Поющий меч Покрова

Страшила лежал на дне лодки и отдыхал. Мне было страшно на него смотреть. Хоть я и настаивала на том, чтобы он грёб короткими подходами с регулярной передышкой, хоть у нас и была вода, силы его таяли. — Ты в больничке тогда что-то ел? — осторожно спросила я его. — Или у вас там нельзя? — Они меня просили поесть, — тихо отозвался Страшила. — Даже конфессаторов позвали, чтобы мне легче стало… у них там всё можно. А мне кусок в горло не шёл. Они доказывали, что Августин бы в любом случае умер… а я ведь никому не мог сказать всей правды… про то, что Щука пообещал. А я не могла сказать всю правду Страшиле: что Августинчик наверняка смог бы говорить. Пусть он лучше и не знает. Значит, он уже четвёртый день без еды… а ранее напился в усмерть, проблевался да ещё и потерял сколько-то крови… Я мрачно смотрела в небо: в кисельной синеве не было видно даже звёзд. — Боец, попрошу тебя об одной ответственной вещи. Я максимально оттягивала этот разговор, но слишком уж тянуть тоже было опасно. — Сразу скажу, это не значит, что я сдаюсь и лапки кверху. Я просто должна обеспечить себе путь к отступлению. Потому что, если наши усилия всё-таки не приведут к желаемому результату, я, друг мой, рискую вечно дрейфовать в этой прелестной лодочке, смотреть на твой хладный труп и потихонечку сходить с ума. А в ближайшую бурю угодить на дно на веки вечные и сходить с ума уже там. Мне не хочется, чтобы меня искали столько же, сколько секстант с кораблей Лаперуза, а то и вовсе не нашли бы. Страшила слушал меня, не перебивая. — Намёк понятен? — Понятен. — Повторюсь, это всё попозже: мне ещё хочется пожить, — добавила я. — И я ещё надеюсь. Как говорил майор Мак-Наббс, когда англичане у Жюля Верна попали в плен в Новой Зеландии и хотели убить своих женщин, чтобы они не достались дикарям, лучше не торопиться с поступками, имеющими необратимые последствия. Просто имей это в виду и как-то рассчитай свои возможности. Вдруг ты ослабеешь, так что у тебя не хватит сил переломить клинок? — Я тебя понял. Голос у моего бойца сделался какой-то мёртвый, и мне стало тошно от самой себя. Каково ему, бедняге, будет остаться умирать здесь в полном одиночестве? Со мной-то он по меньшей мере может говорить, я, как-никак, живая душа. А без меня наверняка просто вскроет вены… Мне было интересно, как именно Страшила будет меня ломать, чтобы не порезаться. Наверное, нужно наступить ногой на клинок, наполовину вытащенный из ножен, и потянуть за рукоять кверху. Я бы, по крайней мере, сделала так. Или даже, скорее, придавить ножны коленом, не поднимаясь в полный рост, потому что в нашей душегубке нельзя вставать: как бы она не перевернулась от слишком тяжёлого вздоха! А вот же всё-таки бессовестный я человек: чтобы мне отсюда выбраться, Страшиле снова придётся рисковать жизнью! Хоть, конечно, выбираться я решу, если у него объективно уже почти не останется шансов на сохранение оной… но ведь они всё же будут… А без меня у него не станет даже и пресной воды… Братцы! ну что это такое? Ведь фактически я своего бойца оставляю наедине со смертью! Да ни в одной книге мечи не совершали подобной подлянки! Но а что делать-то? Не соглашаться же по собственной воле на столетия на дне. А может, и тысячелетия. Этакий «долгий джонт». — Знаешь, ты тогда попробуй сломать клинок ближе к кончику: мне-то, думаю, этого хватит, а вот если сюда всё же приплывут какие-нибудь акулы, то ты сможешь защищаться обломком. — Дина, ну хватит, ещё ты будешь распоряжения насчёт своей смерти давать! — резко оборвал меня Страшила. — Ещё как буду, — проворчала я. — Ну не злись, соколичек мой, я и сама понимаю, что это по факту дезертирство. Думаешь, мне очень хочется оставлять тебя тут одного? Но я просто трезво оцениваю свои силы и сознаю, что не выдержу долго рядом с твоим телом, даже если вдруг здесь всегда штиль. А уж во тьме на дне морском точно сразу двинусь, несмотря ни на какую сонолюминесценцию. У тебя-то в любом случае есть надежда на смерть как на избавление, а у меня такой надежды без тебя нет. И не вздумай себя ни в чём винить! Ты мне по факту просто благородно окажешь услугу. Страшила молчал. Я ясно слышала, что он хочет что-то сказать, но не решается и только подчёркнуто размеренно дышит. Я чуть не ляпнула, что во всём есть свои плюсы: он хотя бы умрёт свободным, раз его клятва держится на мне («Снежная Королева могла вернуться в любой момент — его отпускная лежала тут, написанная блестящими ледяными буквами»), — но вовремя остановилась. Да и ещё неизвестно, умрём ли мы. Не надо вешать нос раньше времени. — Дина, — чуть слышно прошелестел Страшила, — зачем я не отдал тебя ему? — Всё, боец, отставить нытьё, — скомандовала я, взбесившись, что он опять напомнил мне про Катаракту. — Пока ещё ничего не кончено, рано отчаиваться; я всего лишь хотела, чтобы ты имел такой вариант в виду. И не грызи себя. Ну ошибся, что ж теперь, всю жизнь себя за это казнить? Сколько бы нам там этой жизни ни осталось. — Ты просто не понимаешь, — отозвался Страшила шёпотом. — Не понимаешь, что я с тобой сделал… а то бы никогда меня не простила. Впрочем, — он поднёс к глазам залеченную ладонь, — может, и простила бы… Дина, ведь ты сейчас платишь за мою ошибку, тебя-то за что сюда? — Да ты бредишь, что ли, от недоедания? — разозлилась я. — Полагаешь, если бы мне дали выбор, я бы согласилась бросить тебя здесь одного? «Меня-то за что сюда» — а что б ты тут без меня делал-то? Пил морскую воду и грёб руками? Вместе мы — сила, а поодиночке не смогли бы вообще ничего. Так что отставить скулёж! — Давай я тебе объясню, — сказал Страшила по-прежнему шёпотом. — Ты здесь, потому что я не признался ему, что ты живая. Потому что захотел оставить твой голос только для себя… вопреки тому, чего желала ты. Обычно-то у нас лгут наоборот, выдают мёртвое железо за живое. И вот теперь ты можешь звучать только для меня, как я и хотел… но клянусь тебе, если бы я мог это изменить и отменить, я бы это сделал! — Лодка у нас уже есть, — констатировала я мрачно, — а теперь имеется и капитан Очевидность. Или ты думаешь, что Америку мне открыл? Не дрейфь, боец, ещё малость поплаваем — и настоящую Америку откроем. Всё будет хорошо, ясно? Страшила промолчал. Он тоже знал цену моим воодушевляющим речам. — Дина, — произнёс он наконец вполголоса, — можно, я ненадолго опущу тебя в воду, и ты снова используешь ультразвук? — А зачем? — насторожилась я. — Просто так, без гребли? Ты что, решил напоследок полюбоваться моим свечением? Как только мне представилось, что Страшила решил сломать меня прямо сейчас, то сразу же захотелось жить до такой степени, что я задумалась, так ли уж плохо веками развлекаться сонолюминесценцией на дне… — Я хотел бы помолиться, — ответил мой боец чуть слышно. — Восток мы определили… но у нас считается, что для того чтобы молитва дошла до духа святого, нужен какой-нибудь источник света. Я чуть не засмеялась в голос от его слов. — Ах ты мой огнепоклонник, — сказала я ласково. — Впрочем, не стесняйся, у нас столько умных людей, которые не могут молиться без свечи или лампады… и храмы по-язычески ориентируют по сторонам света… Зайчик ты мой солнечный, я не верю в силу молитвы, но знай: если уж она и действует, то вне зависимости от наличия или отсутствия вблизи тебя непосредственного источника света. Вспомни: здесь вокруг нас летают, мечутся фотончики, излучённые далёкой звездой и заплутавшие в пространстве; мы с тобой, я и ты, созданы из атомов, которым столько же миллиардов лет, сколько этой Вселенной. Просто осознай это, представь мир и себя состоящим из атомов, почувствуй эту музыку взаимодействия элементарных частиц! Созданы из света мы, не из материи грубой, как говорил Йода! В этом чудо: в физике, в биохимии, в том, как функционирует чудесная машина под названием человек! А дух святой, который ориентируется на количество света, воспринимаемое человеческим глазом, и не посещает храмы, если они неверно расположены относительно востока, местоположение которого, кстати, ещё и постоянно меняется, хотя мы этого не замечаем… это очень антропоморфный и глупый святой дух, такому и молиться не стоит. Впрочем, — прибавила я, тут же почувствовав некоторую бестактность выбранной линии поведения, — если тебе это важно, без проблем, подсвечу. Страшила осторожно сел и, держась за бортики, подобрал под себя ноги, встав таким образом на колени, как при гребле; я пожалела, что у меня нет глаз, чтобы закатить их. Он аккуратно погрузил меня в воду примерно на треть, и я привычно организовала световое ультразвуковое шоу. Впрочем, на этот раз Страшила не уделил ему должного внимания: он закрыл глаза и беззвучно зашептал что-то, едва шевеля бледными губами. Ну давайте, ангелы-фотончики, несите отчёт святому духу, что, мол, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, у чёрта на куличках молится воин-монах 60412! Я, конечно, пару дней назад сама просила моего бойца отправить запрос в небесную канцелярию, раз уж тут имеются в наличии мальчики с нимбами, и всё равно мне сейчас было тошно смотреть на него: слишком хорошо я знала цену таким вот молениям. Разве не молились подводники на «Курске», или еврейские дети в Саласпилсе, или какие-нибудь сипаи, когда их привязывали к жерлам пушек, или хоть та же несчастная Дзюнко Фурута? Что, был кому-то ответ? Или, может, они молились недостаточно искренне? или просто не догадались стать лицом на восток? Вот в Азии люди предусмотрительные: там, когда путешествуешь, везде видишь стрелочки, указывающие на Мекку, чтобы можно было бить поклоны в правильном направлении. А ведь кто-то убеждён, что спасся, именно потому что молился. Наличие тех, кто молился и погиб, не учитывается. Типичная ошибка выжившего. И никого не смущает очевидное логическое противоречие между тезисом «не бывает атеистов в окопах под огнём» и тем, что люди на войне всё-таки гибнут, и хорошо, если моментально. Страшила тем временем открыл глаза и уставился на меня; на губах у него появилась едва заметная улыбка. — Смотри не упусти меня случайно в воду, богомолец, — проворчала я. — Что, воин-монах, достиг просветления? Бодхи, нирвана, мокша? Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолёте и не даст нам скатиться на дно? — Всё будет хорошо, — невпопад отозвался мой боец. — Мне кажется, я получил ответ. — Когда кажется, креститься надо, — мрачно ответила я. Страшила плавно перехватил меня левой рукой и медленно перекрестился правой, а потом замер, склонив голову. Да, шуток он сейчас явно не понимал… Ох, пусть делает, что хочет, может, ему хоть немного станет полегче. Известно ведь, религия — опиум народа; счастлив тот, кто умеет верить, его анестетик всегда с ним. Чёрная толща воды снова превратилась в стряхиваемые капли; Страшила аккуратно вытер меня шарфом. Лицо у него было какое-то задумчивое и при этом умиротворённо-просветлённое. Если б я не знала механизма, с помощью которого достигается такое вот просветление, может, тоже уверилась бы, что всё будет хорошо. Но я-то в курсе, что это «хорошо» зарабатывается только твоими собственными усилиями, по́том и кровью… Мой боец снова улёгся на спину и замер. Некоторое время мы молчали; возможно, Страшила ожидал, что сейчас прилетит какая-нибудь гигантская птица и унесёт нас на берег. Или приплывут дельфины и начнут толкать нашу лодочку к берегу. Мальчик ты мой наивный… — Слушай, а может, поиграем во что-нибудь? Сработало: Страшила удивился настолько, что приподнялся и посмотрел на меня вполне человеческим, нормальным взглядом: — Во что? — Ну, колоды карт у тебя, я так понимаю, нет, — хмыкнула я. — И мячика для водного гольфа тоже… Можно в города. Или в «виселицу». — В «виселицу»? «Я, конечно, рада, что мне удалось тебя расшевелить, — подумала я, объясняя правила, — но меня всегда немного настораживало, когда у человека в глазах загорается огонёк интереса от слова «виселица»… Ладно, отнесём это на счёт заинтересованности в правилах игры». — Ну что, кто начнёт — я? — мурлыкнула я. — Ну давай, только не думай, что это будет очень легко… Минутку… — я принялась считать буквы в слове, мысленно загибая несуществующие пальцы. — Шестнадцать букв. — Сколько? — охнул Страшила. — Шестнадцать, — невозмутимо повторила я, и у него азартно сузились глаза; я знала, что если бы предложила ему слово из шести или даже девяти букв, такого эффекта не было бы. — Запалишь восемь букв — и я выброшу тебя из лодки инфразвуком. У нас будет не «виселица», а «протягивание под килем». — Ого, — протянул Страшила, глядя на меня с некоторым удивлением и уважением. — А ты думал, мы с тобой в игрушки играем, что ли? — хмыкнула я. — Ну ладно, в знак моего доброго отношения к тебе дарю право на целых десять ошибок. Всё-таки здесь негде записать слово, это усложняет задачу. Но с абстрактным мышлением у Страшилы оказалось всё в порядке, как и с оперативной памятью. Это я высчитывала по нескольку секунд, на каком месте в слове располагается названная буква, а вот он с лёгкостью удерживал в памяти и клеточки, в которых оказывались угаданные буквы, и лакуны между ними. А может, и не клеточки: я не знала, как именно ему представлялось загаданное слово. И «запалил» он, по моему выражению, только две буквы, «и» и «р», просто потому, что все остальные названные в слове имелись. — Вторая часть слова — внушаемость, — сказал Страшила, щурясь на линию горизонта, как будто высматривая на ней написанное слово. — И пять букв перед ней, с «е» и «о». — Пока всё верно, — устрашающе провыла я, — но имей в виду, что если ты сейчас назовёшь итоговый вариант наугад и ошибёшься, то я-таки заставлю тебя поплавать в холодной водичке. — Что-то мне не хочется рисковать, — отозвался Страшила с улыбкой и отгадал «легковнушаемость» по буквам, называя их в том порядке, в каком они располагались в слове. Я изобразила голосом подобие аплодисментов, а мой боец посмотрел на меня и ухмыльнулся, довольно точно передав ухмылку циклопа-людоеда, поймавшего Одиссея с его товарищами. — Ну что, Дина, — сказал он, — твоя очередь. Хм… шесть букв, десять ошибок. — Требую форы, — заартачилась я. — И в воду меня нельзя, даже если ошибусь. Я — существо нежное. А если будешь возражать, то инфразвук на тебе я опробую прямо сейчас. — Что? — с изумлением переспросил Страшила, а потом, поняв, звонко, до слёз, расхохотался, закинув голову. — Что слышал, — проворковала я, очень довольная собой. — Шесть букв, говоришь? Гхм… «А». Ага-а… «О». Нет? «Е». Тоже нет? Я отгадала вполне тривиальный «витраж» с восьмью ошибками на счету. Вообще надо сказать, что как игроки мы стоили друг друга. Страшила долго ломал голову над словом «клятвохранитель» и потом пытался доказать мне, что такого слова нет, потому что он никогда его не слышал. Я искренне возмутилась и процитировала ему место из Гесиода: «Правду заменит кулак, города подпадут разграбленью, и не возбудит ни в ком уваженья ни клятвохранитель, ни справедливый, ни добрый — скорей наглецу и злодею станет почёт воздаваться; где сила, там будет и право». Страшила в ответ предположил, что я только что сочинила этот кусочек сама, и я впала в ступор, не зная, гордиться ли тем, что меня сравнили с Гесиодом (а точнее, с Вересаевым, переводившим его «Труды и дни» на русский язык), или оскорбиться на недоверие к моим словам. А потом я сама чуть не расплавилась, пытаясь отгадать «эммер». Страшила едва не выпал из лодки от смеха, когда я, отгадав первую и две последние буквы, соображала, что это за непонятное слово, похожее на «эклер», и подставляла в проклятую лакуну все согласные по алфавиту. И только каким-то чудом, растерянно повторив про себя вариант с двумя «м», я припомнила, как Страшила однажды говорил в лесу о том, из какой пшеницы был испечён его хлебушек. — А если бы я не вспомнила о том случае? — напала я на него. — Я вообще-то и не знала об эммере, пока ты мне о нём не сказал! — Да, но я-то помнил, что говорил тебе, — возражал Страшила. — Значит, ты должна знать это слово. Я-то помню всё, что ты мне рассказывала! — До первого ЕГЭ все всё знают и помнят! — кипела я. — Это недозволенная тактика! Слово должно быть длинным, чтобы угадывающий мог нормально развернуться. Чтобы ему было сложно удержать в уме пустые и заполненные клеточки, а не чтобы он гадал, какое именно пятибуквенное слово из всего их великого изобилия выбрал противник. — Это тоже входит в правила игры? — невинно спросил мой боец. — Вообще нет, — мрачно признала я, — но если старшие говорят, то правила нужно изменить. Повелеваю изменить правила! — Ну нет, — с удовольствием возразил Страшила и осторожно потянулся. — Ты ведь сама доказывала, что это предрассудок: считать, что возраст делает тебя заведомо более умным. — Выучила на свою шею, — проворчала я. — Ты смотри не переверни лодку, а то оба поплаваем. Мы с милёночком катались на военном катере, катер на бок повернулся, мы к едрёне матери. Страшила задохнулся от смеха, закрыв лицо руками. Я мстительно вознамерилась загадать ему слово «рекогносцировка», но не успела. — А в города — это как? — Это убогая, весьма примитивная игра, — призналась я. — Тебе говорят слово, а ты отвечаешь словом, начинающимся на последнюю букву того, которое было загадано тебе. Получается этакая цепочка слов. На самом деле я терпеть не могу подобного примитива, но в Scrabbles нам сейчас не поиграть. — Да ладно тебе, Дина, звучит интересно, — великодушно хмыкнул Страшила. — И что, долго в неё обычно играют? — Часа два можно тянуть точно, — заверила я, — а хорошие географы могут, наверное, называть города неделю. У нас же до чёрта городов на Земле. Что, хочешь попробовать? Ну давай. Для интереса будем играть на поцелуи. То есть, если ты не знаешь города на какую-то букву, то обязан меня поцеловать. Страшила поперхнулся — я надеялась, что не от отвращения. — А если ты не будешь знать? — Сам-то веришь, что я знаю городов на моей родной планете меньше, чем ты? — ласково спросила я. — Мы не рассматриваем этот вариант как несостоятельный. Чтобы уравнять шансы, я постараюсь ограничиться теми городами, о которых хоть раз тебе говорила. Скажем, Илулиссат же ты помнишь? — Саммит Арктического совета? — спросил Страшила, подумав. — Молодец! — одобрила я. — Декларативное снижение напряжённости в арктическом регионе… может, даже год вспомнишь? — Две тысячи восьмой, — без запинки произнёс Страшила. — После экспедиции под руководством Чилингарова и возобновления полётов стратегической авиации в две тысячи седьмом. — Ты ж моё золото. Вот давай с Илулиссата и начнём. — Тверь, — ответил Страшила и чуть усмехнулся. — Что ты теперь будешь делать? — На «р» назову. — Мы такое не оговаривали, — возразил Страшила. — Но если нету города, начинающегося на мягкий знак! — возмутилась я. — Ну и что? По факту же это проигрыш. — И чего же тебе от меня нужно, змей ты этакий? — ехидно спросила я. — Это как-то, знаешь, не очень, когда одному игроку дают вполне определённый фант, а у другого — карт-бланш. — Да ничего мне от тебя, Дина, не нужно, — отказался Страшила и грустно улыбнулся. — Я только хотел сказать тебе спасибо. И ещё, что я очень рад, что судьба подарила мне именно тебя. Я всем сердцем благодарен ей за это. «Зачем? — застонала я про себя, чувствуя, что у меня как будто надломилось что-то внутри от его слов. — Я столько сил потратила на то, чтобы создать этими дурацкими играми лёгкую атмосферу, а ты снова!» — Тебе пить, что ли, захотелось? — едко осведомилась я вслух. И я бы, скорее всего, прицепилась к слову Страшилы «подарила», уличив его в рабовладельческом менталитете, с которым ему была прямая дорога в ИГИЛ — ибо это там девушек можно хоть купить за триста долларов, хоть подарить (я от души желала этим игиловцам, чтобы их самих когда-нибудь подарили крокодилу, как завещал папа Чепухонос) — одним словом, я бы, наверное, сказала ему что-нибудь такое, но в это время произошло нечто настолько странное, что я замерла, не успев произнести ни слова. Где-то за горизонтом, очень далеко, послышался жуткий протяжный звук: наверное, если бы атомная бомба обладала душой и голосом, то так бы прозвучал её яростно-тоскливый прощальный крик перед взрывом. Мы со Страшилой застыли, прислушиваясь. — Что это было? Мы спросили это друг у друга одновременно, причём оба почему-то говорили шёпотом. — Не знаю, — призналась я в ответ на вопросительный взгляд Страшилы. Он крепко взялся за меня, как бы опасаясь, что сейчас его верный меч похитят, и напряжённо уставился на тёмную воду. Мне было очень неуютно и страшно. Я чувствовала себя примерно как доктор Ватсон, впервые услышавший вой собаки Баскервилей. Я предположила, что это мог быть звук выбрасывающегося из недр метана. Мне вспомнилось видео, как это случается на Байкале. А в той же Арктике наблюдалась деградация газогидратов: я не знала, возможен ли при этом активный выброс, но не могла исключать этого. Скажем, если допустить, что ледяная метановая крышка над «колодцем» с метаном подтаяла, приподнялась, и со дна морского всплыл чудовищных размеров пузырь. И всё-таки меня не оставляло неприятное, мерзкое чувство, что это был голос живого существа. — Это может быть выброс метана, — сказала я шёпотом, — у него такой, знаешь, характерный запах… то есть вообще-то он не пахнет, но когда смешан с водой, то запах вроде как появляется. Ещё есть предположение, что это морское чудовище. Или стадо китов. Я не знаю, какие звуки издают киты. Ну, левиафаны. Можешь ли вытащить удой левиафана, пронзить кожу его копьём и голову его рыбачьей острогой? Вытащим и пронзим, пусть только выплывет. Нарекаю эту лодку вельботом и готова послужить тебе острогой. Благословляю тебя уменьшить поголовье краснокнижных китов или чудовищ. Я осеклась. Откуда-то издалека донёсся отдалённый грохот; слышать его, находясь в нашей скорлупке, было очень страшно. — Спокойно, — произнесла я, чувствуя, что начинаю вибрировать от ужаса. — Спокойно, боец. Хуже, чем сейчас, всё равно не будет. А так хоть какое-то разнообразие. — Нет идей, что это может быть? — безмятежно осведомился Страшила, так что я поняла, насколько он волнуется, только по тому, как он стискивал рукоять. О, идеи-то у меня были, и одна страшнее другой. — Ты зацени длину звуковой волны, — сказала я. — Грохнуло на огромном расстоянии, поэтому для нас-то это было не очень громко. Но чувствуется, что там-то, на месте, грохот был адский. По воде прошла лёгкая зыбь. Мы, наверное, с половину покровского часа напряжённо всматривались в горизонт и в поверхность воды. Ничего не происходило. — Что это такое? — тихо спросил Страшила. Я сфокусировала замылившийся взгляд и поняла, что нам звездец. В обычное-то время, плавая в нормальном тёплом море, я была бы счастлива. Больше всего я любила купаться в шторм, да ещё и поближе к берегу: когда бросаешься навстречу хищно вздымающейся волне и соскальзываешь с гребня, возникает непередаваемое ощущение полёта. Эта волна была невысокая и ровная, она напоминала те волны, которые возникают на спокойной реке от катера или баржи. Ну, чуть повыше. Вот только Страшила совсем не умел плавать, а на нашу лодочку я бы не поставила и ломаного гроша. Но всё-таки эта лодочка у нас была. Точнее, лишь она-то одна и была. — Боец, быстро снимай куртку и стели её на дно, — скомандовала я. — Теперь повесь меня за спину. Мы справимся, сокровище моё, не волнуйся. Тело человека легче воды, я тебя заверяю; и дерево, из которого сделана эта душегубка, тоже: вместе вы в любом случае не сможете утонуть. Послушай внимательно, чего я от тебя хочу. Мне нужно, чтобы ты лёг на дно, чтобы центр тяжести этого суперлайнера стал пониже; и упёрся всеми четырьмя лапами в бортики, чтобы, когда нас качнёт волна, центр тяжести остался неподвижен. Понимаешь? Страшила кивнул. Я тем временем всматривалась вдаль: да, там было как минимум две волны с небольшим промежутком. Они катились с неумолимостью асфальтового катка. — Давай, соколичек мой, пора, — подбодрила я Страшилу. — Не бойся ничего, на нашей стороне физика. — Он послушно улёгся, как я сказала. — Мы этой посудине сейчас придали такую динамическую остойчивость, какой у неё не бывало с момента постройки. И, боец, если что-то вдруг всё-таки пойдёт не так: хватайся за борт и держись мёртвой хваткой. Даже если лодка опрокинется вверх дном, не страшно: ты, цепляясь за неё, просто за счёт своего веса сможешь её перевернуть, как надо. Ты вон какой упитанный. Понятно? Мы при любом раскладе выживем. Просто лучше бы тебе не промокнуть в холодной воде. Я не знала, поверил ли Страшила моему авторитетному тону, но очень на это надеялась. Лично я вот отнюдь не была уверена, что, несмотря на все наши усилия, остойчивость нашей лодчонки сильно лучше остойчивости плавающей по волнам бочки… — Ты волна моя, волна, ты гульлива и вольна, — задекламировала я подчёркнуто размеренно и спокойно. — Плещешь ты, куда захочешь, ты морские камни точишь. Топишь берег ты земли, подымаешь корабли. Не губи ты нашу душу… Я почувствовала, как нас качнуло — и опустило вниз. Мне почти ничего не было видно из-за спины Страшилы, но если бы мы упали в воду, я бы это точно заметила. — Не шевелись, боец, скоро будет вторая, — предупредила я. — Всё идёт по плану, ты молодец. Границы ключ переломлен пополам, а наш батюшка Ленин совсем усоп; он разложился на плесень и на липовый мёд, а перестройка всё идёт и идёт по плану; и вся грязь превратилась в голый лёд… Нас качнуло ещё раз. Я замерла. Воды вокруг меня не было. — Боец, осторожно приподнимись и посмотри: идут ещё волны? Страшила приподнялся на локте и посмотрел. — Эта-то совсем маленькая, — сказала я, и сама увидев. — Но не расслабляйся. Обидно будет нахлебаться из-за неё. Давай, зайчик мой, последний рывок. Когда прошла и эта, мы оба в абсолютном отупении воззрились на гладкое море. — Ладно, боец, цунами закончилось. Стриптиз на этом отменяется, можешь надевать куртку. — А зачем я её вообще снимал? — прохрипел Страшила; пальцы у него прыгали на пуговицах. — Чтобы, если бы вдруг метацентрическая высота нашего суперлайнера оказалась недостаточной, твоя бронекуртка не утянула тебя на дно. Тут Страшила обнаружил отсутствие ремня, видимо, выпавшего за борт, и вымотанно откинулся обратно на спину. — Дина, — прохрипел он, — если мы выберемся, можно, я всё-таки напьюсь? — Можно, сокол мой! Можно! Да я после такого сама налакаюсь в усмерть! Я чувствовала себя практически счастливой. Мы не потопли, не промокли, а мой боец наконец-то начал вести себя как нормальный человек и шутить над клятвами! Оставалось только собственно выбраться. Ну да всему своё время. — Товарищ гвардии старшина первой статьи! — торжественно рявкнула я. — За проявленную при исполнении отвагу и особые личные заслуги присваиваю вам звание капитана! Наградной кортик у вас уже имеется. А эту скорлупу гнилого кокосового ореха я перевожу в ударные ракетные крейсера! — Служу Советскому Союзу, — обессиленно отозвался Страшила, и у меня чуть не случился припадок от смеха.