Поющий меч Покрова

Утром, однако, ко мне вернулась привычная трезвость мышления, так что я, уже не индульгируя, принялась проводить ревизию собственных вещей. Отобрав те, которые не подошли бы маме, и понимая, что вряд ли успею сбагрить всё кому-нибудь на сервисе типа «Авито» за один день (тем паче что у меня планировались и другие дела), я принялась складывать вещи и набивать в пакеты, чтобы отнести в ближайший секонд-хенд. Прервала этот процесс пляшущая от радости мама, которая повелела срочно одеваться, потому что сейчас мы поедем подписывать документы на квартиру: отец, мол, обо всём уже договорился. У меня чесался язык ляпнуть, что договаривался не только он; но я, разумеется, промолчала. По дороге я обдумывала всё, что случилось, и делала для удобства отметки в блокноте. Писала я на смеси английского с итальянским, чтобы Ладе, буде она следит за мной откуда-нибудь, было сложнее понять ход моих мыслей. Первое, что напрашивалось на ум, это то, что оба мои вчерашних посещения Покрова через портал были следствием гипноза: слишком уж они казались мне яркими и контрастными. Да и видение того дымного монстра — тоже: оно могло быть призвано просто убедить меня в реальности происходящего. Вообще-то подписанные мною только что документы были сами по себе достаточным свидетельством, особенно если учесть моё почтительное отношение к упырям из ДЖО, которые какую угодно ведьму согнут в бараний рог… и всё-таки… Я поднесла к лицу телефон, который уронила накануне, и осторожно потянула носом. Мне показалось, что я уловила вчерашний жуткий запах, но это могло быть иллюзией. — Мам, ну-ка закрой глаза и скажи, чувствуешь что-нибудь? — Она принюхалась и покачала головой. — Уверена? Это очень важно. — Я ничего не чувствую. Я задумалась. С одной стороны, это было отрицательное свидетельство; с другой — на стекле экрана сторонним молекулам было бы сложно задержаться, не то что, например, на той же ткани… — А где ты вчера так одежду изгваздала? И жакет, и джинсы? — На спине? — уточнила я, затаив дыхание, и она недовольно кивнула. — Да лазила кое-куда в рамках диггерства, случайно споткнулась и упала. — И плащ сняла перед этим, — ехидно уточнила мама. — Ну конечно, он же длинный. А чем одежда пахла? — Вот ещё буду я нюхать эту дрянь! Кинула в машинку, к вечеру уже высохнет. Стало быть, моё единственное наглядное свидетельство смыто водой и стиральным порошком, и опираться я могу только на слова мамы. А что, если это и не мама вовсе, а Лада, принявшая её облик, или её образ, созданный гипнозом? Да и как я могла бы поверить «наглядному свидетельству», если вчера перед моими глазами их было два, и они не вполне убедили меня, что на мне просто не попробовали гипноз? И вдруг мне стало тошно от мысли, что я словно бы погружаюсь по собственной воле в какую-то бездну, от которой меня вчера избавили, сознательно ныряю сквозь слои лжи и правды, хотя знаю, что дна у этой пропасти нет. Почему я не могу всего лишь дать себе поверить во всё, что происходит… хотя бы на два дня? Я старательно избегала этого почти всю свою сознательную жизнь, веря только собственным ушам, глазам и разуму. И даже если допустить, что они сейчас меня подводят, разве это повод барахтаться в тине сомнений, ведь вообще-то я уже точно знаю, как именно поступлю? Мне очень хотелось включить «Место, где свет», но в этом плаще в кармане не оказалось наушников, так что я просто закрыла глаза и, слушая шум метро, постаралась воспроизвести свои вчерашние ощущения. И все они снова слились в этот пронзительно-радостный свет, который словно бы наполнил меня изнутри. Я попыталась перестать в него верить — может, тогда он исчезнет, как по Филипу Дику, — но не смогла заставить себя сделать это всерьёз. В конце концов, разве не забрал этот свет распростёршуюся под ногами бездну? И если он уйдёт — не появится ли она снова? И хочу ли я вообще, чтобы он ушёл, даже если он создан иллюзией и сам — иллюзия? У меня не было сил от него отказаться. Я вдруг вспомнила фразу моего крёстного: «Без чуда жить невыносимо — а ради чуда и умереть не жаль…» Ладно. На два дня-то можно сделать себе поблажку. Я отбросила тупое индульгирование, на всякий случай потрогала мамины ногти и, удостоверившись, что они на ощупь миндалевидные, а не тот кошмарный лопатообразный клёш, как у Лады, с мурлыканьем приобняла её. Мы с мамой ходили по квартире, и я боялась, что нам не хватит дефектного листа: выглядело помещение, если честно, просто ужасно. Потолки были оклеены теми же кошмарными обоями с розочками, что и стены (я до этого дня вообще не предполагала, что на потолок могут клеить обои), и на бумаге виднелись какие-то ржавые потёки. Санузел собирал какой-то безрукий инвалид, у электроплиты не работал кабель. Одно из окон было с трещиной, балконная дверь не закрывалась. В общем коридоре отсутствовал пожарный рукав, но это мы вписывать не стали, потому что сопровождавший нас паренёк выругался сквозь зубы и быстро приволок откуда-то рукав — как я подозревала, свинтив его с другого этажа. Я смотрела на всю эту разруху и жуткую отделку, которую, видимо, считали достойной российского офицера и его семьи, и понимала, что вообще-то нам нужно быть благодарными и за это. В конце концов, не какая-нибудь деревянная халупа, не вагончик, а многоквартирный дом… и главное-то — стены и расположение… всё равно обдирать весь этот «евроремонт», а эркер, если разобраться, даже красивый… А если у кого-то нет денег на ремонт, ему что, жить в этом кошмаре? Мама металась по квартире, вполголоса ругаясь и прикидывая, где что будет стоять. А я чувствовала, что не могу сдержать улыбку: она рвалась из глубины моей души, как будто её выдавливал наружу этот удивительный свет. Мне пришло на ум, что я, наверное, веду себя, как какая-то сектантка. Но они-то вон головы людям режут, а я, если и убью кого-нибудь, то только себя. Впрочем, нет: ещё — родителей… — Ты рада? — спросила я маму. — Ты даже не представляешь, насколько, — заверила она, скептически оглядываясь. — Я хотела предложить, раз уж у нас теперь есть квартира… Может, как сделаем ремонт, возьмём ребёнка из детдома? Под опеку, например: не надо сразу усыновления. Мама покосилась на меня, как на сумасшедшую. — Вот ты за ним и будешь ухаживать, — сказала она ехидно. — Вставать ни свет ни заря, завтрак готовить, в школу отводить. Уроки с ним проверять. И писать в опеку отчёты за каждую копеечку пособия. А что будешь делать, если он всё из дома вынесет каким-нибудь наркоманам? — Звучит ужасно, — признала я и ухмыльнулась, потому что знала, что все эти радости мне лично не грозят. — Но вы всё-таки подумайте с отцом. — Да квартиру эту надо отделывать месяца четыре, — проворчала мама. — А то и больше. И денег на это немерено уйдёт. — Это не проблемы, — отозвалась я меланхолично. — Это расходы. Я ещё нужна тебе тут? У меня дела есть. — Какие дела, если квартиру дали? — ужаснулась мама такому богохульству. — Ладно, иди. Первым делом я купила билет на электричку, пока их все не разобрали, причём и туда, и обратно; выяснилось, что мне, как студентке, полагается скидка, и это меня приятно удивило. Потом не вполне законно позаимствовала на время в супермаркете тележку, чтобы отвезти в секонд-хенд пакеты с отобранной одеждой. Продавцом там был нерусский молодой человек, который намеревался взять у меня вещи и рассчитаться потом, когда их купят, но мне удалось его обаять, так что он любезно перевёл мне деньги сразу. Дал он, конечно, далеко не полную стоимость, но хоть сколько: родители-то в лучшем случае сволокли бы всё это барахло в церковь на благотворительность. Я вообще заподозрила, что у Лады был собственный умысел, когда она подбросила мне идею затребовать получение квартиры: со всеми этими хлопотами родителям было не до меня, а то бы они непременно обратили внимание, что я избавляюсь от вещей. Я изучила состояние своего брокерского счёта: время для продажи ценных бумаг оказалось объективно неудачное, но выбора не было. Если оставить бумаги на счёте, родителям придётся заморачиваться с их наследованием и реализацией; лучше уж я лично со всем разберусь. Тянуть с продажей было нельзя, по выходным-то биржа не работает; так что я скинула всё, что было, по рыночной цене, и вывела деньги на карту. С учётом комиссии брокера и налога любимому государству прибыль получилась мизерная. Хорошо хоть, вывод доступен сразу, не надо дожидаться, пока пройдут расчёты по сделкам. Немного подумав, я создала в банковском приложении автоплатёж почти на всю сумму на счёте, исключая запланированные мелкие расходы. Автоплатёж должен был сработать через неделю и перевести деньги маме, ведавшей нашими расходами. Ведь неизвестно, как скоро меня найдут, а в наследство дадут вступить не раньше, чем через шесть месяцев после смерти; деньги же с учётом ремонта родителям весьма пригодятся. — В урочный час, назначенный для бденья, — напевала я в ритме немецкого военного марша, — в заветный час, секретный от семьи, слетаются к окну, как привиденья, умершие товарищи мои… Всегда надеялась умереть не так, как описанные в филатовском стихотворении раздолбаи; правильно говорят, бойтесь своих желаний. Так мне и надо за мою гордыню; но вот никогда бы не подумала, что меня можно довести до такого позорища как самоубийство, в этом-то действительно, как ехидствовал магистр, признаться стыдно… хреновый из меня Кола Брюньон… Дальше я позвонила в ЦКБ и на всякий случай уточнила, работают ли они с утра, всё-таки будет суббота; они меня не разочаровали. Вообще-то кроводача не очень хорошо согласовывалась с недавним циклом: в идеале следовало бы подождать несколько дней, чтобы не издеваться над организмом, но этих-то дней у меня и не было. Ну ладно, не критично, навру там в анкете по датам: главное, чтобы не дали отвод по железу. Авось кому напоследок сгодится моя кровушка. А затем поехала в бассейн. Мне хотелось поплавать в прозрачной подогретой воде — а не в холодной, тянущей на дно. Медицинская справка у меня была не просто липовая, а сверхлиповая. Обычные заполненные справки полагалось покупать прямо на втором этаже здания бассейна у сотрудника за четыреста рублей; я же, купив в своё время «липу», отсканировала её, затёрла в фоторедакторе даты и распечатала в нескольких экземплярах, которые использовала по мере необходимости. Вода была изумительная, хотя народу на дорожках хватало. В бассейнах я никогда не ныряла, потому что не любила, когда хлорная вода заливалась в нос. Причём у меня даже был специальный носовой зажим, но я терпеть его не могла. Я сопоставила это чистоплюйство с моими планами на следующий день и чуть не захлебнулась от смеха. В виски мне в буквальном смысле слова стучала «Дорога» «АукцЫона»: она всегда действовала на меня подобно настойке элеутерококка. Я целенаправленно не думала ни о чём серьёзном, давая себе передышку. Какая-то девушка алчно покосилась на мои туфли для бассейна из полупрозрачного полимера с блёстками, и я решила бдеть, чтобы их, часом, не свистнули. А потом передумала: хоть бы и украли, какая уже разница? И, перевернувшись на спину, засмеялась, вспомнив, что эти туфли мне подарил какой-то пикапер с претензией на оригинальность. А я в ответ купила ему коробку шоколадных конфет, потому что мы как раз беседовали об убийстве Евгения Коновальца; и, разумеется, не преминула, передавая коробку, по-судоплатовски перевести её из вертикального положения в горизонтальное. Конфеты мы съели там же. Обиднее всего было то, что к вечеру в моей голове вдруг разом начало роиться огромное количество невоплощённых идей. Я вспоминала то, что хотела сделать, сочинить, создать, чем ещё можно увеличить энтропию Вселенной, и всего этого было так много, что я подозревала, что мне не хватило бы и двухсот лет, которые я себе намерила. Но в конце концов, у всех людей остаются свои нереализованные планы, и им тоже не хочется умирать, не воплотив их в жизнь. Кое-что, однако, я всё же воплотила: написала конспирологу простыню текста, ещё раз подробно изложив доводы насчёт пользы УЗИ и безопасности его использования. Я видела, что Олежка прочитал моё сообщение, но ничего не ответил: ну ладно, авось что в голове и останется. — Ну слава богу, — сказал отец, когда мы все вместе ужинали. — Дожили наконец. — Слава, — поддержала я и вспомнила, как кричала вечную славу великому магистру… а он, получается, и это слышал… — Ты словно бы не рада, — заметила мама. Чутьё у неё всегда было сверхъестественным. — Да потому что это позор, — сказала я миролюбиво. — Ну объективно: ведь жить в этой коробке, как она есть, нельзя. А если у кого-то нет денег на ремонт? Обидно за вас, офицеров России. Разве этого вы с отцом заслужили? Они кинулись доказывать мне, что счастливы и что досталось нам настоящее сокровище; и я знала, что они сами сейчас убедят себя в этом. Чтобы поляризовать накал, я время от времени скептически поднимала брови. «Родители, родители, — подумала я с сочувствием. — Плохо вы меня воспитали. Вроде бы и научили всему, и относились ко мне лучше, чем многие отцы и матери относятся к своим детям. И любили всегда, хоть и, конечно, не так, как Димку. — Но я никогда, ни одной секунды не ревновала их к нему, и это не было ложным воспоминанием. — И всё-таки что-то, наверное, во мне не так, раз я настолько спокойно делаю этот выбор. А может, просто сдвиг по фазе». Мне вдруг стало интересно, какая этимология у этого выражения, и я незаметно посмотрела в телефоне, делая вид, что слушаю родителей. Из самого подходящего нашлось медицинское значение слова «фаза»: в психиатрии приступ психической болезни, по окончании которого не происходит существенных изменений личности. Вообще-то я заподозрила, что по этому определению можно кого угодно запереть в жёлтый дом, но значение мне понравилось, и я понадеялась, что моя эпопея с манией инфразвукового властелина и бездной под ногами была всего лишь такой вот фазой. Сколько бы мне ни оставалось жить, я хотела делать это в здравом рассудке.