Поющий меч Покрова

— Боец, проснись. Страшила неловко пошевелился. — Что такое? — сонно спросил он. — Не знаю, как тебе и сказать, маленький мой, но я чую опасность. Мой боец нехотя сел и, поёжившись, умылся водой из-за борта. — Долго я спал? — К сожалению, нет, — виновато звякнула я. — Ну ничего, после смерти отосплюсь, — сострил Страшила, но его осунувшееся лицо выглядело настолько жутко, что я не смогла засмеяться даже для вида. — А что именно ты чуешь? Хотела бы я сама это знать, особенно если учесть, что в интуицию я не верю! — Я как будто слышу что-то в отдалении, — сказала я, подумав. — Даже, знаешь, какое чувство… как будто я сама улавливаю инфразвук. Страшила сумрачно кивнул и помассировал лицо. Я видела, что он смертельно устал, что он голоден, и его всё чаще непроизвольно потряхивает от холода. Я боялась думать, сколько мы с ним ещё продержимся. Чувство приближающейся опасности усиливалось. Я прикидывала, что это может быть. Может, за горизонтом стадо китов или хотя бы один? Ему даже не требовалось быть таким же злобным, как Моби Дику, и он мог и не утруждать себя проглатыванием нас, как Иону или Джеппетто в сказке про Пиноккио: достаточно случайным взмахом хвоста превратить наше утлое судёнышко в щепочки. Это могла сделать и нехищная китовая акулка величиной с пять стандартных комнат в военном монастыре. В то же время там могло быть что-то похуже кита или акулы: я же не знала, какие у них здесь водятся морские чудища. И теперь я уже не могла просить Страшилу превентивно сломать меня: он, в конце концов, защищается мною, и если за горизонтом какой-нибудь кракен, не останется же мой боец без оружия? Хотя против кракена шансы Страшилы были мизерными и со мной, и без меня, и встреча с ним означала очень короткий и смешной бой с заведомо известным исходом. Мне на ум почему-то пришёл Ящер из «Детей синего фламинго». Скорее всего, обошлось бы и вовсе без боя: нашу лодчонку даже детёныш кракена перевернул бы кончиком щупальца. — Теперь я тоже слышу, — негромко отозвался Страшила. Меня тем временем вдруг заинтересовал чрезвычайно важный вопрос: смогу ли я петь под водой? Сначала я хотела попросить Страшилу снова окунуть меня за борт, чтобы выяснить ответ экспериментальным путём. Но потом решила, что если мы с ним очутимся в воде, то попробовать я всегда успею. Если не окажемся — то я проживу и без этого знания. А демонстрировать моему усталому продрогшему бойцу, что меня занимают упадочнические мысли — последнее дело. К тому ценность этих мыслей была спорной, из разряда мудрствований «метафизика» из басни, который упал в яму и, когда отец спустил ему вниз верёвку, начал, глядя на неё, рассуждать о том, что верёвка — вервие простое. «Вообще, наверное, петь я смогу, но звучать это будет так же отвратительно, как звук SwiMP3 player под водой, — подумала я и ужаснулась такой перспективе. — Братцы, пожалуйста, только не в воду живьём! Это же преступление против человечности!» — Ну что, Дина? — Страшила посмотрел на меня и улыбнулся своей обычной, весёлой, искренней улыбкой. — Примем последний бой? Как ты думаешь, что там такое? — Да что это за формулировка такая? — возмутилась я. — «Примем последний бой»! Может, там — шанс наш! Змей Ёрмунганд, которого мы оседлаем и направим к берегу! Для такого случая я согласна побыть заострённым стимулом! Страшила, по-прежнему улыбаясь, смотрел вдаль. — Прекрати думать о смерти! — взорвалась я. Мои слова его, по-моему, только развеселили. — Дина, да ведь ты сама говорила, что смерть — это всего лишь отсутствие в теле жизни. — Отставить разговорчики! — я зазвенела так пронзительно, что Страшила невольно вытянул руки со мной перед собой, а голову, напротив, откинул. — Соберись, боец! Соберись, воин-монах! Ты, может быть, думаешь, что это храбрость и мужество, а по-моему — нет! Недорого же ты ценишь жизнь, если не собираешься за неё сражаться! — Как это не собираюсь? — возмутился Страшила и подбадривающе усмехнулся, а потом даже воинственно поднял кулак, как будто хотел сказать: «Рот фронт». — Было бы с кем — а сразиться мы сможем! — Правильно! И не просто сразиться, а победить! Не знаю, что там такое, но это для него настало время последнего боя, так что пусть молится! А мы-то ещё повоюем! Ты вычеркнут всеми из списков живых, но молва в этот раз поспешила! Ты меня, главное, не урони в воду. — Не уроню, Дина, клянусь честью, — сказал Страшила, которому, видимо, бесполезно было читать лекции о вреде клятв, и опыт его ничему не научил. — Я просто спрашиваю: как ты думаешь, что там такое? Ты ведь умная. От лести я, к сожалению, всегда начинала соображать хуже. — Я думаю, что там мать Гренделя, — сообщила я. — Женочудовище, жившее в море, в холодных водах, в мрачной пучине, с тех пор как Каин мечом зарезал отцово чадо, кровного брата. — Я процитировала это в ритме рэпа. — А может быть, там Ктулху или кракен. В доме своём в Р’льехе мёртвый Ктулху спит, ожидая своего часа. Нарекаю тебя Беовульфом: добудь нам на обед тентакли этого простофили! — Ну, с обедом ты перегибаешь, — сказал Страшила весело, — однако просто так мы свою жизнь не продадим. — Да ладно тебе… хо-хо! — завопила я. — Это мы ещё посмотрим, кому надо будет продавать свою жизнь на этом безумном рынке! Рано звонить в колокола, небо тревожить впустую! Темна и гибельна стихия, но знает кормчий наш седой, что ходят по морю святые и носят звёзды над водой! Страшила даже не пытался сдерживать хохот, слушая мои воинственные вопли. — Дина, только не кричи так, я же сейчас оглохну, — попросил он, смеясь. Тут из-за горизонта показалась зеленовато-белая полоса, и я замолчала. Мне стало просто физически плохо от её вида. Хуже всего было то, что я не могла понять, что это такое, но почему-то решила, что это спина мирового змея Ёрмунганда. Полоса близилась. — Боец, а это не лёд ли, часом? Да, я не ошиблась: это была огромная, во весь горизонт, льдина. Я никогда не слышала о том, чтобы льды вот так, ни с того ни с сего, двигались по абсолютно гладкой поверхности моря или озера, но, с другой стороны, я никогда особо и не интересовалась этой темой. Я ведь не гляциолог — хотя и гляциологи, наверное, изучают скорее ледники, а не дрейфующие льды. Впрочем, кто их, гляциологов, знает. Льдина медленно приближалась с лёгким плеском. Поверхность воды начало морщить, как будто где-то за горизонтом Балда решил вымачивать верёвку в море. Но меня не оставляло впечатление, что эта зыбь была следствием приближения льдины, а не его причиной. — Ни черта не понимаю, — откровенно сказала я. — Боец, может, ветер есть? Страшила молча покачал головой. Хотя я никогда не слышала о таком вот странном движении льдов, тем не менее, о том, как они сжимают корабли в своих смертельных объятиях, мне, разумеется, читать доводилось. Льдина, насколько я могла видеть, была совсем невысокая и плоская. Я даже не была уверена, что её можно было отнести к паковому льду: он, кажется, начинается с толщины трёх метров. Насколько далеко льдина уходит вглубь, я не знала, но чисто по внешнему виду сказала бы, что такой лёд скорее мог намёрзнуть на озере, чем в океане. Только и мы, увы, находились не на атомном ледоколе. Интересно, сколько выдержит наша душегубка? — В нашем мире, — обратилась я к Страшиле звенящим голосом, — есть северные айсберги, то бишь ледяные горы. Они имеют форму такой, знаешь, капли. Наверху верх капли, маленький, а внизу, под водой, может быть тело айсберга, во много раз больше надводной части. — Да? — с интересом переспросил Страшила, и я мысленно обозвала себя дурой: нашла прекрасную тему! — Но эта совсем не такая. Видишь, она визуально плоская, как лист пенопласта. Ну, то есть просто плоская. Обычный морской лёд, даже, может быть, однолетний. Он же движется на юг, верно? То есть теоретически — к Покрову? Страшила кивнул. — Ну тогда прокатимся верхом на мировом змее Ёрмунганде! — ликующе завопила я. — Автостопом доберёмся, и даже грести не надо будет! Короче, боец, попытайся перескочить на льдину, когда она приблизится! Я не думаю, что она очень скользкая. Мы в Питере ходили по замёрзшей Неве, как по стадиону! А если будешь скользить, то просто вонзай меня во льдину! Я так в фильме одном видела! — Просто вонзать меч во льдину? — с весёлой иронией крикнул Страшила. — Ты вообще представляешь себе, что такое лёд? «А Питер вонзил меч во льдину, когда нарнийская река оттаивала… — подумала я с недоумением. — Хотя да, слово «просто» тут явно было лишним. И блин, какого чёрта я использую в качестве отправной точки характеристики пенопластовой льдины из художественного фильма?» — Ну тогда хотя бы будешь тормозить скольжение лезвием, если потребуется. Страшила, подумав, покачал головой. — Лучше пусть руки останутся свободными, — сказал он. — Мне важно будет сохранять равновесие. Он содрал с себя шарф, с треском разрезал его вдоль об моё лезвие и, закинув меня за спину, принялся обматывать обе кисти. Я не стала спорить, рассудив, что ему лучше знать свои возможности. Льдина подплывала всё ближе. Поверхность воды была по-прежнему относительно спокойна, её не рябил ветер, и в ней не чувствовалось подводных течений. Вообще в том, как ползла льдина, было что-то неестественное: не имей я сложившегося представления об уровне технологий в республике, сказала бы, что именно так могла бы выглядеть транспортировка льдов к жаждущим жителям местной Сахары. Если бы их, предположим, захватили чем-то вроде заградительных бонов, которыми блокируют нефть, разлившуюся в водоёме… Льдина была вся белая от лежавшего на ней пушистого снега, и только небольшие отколовшиеся части, которые она гнала перед собой, заставляя упруго погружаться в воду, прозрачно светились, как зеленоватые драгоценные камни. — Сейчас ещё и снежку поедим, — посулила я Страшиле. — Прохладительные напитки бизнес-класса. Есть виски со льдом, а у нас лёд без виски, зато много. Он даже не улыбнулся. Вообще-то — объективно — ему было не до шуток: он ждал льдину, привстав на одно колено и схватившись за бортики нашей лодчонки руками, обмотанными кусками шарфа. Наверное, Страшилу сейчас не следовало отвлекать, но его сумасшедшее напряжение передавалось и мне, и его надо было срочно сбрасывать. — Не дрейфь, боец мой ясноокий, прорвёмся! — заорала я. — Всё будет в ажуре! Это — наша волновая функция по Бому и де Бройлю, а ты будешь волна-пилот! не потеряй свою железную частицу! Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»! Я всадник из льда, надо мной мерцает луна, но весной лёд тает всегда, только я — никогда! Будем жить, мать Россия, с нами крестная сила, нет той беды, что пройдёт мимо нас — стороной! Страшила молчал, напряжённо глядя перед собой: не исключено, что он решил, что я окончательно двинулась от переживаний. Руки у него чуть подрагивали; меня тоже колотило. Льдина мягко коснулась нашей лодочки белоснежным краем, и в тот же миг мой боец оттолкнулся и рывком швырнул своё тело вперёд. Это произошло так быстро, что мне показалось, что он словно бы взлетел наверх, как птица. А в следующее мгновение я увидела, как наш ракетный крейсер, уже подтопленный прыжком Страшилы, беззвучно затянуло под льдину. Я представила себе, что мы бы чуть-чуть промедлили или вообще решили бы остаться в лодочке, надеясь на интернациональный авось, и едва не упала в обморок. — Ты молодец, — сказала я слабым голосом Страшиле, который осторожно отошёл от края и, опустившись на колени, не спеша ел снег. — Я тобой очень горжусь. Здравствуй, Леваневский, здравствуй, Ляпидевский, здравствуй, лагерь Шмидта и прощай. Капитан Страшила лодку проворонил, а теперь червонцы получай. Голос у меня дрожал, потому что я не могла отделаться от мысли, что при малейшей заминке моего бойца мы как раз сейчас изучали бы особенности подлёдного лова. Страшила ничего не ответил, но я, решив, что любая ситуация годится, чтобы узнавать что-то новое, рассказала ему про челюскинцев и объявила, что теперь ему придётся назвать своего старшего сына Оюшминальдом. Мой боец молчал. Я с ужасом видела, что его непроизвольно трясёт от холода, как в конвульсиях. — Давай-ка отойдём подальше от кромки, — попросила я. Страшила встал и послушно зашагал, как автомат, стуча зубами. Я по себе знала, как мёрзнешь, гуляя по льду, который словно бы источает холод. Льдина действительно оказалась огромная: я не видела её дальнего края. Вообще-то окружавший нас пейзаж был прекрасен. Огромная белоснежная льдина, словно бы инкрустированная по краям танцующими хризопразами, а над ней — небо оттенка тёмного винограда с крупными алмазными звёздами. Если бы нам предоставили в качестве смотровой площадки мостик хорошего ледокола, а бонусом дали кастрюлю горячего бульона, мы бы наверняка глаз не смогли отвести от этой картины. Страшила снова опустился на льдину; он не поворачивался ко мне, и я видела, что его словно бы клонит в сон. Я с отчаянием всматривалась в горизонт. Где земля, где люди, где хоть что-нибудь, что помешает моему бойцу превратиться в Карбышева? Я задумалась, какая сейчас температура воды, раз она солёная и не замерзает — и в то же время наша льдина в ней ещё не растаяла. Я склонялась к минус двум по Цельсию; тут мне, впрочем, представилось, что подтаявшая льдина раскалывается прямо под нами, и мы соскальзываем в обжигающе холодную бездну. Я суеверно попыталась отогнать эту картинку, но, как это случается, «не думать о белом медведе» не получилось: больше того, перед моим мысленным взором мигом замаячила Марианская впадина в разрезе, причём нашу льдину моё неуёмное воображение поместило прямо над ней. Кстати о белом медведе… Я вспомнила, как Хан Соло придумал согреть Люка на Хоте, и зорко осмотрелась. Но на льдине, куда хватало взгляда, не было ни души. Ни тюленя, ни пингвина, ни пресловутого медведя, ни моржа. Даже птицы не летали. «Так сформулировала, как будто пингвин — не птица», — съехидничала я. Я вдруг вспомнила, как один наш преподаватель в институте объяснял на примере температуры, как именно восприятие определяет личную реальность. Положим, кто-то в прохладный октябрьский день говорит, что за окном температура минус двадцать. Мы смотрим в окно, видим лужи и не верим этому утверждению, хотя и не знаем, сколько там на самом деле; мы прикидываем и решаем, что на улице примерно минус три. Если после этого придёт мужичок в белом халате с термометром — может быть, даже с красной книжечкой — и скажет, что за окном минус два с половиной, поверим ли мы ему? Возможно, что поверим, из-за белого халата, красной книжечки и из-за того, что сами считали так же. Возможно, что не поверим, по тем же самым причинам — например, если мы полагаем, что люди с красными книжечками всегда лгут. А что, если у него термометр со шкалой по Кельвину или Фаренгейту, а мужичок «забыл» сообщить об этом? А если даже он объявил, что термометр у него измеряет температуру по Цельсию, где гарантия, что он не обманывает нас? А ведь в большинстве случаев приходится верить на слово, бесконечно и непрерывно выбирать, кого можно наделить доверием… Вот сейчас я очень хотела бы, чтобы кто-то, кого мне не стыдно было бы наделить доверием, сказал, что всё будет хорошо, что температура воды как раз такая, чтобы лёд не таял, а мы при этом не успели замёрзнуть и спаслись… Я задумалась, не смогу ли согреть Страшилу ультразвуком. Но это было бы точечное воздействие, к тому же в воздухе и на границе сред ультразвук слишком быстро затухает, так что потребовался бы непосредственный контакт, а что-то подсказывало мне, что при такой температуре прикасаться к клинку будет плохой идеей. Даже если и не примёрзнешь, железо в силу своей высокой теплопроводности просто высосет тепло из кожи. Разве что если действовать через шарф, сильно сжав клинок… а если я, напротив, сделаю Страшиле ультразвуком на морозе только хуже? Если у него будет ожог из-за неправильно подобранной частоты, которого он не заметит? Я же по факту действую наугад, подбирая всё «на глазок»! Я в отчаянии посмотрела на небо. Где-то среди множества звёзд наверняка сияли Киносура и Дхрувалока, яркая жёлтая и белая, которых, по словам Страшилы, не найдёт только слепой. Я поискала их на небосводе, но не нашла, хотя и знала, что они должны быть где-то ближе к зениту. — Боец! — Страшила молча обернулся ко мне. — На три часа! Он посмотрел в ту сторону и подскочил на месте. Это определённо был берег, и мы приближались прямо к нему: кажется, я даже различала тёмную полоску леса. — Потерпи немножко, соколичек мой, — подбодрила я его. — Скоро мы выберемся, на берегу должно быть теплее. Нет!!! Стой на месте. Даже отойди ещё. Ты просто никогда не видел ледохода. Уж не знаю, что придало этой льдине такое ускорение, но если она вмажется в берег, то нам лучше быть подальше от края. Надеюсь, она не расколется целиком. Я пока рекомендую тебе походить, чтобы немного согреться. К сожалению, я оказалась права. До берега мы плыли ужасающе медленно, но когда льдина вмялась в него, то её край начал сминаться, как картон, а потом совершенно не по-картонному разламываться. Куски льда лезли наверх, на берег, как магма из жерла вулкана. Мы со Страшилой смотрели на это издали. — Подходить туда — действительно самоубийство, — сказала я, нервно соображая. — По идее вот сейчас импульс льдины должен бы гаситься, но я не уверена, что это произойдёт раньше, чем она вся разломится на кусочки. Боец, попробуй пока пойти вбок, вдоль берега. Страшила охватил себя руками за плечи, как бы желая согреться. — Я всё же попытаюсь, — сказал он. — Не вздумай, ты что, тебя же зажуёт, как в мясорубке! — Это мы ещё посмотрим, — отозвался Страшила моими любимыми словами, сдёрнул меня из-за спины и, не слушая мои вопли, ринулся до диагонали к берегу. Вблизи кромка берега напоминала ад. Сбоку поднялись на дыбы два громадных обломка, давя друг на друга своим весом. Под давлением они сближались всё больше и больше, поднялись почти отвесно, сцепившись нижними поверхностями, а потом упали с оглушительным грохотом, вместе перевернувшись в воздухе. Я бы ни за какие коврижки не полезла на шевелящуюся, словно бы живую, массу глыб льда, любая из которых могла бы меня раздавить. Но Страшила, как выяснилось, высмотрел некую неровность берега: что-то вроде отмели или мыса, уже скрытого грудой разломанного льда. Он подобрался к этой груде сбоку и, помогая себе мной и ножнами, как своеобразными альпенштоками, полез наверх. Куски льда под нами шевелились, как крабы в ведре, и я прокляла себя за эту ассоциацию. Я так и не поняла, как Страшила сумел выбраться из этого ледяного ада невредимым, потеряв только ножны, которые у него буквально вырвало из руки, когда их зажало двумя глыбами. Он прыгал, как кузнечик, лёгкий и гибкий, такой маленький по сравнению с образовавшейся ледяной грядой, и, казалось, не задумывался, что точно так же может зажать его ногу или даже его самого. «Немало умников я знал, печален их конец — кто все заране рассчитал, тот истинный глупец, — автоматически процитировала я про себя. — А дурака легка нога, дурак скользит, как тень; и прочно держит дурака прогнившая ступень…» Страшила спрыгнул с гряды и стремглав отбежал подальше. Я ошалело смотрела назад: глыбы льда, давя на берег, как бульдозер, отгребали сырую грязь, вздымая её чудовищным гребнем. Я вспомнила, как ещё в начальной школе читала про морену, но только сейчас осознала подлинную мощь природы, мощь ледника. БАТ-2 отдыхает. — Боец, присваиваю тебе внеочередное звание контр-адмирала, — объявила я слабым голосом, — при условии, что ты никогда больше не подойдёшь ни к одному водоёму на пушечный выстрел. Страшила не ответил. Казалось, этот последний сверхчеловеческий рывок отнял у него последние силы. Я видела, что он уже безостановочно дрожит от холода и то и дело спотыкается. Кругом было мрачно и как-то особенно темно; если снег на льдине словно бы излучал свет, то ржавые ёлки как будто вытягивали из сугробов их белизну. Я отметила, что это самые обычные покровские ели, а не какие-нибудь карликовые деревья лесотундры. Ягоды на них не горели, небосвод тоже успел погаснуть и превратиться в холодный светло-синий студень. Радовало одно: снег не был рыхлым, и мой боец не вязнул в нём. — У тебя точно нет с собой чудо-кресала с чудо-кремнём? — Откуда, Дина? — отозвался Страшила и судорожно зевнул. Он сломил ветку ели и с видимым отвращением сгрыз с неё хвою. Я задумалась, есть ли в местных красных ёлках витамин C, который помогает от цинги, и тут же с матом напомнила себе, что Страшила до цинги-то рискует и не дожить. Ариллусы эти проклятые вообще ядовиты… — Сейчас, подожди, прикрой ушки, — сказала я и заорала во всю голосину, стараясь при этом звучать нежно и завлекательно: — Местные, на помощь! Помогите, люди добрые! Ау! Я прекрасная дева в беде! Помогите, спасите, я вам пригожусь, мой отец василевс отблагодарит вас по-царски! А я лично буду готова на всё ради бесстрашного спасителя! Покажу вам все зарытые в этом лесу клады и научу проводить декомпозицию проблемного узла при рассмотрении конфликтов! Мой боец даже не улыбнулся; его снова начало трясти от холода. Вокруг стояла тишина. Я понимала, конечно, что могу пригодиться Страшиле в случае встречи с волками или другими хищниками (в том числе и двуногими); старик Макиавелли вон говорил, что то оружие, на которое единственная надежда, священно. Но я не обманывалась на тот счёт, что до смерти уставшему человеку очень уж приятно нести на надплечье лишнюю тяжесть. Чтобы хоть как-то оправдать неудобства от своего существования, я продолжала регулярно орать, взывая о помощи. — Ты на зарево идёшь? — спросила я Страшилу. Он молча кивнул. Мне представился родной земной шарик и то, как по его поверхности скользит солнечный луч — от Курил до Урала, через Сибирь… А мы, предположим, смотрим на это с Таймыра. Зарево появилось недавно, стало быть, оно сейчас на юго-востоке. И значит, нас тоже сносит вслед за ним ближе к востоку, а нам нужно, наверное, скорее на юг. Тут, конечно, не угадаешь, и всё-таки не стоит, как ножка циркуля, бездумно брести вслед за солнцем. — Ты не мог бы взять чуть правее? Мне просто кажется, что так правильнее. Страшила, ничего не ответив, немного сменил направление и, спотыкаясь, побрёл дальше среди заснеженных ржавых ёлок своей настораживающе неровной походкой. Меня очень тревожили рваные движения Страшилы. «Ушибся он, что ли, об лёд, пока выбирался? — подумала я в смятении. — Или просто вымотался? Или замёрз: куртка-то у него осенняя! Черти б побрали весь трибунал с их проклятым Озером смерти!» Страшила судорожно зевнул. — Спать что-то хочется, — счёл он нужным пояснить специально для меня. Он снова зевнул, и меня внутренне затрясло. Да не можем же мы умереть здесь на твёрдой земле, выбравшись из стольких передряг! Мне вдруг стало казаться, что Страшила изначально шёл на какие-то заимки-хутора-деревни, а я своей просьбой повернуть правее сбила его с правильного пути. Вокруг было мрачно и тихо; по снежным сугробам, по-моему, никогда не ступала нога человека. «А кругом высокий лес, тёмен и замшел»… Эх, Гребенщиков, как нам добраться-то до тёплой звезды… Когда мы неизвестно как вывалились на настоящую лыжную тропу, то я даже взвизгнула от радости и неожиданности. Вывалились — потому что как раз в этот момент Страшила поскользнулся и неловко упал. — Тихо-тихо, осторожнее, мы уже почти выбрались, — зашептала я. — И куда теперь? — хрипло осведомился Страшила, не пытаясь подняться. По лыжне, видимо, ездили и в ту, и в эту сторону. Я сделала такой вывод по отдельным отпечаткам лыж, выбивавшимся из общей трассы. Ну что ж, тем лучше. — Иди, куда нравится, — предложила я. — Лыжня, насколько я могу судить, пользуется популярностью, следы свежие. Вставай, боец, осталось ещё немного! Соберись! Страшила ничего не ответил и даже не шевельнулся. — Эй, ты чего? — спросила я севшим от тревоги голосом. — Я не знаю, куда идти. — Да куда угодно! Нам уже повезло, мы вышли на свежую лыжню! Ты просто понятия не имеешь, что такое российская тайга: нашёл бы ты дорогу там! Вставай и иди в любую сторону, только иди! — Я боюсь, что мы выйдем обратно на берег, — хрипло объяснил Страшила. — У меня ведь нет компаса. — Берег от нас на севере, и он далеко, я даже треска льда уже не слышу. Туда, откуда пришли, мы вряд ли выйдем. Страшила кивнул и закинул голову, ловя воздух губами. — Дай я немного отдохну, — попросил он шёпотом. — Ладно… но не на снегу же! Наруби мною еловых веток и отдыхай! «Что я мелю? — подумала я, чуть не плача. — Как будто сама не понимаю, что отдыхать сейчас в его куртке без костра — это смерть?» Я поняла, насколько Страшила вымотан, по тому, что он даже не стал спорить и пытаться наломать лапника руками. И с иронией вспомнила, как в первый день нашего знакомства боялась приближения колючей еловой ветки. Я хотела помочь своему дровосеку ультразвуком и не сразу поняла, почему у меня не получается: сталь словно бы застыла и не откликалась на попытки проводить микроскопические колебания кромки. Это показалось мне крайне плохим знаком. Страшила привалился спиной к основательно изуродованной нами ёлке. Лицо у него было мертвенно-белое, даже с какой-то синевой. — Очень холодно? — Очень, — тихо подтвердил Страшила. — У меня, кажется, частично превышен рабочий диапазон температур, — сказала я шёпотом. — Не могу сгенерировать ультразвук. Такое ощущение… что сам металл задубел. Мой боец только кивнул и закрыл глаза. — Может, всё-таки немного пройдёмся по лыжне, — предложила я жалобно. — Или просто подвигайся. Поруби мною лес. Движение — это жизнь. Когда двигаешься, не холодно. Сказка «Мороз, красный нос». То есть тьфу, «Два Мороза»! От этой тупой оговорки мне стало жутко. Нет, нет, нет! — А что это за следы? — тихо спросил Страшила, не открывая глаз. — Я никогда таких не видел. — Это следы лыж. Из дерева или пластика делают две длинные узкие полосы, загибающиеся кверху спереди, крепят их к ногам, и можно бегать по снегу, почти не проваливаясь. — Я вспомнила весёлую историю, как Роберт Вуд в детстве, не зная, как загнуть спереди выпиленные деревянные полосы, привинтил к ним загнутые куски железа. — Они хорошо скользят, особенно если их чем-нибудь натереть. На лыжах бегать очень легко, даже я умею. Вот найдём местных, попросим их тебя тоже научить. Полагаю, нам бы лучше сейчас пойти их искать. Страшила улыбнулся кончиками губ. — Дина, я не смогу больше подняться, — сказал он, помолчав. — Я очень устал. — Но ты же тут замёрзнешь, на тебе ведь осенняя куртка! А всё потому что ты непредусмотрительный: подумаешь, жарко ему было в монастыре в тяжёлой зимней! С Анатолия Вассермана бы брал пример, вот его врасплох не застанут! Да и я дура, надо было заставить тебя постоянно носить с собой эти ваши кресала! А раз мы с тобой — два непредусмотрительных идиота, то сейчас нужно собрать волю в кулак и идти вперёд! Ты сможешь, сокол мой, я знаю! — Ты кого обманываешь, меня или себя, Дина? — выдохнул Страшила. — Я же чувствую, что мне не встать больше. Видишь, — он странно улыбнулся, — ты мне рассказывала про ваших воинов, которые восемнадцать дней с перебитыми ногами упорно вперёд… А у меня кости целы, но идти я уже не могу… — Так Маресьева-то весной подбили! — взвыла я в отчаянии. — И там снег был рыхлый, он едва ли десять километров прополз! А у нас есть шансы дойти куда-то по этому насту: и не будет их, только если лежать без движения! Чёрт возьми, да не для того же мы выбрались изо льдов, чтобы подохнуть здесь от холода! Помогите!!! Не трением же огонь добывать, это мы точно не сумеем без навыка! — Это как с тем твоим грамматиком, не умевшим плавать, — сказал Страшила; я тупо уставилась на него и только потом поняла, что это была претензия на шутку. — Надо было учиться… разводить огонь без кресала. Ну нет, не для того мы выбрались из стольких переделок, чтобы сдохнуть посреди леса, не сумев добыть огня! — Так. Ты можешь оставить меня здесь, выйти к людям, а потом вернуться за мной с подмогой. Я не шучу, знаешь, как говорят: Боливар не вынесет двоих! И куртка… лучше попробуй скинуть её вообще и пойти налегке, чем лежать тут и ждать смерти. Страшила тихо засмеялся. Я и сама понимала, что совсем без куртки он далеко не уйдёт. А чтобы этот благородный придурок разумно оставил меня на время здесь, его придётся уламывать, тратя драгоценные минуты. Я судорожно думала. — Боец, попробуй лапами разгрести снег, — приказала я. — Вдруг под ним есть камни. Можно будет попытаться высечь искру ударом клинка о камень. Давай, не рассуждай! Страшила покорно принялся отгребать снег, и я порадовалась, что руки у него по-прежнему обмотаны кусками шарфа. Но камней под снегом не оказалось: я видела только хвойную лесную подстилку и почву. — Ладно, боец, отставить. Тогда вот что. Снимай куртку, — Страшила словно бы немного удивился, но беспрекословно принялся расстёгивать пуговицы негнущимися пальцами. — Срежь мною где-нибудь ткань. А теперь пробуй выбить искру ударом о металлическую пластинку. Шарашь изо всей силы. Я вспомнила, как знатно летели искры во время окончания спарринга с богемщиком. Но второго меча у нас, к сожалению, не было. — А если ты?.. — Не рассуждать!! — заорала я, и с соседней ёлки испуганно взлетела какая-то птица, обсыпав нас сверху крупитчатым снегом. — Пластинки-то лакированные, — чуть слышно заметил Страшила. — Вряд ли выйдет. — Всё равно пробуй! Искры действительно не высекались. Пластины просто прогибались под ударами и деформировались, словно жесть. На мне, насколько я могла судить, вопреки опасениям Страшилы, не оставалось и следа. — Да просто это и не железо, а какая-то дрянь! — вспылила я. — Стыдно должно быть одевать свою армию в подобное дерьмо! А пуговицы — деревянные, что ли? Ну вы и варвары! Ладно, боец, признаю, не сработало, одевайся, пока окончательно не застыл. Я лихорадочно думала. Что у нас ещё есть металлического, обо что меня можно ударить, чтобы получить искры? Наверняка подошла бы оковка ножен, но они остались на берегу среди глыб льда. Ремень с его прекрасными бляшками вообще утонул. Я вспомнила, что у Цифры мысы сапог были окованы железом; может, это бы сработало, но Страшила такого не носил. Вот почему я его не уговорила перенять эту чудесную моду хотя бы в память о любимом кураторе? — Боец, может, на тебе есть ещё что-то металлическое? — взмолилась я. — Цепочка, нательный крест, кольцо на пальце ноги, ладанка Эсмеральды с последней памятью о матушке? Или хоть стеклянное, например? Это я вспомнила, что Роберт Вуд, экспериментируя с ультразвуком, спокойно нагревал им стекло, так что оно оставляло ожоги на коже и прожигало дерево; и хоть у меня и не получалось сейчас выжать из себя ультразвук, наличие чего-то стеклянного в любом случае могло дать направление действию. Но Страшила молча покачал головой; я злобно выматерилась. — Нам с тобой всё равно некуда идти, — тихо произнёс он. — Как это некуда! — огрызнулась я. — Всегда есть варианты, всегда есть шанс! Явимся к вам на границу, поспрашиваем, где командиром нормальный мужик, станешь служить там на общественных началах, не регистрируясь. Будешь, как мечтал, рубить антитеистов в капусту. А не удастся — станем тайно, в одиночку, защищать ваши лимесы-рубежи и обязательно спасём твою любимую республику от вторжения каких-нибудь арахнидов! А когда состаришься, я разрешу тебе геройски погибнуть, если уж тебе так хочется, и тебя, возможно, даже прибьют на доску почёта на целых две недели. И чтобы всё это произошло, не отвлекай меня, а думай, как нам получить искры! — Вырезать в яблоке конус, налить внутрь раствор соли и воткнуть в яблоко железный гвоздь и медную проволоку, — предложил Страшила шёпотом и улыбнулся непослушными губами. Я уставилась на него почти со злобой. Нашёл время демонстрировать свою прекрасную память! Откуда я тебе возьму медную проволоку, даже если и принять меня за железный гвоздь? А если… — Боец, я придумала, не дрейфь. Просто сломай меня и шарахни половинками друг об друга. Таким, знаешь, контактным способом. Край в край, лезвие в лезвие. Я-то из хорошей стали: уверена, это даст нужный результат. Нагреби сюда веток и подожги искрами. И давай побыстрее, а то совсем окоченеешь. Мне приятно было с тобой работать, помни мои наставления. Выполнять! Страшила кротко посмотрел на меня и снова закрыл глаза. — Давай живо, без фокусов! — закричала я, теряя терпение. — Мерлин говорит! — Я не могу. — Ну что такое, зайчик мой, что значит «не могу»? Кто обещал меня слушаться? Со мной ничего страшного не произойдёт, я просто вернусь домой к себе, век свободы не видать! — Ты ведь не знаешь этого наверняка, — произнёс Страшила чуть слышно. — Это я-то чего-то не знаю? Три раза ха-ха! — Дина, — прошелестел Страшила. — Я не могу тебя убить. Я не верю, что после смерти что-то есть. Драгоценные секунды утекали. — Да это никакое не убийство, ты что, издеваешься? — взвыла я. — Я, в конце концов, кусок железа, присмотрись, если до сих пор не заметил! Да и вообще, у нас, баб, и души-то нет на самом деле! — Знаешь, — сказал Страшила, по-прежнему не шевелясь, — у нас многие, погибая, намеренно ломают меч… чтобы он точно не достался никому другому, чтобы больше никто не мог к нему прикоснуться как носитель… Но я хочу, чтобы ты жила. Это как с теми шаблонами… что-то правильно, а что-то только кажется правильным. Дай мне хоть что-то сделать правильно. — Да ты не умеешь принимать правильные решения! — заорала я. — Поэтому ты должен слушать меня! А я тебе говорю, что мне не нужна твоя дурацкая жертва, я её не принимаю, я не стану тут жить без тебя, мне ваш проклятый Покров вообще на хрен не сдался, я не от мира сего в буквальном смысле слова! Ты, блин, единственная ниточка, которая меня тут удерживает! Я всё равно потребую, чтобы меня переломили и вернули домой, ты просто впустую потратишь жизнь, как в игре, а другой не дадут! Брось свой тупой героизм, он не нужен, он бесполезен, он вреден сейчас! Страшила открыл глаза и посмотрел на меня с жалостью. И по-прежнему не пошевелился. — Я хочу кое-что тебе рассказать, — произнесла я и ощутила, как к несуществующему горлу подкатил комок. — У меня был братик. Чудесный младший братик. Я никогда никого в целом свете не любила так, как его. Вообще никого, даже родителей! А потом его сбила машина в двенадцать лет. И это — то, что я не могу изменить! Никак, ничем, никакими усилиями! — я чувствовала, что уже плачу, как всегда, когда позволяла себе хоть чуть-чуть задумываться об этом. — Да я всё на свете отдала бы, чтобы видеть, как он растёт и взрослеет, чтобы только знать это! И когда я смотрю на тебя, у меня происходит перенос, потому что он тоже был застенчивый и добрый, и он один любил меня просто так, вообще ни за что! И он слушал меня так же, как ты, ему всё, всё было интересно! Если бы я могла вернуть его, хоть чем, хоть как-то, ты думаешь, я бы этого не сделала? Да я бы всю Землю разрушила до основания, и ничего у меня в душе бы не дрогнуло! И я перед ним чувствую вину, как будто это я придумывала правила этой дурацкой игры! И если я проиграю тебя, то как будто бы проиграю и его жизнь снова, а я не могу этого допустить, понимаешь? Ломай, дурачок, ломай и грейся, ты ради меня должен выжить, я хочу смотреть в небо и думать, что ты где-то там остался жив, что хоть тебя я смогла спасти! Страшила нерешительно приподнялся и с усилием взялся за рукоять. Я видела, что он колеблется и не может решиться. Наконец он зажмурился и сжал рукоять сильнее — и отпустил. — Не могу, — сказал он чуть слышно. — Прости. — Вот не прощу, потому что ты снова взялся за своё, чтобы все наши усилия — насмарку! Зачем мы гребли, зачем боролись с волнами и льдами — чтобы ты насмерть замёрз по собственной дурости на твёрдой земле? Со мной ничего страшного не случится, я не этому миру принадлежу, я железка, в этом-то моя прелесть! Может, дух святой меня тебе и подарил-то, чтобы ты меня сейчас сломал и организовал искрами костёрчик! Многоходовочка, а? Так что приказываю отставить антимонии! Ну соберись же ты, тряпка, мнёшься, как баба, смотреть противно! Страшила смотрел на меня с болью, а на последних словах вдруг улыбнулся. Радужки у него были необычайно, до прозрачности, светлые, и от мысли, что из-за каких-то дурацких психологических блоков моего бойца эти глаза скоро будут принадлежать трупу, я совсем потеряла контроль над собой. — Пацан с нимбом! — закричала я вне себя. — Ну шарахни ты молнией в ёлку перед нами, мать твою стерву! Ну где твои громы и молнии, когда они нужны? Сатана, черти б тебя драли, кинь нам из ада уголёк, можешь душу мою забрать за это, если отыщешь! Никогда вас нет, никогда до вас не докричишься, когда нужна помощь! Ненавижу вас всех, равнодушные, инертные мрази, паразиты, симулякры, жирующие на бездумной людской вере, будьте вы все прокляты! Чтоб вы сдохли все, покрылись забвением, чтоб о вас никто никогда даже с презрением бы не вспомнил! — Дина, не надо. — Ты вообще молчи, предатель! Ты родителей своих сейчас предаёшь, которые хотели бы, чтобы ты был жив, здоров и счастлив! И меня, все мои усилия! Зачем я столько билась, чтобы сохранить твою жизнь, которая тебе не дорога? А ты ещё и лгал мне в лодке, что тебе наконец-то по-настоящему хочется жить! Вижу я, как тебе хочется! Страшила грустно улыбнулся при моих словах, и я подумала, что сейчас расколюсь вдоль от бессильной ярости; к сожалению, это была иллюзия. — Ты ведь тоже не смогла меня убить, — напомнил он шёпотом. — Да потому что дура!!! Я предмет, предмет, кусок металла, протри глаза, это всё равно что распад атомного ядра, а никакое не убийство!! — Я же сам об этом молился, — добавил Страшила, не слушая меня и всё так же улыбаясь. — Чтобы дух святой дал мне спасти тебя, пусть и ценой моей жизни. И я ему благодарен, что он мне это позволил. И я не могу сломать тебя… нельзя убить свою душу. — Да почему ж вокруг меня одни идиоты!! — взревела я на весь лес. — Нет там никакого святого духа, нет, нет, нет! Нет никакой души и вечной жизни, дурачок, ты ведь умрёшь безвозвратно, пойми! Чёрт бы побрал твоё ослиное упрямство, не могу же я сама разломиться на части! Ради чего ты себя губишь, объясни мне, я всё равно тут не останусь, я первого встречного заставлю меня переломить! Ты поступаешь нерационально, ну включи мозги! Вместо того чтобы мы оба жили, ты хочешь, чтобы жил только один из нас! — Дина, — сказал Страшила очень тихо, — перестань, прошу. Я же знаю, что ты сейчас лжёшь из великодушия. Ты ведь умрёшь, если тебя сломать. — Да с чего бы это мне умирать?!! — А откуда ты знаешь, что не умрёшь? — Да потому что я не могу умереть! — возмущённо завопила я, как какая-то идиотка, не найдя лучшего аргумента. — Я в это не верю! Вот честное слово даю тебе: ничего со мной не случится! Ты моему честному слову, слову творения святого духа не веришь? — Дина, пожалуйста, живи, — чуть слышно сказал Страшила и закрыл глаза. Я смотрела на него с ужасом. У меня действительно практически не было сомнений, что ничего страшного со мной не произойдёт, что я просто вернусь на Землю. Это было абсолютно иррациональное убеждение — и тем не менее!.. Но как я могла доказать Страшиле, что не лгу, если он знал лучше кого бы то ни было, что я способна на раз-два нарушить любую клятву, любое честное слово, если сочту это оправданным, и ещё и провожу по этому поводу мастер-классы? — Я отказываюсь жить на таких условиях! Если ты меня сейчас не сломаешь, я тебе клянусь, что разрушу твою драгоценную республику под корень! Организую концентрационные лагеря с пилами и молотилками, буду убивать младенцев и беременных! Такое тут учиню, что Пол Пот ужаснётся, и это всё будет на твоей совести! Страшила молча улыбнулся, не открывая глаз. — Алло, боец, ты республику свою клялся защищать? — взревела я. — А я сейчас угроза для неё, слышал, что я пообещала? А ну встал и избавился от угрозы родной стране! — Плевать мне, — очень чётко произнёс Страшила, и я совсем опешила. — Я и бога обязательно убью! А ещё буду устраивать оргии с моим участием и глумиться над твоей памятью и твоим наивным тупым благородством!!! — Плевать, — повторил Страшила, и я скорее угадала по голосу, чем увидела, что он попытался усмехнуться. — Просто живи. Господи! Как случилось, что эта безукоризненно работавшая система дала сбой? Неужели я так хорошо перепрограммировала его в лодке? Я в панике заметалась взглядом по сторонам, соображая, что можно сделать в такой ситуации акустическими колебаниями. Есть ли вообще техническая возможность поджечь ту же хвою? Я знала, что дерево сушат ультразвуком, но поджечь… А я даже попробовать не могла, потому что чёртова кромка не оживала! — Да что же мне делать, — сказала я в отчаянии. — Святой Роберт Вуд, преподобный Ричард Фейнман! Ну должен же быть какой-то выход! Боец, послушай, а если ты снимешь рукоять, а? И шарахнешь по ней клинком, а потом соберёшь меня обратно? Со мной ничего не случится, клянусь: я буду как Терминатор, из которого вытащили чип, а потом снова запустили! Страшила неохотно открыл глаза и несколько секунд тупо смотрел на меня, как будто не понимая, что я сказала. — Без инструментов не получится, — произнёс он наконец невнятно. — Ну какие тебе инструменты нужны, как это вообще выглядит? Что там надо отвинтить, поддеть? Может, это можно сделать краем пластинки в твоей куртке? Не лежи без движения, думай, шевелись! — Сейчас, — пообещал Страшила и снова закрыл глаза. — Не «сейчас», а действуй! Что мне, инфразвук на тебе использовать?! Может, ты сможешь снять само навершие? Или отломить эту чёртову дужку, которая для захвата клинка соперника, потом приварим обратно? Покачать её с силой туда-сюда — рано или поздно отвалится! Боец, ну давай поактивнее! Страшила не пошевелился; голова у него была откинута назад, так что между абсолютно бесцветных губ виднелись зубы. Я замерла, в ужасе прислушиваясь: он дышал, но тихо-тихо, и я предположила, что он потерял сознание. Минут двадцать я без остановки вопила, призывая на помощь и суля неведомым спасителям разные небесные кренделя. Небо молча внимало мне, светясь отвратительной, какой-то кисельной синевой. Тёмно-ржавые, в черноту, ёлки стояли, будто вырезанные из бумаги. Они напоминали мне наёмных убийц, которые прячут за пазухой потайные фонари. Людей поблизости не было: если бы они там оказались, то уж наверное прибежали бы, потому что я кричала так, что чувствовала, как вибрирует клинок. Я задумалась, не использовать ли и вправду на Страшиле инфразвук, чтобы вызвать в нём чувство паники и заставить двигаться. Останавливало меня то, что он может направиться не вдоль лыжни, к человеческому жилью, а в лес; и если на трассе всё же появятся люди, то им придётся ещё и искать моего бойца, на что могут уйти последние минуты его жизни. Да и сколько он вообще так пройдёт, прежде чем упадёт прямо в снег, который мигом вытянет из него остатки тепла? Я помнила про феномен парадоксального раздевания, когда из-за расширившихся в последнем усилии сосудов переохладившемуся человеку становится жарко, и он начинает срывать с себя одежду, окончательно лишая себя шансов выжить. Я соображала, применить ли инфразвук, если вдруг такое произойдёт со Страшилой: не лишу ли я его шансов выжить своей активностью — или, напротив, её отсутствием; и мне было до ужаса страшно, что я сделаю по незнанию неверный выбор и погублю моего бойца. Но он не шевелился. Я прислушалась: было очень тихо. Мягкая ватная тишина словно бы накрыла лес одеялом с головой. — Я всю жизнь делала чудеса для других, когда была такая возможность, — сказала я с отчаянием. — Ну сделайте для меня маленькое чудо, приведите сюда кого-нибудь. Или верните мне моё человеческое тело и дайте мою USB-зажигалку с полным зарядом. Я не прошу о подарке или милостыне: допустим, это будет кредит, я согласна платить проценты. Вы рэкетиры, сила на вашей стороне. Ради чего-то же вы меня сюда притащили? Не для того же, чтобы я научилась паре фехтовальных приёмов? Что это за дурацкая игра, объясните хотя бы, что от меня требуется? Что, чёрт возьми, поверить в духа святого? уверовать в учение Христа? принять ислам? Я поверю хоть в Джибриля с пастафарианским дуршлагом на голове! Я вдруг с леденящим ужасом вспомнила, как магистр точно так же, понимая всю тщетность своих усилий, видя впереди только смерть, шептал, что ему нужно чудо; и я могла ему помочь, могла его спасти, если бы не промолчала, опасаясь за свою жизнь, хотя моё существование здесь может называться жизнью лишь с очень большой натяжкой. Как я вообще осмелилась не ответить, не помочь человеку, вставшему от отчаяния на колени? И если уж мне не хватило мужества рискнуть собой, то должно было хватить ума, которым я так кичусь, чтобы одёрнуть Страшилу на высокой частоте и не дать ему отпустить Катаракту из комнаты, не разобравшись, что у него случилось, что ему нужно!.. А сейчас — к кому я обращаюсь, от кого жду помощи? Человек — от рождения и до гроба один; надо было делать правильный выбор раньше, когда от меня что-то зависело… Я никогда ещё так остро не ощущала свою беспомощность. Можно было кричать, молиться, давать обеты — и всё это гасилось бы равнодушным одеялом тишины. Рядом со мной умирал, засыпая от холода, самый дорогой мне на Покрове человек, а я ничего не могла сделать. А второй самый дорогой мне здесь человек уже был мёртв. Почему все вокруг меня умирают, почему я не могу защитить никого, кроме себя? В синем темнеющем киселе начали зажигаться звёзды. — Маленький мой, прости меня, — произнесла я и ужаснулась своему безжизненному голосу. — За то, что не уговорила тебя уйти с Августинчиком из монастыря. И что не придумала постоянно носить с собой кремень с кресалом. И что не успела сделать из тебя нормального человека, который бы ценил свою жизнь превыше всего. И что попросила тебя тогда грести. Это было логично, так мне казалось. Ты знаешь, что я хотела, как лучше, я не могла предугадать эту льдину. Но если бы ты тогда не потратил столько сил, возможно, сейчас бы смог выбраться. Я не была настолько высокомерна, чтобы возлагать вину за всё происходящее исключительно на себя. И не факт, что если бы я не настояла на гребле, мой боец чувствовал бы себя сильно лучше. Но я ясно видела в прошлом очевидные точки, где можно было сделать по-другому, где нужно было просто чуть больше постараться, чтобы не грызть сейчас несуществующие локти. Почему в мире не предусмотрена команда Ctrl+Z! Я даже не надеялась, что Страшила меня слышит; однако он сонно пробормотал что-то в ответ. — Что? — переспросила я. Ему, наверное, казалось, что он говорит отчётливо. Но я так и не поняла, что именно шептал Страшила. Может, отвечал мне, а может, бормотал какую-нибудь молитву на латыни. «Или маму зовёт, — подумала я с горечью. — Он же ещё совсем ребёнок». Ржавые ёлки вслушивались в его голос: мне представилось, что они словно бы выпивают из него силы… И здесь, конечно, тоже всё зависело от восприятия: будь у нас кресало, кремень, зимняя куртка, еда — этот ельник показался бы мне сказочным дворцом… Я вспомнила, как Страшила с удивлением сказал в лодке, что ему именно сейчас, как никогда раньше, захотелось жить. Да почему же, как только ты начинаешь ценить жизнь, у тебя её отбирают?! Что он вообще успел увидеть в жизни хорошего, этот мальчик, у которого всё отняли, которого уверили, что он обязан умереть и попасть в ад, который надеется, что после смерти ничего нет? А я ещё и перебираю впустую свои ошибки, вместо того чтобы успокоить его и помочь ему мирно уснуть. — Не бойся, маленький мой, — произнесла я с расстановкой, чтобы Страшиле было легче услышать меня и уловить смысл слов, если он ещё вообще способен на это. — Я тебя не отдам смерти. Она к тебе даже не подойдёт, она тоже боится инфразвука. Ты сейчас всего лишь засыпаешь, это не навсегда; я тебя верну, ты же знаешь, я всё могу. Думаешь, я просто так свечусь в воде? С огнём вот не получилось, но это не считается. И там нет никакого ада, поверь; а если и есть, я тебя оттуда вытащу, я же уже обещала. Мне твою жизнь доверил Щука на посвящении, а я своё так легко не отдаю. Плевать мне, что другие умерли: я поющий меч, и я тебя не отпускаю. А пока спи, не бойся ничего, давай я тебе спою. Вообще-то я помнила довольно много авторских колыбельных. Но я, во-первых, чувствовала, что голос у меня сделался какой-то мёртвый, и нежные слова той же «Песни звездочёта» производили бы на контрасте с ним откровенное жуткое впечатление. А во-вторых, у меня уже немножко поехала крыша, потому что я-то точно знала, что Страшила больше не проснётся. И поэтому я завела: — Полковник Васин приехал на фронт со своей молодой женой; полковник Васин созвал свой полк и сказал им: «Пойдём домой»… Я пела и вспоминала, как Сера излагал нам здешний миф о других странах и происходящем на лимесах, а я прокомментировала его строчкой из «Поезда в огне». Знать бы, что там творится на самом деле… интересно, что сказал бы по этому поводу Катаракта… Хотя после общения с теми рептилоидами я не удивилась бы, узнав, что там милостью здешнего боженьки и впрямь искривляется реальность, чтобы стравливать воинов-монахов друг с другом на потеху этим скотам в куртках из человеческой кожи. Я видел генералов, они пьют и едят нашу смерть… — Эта земля была нашей, пока мы не увязли в борьбе; она умрёт, если будет ничьей, пора вернуть эту землю себе… Я пела и чувствовала, что у меня начинаются какие-то галлюцинации. Мне казалось, что я слышу аккомпанементом гудок паровоза и треск пламени, которого, разумеется, не было. По небу прочертило чёрной тенью. «Назгул, — равнодушно подумала я. — Или летучая мышь проснулась посреди зимы. Нетопырь всю ночь над нами кружил — он видел, что кто-то стоял за спиной, и сонные листья дубов шелестели в такт серебру струн — и чёрные птицы по небу летели цепочкой магических рун…» Я уже не совсем понимала, думаю я или пою вслух. Ржавые ёлки по-новогоднему перемигивались белыми ягодами.