас поняла! Ты считаешь, если б я знала, то хладнокровно смотрела бы, как ты гребёшь с открытой раной на руке?! — Пусть у меня язык отсохнет, если я когда-то ещё хоть в чём-то тебя упрекну, — объявил Страшила с глубокой верой. — Я просто подумал… может, тебе дух святой даёт новые умения… ну, за твои страдания? Вот тут у меня началась настоящая истерика. Людей при мне убивают, пытают, бьют по лицу, на мне самой, как всегда, ни царапинки, и при этом я получаю ачивки за свои моральные терзания? А может, вообще за победу над боссом, как в компьютерной игре, ведь ультразвук-то я открыла как раз при первом убийстве? Ну да ладно, что взять со Страшилы, он всё-таки монах, несмотря на весь курс моего обучения: когда мы с ним только встретились, он мне вон про небесную твердь толковал… Да уж и не мне бы осуждать кого-то за глупость! — Умения у меня всё те же, что и в первый день, я тебя заверяю. Просто ума не хватило, чтобы осознать их своевременно и в полной мере. Я вот сейчас поняла, например, что могла помочь тебе вылечить парез ультразвуком. Сама я на физиотерапию не ходила, но такой метод лечения тоже есть. Вот могла бы подумать и осознать, ан нет! И я не знаю, что там с тобой делали на прошлом трибунале, но наверняка тоже могла тебе помочь хоть коагуляцией этой, бинты бы сэкономил! Страшила смотрел на меня добрыми глазами и ничего не говорил. Я вдруг вспомнила, как Цифра рассказывал легенду про меч, с лезвия которого слетали шершни при опасности. Может, это тоже на самом деле следствие использования ультразвука? В эффективность ультразвуковых отпугивателей насекомых и грызунов я не очень-то верила, особенно если они позиционировались как универсальные. Но ведь те же шершни в любом случае чувствительны к ультразвуку: вдруг при должной тренировке можно подобрать нужную частоту для коммуникации с ними? Выучить, так сказать, язык зверей? Жена моего крёстного как-то жаловалась, что он завёл себе шершня в банке как домашнее животное: кормил, гладил пальцем по спинке, и «питомец» его не трогал. Воочию я, разумеется, этого не видела — мне был дорог мой рассудок — но крёстный сам говорил, что, мол, шершни — умные насекомые: он однажды даже не стал уничтожать их гнездо на своей даче и хвалился, что они ни разу за всё лето его не ужалили. До такой зоошизы я не готова была дойти; и тем не менее… Вот выберемся отсюда, заставлю закрыть меня в комнате с полудюжиной шершней, как было когда-то положено при здешней воинской инициации (только без Страшилы), и вдоволь поэкспериментирую со своими ультразвуковыми умениями. Авось что и выйдет. — Кстати, у нас в две тысячи шестом году канадские учёные вроде как смогли вырастить с помощью ультразвука утерянные зубы, — объявила я вдруг, и мой боец поперхнулся от неожиданности. — По-моему, это действует, если сам корень остался в десне. Вот выберемся отсюда — и проверю на тебе, не сработает ли это. Думаю, однако, там потребуется много подходов: ну посмотрим. Я видела по лицу Страшилы, что он окончательно уверился в моём абсолютном всесилии. А мне тошно было, что для того чтобы начать всерьёз думать и анализировать свои возможности, мне потребовалось оказаться вместе с ним чёрт знает где на грани смерти. Что ж до меня всё так поздно доходит? — Если честно, — мрачно сообщила я, — до своих инфразвуковых возможностей я додумалась, только когда мы вернулись в комнату. Уже после того референдума, в смысле. — Знаю, — отозвался Страшила, улыбнувшись. — Знаешь? — тупо переспросила я. — Я понял, хоть и не сразу, что в ином случае ты бы заранее сказала мне про инфразвук. А у тебя тогда, во-первых, кончились аргументы, и я это видел. И во-вторых, Дина… ты бы не допустила, чтобы я вышел из комнаты, считая, что иду на верную смерть. Я догадался позже по твоей фразе, что это был тест, чтобы я учился тебе доверять: потому что ты на такие тесты не способна. А ещё, когда ты лжёшь, то как будто извиняешься за это интонацией. — Ну вот не надо, — проворчала я. — Лгать я умею отлично: вон и боженька ваш поверил моему якобы непреложному обету. «Последовательная политика наших прогрессоров», муахаха! — А кстати, как ты это сделала? — заинтересовался Страшила. — Я ведь понимал, что твои слова — ложь: ты мне достаточно рассказывала про ваш мир. — Считай, что нарушила заповедь о ложном свидетельстве, — хмыкнула я и вкратце поведала ему о своём озарении на трибунале. — Кстати, я уже, считай, стала клятвопреступницей, когда сказала тебе про сонолюминесценцию; вполне себе секрет нашего мира, которых я обязалась не выдавать. Сейчас ещё что-нибудь выдам. — Да к моли небесной все эти обеты и заповеди, — устало махнул рукой Страшила, и я восторженно взвизгнула. — Рассказывай, что захочешь.Ультразвуковые эффекты: четырнадцатый день третьего зимнего месяца
3 февраля 2023 г. в 00:01
При одном взгляде на эту уродливую долблёнку — пнуть посильнее, и перевернётся — я мигом поняла, какую именно лодку принято называть душегубкой. Это была просто квинтэссенция душегубства: она и напоминала чем-то гроб. Да дикари в Океании лучше собирают свои корабли мёртвых!
Она сразу же так жутко закачалась, когда мы рухнули в неё, что Страшила не удержался на ногах и упал на четвереньки. Я была уверена, что сейчас мы перевернёмся к чертям собачьим, но лодчонка каким-то чудом выправилась.
Ну спасибо, что дали хоть это корыто. Вполне можно было бы просто швырнуть нас в воду: долго бы мы пробарахтались. Что я, что не умеющий плавать Страшила в его куртке с пластинами: заплыв имени Ермака Тимофеевича. А так и из подвала выбрались, и лодочку вот дали — да мы ещё, как та рыбка из детской книжки Овода, живы и бьём хвостом!
И хорошо, что Страшила не решился меня сломать, я ещё поживу!
Я бы издала победный клич, хоть и чувствовала себя абсолютно вымотанной после адского напряжения в том подвале, но тут мой бравый боец наполовину выдернул меня из ножен и изо всех сил стиснул ладонью клинок посередине. По заточенной кромке сразу потекла кровь.
— Забери мою жизнь, — сказал он с отчаянием. — Забери, Дина, прошу.
— Отставить! — взревела я так, что внутри меня что-то хрустнуло и оборвалось.
Страшила тоже услышал это и вздрогнул.
— Боец, — просипела я. — Ради всего святого. Убери руку и ляг. Меня и так эти мрази вымотали в хлам. Я устала, как собака. Христа ради, боец, просто ляг и полежи спокойно несколько минут. Дай я немного передохну. Только не надо кидаться за борт, резать себе руки и прочее, я тебя умоляю. Ну прояви ты ко мне хоть каплю жалости, нельзя же так издеваться над человеком!
Страшила убрал руку и покорно лёг на спину, закрыв глаза, так что походил теперь на викинга в погребальной ладье.
Я уставилась в звёздное небо в абсолютном отупении. Мне хотелось уснуть, выключиться, отвлечься от всего произошедшего. Хотелось, чтобы кто-то умный, добрый и понимающий, как лубочный бородатый бог, взял меня на ручки, погладил по голове и похвалил, потому что я чувствовала, что заслуживаю похвалы хотя бы за то озарение с непреложным обетом прогрессоров, благодаря которому мой боец не хрипит сейчас где-нибудь распятый и с раздробленными костями, пока я не могу выжать из себя летальный инфразвук из-за дурацких психологических блоков. И вообще я жаждала, чтобы хоть кто-то выдал мне положительное подкрепление и сказал, что я молодец, что сделала всё, что от меня зависело, что большее было уже не в моих силах, что виновато бездействие Страшилы и тех бритоголовых скотов, которых даже Демосфен не смог бы мотивировать…
Но я-то знала, что сделала не всё. Вот если бы я сумела себя переломить и всё-таки убила бы всех в том подвале инфразвуком… Для Страшилы, наверное, мало что поменялось бы… Хотя надо ещё осмотреться в этом Озере смерти…
А я даже не могла отвести душу и высказать моему бойцу, что именно думаю о его клятвах, идейности и прочих закидонах, потому что на моём клинке сворачивалась и засыхала его кровь, и я боялась представить, что он ещё способен выкинуть, если я хоть словом на него надавлю.
Я догадывалась, как он вообще додумался до этой своей эскапады: я же припугнула «Розалию Землячку», что раз она порезалась об меня, то теперь я выпью её душу… Но, блин, очевидно же, что если бы я была способна сразу высосать из неё жизнь, то уж точно бы это сделала!
Впрочем, возможно, по мнению Страшилы, мне для этого требовался длительный контакт…
Тут я заметила, что мой боец приподнялся.
— Не-ет! — надтреснуто взвыла я. — Соколичек мой, радость моя, счастье моё! Ляг, пожалуйста, я тебя очень прошу! Матерь божья, у тебя же кровь так и хлещет!
— Не волнуйся, — хрипло отозвался Страшила; он вытащил носовой платок, тщательно вытер им лезвие, потом скатал платок в трубочку и принялся перевязывать ладонь, помогая себе зубами. — Это было малодушно. Виноват.
Я на мгновение зависла, боясь поверить, что хоть одна моя проблема исчезла.
— И не делай так больше никогда! Вообще давай без этих твоих суицидальных наклонностей! И забудь те ужасы, которые я говорила, просто забудь: ты не знаешь, чего мне это стоило! — Я попыталась подобрать слова, чтобы объяснить свои мотивы, не съехав в обвинения Страшилы в инертности; хотя если бы я сама была на его месте, наверное, меня вряд ли бы удовлетворили какие бы то ни было попытки оправдаться. — Мне жизнь твоя дороже всего на свете, я так пыталась искусственно уменьшить её ценность для себя, слышишь? И с Щукой это никак не связано, как тебе на ум такое пришло! Прости меня за то, что я тогда сказала, и вообще выкинь из памяти!
— Да я уже понял всё это, — тихо отозвался Страшила. — И не держу на тебя сердца, честное воинское… если, конечно, я ещё вправе его давать.
На последних словах он как-то жутко улыбнулся, и я застонала про себя. На ручки, под пледик, в темноту и тишину, закрыться ото всех и спать! Не хочу никому ничего доказывать, никого утешать, ни на кого смотреть, я устала от упёртости, инертности и скотства!
— Боец, — сказала я так ласково, как могла, — ну что ты самоедствуешь? Я очень тобой горжусь, ты же вмазал по морде тому рептилоиду в центре, верно? Видишь, как славно! молодец! Лучше бы, конечно, ты оглушил бога, как я просила, но надо же с чего-то начинать.
На самом деле мне хотелось плакать, оттого что Страшила ударил центрального, а не бога, который в этом случае не смог бы закончить своё чёрное дело по нашей телепортации. Я задумалась, что теперь будет с бритоголовыми, которые должны были охранять нас и не допускать подобных эксцессов. Что-то подсказывало мне, что взбешённый центральный отыграется на них на всю катушку. Но, в конце концов, судьба их — в их собственных руках: никто не мешает им самим напасть, оглушить пацанёнка и взять остальных в заложники… или просто затащить их хладные останки в какие-нибудь камеры на дальних уровнях, где их никто никогда не найдёт. А если сработает синдром приобретённой беспомощности — сами виноваты. Я им, подлецам, говорила, что нужно сделать!
— Ладно, чёрт с ним, с богом, — сказала я вслух. — Как твоя рука?
— До свадьбы заживёт, — ответил Страшила с ещё более жуткой улыбкой.
— Я так понимаю, ты иронизируешь, но ирония тут неуместна. Мы отсюда обязательно выберемся, и я лично позабочусь, чтобы жена из тебя выбила дурь. Потому что я одна уже не справляюсь. Вот ты подумай, что я-то буду делать, если ты умрёшь?
— Уже подумал. Виноват.
— Ну хорошо, повинную голову меч не сечёт, — засмеялась я. — Боец, мы справимся, обещаю, мне только потребуется твоя помощь. Весло в комплекте к этой душег… прекрасной лодке не идёт, но ты можешь грести мною. Это нормально: помнишь, рассказывала про нож моего бати из чёрной нержавейки, который можно насаживать на палку и использовать как весло? Я тебе объясню, как грести, надо просто разобраться, в какую сторону.
Страшила не знал, что мой личный опыт гребли ограничивался плаванием на сапе в Чёрном море; причём, дважды упав в воду при попытках грести стоя, я плюнула на лексическое противоречие и оставшееся оплаченное время вполне успешно проплавала, встав на колени (хотя название SUP, stand up paddle, означает «стоя на доске»).
Причём это-то был сап — специально заточенный под таких, как я, необученных туристов… Я вспомнила, как несколько лет назад отец затащил меня на экскурсию в Музей Мирового океана. Его землякам хотелось побывать в Лодейном доме и особенно — посмотреть на поступивший туда облас, национальное плавательное средство хантов. Эта жуткая узкая долблёнка тоже вполне подпадала под определение душегубки, при том что она-то была даже чуть больше, метра четыре в длину. Экскурсовод сказал, что Сталин совершил один из своих побегов из мест не столь отдалённых на таком вот обласе, которым научился управлять, и что плавать на нём очень сложно.
— А ты думаешь, что это вода? — прохрипел Страшила.
Надо сказать, что вокруг было потрясающе красиво. Стоял полный штиль, и крупные яркие звёзды на кобальтовом небе отражались в тёмной воде. Немного мешало только осознание, что нигде не видно берега, а под нашей душегубкой чёрт знает сколько метров глубины. Ну а Страшила-то помнил, что по местным поверьям, Озеро смерти — никакая не вода, что оно высасывает душу.
— Ну конечно же вода, — авторитетно заверила его я. — Вспоминай, мы ведь говорили о том, что ваш Покров, по всей вероятности, окружён океаном, может быть, и не одним. Помнишь карту нашего мира: сколько на ней континентов, то бишь, по-вашему, Покровов? А сколько озёр, морей, океанов? Вот и у вас: никакое это не Озеро смерти, а простое, извини за тавтологию, озеро воды. Звучит не так пафосно, согласись?
— Может, у вас такого нет, — предположил Страшила. — У вас и бога-то нет.
— Такого бога врагу… — взъярилась я и осеклась, передумав вступать в дискуссию. — Боец, да вода это, честное слово! Причём, скорее всего, солёная. Но если это не море, а действительно озеро — тогда пресная. Да просто потрогай её! Только не раненой рукой, а то ещё акул приманим.
Страшила взглянул на меня искоса и взъерошил здоровой рукой волосы. Судя по его взгляду, он соображал, не предлагаю ли я ему совершить самоубийство.
— Соколичек мой, да она выглядит, как вода, и плещет об нашу лодку, как вода. Не надо множить сущности. У воды есть поверхностное натяжение, вот окуни меня туда, и посмотрим на форму капель. Не дрейфь, я-то — железка, точно не помру!
— Заржавеешь, — хмуро сказал Страшила, закусил губу и опустил за борт левую руку.
Вот честно: за те мгновения, пока его рука шла вниз, это бледное лицо и кривая улыбка заставили меня саму усомниться в том, что за бортом действительно вода. Почём я знаю, может, там какая-нибудь ртуть или и впрямь… смерть? Или некая адская жидкость, как в котле королевы из «Сердец трёх»?
Страшила некоторое время подержал руку за бортом, потом вынул её и вытер о куртку. Глаза у него были такие, будто он и в самом деле обменялся рукопожатием со смертью.
— Холодная, — лаконично сообщил он, положил меня на дно лодки и засунул руки в рукава.
Какая, к чёрту, ртуть? Что я, ртути никогда не видела, что ли?
— Ты такой храбрый, — льстиво запела я. — Вот если бы мне с младенчества в голову вбивали, что там — смерть, причём та, которая убивает душу, я бы так не смогла. А скажи, вода солёная или пресная?
Страшила попробовал.
— Скорее солёная.
Мне тут же представилось, что нашу поганую долблёнку поместили в центре Тихого океана, и я прокляла свою живую фантазию.
— Боец, а у нас есть с собой что-нибудь? — максимально непринуждённо осведомилась я на всякий случай. — Компас, еда, вода?
Страшила вывернул наизнанку пустые карманы:
— Ни чер-та.
— Ну ничего. Теперь можешь поднять меня максимально высоко? Надо просканировать горизонт, вдруг там земля. Я не хотел тянуть баржу, поэтому я хожу-брожу, если дойду до конца земли — пойду бродить по морю…
Голос я, оказывается, всё-таки сорвала, в чём убедилась при попытке напеть Гребенщикова, и невольно задалась вопросом, восстановится ли он.
Страшила разумно не рискнул вставать (наша душегубка могла этого не выдержать), но вытащил меня из ножен и вытянул руку так высоко, как смог. Я изо всех сил напрягала зрение: к сожалению, вокруг виднелась только вода.
— Ну что ж, — констатировала я, не смущаясь. — Отрицательный результат — это тоже результат. Надо бы ещё проверить, что под нами: вдруг здесь мелко. Например, если к поверхности подходит подводный хребет. Давай, боец, действуй, я должна посмотреть.
Страшила устало вздохнул и вытянул руку со мной за борт лодки параллельно поверхности воды. Чтобы душегубка наша не перевернулась, корпусом он отклонился в другую сторону. «Ни черта я так не вижу, — подумала я угрюмо, всматриваясь в тёмную поверхность. — Потому что звёзды бликуют. Вижу зато, что осадка у лодки низкая… аж противно».
— Ты меня крепко держишь? — спросила я вслух не без юмора.
Я думала, Страшила отшутится, что сейчас уронит за всё хорошее, но нет.
— Крепко. Если и упадёшь, то только со мной.
«Ну, дела наши точно плохи», — подумала я мрачно.
Страшила плавно вернул меня обратно в лодку и уставился куда-то вдаль расплывшимися, как у наркомана, зрачками. Он не знал, что я так и не получила нужного результата; а я молчала, собираясь с силами, потому что мне очень не хотелось просить его погрузить меня в эту мрачную тёмную воду. Была бы у нас хотя бы верёвка… Я вдруг вспомнила историю о том, как команда Фритьофа Нансена однажды билась с замером глубины: они, бедняги, без лебёдки, вручную опускали и поднимали трос длиной в 3000 метров, а он не достигал дна; и только надставив трос, они выяснили, что глубина колеблется от 3300 до 3900 метров.
Я допускала, что тут примерно такая же глубина, как тогда под «Фрамом». Но что, если именно тут мелко — а вдруг? И пойдёт мой боец по воде, как мальчик в фильме… Хоть это и крайне маловероятно, обидно будет, если окажется, что мы потеряли свои драгоценные жизни только из-за того, что не проверили.
— Боец, теперь мне нужно, чтобы ты перестал халтурить и опустил меня непосредственно в воду. Я сверху не вижу, какая тут глубина. У тебя прекрасный глубиномер и эхолот прямо от духа святого: используй меня по назначению. Вдруг здесь очень мелко?
— Даже не проси, Дина, — сказал Страшила. — Я и сейчас-то едва удержал равновесие. А если бы перевернул тебя в вертикальное положение, то точно бы опрокинул лодку.
Я замерла. Конечно, если моё предположение было верным, то в опрокидывании лодки не было бы ничего страшного. Однако если бы оно не оправдалось (а вероятнее всего, так оно и случилось бы), то смерть Страшилы была бы целиком на моей совести. Ну, может, не исключительно на моей, да только мне от этого точно не стало бы легче.
Мой боец тем временем поколдовал над ножнами, расправляя ремень, и повесил их себе за спину. Выхватывать меня ему всё равно было бы не нужно, переговариваться мы могли в полный голос — так что это был наилучший вариант. Страшила не стал вкладывать меня в ножны полностью, оставив снаружи почти всю область рикассо и обеспечив мне тем самым прекрасный обзор на два развёрнутых угла. Я, правда, боялась, что ему будет тяжело, но заметила, что наконечник опирается на дно лодки.
— Ладно. Тогда следующая задача: нам надо сориентироваться в пространстве и понять, куда плыть. У нас есть звёздное небо и ты, специалист по астрономии. Как по-твоему, где мы находимся… с какой стороны от вашего Покрова, с условного юга или севера? Можешь это как-то определить?
Страшила уставился на небо. Я лихорадочно прикидывала, какие именно инструкции ему дать, а то получалось «пойди туда, не знаю куда». В книгах-то у персонажей всегда получалось на раз-два: герой видел звёзды сквозь обрывки туч, и ему сразу становилось ясно, где он и куда идёт. Но вот как он, мать его звездочётшу, это делал?
Страшила чуть повернулся, рассматривая небо.
— Мне кажется, с севера, — сказал он. — Видишь Киносуру и Дхрувалоку?
— Нет, — чистосердечно ответила я.
— Да вот, Дина, посмотри. Яркая жёлтая и белая.
Страшила указал пальцем, но я так и не смогла понять, куда именно нужно смотреть. Звёзд было много, и все — одинаковые. И все — голубовато-белые, жёлтых среди них не было и в помине. Я всегда подозревала, что мама издевалась надо мной, когда показывала на созвездие Персея, которое я не видела в упор, и утверждала, что глаз головы Медузы Горгоны — красного цвета. Я лично считала созвездия извращённой версией теста Роршаха и всякий раз придумывала свои.
— Товарищ звездочёт, а как ты понял, что это они? — беспомощно спросила я.
— Ну, Дина, они рядом и яркие, их только слепой не узнает! — возмутился Страшила.
— Я слепая. Продолжай.
— Они высоко над головой. Намного выше, чем были в монастыре.
— Ближе к зениту, — уточнила я.
— Угу. И я представил себе, как ты говорила, планету, эллипсоид, в космосе, и нас на поверхности. Раз Киносура и Дхрувалока тут почти в зените, то мы сейчас ближе к северу, к географическому полюсу. Верно?
— Верно, — согласилась я, вывернув мозги наизнанку, чтобы это представить. — Ты реально молодец. Сокол мой, а ткни-ка пальцем, где, по-твоему, Покров.
— Думаю, там, — показал мне Страшила. — Смотри, мы точно знаем, где север. А звёзды как будто немного сдвинулись. И часть из них, которые обычно находятся на юге, я не вижу. Они должны быть там, — и он снова указал туда, где, по его словам, был Покров.
— Ага, и если нас кинуло куда-то севернее, то звёзд, которые ближе к экватору, нам с поверхности планеты не видно, а экватор там… и там же Покров, который от нас на более южной широте, — медленно переформулировала я. — Если допустить, конечно, что нас переместили на север точно вдоль меридиана…
Мне представилось, как мы гребём с севера на юг вдоль всего Атлантического океана.
— Слушай, а ты не мёрзнешь? — упавшим голосом спросила я.
— Нет, — равнодушно ответил Страшила. — Тут не холоднее, чем у нас в монастыре. Вот только я перчатки оставил в комнате.
— Попробуем ещё, — сказала я, немного успокоившись. — У нас есть книга «Пегий пёс, бегущий краем моря», там мальчик интуитивно чувствовал, как он выражался, «глазами в животе», где суша. Возможно, это авторское преувеличение, но надо проверить! Закрой глаза и попробуй почувствовать, где земля. Ощути силу электромагнитных полей, товарищ магнитоцепт!
— Дина, ну зачем…
— Ты что же, для своего верного меча такой малости сделать не можешь? — плаксиво спросила я.
Страшила тяжело вздохнул и замер.
— Ни черта я не чувствую, — проворчал он наконец.
— Печально, — пробормотала я. — Просто мне очень не хочется плыть наугад, тратя твои силы. Может, суша от нас не на юге, а на востоке или западе. Давай, что ли, подождём немного, пока посветлеет: не появится ли что на горизонте. Или, скажем, птица пролетит. Любая ночь кончается, коль дремлет свет в глазах, пусть темнота сгущается — прогонит солнце страх! Эту песенку пел один весёлый кендер, попав в Бездну.
Страшила равнодушно кивнул. По-моему, ему всё-таки было холодно; он сидел, накинув капюшон и закрыв лицо шарфом. Я высматривала на поверхности рыбок, которых можно было бы оглушить мною и съесть хотя бы сырыми, но распроклятый водоём был натуральным Озером смерти. И эта чёрная вода вкупе с осадкой проклятой лодчонки будили во мне нехорошие мысли. Что, если бы полного штиля не было? Ведь наша скорлупка перевернётся даже от зыби! Я до сих пор не понимала, как она не опрокинулась с самого начала!
— Боец, знаешь, я тебе пока рекомендую поспать.
— Зачем?
— Хотя бы затем, что голод и жажда переносятся легче, если спишь, — неохотно объяснила я. — У меня друг несколько раз объявлял голодовку в СИЗО. Так вот он рассказывал… делился секретами на случай, если мне пригодится.
— Интересные у тебя друзья, — хмыкнул Страшила. — Мне не хочется спать.
— А ты себя заставь. Иначе долго не протянешь.
— По-твоему, я хочу протянуть долго? — спросил мой боец с кривой усмешкой. — Да чем скорее это всё закончится, тем лучше.
— Ну что это за упадочничество? — упрекнула его я. — Кто тут извинялся за малодушие? Мы с тобой вообще-то не просто сидим без движения, а ждём рассвета, чтобы объявить первое на Покрове состязание по гребле поющим мечом.
— Звучит как какое-то кощунство, — заметил Страшила.
— Ага, — довольно согласилась я.
— Дина, я в принципе не сумею грести. Рискую просто перевернуть лодку, она и так от каждого движения качается.
— То есть ты предпочитаешь сидеть и сложа руки ждать смерти, чем бороться за жизнь и пытаться догрести до берега?
— Это иллюзия будет, Дина, — отозвался Страшила. — Никуда мне не догрести. Я всего лишь выбьюсь из сил, и мне станет сложнее бороться с жаждой.
У него был спокойный, немного усталый голос, но мне от него сделалось не по себе. Страшила приобернулся ко мне и ласково улыбнулся, однако глаза у него были как слюда, и это испортило всё впечатление. Я яростно поскрежетала несуществующими зубами, прикидывая, что делать. Проклятое небо всё не становилось светлее.
Пароходных путей тут точно не имелось, можно было не надеяться, что нас подберут. Разве что какие-нибудь рыбаки… Но встреча с ними была так же маловероятна, как и то, что местный боженька смилостивится и вернёт нас обратно. «Может, помолиться ему? — задумалась я. — Так ведь ещё возьмёт и вернёт, а костёр-то хуже смерти от жажды… Хотя если я всё же смогу мотивировать моего бойца напасть сразу…»
— Сокол ты мой ясный Страшила, — сказала я вкрадчиво, — можно, я с тобой поговорю откровенно? Ты только не нервничай и не оскорбляйся, ты же знаешь, я твой друг и хочу тебе помочь.
Тут я, как назло, припомнила свои финальные выкрики, обращённые к богемщикам; да с такими друзьями, как я, и врагов не надо.
— Знаю, Дина, — без капли иронии ответил Страшила, не оборачиваясь. — И видел, как ты старалась спасти меня. Даже собой хотела пожертвовать.
— Да нет, конечно! — я засмеялась в полный голос. — Ты что, с катушек слетел? Я просто хотела, чтобы нашему конвою на контрасте стало стыдно, что они такие инертные и конформные! А с этими рептилоидами я бы справилась, если бы ты сразу послушался меня и не стал сопротивляться. Я, конечно, сама виновата, что ляпнула про инфразвук при пацане: сделала, скажем так, ошибочное допущение, что он и дальше будет молчать.
— Виноват, — невпопад отозвался Страшила.
— Ты пойми, боец, я тебя не ругаю. Ты замечательный человек, если бы все были такие, как ты, у нас бы давно уже настало Царствие небесное! Я бы счастлива была жить в таком обществе! Но просто есть скоты, которые вами, замечательными людьми, манипулируют. Реальные скоты, на них пробу негде ставить, ты же слышал, что говорил тот центральный! Не надо вестись на их манипуляции, это просто неразумно.
— Дина, — прошептал Страшила. — Я знаю, кто нас судил… и чего они стоят. Я на их счёт иллюзий не питаю.
— Вот и отлично. Просто позволь мне с ними разобраться, избавить от них ваше чудесное общество и твоего же бога. А потом живите дальше в соответствии с вашими клятвами и идеями, я буду только рада. Давай ты стиснешь зубы, выкинешь из головы все свои прекрасные благородные установки и будешь делать то, что я тебе говорю. Всё, что я тебе говорю, не давая этому оценок, не индульгируя, не споря со мной. Можем использовать кодовую фразу «Мерлин говорит», чтобы у тебя включался этот режим.
— Хорошо, — вяло ответил Страшила.
Я подозревала, что он так легко согласился, полагая, что просто всё уже кончено, что нам не выбраться. Ну это мы ещё посмотрим.
— Замётано, — предупредила я, — ты мне, считай, слово дал. Теперь смотри. Я планирую помолиться сейчас вашему богу, святому духу и кому ещё придумаю, чтобы нас вернули обратно. Пожалуйста, обещай мне, что, если это случится, ты, не раздумывая, не медля, оглушишь бога так же, как сделал это с тем рептилоидом в центре.
Мой боец вяло пообещал, после чего я заподозрила, что молитвы здесь так не действуют.
— Давай-ка повеселее. Чего ты сидишь, как Христос в пустыне на картине Крамского! Ей-богу, одно лицо! Ещё руки на коленях сцепи, блин!
Страшила, видимо, думая меня повеселить, сцепил руки в замок. Мне стало жутко.
— Ха-ха-ха. Соберись, боец. После того как оглушишь боженьку, можешь спокойно вырубить весь трибунал. Убивать нежелательно, я бы предпочла их судить, но если очень потребуется — разрешаю убить. Если вдруг мне понадобится корректировать план на ходу, я буду говорить на высоких частотах. Тебе надо будет просто, не задумываясь, слушаться. Обещаешь? Ах ты ж мой умница.
И я принялась молиться.
Наверное, ещё ни один верующий в мире не возносил столь горячих, усердных, настойчивых и разнообразных молений. Я пробовала и напрямую подключиться к сознанию бога, как я его себе представляла; и сулила духу святому благодарность до конца моих дней; и обещала Ктулху организовать тут его культ, если только он милостью своей вынесет нас невредимыми на берег…
— Ладно, — сказала я наконец, — возможно, дело в том, что я убеждённая атеистка и не могу вытеснить это из своего сознания. Ну-ка давай ты попробуй. Обратись напрямую к этому вашему обиженному жизнью: если он тебя услышит, то как минимум удивится, почему ты ещё жив.
Если, конечно, бог не сам дал нам эту лодочку, проникнувшись наконец моими речами.
— Это так не работает, — вяло сказал Страшила.
— Ну хорошо, тогда помолись святому духу, чтобы он внушил богу или этим его рептилоидам мысль вернуть нас обратно, чтобы, например, поглумиться над твоим телом и попробовать ещё раз надавить на меня. Да и плюс из твоего трупа можно сварить супчик, а так ресурс пропадает без всякого КПД.
Страшила молчал, и в его болезненной неподвижности было что-то от восковой фигуры. Причём плохо сделанной восковой фигуры, потому что хорошо сделанная как раз не походит на неодушевлённый предмет: она скорее напоминает живого человека.
— Ты там молишься? — спросила я с подозрением. — Давай-ка лучше вслух, чтоб я слышала.
— Дина, — взмолился Страшила, — я знаю, что обещал, но дай ты мне просто умереть!.. Зачем мне жить, зачем я вообще родился — чтобы своими мучениями развлекать таких, как эти… как любопытная зверушка? У меня нет больше ничего, мне даже не дали попытаться исполнить клятву и погибнуть в бою, сохранив остатки чести!
Опять двадцать пять. Братцы, как я ненавижу все эти клятвы, обеты, присяги! На моей памяти от них всегда были одни беды. И ведь чем лучше человек, тем больше он страдает. Мерзко чувствовать, наверное, что тебя вышвырнули, как назойливый рекламный буклет, даже не сунув в шредер… «Эх… какому дьяволу нужно, чтобы люди горе горевали? Кто это любит слушать, как стонет, разрываясь от горя, человеческое сердце?»
— Хороша же твоя честь, если она от такой ерунды зависит. А жизнь твоя принадлежит мне, и ты права не имеешь на неё покушаться, прямо или косвенно, действием или бездействием, ясно тебе? И слушать ты должен меня, а больше ничьё мнение тебя не должно беспокоить! «Зверушка», вздумал ещё и цитировать этого скота! Для тебя теперь подобные подонки — больший авторитет, чем я?
— Ты мне по сути то же самое говорила, что и он, — чуть слышно отозвался Страшила.
— Значит, не понял ты ни черта из того, что я говорила! — взъярилась я. — А ты послушай старую Дину хоть раз ушами, а не тем, чем обычно! Я говорила, что ты свободен от рождения, что никакие вынужденные клятвы не имеют власти над человеком, что это просто надстройка в межличностных отношениях для удобства самих людей, чтобы им было легче доверять друг другу! Для удобства, а не чтобы всё усложнять! Почему ты меня не слушаешь, почему упорно гнёшь свою подростковую линию? Клятву свою на пьедестал возвёл, кумира из неё сотворил! Честь ему не дали сохранить, и теперь надо сдохнуть здесь сложа руки! Ты вот сейчас страдаешь, что не погибнешь со славой, как воин, и тебе плевать, что ты мной, мечом своим, рушил бы чужие судьбы во благо этих рептилоидов! И на то, что мне от этого было бы больно, тебе тоже плевать! Поклялся он защищать республику! А она тебе говорит прямым текстом, что не нужна ей твоя защита! Мне вот нужна, но ты ж даже не задумываешься, что со мной-то будет после твоей смерти! Ты меня на посвящении клялся защищать, или применительно ко мне это только красивые слова? — Я чувствовала, что Остапа понесло, но не могла остановиться. — Отказываясь от выбора, ты тоже делаешь выбор, понимаешь? Ты, собака такой, отказался выбирать — и тем самым уже выбрал между мной и богом, и выбрал неправильно! Сделал бы, как я велела изначально, мы бы сейчас сидели в монастыре и пили чай с Катарактой! А с вашим боженькой кризисные психологи бы работали!
Страшила ничего не ответил. Он вообще не издал ни звука и не шевельнулся, но я как-то поняла, что он беззвучно плачет. Я замерла, проклиная себя за запальчивость и не зная, что сказать: попробовать утешить его или продолжить говорить, сделав вид, что я ничего не заметила, ведь он же очевидно стыдится слёз… Но Страшила и так понял всё по моему молчанию.
— Прости, — сказал он шёпотом. — Видишь, ещё и на это тебе смотреть приходится.
— Страшила, рыбка моя, зайчик мой любимый, — взмолилась я, мигом растеряв запал и сама чуть не плача. — Ну что ты, маленький, не плачь, не обижайся на меня, дуру, я не то хотела сказать! Ну невозможно смотреть, как ты себя терзаешь из-за какой-то надуманной чуши! Ты пойми, это как с факторами стресса… есть объективные, которые представляют реальную опасность. А есть субъективные, которые в нашей голове. Солнышко моё, ты из субъективных факторов сам создаёшь для себя объективные, не надо так! Ну подумай, осмысли мои слова, соколичек мой, сердце моё, не могу ведь я тебе вложить свои мозги. Если видишь, что допустил ошибку, просто выбери корзину B!
— Дина, — прошептал Страшила, — как я её сейчас выберу? Я уже выбрал неправильно, когда солгал магистру. Я не знаю… не понимаю, почему я это сделал! Я не могу отменить этот выбор, я бы всю кровь свою ради этого по капле отдал!
— Да это я виновата, что неправильно оценила обстановку и не заговорила с магистром сама! — взвыла я. — Это я принимала решение, зайчик ты мой солнечный, потому что я старше, ты субординацию-то соблюдай! А по чести, виноват вообще ваш Катарактище, что не растолковал всё по-человечески и не дал мне достаточно информации для правильного решения! Чего он в партизана играл, там уже смысла скрывать что-то не было, его ж замели почти сразу?
— Чтобы я мог честно сказать, что ничего не знаю, — чуть слышно ответил Страшила.
— О-очень сильно это нам помогло! Ну тогда выставил бы тебя за дверь и сообщил всё лично мне, а я бы уж подумала, что нам делать! И вообще объяснился бы нормально ещё перед посвящением, вместо того чтоб устраивать 7D-эффекты!
Страшила промолчал. Я слышала, как он глотает слёзы.
— Боец, — сказала я самым своим ласковым голосом, — сними меня из-за спины, пожалуйста. Только осторожно, не переверни наше плавсредство. Вот умница. А теперь обними меня покрепче. Молодец. Я правда понимаю, что ты чувствуешь, солнышко моё, мне тоже неуютно, что так получилось с вашим магистром. — Страшила даже и не представлял, насколько мне было неуютно, но я задвинула свою неуместную любовь подальше: сейчас она была как булыжник с острыми режущими гранями. — Но послушай. Я не знаю, на что надеялся Щука и как он хотел использовать чудо, то бишь меня. Мне кажется, у него даже не было особенного плана, он просто от безысходности искал этакого «бога из машины». Соколичек мой, ты знаешь, что я не люблю признавать наличие чего-то невозможного; и тем не менее, приходится признать, что я вряд ли смогла бы справиться с вашим богом. Будь у меня моё тело — возможно; я бы его огрела табуреткой по голове: в нокауте, чай, не перекрестишься. Но пока мне приходится мотивировать действовать табуреткой других, я, к сожалению, бессильна. И ты должен понимать, что когда люди борются за власть — а именно это, я тебя заверяю, и происходило между вашим магистром и богемой — то они играют по-крупному. То, что сегодня произошло, просто случайно совпало по времени с тем, что Щука решил сделать последнюю попытку меня разговорить. Ваши богемщики определённо долго и тщательно готовились; и если бы мы и признались магистру, вероятнее всего, всё закончилось бы так же. И даже хуже, потому что тогда бы нас притянули к Иисусу как сообщников, и спрос с нас был бы другой.
Страшила молча плакал. Я надеялась, что моя задумка сработает и, прижимая меня к себе, он поймёт, что не один. Обнимают же дети мягкую игрушку, когда плачут, чтобы стало легче.
— Так что в случае с Катарактой от твоего выбора ничего не зависело. А вот позже — зависело; я это говорю не в упрёк, а чтобы вытащить тебя из болота надуманных обязательств, в котором ты оказался. Нельзя поклясться служить и богу, и маммоне. А если уж так произошло, если обязательства тянут тебя в разные стороны, то надо выбрать — и выбрать разумно. С пониманием, что клятва — это инструмент, чтобы манипулировать лучшими, самыми честными людьми. Я, посланник святого духа, говорю тебе, что клятвы не имеют значения, что это симулякр, фикция. И поскольку их текст придумывают люди, то он не идеален — и да, возможны противоречия. Ну и что, в этом нет ничего страшного, жизнь от этого не закончилась. Пойми, что, купаясь в чувстве вины, ты действуешь по дурацкому шаблону, который в тебя зашили со злым умыслом. Но ты же человек, а не робот, так перепрограммируйся! Ты хочешь всегда поступать так, как считаешь правильным, я это понимаю и ценю. Но иногда, чтобы поступить действительно правильно, надо отойти от шаблона, который только считается правильным. Понять, что в этом контексте следовать шаблону — малодушие, что это просто удобнее и привычнее. Помнишь, как Цифра предпочёл произнести ложную клятву, чтобы спасти человеку жизнь? Я сказала тогда и повторю сейчас: он поступил правильно. Потому что, уж извини за эту цитату, кто захочет сберечь свою душу, тот её потеряет.
Я почувствовала, как Страшилу на этих словах сотрясла крупная дрожь. «Господи, — подумала я с ужасом, — куда меня опять понесло, в какую степь? Я же не то хочу ему сказать, мне его надо утешить, а я снова читаю нотации!»
— Да я не про тебя, маленький мой, что ты всё так воспринимаешь? Ну-ка повторяй за мной: я ни в чём не виноват, я свободный человек, я тоже достоин счастья и любви! Повтори хотя бы мысленно, прямо сейчас, Мерлин говорит!
Возможно, Страшила попытался повторить, потому что на этом месте он заплакал навзрыд.
— Дина, хоть ты меня прости, — взмолился он, и я вдруг с ужасом вспомнила, чем ответила ему в том подвале, когда он уже просил прощения.
— Да что ты, маленький, тебя-то за что прощать, я тогда просто для красного словца, чтоб замотивировать… — Тут мне на ум пришла идея получше. — Не вини себя вообще ни в чём, я лично тебе как представитель святого духа все грехи отпускаю! У меня есть от него такое право, серьёзно. Но знай, что раз покаялся на исповеди, то важно не грешить заново, так что изволь-ка не впадать больше в грех уныния и сомнения — и слушаться старую Дину беспрекословно!
Кое-как, с шутками и весёлым звоном, я уболтала Страшилу, что никакой вины на нём нет, что нас всего лишь подцепило и завертело краешком передела власти, с чем мы ничего не могли поделать. А чтобы такое не повторилось, надо просто впредь соблюдать субординацию, то бишь выполнять мои команды — и тогда всё будет хорошо. Я не знала, видит ли Страшила очевидное логическое противоречие между этими тезисами, но не смогла придумать что-то получше.
Дождавшись, пока он успокоится, я снова принялась хвалить его за акт агрессии по отношению к богемщику. Порубить бы его вообще в капусту вместе с его дружками!
— Если бы даже ты их там всех поубивал, ничего страшного бы не произошло, — объясняла я. — Причём даже в контексте этой твоей чудо-клятвы. Потому что именно люди их толка — подлинные враги республики. И бога, как мы видели, также. Про меня и говорить нечего. Ты всё сделал правильно, просто в следующий раз не забудь вынуть меня предварительно из ножен, чтобы мозги у них прочистились ещё лучше.
Я кровожадно улыбнулась про себя, восхитившись своей редкостной гуманностью. Верю я в концепцию ненасилия, конечно!
— Дина, ну что ты? — поразился Страшила. — Ты бы хотела, чтобы я с обнажённым мечом напал на невооружённого?
«Да ради убийства такого подонка я и обнажиться готова, прости господи», — съязвила я про себя, но не стала это озвучивать, зная почти болезненную застенчивость моего бойца в некоторых вопросах.
— А на товарищей такого пошиба можно нападать хоть как, ибо он даже не человек, а рептилоид, — авторитетно заявила я вслух и подавила иррациональный приступ тошноты, потому что презирала и всегда критиковала приём дегуманизации врага. — Брось все эти обрядовые детали, ну объективно: то есть ударить невооружённого мечом в ножнах — это норма, а без ножен — нет?
— Ну вообще-то да, — подтвердил Страшила. — И, скажем так, я сделал именно то, что хотел… потому что удар ножнами считается у нас одним из самых страшных оскорблений. Особенно по лицу: такое даже смертью оскорбившего не смыть.
— Так это у вас считается, — заметила я мягко. — А с точки зрения тех малахольных ваша система координат относится к разряду развлечений для, прости, прелюбопытных зверушек.
— Такое и для них должно иметь значение, — возразил Страшила, подумав. — А главное — это имеет значение для меня. И для воинов-монахов, которые это видели.
— Это, конечно, хорошо. Но вот истинно говорю тебе: если уж видишь подобного скота, не надо его оскорблять действием, надо быть добрее. Надо просто его убить, чтобы он своим существованием перестал отравлять экологию, а там уже дух святой разберётся, вооружён он был или нет. — Я с содроганием представила, что мои наставления сейчас запишут на диктофон и разошлют моим знакомым, друзьям и родственникам. — И вообще не спорь со мной. Что нужно отвечать, когда Дина тебя чему-то учит?
— Слушаюсь.
— Вот то-то же.
За время, пока я учила Страшилу жизни, звёзды почти исчезли с небосклона, но солнца не появилось, хотя по моим расчётам уже настала пора рассвета. Небо приняло омерзительно-синий оттенок, который откровенно меня бесил.
— Чёрт знает что, — проворчала я наконец. — Это у вас полярная ночь, что ли? Куда запропастилась линия терминатора? Где солнце? Волки местные его, может, сожрали?
«Рагнарёк уже настал, а мы и не заметили, — подумала я едко. — Сейчас ещё и злобный змей Ёрмунганд вынырнет, чего доброго».
Страшила молча пожал надплечьями. Я с досадой отметила, что растормошить его мне так и не удалось. Мой боец сидел, положив на колени засунутые в рукава руки, похожие на какие-то жуткие культи, и безучастно смотрел перед собой. Меня страшно бесило то, как он был вынужден горбиться в этой проклятой лодчонке. Сидеть ему было явно неудобно: спина у него ни на что не опиралась, о хоть какой-нибудь скамеечке никто не позаботился. «Какой криворукий дебил делал эту лодку?» — подумала я мрачно и чуть не пожелала, чтобы руки у него отсохли, но смилостивилась, понимая, что совсем без лодки нам было бы не в пример хуже.
— Давай тогда думать, — весело сказала я. — Не вешай нос, гардемаринчик ты мой! Возможно, Озеро — ха-ха! — смерти находится где-то за вашим полярным кругом. У нас это условная граница, за которой начинают наблюдаться полярные дни и ночи. Не помню точную широту… где-то за шестидесятой параллелью. Я, правда, не всекаю, почему это ваше Озеро не замёрзло, если тут действительно полярные широты… Но, кстати, мне кажется, наше Баренцево море тоже не замерзает, — я задумалась. — Да, на западе не замерзает, боец, совершенно точно. Потому что там Северо-Атлантическое течение.
— Северо-Атлантическое… как альянс? — хмыкнул Страшила и вытер нос рукавом.
— Как альянс, — согласилась я. — Приятно беседовать с образованным человеком. Течение это является одним из продолжений тёплого Гольфстрима. А Гольфстрим, чтобы не соврать, — я мысленно представила себе карту, — это Флоридское течение плюс Антильское. Помнишь, говорила про силу Кориолиса? Планета вращается, поэтому воду на поверхности как бы сносит в другую сторону. Вот оттуда-то все эти течения и берутся. Встречное Лабрадорское течение отклоняет Гольфстрим к Европе, и мы все, европейские страны и северная часть России, об него греемся.
«Кстати, Лабрадорское течение приносит из Северного Ледовитого океана айсберги, в том числе в своё время и того красавца, который угробил «Титаник», — подумала я, но сочла эту информацию однозначно излишней в нашем положении.
А ведь я так толком и не успела рассказать Страшиле о том, как открывали полюса и какие исследования велись гражданами разных стран… Тоже интереснейшая тема — жаль… Хоть о том, как открывали Северный полюс — и опять-таки эта вечная неопределённость: я не могла сказать точно, кто первым достиг его, Фредерик Кук или Роберт Пири. Или вообще кто-то другой.
— Хорошо ты сказала, — заметил Страшила с улыбкой. — У тебя получилось, что Россия — не европейская страна. Я же тебе говорил, что ты за евразийство.
«Вот, перед смертью поняла, что я за евразийство», — ужаснулась я.
— Дожили, боец, теперь и ты меня уличаешь в несоответствиях, а? — шутливо возмутилась я вслух. — Я же не за евразийство как антизападничество! За упоминание концепций теллурократии и талассократии бью по морде. Просто Россию действительно нельзя называть ни типично европейской, ни типично азиатской страной — и географически, и в том, что касается и нашего Weltanschauung. А что касается нашего уникального пути — то он уникален ровно в той степени, что и путь любой другой страны. Разве что, как верно замечал Борис Стругацкий, мы в действительно редкостной для Европы степени задержались в феодализме, из которого сейчас выползаем. Так, а о чём это я говорила-то?
Страшила молча пожал надплечьями. Не слушает он меня, что ли? Хотя вроде отвечает, комментирует…
— Про Баренцево море, — вспомнила я. — Мы, кстати, в две тысячи десятом подарили Норвегии кусок нефтегазоносного шельфа. Мы, может, его по сути и правильно подарили, но только так не делают, без ответных уступок, просто так, за здорово живёшь! Сорок лет дипломаты бились за эту чёртову акваторию, а потом наш президент одним росчерком пера — раз и готово. По заветам Христа, прости господи, без зеркальных уступок, понимаешь? Там, рассказывают, даже рыбаки протестовали: потому что мы теряли не только углеводороды, но и доступ к районам, где местные ловили рыбу. А ещё у нас из-за этого накрылось совместное освоение Штокмановского газового месторождения. Потому что оно далеко от берега, и норвежцам стало невыгодно добывать газ там, раз теперь у них есть места добычи намного ближе. Это ж надо было всё оговорить, увязать с какими-то уступками, а то какая-то… шеварднадзовщина! Кемска волость! — я помолчала, подавляя вспышку странной душевной боли. — Что ещё… Нефтяная платформа у нас в Баренцевом море, по-моему, одна — «Приразломная», на самом юго-востоке. Там, где в море впадает Печора. На эту платформу ещё забирались активисты «Гринписа» в приснопамятном 2013 году.
Я вдруг задумалась. Может, мне не просто так всё это вспомнилось?
— Слушай, боец… ты только не волнуйся… понимаешь, «Приразломная» расположена прямо на дне, потому что там мелко. Ну, как мелко, метров двадцать. То есть примерно, — я прикинула, — двенадцать человеческих ростов.
— Действительно мелко, — хмыкнул Страшила.
— Ох, есть места, где намного глубже, — заверила его я. — А шельф — штука любопытная… Вдруг под нами тоже мелко?
— Двенадцать человеческих ростов? — с иронией повторил Страшила. — Мне и двух вполне хватит, поверь.
— Р-р-р!
Вот правду говорят: крикнешь, станет легче.
— Взвод, слушай мою команду, — рыкнула я, не давая себе осмыслить то, что делаю, чтобы не передумать. — Боец, я требую, чтобы ты сейчас безо всяких своих закидонов измерил глубину. Осторожно, медленно, ничего не опрокидывая. Ты не всекаешь в главное: что если тут мелко, то мы просто так тратим душевные и телесные силы. И не надо мне заливать, что лодка перевернётся. У вас, фехтовальщиков, с чувством равновесия вроде бы не должно быть проблем. Кто у нас тут мастер по отжиманиям на одной руке?
— Я, Дина, просто ставлю себя на твоё место, — сухо отрубил Страшила. — И издеваться так над тобой не собираюсь.
Точнее сказать, это он, наверное, думал, что отрубил. Меня же его объяснение разъярило до крайности: так Страшила, оказывается, не боится перевернуть нашу проклятую лодку, а всего лишь опасается промочить мне ножки!
— Какое ещё издевательство, ты знаешь, что я на Земле огромные деньжищи платила за возможность вот так нырнуть, поплавать с трубкой и маской? Это сноркелинг называется, чтоб ты знал! И уж воды и глубины я не боюсь точно! Ну если тебе это так важно, опусти в воду ножны как глубиномер, им страшно точно не будет. Хотя нет, — тут же оборвала себя я, — «нырять» всё-таки нужно мне, потому что если тут поблизости есть отмель, то увижу её только я. Всё, хватит, даже не спорь со мной!
— Дина…
— Мерлин говорит! — заорала я. — Ты обещал меня слушаться?
Страшила тяжело вздохнул и покорно поднёс меня к воде — горизонтально, как и в тот раз.
— Готова?
— Разумеется, — ехидно ответила я. — Дифферент на корму!
Никогда до этого мне не случалось нырять в ночном море. В вечернем, когда крабы выбираются на валуны и волноломы — да. В утреннем и дневном, просвеченном насквозь сиянием встающего солнца — да. Но погружаться в почти чёрную, почему-то похожую на вязкое желе, воду оказалось намного страшнее, чем я предполагала — особенно с учётом того, что я не могла закрыть глаза. Однако, разумеется, пришлось сдерживаться: если бы Страшила услышал, как я начинаю тихо подвывать от ужаса, мне вряд ли удалось бы убедить его попробовать второй раз, что бы он там мне ни обещал.
Вода была противно-тёмной, беззвучной, как кисель, и затягивающей, как в бучиле. И дна, конечно, под нами не наблюдалось. Нет, наверное, оно было, но взгляд мой туда не достигал. Я настороженно, чувствуя, что начинаю дрожать, как струна, осмотрела толщу воды: там не было даже намёка на какой-нибудь подводный хребет, подходящий близко к поверхности. Не было вообще ничего: вода, вода, вода.
И это было так страшно, так давяще, что мне показалось, что вокруг меня снова, как в тот раз, когда я потеряла сознание в монастыре, начал падать снег… прямо в этой воде…
А потом вдруг от жадного тёмного киселя остались одни только стряхиваемые капли, а вокруг раскинулось небо. Оно, правда, тоже напоминало кисель, но я уставилась на него с истовостью птицы, готовящейся взлететь.
Одним словом, моя краткая «экспедиция» убедила меня лишь в двух вещах: первое — что никуда мы из этой лодочки не денемся, и второе — что я очень-очень недолго продержусь в здравом рассудке в полной темноте на дне морском.
— Ну, к-короче, д-дна нет, т-темно и б-безысходно, — кратко сообщила я Страшиле и разозлилась на себя за заикание.
Я хотела добавить нехитрое нецензурное сравнение в стиле поручика Ржевского, но не смогла, чувствуя, что голос и так дрожит.
Мой боец как-то странно смотрел на меня.
— Тебе было… очень страшно?
Я задумалась, солгать или нет, и рассудила, что всё равно ни за какие коврижки не полезу повторно в эту чёрную воду по доброй воле, так что нет смысла бравировать; а моего бойца лучше лишний раз мотивировать следить, чтобы я не упала за борт.
— До чёртиков, — призналась я. — Думала, с ума сойду, если честно.
В мыслях у меня пульсировали как-то сами собой сложившиеся строчки: «Когда от горя и тоски твоя душа безмолвно стонет, то вспомни, что и весь Покров в реке тоски и горя тонет».
— А ты… знаешь, что светишься? — спросил Страшила осторожно, по-прежнему глядя на меня очень странными глазами.
— В смысле свечусь? — не поняла я и ошалело заозиралась в поисках отблеска или тени. — Я бы увидела!
— Не сейчас. Ты в воде начала светиться. Примерно… примерно как бог, когда он творит чудо.
— Боец, — осторожно сказала я после паузы, — у тебя всё хорошо? Ну то есть я понимаю, что вообще-то у нас с тобой всё плохо… то есть не вполне плохо, мы обязательно выберемся…
— Я не сошёл с ума, Дина, — серьёзно заверил меня Страшила. — Ты правда светилась. Даже не совсем так: вода вокруг тебя светилась.
Я задумалась и вдруг заподозрила, что то, что я приняла за снегопад предобморочного состояния, таковым не являлось.
— Ну-ка опусти меня снова за борт, — распорядилась я. — Вот без этих твоих возражений. Я хочу разобраться, что за чушь происходит. Даже, пожалуй, сделаем так: опусти клинок в воду до половины, чтобы я параллельно видела и небо, а то ещё правда рехнусь со своими научными экспериментами. Давай-давай, Мерлин говорит.
Оказавшись наполовину в воде, я скептически принялась ждать свечения. Ну, кстати, когда одновременно видишь и небо, не так уж и страшно.
— Ну и где мой божественный нимб? — спросила я язвительно.
— Клянусь своей воинской честью, что собственными глазами видел его в тот раз.
Может, для этого всё-таки надо опустить меня в воду полностью? Да нет, ерунда какая-то! Я попыталась воспроизвести свои ощущения с прошлого погружения. Я осматриваю давящую толщу воды, мне становится до безумия страшно, так что я начинаю дрожать от ужаса на ультразвуке…
— Видишь теперь?
Я квакнула что-то неразборчивое.
— Боец, — мяукнула я наконец. — Это не то, что ты подумал. Я сама никогда воочию не видела, но читала о таком. Это, видимо, сонолюминесценция, когда ультразвук как бы разрывает воду: образовавшийся пузырёк схлопывается со сверхзвуковой скоростью, и его содержимое — водяной пар там, скажем, — резко нагревается до плазмы и вот… излучает свет. Это тупо физика, понимаешь? Хотя вообще-то довольно редкое явление, я даже удивлена, что у меня так случайно получилось. Вот посмотри: я меняю частоту колебаний, и яркость тоже меняется. И к слову, многопузырьковая сонолюминесценция, как сейчас, ещё относительно тусклая: вот была бы у нас ёмкость с одиноким пузырьком, он бы светился от ультразвуковой волны ярче.
Страшила смотрел на меня, как зачарованный, не шевелясь. Ну вообще-то это и впрямь было красиво. Жалко вот, прикладного значения никакого: были б эти пузырьки покрупнее, чтоб вода бурлила, можно было бы сделать с моей помощью эту дурацкую лодку моторной, прокатились бы с ветерком. А на звуковом давлении, увы, далеко не уедешь.
Да и эхолот из меня не получился: сгенерировать-то ультразвук я могу, а вот если он ко мне и вернулся, я этого не замечу. Ну или просто тут вообще нет дна, поэтому-то ко мне ничего и не возвращается; но в это я верить отказывалась.
«Прикольно будет, если наша Вселенная на самом деле — такой вот микроскопический пузырёк с чудовищно краткой жизнью, образовавшийся из-за того, что кто-то где-то любуется сонолюминесценцией, — подумала я мрачно. — Надеюсь, она там хоть однопузырьковая, а то как-то совсем обидно».
— Всё, давай заканчивай, — велела я вслух со смехом. — Тебе же неудобно так сидеть.
— Мне кажется, я всю жизнь мог бы на это смотреть, — признался Страшила, тщательно вытирая меня шарфом.
Я с внутренним содроганием представила, что всё-таки окажусь на дне и вынуждена буду весь остаток своего существования развлекаться сонолюминесценцией. Но вслух ничего не сказала: мой боец, в конце концов, отвлёкся от нашего прискорбного положения, не дело сбивать ему настрой.
— Слушай, пока ты не убрал меня в ножны, давай проведём ещё и такой эксперимент, — предложила я вместо этого. — Помнишь, я тебе говорила, что планета круглая, а ты не верил?
— Я верил! — обиделся Страшила.
— Ну всё равно же не сразу поверил, — резонно возразила я. — И мог сомневаться до сегодняшнего дня, а сейчас я все твои сомнения рассею… Если ты посмотришь на линию горизонта, то увидишь, что она изогнута — чуть-чуть, этакой дугой: можешь даже сравнить с клинком и убедиться в этом.
Страшила внимательно осмотрел горизонт, и я поняла, что он увидел эту кривизну, потому что лицо у него словно бы просветлело от неожиданного озарения. А потом он ещё и осторожно поднял меня на уровень глаз, проверяя горизонт, как линейкой, и с поистине детским восторгом перевёл взгляд на меня.
— Ну что? Видишь кривизну? — невинно осведомилась я. — А странно, правда? Казалось бы, смотришь на ставший уже привычным пейзаж, а не замечаешь в нём таких очевидных штук вплоть до определённого момента. Ну, как впечатления?
— Планета меньше, чем я думал, — кратко ответил Страшила, и я поняла, что он попытался спроецировать эту кривизну вниз, мысленно достроив сферу.
«Но возможно, она больше, чем ты полагаешь», — подумала я, зная, что мозг в таких случаях легко обманывает своего владельца. Правда, вслух я этого говорить не собиралась.
— А я тебе о чём? — хмыкнула я. — Сфероиды-то наши, где мы живём, маленькие! Я поэтому тебя и мотивирую грести!
Страшила задумчиво кивнул, вернул меня в ножны и положил рядом с собой, причём ухитрился сделать это так, что ножны оказались лежащими вырезом вниз.
Я хотела разразиться по этому поводу ехидной тирадой, но вовремя сообразила, в чём дело. Человек, как известно, состоит не только из костей и крови: выделительная система у него тоже имеется. А я всё-таки существо другого пола. Чёрт побери, я бы тоже стеснялась.
— Эй, соколик! — возмущённо обратилась я к Страшиле через пару минут, когда от темноты, окружавшей меня, мне сделалось донельзя жутко. — Ты в курсе, что положил свой верный меч вниз вырезом? Не видно ни черта, как в гробу, ей-богу.
— Правда? — он поспешно перевернул ножны. — Виноват… не заметил.
Мне стало до боли жаль бесталанного лгуна Страшилу. Ну что сделаешь с настолько застенчивым человеком, который не решается просто перевернуть ножны, потому что не сочинил подходящий предлог для этого? И ведь, видимо, если бы я не заговорила, до сих пор сочинял бы…
— Где уж тут заметишь, когда над головой бескрайнее небо, а вокруг море, которого никогда раньше не видел, — ворчливо согласилась я.
— Там внизу рыбы величиной с пять моих комнат, — добавил Страшила с улыбкой.
— А ты как думал — конечно, — с готовностью подтвердила я. — Но вообще-то те, которые с пять комнат, это безобидные китовые акулы, они едят водоросли. Или гигантские — они тоже мирные. Чем больше животное, тем выше вероятность того, что оно фитофаг, потому что хищнику подобных габаритов сложно прокормиться, и он вымирает. Мать-природа всё мудро устроила!
Что там внизу может плавать и зубатый-зубастый кашалот типа Моби Дика, полярные акулы величиной с комнату Страшилы, акулы-молот или косатки, я говорить не стала. Но мой боец как-то странно, понимающе улыбнулся, словно бы угадал мои мысли, и я вспомнила, как ляпнула ему когда-то, что мы исследовали всего пять процентов Мирового океана и никто доподлинно не знает, что ещё там может водиться. Выгребать нам надо отсюда, пока кракен какой не приплыл на запах крови!
— Боец, а покажи мне ещё разок, где юг.
Страшила поднял голову и уставился на редкие звёзды в кисельной синеве. Я тоже посмотрела на них и вспомнила метафору Блока про стихотворение как покрывало, растянутое на остриях нескольких слов.
Мой боец показал рукой, и я задумалась. Дело в том, что в стороне, которую Страшила считал югом, на горизонте появилось какое-то странное сияние. Может, там земля — а свет от какого-нибудь лесного пожара?
— Давай-ка греби туда на свечение, — распорядилась я. — Хватит сидеть без дела. Не своротишь камня с пути думою. Мерлин говорит. Хочешь — ножнами, хочешь — мной в ножнах: на твоё усмотрение. А можно и просто мною со световыми эффектами, хе-хе.
Я задумалась, не разрушу ли случайно дерево лодочки своими ультразвуковыми фокусами, всё-таки там и кавитация, и высокая температура; но решила, что просто буду отслеживать процесс, и если что, аккуратно сверну лавочку.
Страшила заколебался.
— Я бы предпочёл не выпускать тебя из рук, — тихо объяснил он, и я с ним согласилась; мне представилось, как он гребёт ножнами, положив меня на дно, наша душегубка рыскает, и я соскальзываю на дно к кракенам. — Боюсь только, ты заржавеешь: мне ведь тебя тут даже не смазать заново.
— Ну извини, если ничего не делать, мне точно другая судьба не светит. Короче, греби чисто мною, а во время передышек будешь просто вытирать меня как следует и возвращать в ножны: раз у них внутри овчина, то есть и ланолин, вот будет естественная смазка. Да и остатки оружейного масла там имеются. Да, давай так и сделаем, а то мой прекрасный футлярчик станет весь заскорузлый от морской воды, а я на это не согласна. Всё, отставить дискуссии. Ножны повесь за спину, чтобы они случайно не выпали за борт. Значит, слушай: главное, двигайся осторожно, пока не почувствуешь темп…