Поющий меч Покрова

Кафе было абсолютно пусто. Я жевала с умиротворением изрядно проголодавшегося человека и расслабленно смотрела на чуть колебавшееся пламя свечи, мягко освещавшее выпуклые стеклянные стенки чайника. Я боялась, что опыт Покрова заставит меня шарахаться от огня, но нет. И я просто спокойно сидела и вспоминала, что там было. Впрочем, некоторые «покровские» звоночки остались. Например, девушка за стойкой, принеся мне ужин, открыла книгу, сидя ко мне вполоборота, почти спиной. А я подумала, что она сидит очень неправильно и опасно: в таком положении человека легко ударить чем-нибудь по голове — или всадить нож между основанием черепа и первым шейным позвонком… Лично я, разумеется, не собиралась примеряться, как было бы удобнее бить, но заподозрила, что мне с моими замашками всё-таки нужен бы психотерапевт, если не психиатр. Хотя, возможно, всех людей посещают мысли, как сподручнее было бы убить ближнего своего: главное, что не все претворяют их в жизнь. Девушка, как бы в ответ на мои преступные помыслы, сходила на кухню и принесла оттуда тарелочку с чем-то странным. — Это горячее мороженое, — ответила она на мой вопросительный взгляд. — Его обжаривают, так что оно внутри холодное, а снаружи горячее. «Наверняка не очень полезно для зубной эмали», — подумала я и осторожно попробовала: мне не понравилось, но говорить об этом я не стала, а наоборот, поблагодарила и съела всё до крошки. В конце концов, послов в разных диких странах какими только отвратительными штуками ни потчуют, и они беспрекословно едят, чтобы не оскорбить принимающую сторону. — А вы чем занимаетесь? — спросила девушка дружелюбно, отложив книгу. — Учусь на факультете международной журналистики. — Нравится? — На самом деле не очень, — призналась я. — Мне больше нравится международное гуманитарное право. А что касается изучения современной, если так можно выразиться, международной раскладки, то я вообще считаю, что её надо в школах проходить. Как вот была в СССР политграмота: идея-то хорошая. Научить человека анализировать медиапространство, критически относиться к написанному в Интернете. Например, чтобы на каком-нибудь сайте, в интернет-журнале еженедельно публиковались обзоры важнейших событий в мире и России, которые были бы понятны даже детям. Ведь они вряд ли осилят, скажем, журнал «Международные процессы» или специализированную статью из «Коммерсанта». И хорошо бы в школах выделялся хотя бы час в неделю, чтобы читать и анализировать этот обзор. И разбирать с критической точки зрения. И чтобы за качеством обзора следило не государство, потому что понятно же, что любой госаппарат стремится проводить свою политику; а какой-нибудь независимый орган, хотя бы Союз журналистов России. «А Союз журналистов у нас — это абсолютно независимый орган, ага, — подумала я ехидно. — И чего я забиваю голову людям моими дикими проектами — здравствуй, утопизм? И зачем так разговорилась сейчас, когда надо размышлять о вечности? Хотя… Может, я зароню искру ей в душу, и эта девушка претворит мои планы в жизнь. Как раз сейчас-то и надо говорить: потом будет поздно». — Но Интернет ведь есть не во всех школах, — заметила девушка. — В сельской местности точно не везде ещё проведён. — По официальной статистике — везде, — самоуверенно заявила я. — А если статистика и не совсем соответствует действительности, то ничего страшного. И Москва не сразу строилась. И план ГОЭЛРО сложно было осуществить: однако ведь справились! Я поймала себя на характерной интонации, как будто Интернет мог появиться по всему земному шару по взмаху моего носового платка. Идти топиться было ещё рано, но мне почему-то захотелось одиночества. Выйдя, чтобы прополоскать рот после еды, я скептически глянула на себя в зеркало. Глаза, как у Раскольникова, лицо бледное, ещё и в пятнах от нервного напряжения. «Ага, страшно умирать? — ехидно заметила я себе. — Может, домой поедем, а? не просто ж так купила обратный билет? И ну их к чёрту, Страшилу, Катаракту и весь их орден!» Я пошла расплачиваться и тут после нескольких попыток выяснила, что карта не работает. Она считывалась терминалом, денег на ней точно было достаточно, но приходил отказ от банка. — Так, — сказала я и положила на стойку свой паспорт, чтобы девушка не волновалась, — одну минуту, разберёмся. Не переживайте, без оплаты не уйду. Сейчас позвоню в банк. Пробившись с помощью мата и слова «оператор» через голосового помощника и подождав на линии энное количество минут, я выяснила, что все мои операции приостановлены ориентировочно до двадцать первого числа «до выяснения»; подробностей банк сообщить мне не может. Я предположила, что подозрительным показалось пополнение от того паренька из секонд-хенда: но в конце концов, сколько у меня там было-то этих вещей? Чай, не как у императрицы Елизаветы Петровны! Или причина в попытке совершить операцию в другом городе? Я потребовала записать мои объяснения; к сожалению, ни это, ни даже угрозы пикетом у ближайшего отделения, отзывами и жалобами в Центробанк не возымели должного результата. Я прикинула, не пригрозить ли самоубийством, но мне стало жалко сотрудницу, которая со мной говорила: что, если будут проводить расследование и запросят у банка запись разговора? Вдруг сотрудница об этом узнает и ошибочно возложит ответственность за произошедшее на себя? Чем она виновата, тем ли, что у неё дурацкие инструкции, от которых она не может отойти, а то её уволят? — Ладно, — сказала я мрачно, отложив телефон, и принялась искать по карманам наличку: у меня часто оставалась там сдача. — Могу смартфон отдать. Или плащ. Он хороший, итальянский. Ещё могу посуду вымыть. Я, честное слово, не знала, что эти сволочи карту заблокировали. Вот правильно друг мой говорит, что в банках одни рептилоиды! Я нагребла из карманов джинсов кучу монет, чувствуя себя золотой антилопой; было очевидно, что подобным номиналом проблему не решить. — Давайте я вам запишу номер карты, и вы мне потом переведёте, — предложила девушка. И, видимо, на лице у меня отразилось что-то такое, что она поняла: это плохая идея. — Ну тогда ничего не надо, — смилостивилась она. — Вы всё-таки дайте номер, — сказала я, решив написать родителям записку. — Просто… может случиться так, что я переведу не сразу. Я тут проездом, попросить не у кого. — Ну это-то понятно, — засмеялась девушка, — я слышала, как вы с банком общались. Как разблокируют — так и переведёте. И тут, проверяя паспорт, я нашла в нём тысячную купюру; ошарашенно воззрилась на неё, не понимая, откуда она взялась, и наконец сообразила: мне же утром заплатили за кровь, это как раз компенсация на питание! — Тут всего чуть-чуть не хватает, — констатировала девушка, пересчитав мои наличные богатства. — Ничего больше не надо: считайте, скидка, как гостю города. Я поблагодарила, сочтя разумным не настаивать на точном расчёте. Лучше пусть она недополучит денег, чем родители, переводя остаток, сообщат ей, что именно сделал гость города, выйдя из её кафе. — А скажите, как пройти к месту, где Московский проспект пересекается с Которослью? Девушка подошла к двери и показала рукой направление сквозь прозрачную вставку. — А вам не страшно одной в кафе ночью? — осведомилась я на прощание. — Обычно нас три тут, — призналась девушка, — но сегодня я одна осталась, да ещё мама моя на кухне. Я выразительно качнула головой, выражая одновременно восхищение храбростью девушки и неодобрение этому безрассудству, и ушла. Было как-то тоскливо и одиноко. В полутьме легко было представить, что ёлки рядом с белокаменным кремлём — красные… И только проходя рядом с белой стеной, я выяснила из таблички, что то, что я приняла за кремль — это Спасо-Преображенский монастырь. — А внешне похоже на кремль, причём самый что ни на есть белокаменный, — проворчала я вслух и про себя окрестила монастырь кремлём. Я обошла «кремль» и вышла к мосту. Было довольно свежо, и я порадовалась, что у плаща поднимается воротник. «Правда, в воде будет холоднее, и там меня воротник не спасёт… — ехидно подумала я и тут же игриво добавила: — А вообще вода в Которосли теплее воздуха, но она покажется мне холоднее из-за более высокой теплопроводности жидкостей. Ещё Гаврик грел ноги в воде лимана, хотя для стороннего наблюдателя это выглядело бы безумием. Что ж, по крайней мере, погреюсь перед смертью». Последняя фраза заставила меня вспомнить, как мой обожаемый магистр хладнокровно шутил на эту тему перед сожжением Коряги. Да, вкусы у меня, конечно, весьма специфичные. Мост оказался несколько более сложносочинённым, чем я предполагала, что, видимо, объяснялось географией реки в этом месте. В русло с южной стороны глубоко вдавалась то ли естественная, то ли искусственная насыпь, на которой располагалась бо́льшая часть полотна моста. Помимо основного моста ближе к левому берегу была развязка, пролегавшая под ним и уходившая куда-то вбок, на запад. Я сверилась с компасом; судя по всему, мне надо было перейти эту развязку — и я уже видела пешеходный переход со светофором прямо посреди моста — а потом спуститься на эту самую насыпь под мостом и дойти до самой восточной её точки. Дело осложнялось тем, что с развязки я рассмотрела, что абсолютно пустой на карте мыс оказался ни много ни мало местом базирования лодочной станции. Я почему-то считала, что там не будет ничего, кроме песка и, может быть, деревьев, так что вид какого-то здания с тёмными окнами и стоявших у прикола разных плавательных средств слегка меня обескуражил. «Может, это вообще частная территория?» — подумала я с опаской. Ещё больше меня смутила голубая будочка с надписью «Спасательный пост»; впрочем, сейчас, апрельской ночью, она наверняка была пуста и к тому же располагалась довольно далеко от воды, так что деревья заслоняли ей весь обзор на реку. «Россия», — не без сарказма подумала я. Благоустроенного спуска с моста не было, так что мне предстояло перебраться через ограждение и прокрасться по довольно крутому склону вниз. Как бы тут не оказалось пьяных рыбаков или спящих бомжей… На карте всё почему-то выглядело намного безобиднее — в точности по классической присказке: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги — а по ним ходить…» — Ну поехали, — пробормотала я сквозь зубы и полезла через ограждение, подсвечивая себе фонариком на телефоне. Располагая ступни с осторожностью балерины, чтобы не полететь кубарем вниз, я прикидывала, что делать, если на лодочной станции действительно окажутся пьяные рыбаки, или спасатели, или бомжи. Впрочем, такая перспектива не слишком-то меня взволновала: добегу до кромки воды и брошусь плыть сажёнками. Вряд ли тяжёлые на подъём мужчины смогут меня догнать, хоть я и на каблуках. К счастью, рыбаков на станции не оказалось — ни пьяных, ни трезвых. Я внимательно осмотрела располагавшиеся там здания, включая пресловутый спасательный пост и клуб лазертага и пейнтбола, небольшую рощу и пришла к выводу, что людей на этом полуостровочке, вдающемся в Которосль, нет. Но если они и есть, то я сейчас их выманю: как говорил Мак-Наббс, не так страшен тигр на равнине, как змея среди высоких трав. — Добрый вечер, Ярославль, не вижу ваших рук! — заорала я во всё горло и замахала руками, как будто дирижируя невидимой и неслышимой овацией. Ничьих рук, кроме собственных, я и в самом деле не видела и надеялась, что их тут и нет. Но у меня не было никаких сомнений, что та же Лада наблюдает за мной каким-то своим способом. — Вечер в хату вам, нечистая сила, — объявила я тёмному берегу. — Вот я и пришла. Как говорится, иду, чтобы сгореть как можно ярче и глубже осветить тьму жизни. Я невольно засмеялась. Вряд ли моя слушательница, как и эти её дымные дружки, читала поэму Горького «Человек» и смогла бы оценить заложенную мною сейчас иронию. Я могла бы прочитать наизусть всю поэму, но это было бы слишком пафосно, да и к тому же тогда они могли бы что-то заподозрить раньше времени. Берег был абсолютно пуст. — Пойте хвалу темноте, нисходящей холодным покровом, — продекламировала я, совершенно успокоившись. — Ночь на пути: мирно из мира уйти не помешает никто вам. Тем не менее я решила не уходить далеко от кромки воды и неторопливо зашагала к тому, что определила как восточную точку. Каблуки вязли в мокром песке, но я не опасалась, что ноги промокнут. Вот что значит качественная обувь — можешь позволить себе такую роскошь. Небо к тому времени немного очистилось, хотя облака по-прежнему затягивали его на юго-востоке и над головой. Река под этим небом откровенно напоминала ртуть. Даже тихий плеск казался неуместным. — Волга, Волга, мать родная, — промурлыкала я, вспомнив, как пел тот мужик, у которого я спрашивала дорогу, — Волга, русская река, не видала ты подарка от донского казака… Между прочим, Степан Тимофеич утопил персидскую княжну не в Волге, а в Урале. То бишь в Яике, как он тогда назывался. Если вообще утопил. Может, возвели напраслину на человека, и так она с ним в веках и осталась. Кругом было тихо. Город спал, безмолвный и словно бы безлюдный. Лишь изредка по мосту проносились машины, нарушая тишину. Я села на корточки и потрогала муаровую воду кончиками пальцев. Самоубийство, конечно, плохо, но те же отцы церкви его оправдывали: Церковь при надобности всё оправдает. И блаженный Августин напишет в «О граде Божьем», что, скажем, Самсон фактически не совершал самоубийства вкупе с убийством, ибо сделал сие по наущению Духа, который творил через него чудеса. Замечательно! Всё, к чёртовой матери, оправдаем — все убийства во имя духа святого и Господа, милостивого, милосердного! Я вспомнила Августинчика. — Августинчик, — сказала я с тоской, — прости меня, дуру. Ведь чувствовала я, когда ты начал говорить, что что-то было не так, что это не просто фокусы с нейронами. Видела же, что ты адски упёртый парень: наверное, если б дело было в одном убеждении, ты бы и сам давно заговорил. Ну что уж я не догадалась, что происходит, почему не выявила тенденцию, ведь у меня же было время осознать всё, и тогда бы ты не умер! И Страшила бы не умер, и вообще беспредела того в их монастыре не случилось! Противно просто от собственной глупости, от своих упущенных возможностей, хоть я и понимаю, что это не моя вина напрямую. Было тихо. Серая, с металлическим блеском река вполне могла бы сойти за древнее хтоническое божество, равнодушное и холодное. Холодное… Я снова наклонилась и опустила в воду всю кисть руки, пытаясь понять, очень ли холодно будет тонуть. Пришлось признать, что очень. Мне вспомнился «Реквием каравану PQ-17». Вот люди были, да и сейчас такие есть… Они-то точно знали, за что погибали. — Да, — меланхолично сказала я, — за собственную Отчизну, конечно, было бы кошернее… Dulce et decorum est pro patria mori. Patria, может, хотя бы decorum на китель подарит. Впрочем, механизм, как заставить человека пойти на подобное, наверное, примерно один и тот же. Шагают бараны в ряд, бьют барабаны, кожу для них дают сами бараны. Я вдруг со смешком вспомнила, как Розенберг исследовал Достоевского: «русский самоубийца не имеет ни тени подозрения, что убиваемое «я» бессмертно; и при этом он совсем не атеист»… Вот я бы учла часть оценок, вынесенных Розенбергом русской нации. Да и Павловым в его лекции о свойствах ума. Не случайно же Тургенев сделал своего Инсарова болгарином, не найдя подходящего типажа в России. Я вытащила телефон и включила «Место, где свет», а потом закрыла глаза, чтобы ничто не мешало мне войти напоследок в то же состояние. Я даже петь не стала, чтобы не отвлекаться. Это было некое личное предчувствие чуда, его нельзя было описать точно так же, как нельзя описать квалиа красного цвета, любовь или честь, но оно было реальным, как песок под подошвами. Слова имели с этим ощущением столько же общего, сколько описание аромата винограда «изабелла» — непосредственно с его ароматом. И мне опять показалось, что я сделалась хрупкая и прозрачная, как стекло, и опять ощутила тот ослепительный свет… а потом мне вдруг вспомнилась другая комната, тоже пронизанная солнечными лучами, в которой Страшила учил Августинчика держать меч. И в этих лучах словно бы выгорала вся скверна человеческой души… Как сказала бы раскольница Марфа: «Кажись, как по-писаному хватила». Интересно, если это всё — часть расширенного фенотипа по Докинзу и зашито где-то в геноме: унаследовано ли это мною от старообрядческой ветки — или же есть у абсолютно всех людей? На последних нотах я ещё раз представила себе ту покровскую комнату, залитую светом, который словно бы наполнял душу изнутри. А потом усилием воли выключила его, как будто щёлкнула тумблером. Кругом было темно и уныло. От реки веяло сыростью. — Ну что, сволочи, — сказала я мрачно, — хороший вы мне предложили анестетик. Вот только я его узнала, и он мне не нужен. Манипуляторы вы, конечно, знатные, просчитали меня отлично: но что, думали, вы уже победили? Радуетесь, ликуете, празднуете победу? Прощальный ужин, вещи проданы, кровь сдана, карта заблочена, денег не осталось? Думаете, я не вижу, что именно вы сделали, вытряхнули из меня всё, что было, и подсунули солнечную конфетку? Думаете, я возьму этот суррогат, просто потому что у меня в душе возник вакуум, после того как я в четырнадцать лет отказалась от веры, а природа не терпит пустоты? Я этот вакуум чувствую и признаю! Да, мне плохо без бога, без ощущения защищённости, без внутренней убеждённости, что всё сложится, как надо, потому что где-то там на небесах есть румяный весёлый Кола Брюньон с длинным бургундским носом! Так а что поделать, если его там нету! Да, меня предают и тело, готовое упасть в безумие, и душа, которая только и жаждет веры, которая склонна к бездумному религиозному фанатизму. И всё равно я от веры отказываюсь, потому что она ложь, и я это точно знаю, чего бы ни жаждала моя неразумная душа! Это ложь, потому что не может быть бога, при котором в мире творится такой чудовищный беспредел, а если он и есть, это не тот бог, который мне нужен! Бездны под ногами по-прежнему не было; впрочем, теперь мне казалось, что я уже в этой бездне. Как там Дмитрий Смирнов проповедь читал… «ты в аду, сынок!» Ну конечно, я в аду, тем более что деньги на карточке вон заблокировали. Жаль, что соловьи сейчас не мешают мне спать, я бы вздремнула под них пару часов. — Вот целая река, — пробормотала я сквозь зубы, — а жажды моей на этом свете ничто не может утолить. Впрочем, как бы ни относиться к Дмитрию Смирнову, та проповедь была хороша. «Большинство людей создали вокруг себя ад, и в нём живут… они выбрали для себя ад, и в аду им комфортно, ибо привычно. Они боятся, как кроты, выйти на свет: глазкам больно». Да нет, товарищ Смирнов… не всегда больно глазкам… как раз напротив: свет, что вы предлагаете, это опиум, анестетик, ложь. Конечно, с ним легче. А только он — ложь, и выбирать его — малодушие. Я заметила, что снова не думаю, а бормочу вслух. — А вот в то, что они мне сказали, верю, — объявила я мрачно. — Про примат свободной воли разумного существа. Просто какие-то твари со злыми намерениями обрамили это всё в лживую рамку; но я с водой ребёнка не выплесну. Хоть жизнь и тычет меня мордой в несовершенство хомо сапиенса… а только я именно в нём, в его разуме и юморе, вижу потенциал. И не надо указывать мне на мои собственные ошибки: я потратила большую часть своей жизни на бездумную веру и чудом каким-то выбралась из этого болота. Хорошо тому, что с детства знает, что всё это чушь… Годы потрачены на постиженье того, что должно быть понятно с рожденья; а если б со мной не случилось такое, я мог бы, наверно, постигнуть другое, что более важно и более ценно… Хотя, — тут же заметила я себе, — если бы не этот опыт, я бы могла не распознать то, куда меня сейчас потянуло. Сассоциировала бы, чего доброго, Покров с моим личным раем и пошла бы нырять в Озеро смерти. Без сомнений и без колебаний. Ещё и с надеждой, что вернусь туда потом. Конечно, держи карман шире! Я-то точно знаю, куда в парадигме, которую вы мне предложили, попадают самоубийцы. Впрочем, вы не дрейфьте, скоты, — я невольно засмеялась, — я пока ничего не решила: может, ещё и нырну. Но только после того как трезво всё проанализирую, посомневаюсь и поколеблюсь. Вы из меня ассассина-хашишина не сделаете. Я на всякий случай оглядела окрестности на предмет наличия бомжей, синеботов, маньяков и прочих достойных людей: никого не было. Зато я увидела рядом с собой на песке сороку, которая пристально смотрела на меня. — Ну и что, вы правда думаете, что я сейчас возьму и выберу Озеро смерти, а? С моим-то образованием, с моими возможностями? Я этому обществу и своей стране могу принести ещё много пользы. Вот без ложной скромности. У меня ж даже обратный билет в кармане, потому что я всегда себе оставляю выбор. Сорока сверлила меня взглядом и странно дёргала хвостом: я не знала, поступают ли так настоящие сороки. Лада определённо не просто так организовала мне второе посещение поскорее, пока я не успела осмыслить происходящее и продумать какой-то план действий. Но я чувствовала, что всё словно бы пошло не так, как ей хотелось. В пользу того, что это не был гипноз, говорили очевидные расхождения с тем, что она сказала. Даже если не брать однозначное опровержение от Щуки: например, я додумалась проверить очертания фигуры того бритоголового, и тактильная картинка меня не удивила, хоть я и не могла уже сличить её со зрительной. Впрочем, наверняка мозг способен создать и фальшивые тактильные ощущения: может, это просто когнитивное искажение, что осязанию веришь больше, чем зрению. С другой стороны, возможно, именно эти расхождения со словами ведьмы были призваны убедить меня в реальности происходящего… или я переоцениваю Ладу? Да блин, а как дорыться-то до правды, всё равно приходится сознательно наделять какой-то вариант доверием? Я мрачно повернула всю ситуацию в уме и так, и эдак, пытаясь верифицировать произошедшее: конечно, к горлу подкатывала вода, вроде бы выпитая на Покрове, но, в конце концов, Лада и сама поила меня водой из чашки после потери сознания; волосы частично срезались, но это можно было сделать и ножницами или даже опасной бритвой. Отломила б хоть ветку на память от их божественной ёлочки, было б наглядное доказательство!.. однако и это не убедило бы меня ни в чём, ведь в теории Лада могла сама сходить на Покров, принести оттуда веточку и сунуть мне в руку, убедив гипнозом, что это я сама её сломила… И всё-таки ведь где-то же я ранее пропадала полгода, это уж однозначно, и родители, и полиция, и университет подтверждают (хоть и это, конечно, может быть гипнозом: мне показалось, что я сейчас точно рехнусь). Где-то ведь я была — почему и теперь не… Мне показалось, что я нашарила способ… пусть и не бесспорный… главное, чтобы Лада не поняла, что я делаю, а то наверняка она и в образе птицы может что-то предпринять… Я снова вытащила смартфон, включила для вида «Место, где свет», а потом быстро перешла в хронологию Google Карт — шестнадцатое апреля… Я честно не думала, что это и впрямь сработает, и не знала точно, чего ищу, поэтому вконец ошалела, когда увидела, что самые обычные мои перемещения по Москве из пункта «Дом» прерываются словом Integumentum: сама плавная линия словно бы пропадала в этом месте, чего, по идее, вообще не должно было быть в интерфейсе… Я не успела не только сделать скриншот, но даже осмыслить как следует своё неожиданное открытие: смартфон просто погас у меня в руках, оборвав музыку, хотя разрядиться он никак не мог, там было ещё больше половины заряда. На всякий случай я вытащила аккумулятор, как следует протёрла платком и пальцами контакты и внутренности устройства: но несмотря на все старания, экран не оживал. Я съязвила про себя, что мой верный смартфон уже отдал свою электронную жизнь, как будто меч воина-монаха сломали на его глазах перед сожжением; и почему-то именно сейчас, впервые за эту ночь, мне сделалось до тошноты жутко, словно бы я случайно отдёрнула какую-то завесу, которую никто не догадался запретить, и от одной этого пометки Integumentum в мобильном приложении ощутила, что все детские кошмары, все страшные сказки — реальность… Это, конечно, тоже могло быть гипнозом, отредактированным местоположением в приложении, моим безумием или чем-то подобным. Но я уже действительно разозлилась и устала от бесплодного индульгирования; да и отказывалась поверить, что тупая размалёванная психопатка способна была сейчас перехватить у меня инициативу, поняв, зачем именно я полезла в смартфон. Она фонарик-то на нём не додумалась отключить, а в приложение залезть не смогла бы, потому что телефон у меня запаролен, и не годом сражения на реке Омовже! А если уж я и сошла с ума, то, считай, потеряла единственное своё ценное качество, и толка от меня как от человеческой единицы — ноль! Я незаметно стянула с себя галстук и немного пометалась за сорокой, пробуя поймать её, как арканом. Она уворачивалась с негодующими криками, но не улетала прочь; понятно было, что изловить я её не смогу. — Цып-цып-цып, — подзывала я её сладеньким голосом; сорока проорала что-то истошное — мне показалось, что она просит меня не маяться дурью. — Что, страшно стало? А вы не бойтесь. Я же за рациональность. Либо я всё-таки сошла с ума, и тогда общество не сильно потеряет, если его покинет сумасшедший человек. Либо весь этот бред, о котором мы с вами договорились, правда, и тогда рациональнее играть по вашим правилам, отдав одну жизнь за благополучие многих. Мне вот сейчас даже неловко, что от моей жизни так многое зависит. Но в конце концов, я же сама всё это выторговала. Просто потому, что у меня достаточно наглости и здравого смысла. Да и свободной воли… хоть и не столь много, как у некоторых… достаточно, чтобы я могла делать то, что сознательно выбираю. Хочу — живу; хочу — верю; хочу — схожу с ума; хочу — умираю. — И всё же я чувствовала себя словно бы личинкой человека, хотя бы потому что сознавала, насколько подвержена когнитивным искажениям, с которыми усиленно боролась. — Понятно вам? За моей спиной истошно закричала сорока. — Не бойтесь, мадам Лада, я помню, как вы сказали… должны быть любовь к жизни и стремление жить, чтобы вам было, чем полакомиться. Это у меня-то нет любви к жизни, а? Ха-ха-ха! Ладно, рэкетиры, жрите, для хорошего дела не жалко. В конце концов, утопление — не такая уж страшная смерть. Конечно, тошнотворное ощущение, когда вода врывается в лёгкие сквозь носоглотку: но чай, не костёр и не крест. Вот на то, что вы сделали с моим любимым Катарактой, я бы точно не согласилась ни ради какой рациональности… наверное… не хочу проверять. Я поспешно шагнула на вдававшийся в воду мысочек, пока не домудрствовалась до чего-то похуже утопления. Впрочем, учитывая, что я чуть не умираю от болевого шока на донорском кресле, пережить то, что сделали с магистром, мне точно не грозило. Я невольно развеселилась: хоть какая-то польза от моего непутёвого сверхчувствительного брата осла! — Р-решайся уже, дур-ра! — отчётливо проверещала сорока, подскочив ближе. — Не смей мне приказывать, тварь! — закричала я в ярости и швырнула в неё скомканный галстук; он упал в воду, и я окончательно вышла из себя при виде такого надругательства над экологией: одно дело — топиться, и другое — замусоривать водоём… впрочем, разница спорная… — Я же сейчас передумаю! Убирайся прочь, видеть тебя не могу… на ваших глазах и умирать-то тошно! Я услышала хлопанье крыльев и невольно порадовалась, увидев, что сорока стрелой летит прочь. Хотя, возможно, то была самая обычная птица, и слова в её крике мне только мерещились из-за очередного сдвига по фазе. Да какая это уже фаза… — Слава богу, что она убралась, — проворчала я. — Прав ты был, Щука: тошно… таким, как я, умирать вообще тошно… Думаешь, я не вижу, с кем связалась? А что делать? Хотела б я плюнуть ей в лицо, как ты советовал, развернуться и уйти: но совесть не позволяет. Или гордость моя треклятая. Может, и права на самом деле моя непутёвая душа; может, этот свет, которого она так жаждет, и есть истина; может, его просто затуманили ложью, а я запуталась и не разобралась. Как бы там ни было… я подобным скотам не дам манипулировать этим светом в своих целях: знаю прекрасно, что делаю и что за это бывает в такой-то парадигме. И поверить напоследок для галочки я себе не позволю… да и у меня по факту всё равно нет отсюда другого выхода. Не даст мне его моя проклятая гордыня; из-за неё то хорошее, что во мне есть, выворачивается наоборот, и винить в этом некого, кроме себя. Ты меня прости, что я тебе не ответила: вот уверена, что тогда всё сложилось бы иначе. Ну а раз не додумалась, надо расплачиваться за свои ошибки. Небо с одной стороны медленно светлело, как в северном лесу Покрова во время той полярной ночи. С моста не доносилось ни звука. Даже редких машин не было. — Ладно, — подытожила я злобно, — надоело тянуть резину. Вот не дай бог вы меня подведёте, Катаракта и подопечные твои, я уж вам тогда устрою первое причастие! И не дай бог ты, Страшила, ещё раз по доброй воле откажешься от своей драгоценной жизни! Ну а если это всё просто разводилово, то я вернусь и набью Ладе морду! Я с омерзением посмотрела на реку и сделала решительный шаг в ледяную воду. Потом второй. — Я ломал стекло, как шоколад, в руке, — процедила я и поёжилась от какого-то мертвящего холода реки. Дорогущие сапоги пока ухитрялись оставаться сухими внутри, но я даже сквозь них чувствовала, что дно очень склизкое и мерзкое. А ещё я наткнулась на какую-то торчащую корягу. Бормоча под нос нехорошие слова, я потащила корягу из воды и чуть не упала от неожиданности. Ничего себе рыбки золотые у них тут в Ярославле… — Чего только ни найдёшь на просторах нашей необъятной, — ошалело пробормотала я. Я смотрела на меч, похожий на эспадон без контргарды, и в моём мозгу копошились смутные подозрения. Его явно оставили здесь, дав мне точные ориентиры, чтобы я его нашла — типа случайно, типа по милости святого духа — ох, что-то мне это напоминает… Может, мне всё-таки не нужно топиться? Может, это был дурацкий розыгрыш? Или розыгрыш сейчас: подсунуть эту металлическую дуру и посмотреть, как я сперва испытаю надежду, а потом её потеряю? — А ну скажи что-нибудь, а то я за себя не отвечаю! — злобно приказала я и встряхнула меч. — Дина… Несмотря на все подозрения и надежды, несмотря на предвкушение чуда — шок от этого тихого голоса оказался так велик, что у меня буквально подкосились ноги, и я упала на пятую точку. И вспомнила, что я неглубоко, но уже зашла в воду. — Мать твою ведьму! — завопила я. — Итальянский плащ! Немецкие сапоги! Где я тут буду сушиться? Я простужусь, заболею, умру! Этого-то твоя мамаша и добивается! Интриганка! Сложно ей, что ли, было сказать по-человечески, что от меня нужно? Я поднялась со злобным ворчанием и немного поразмыслила, не выходя из воды. Что делать-то теперь, выполнила я свою часть сделки или нет? Можно ли считать, что мне зачлось моё намерение, раз Страшила-то — вот он? Или мне всё-таки, как расписывала Лада, надо утопиться, чтобы у воинов-монахов на Покрове всё точно было хорошо? — Ну уж нет, — авторитетно объявила я после короткого размышления, — здесь можно трактовать ситуацию по-разному, так что пока точно обождём со всякими непоправимыми действиями. В конце концов, если будет надо, дурное дело нехитрое. И всё равно я приостановилась, сомневаясь. Что, если я сейчас трусливо делаю себе поблажку, если, несмотря на мои чудесные теоретические выкладки, за неё будут отвечать магистр и весь его орден, весь их Покров? В тот раз ведь я их уже подставила своей безумной любовью к жизни! Я закрыла глаза на секунду и словно бы услышала снова властный голос Катаракты: «Плюнь в лицо и не верь ни единому слову»… Эй, они же действительно взрослые мужики — и без меня справятся. А вот бы они все, наверное, ржали, узнав о моих прочувствованных монологах здесь! — Уж как-нибудь разберусь, — твёрдо провозгласила я. — А если что, подам тому дымненькому апелляцию. И я побрела на берег.

☆ ☆ ☆

Несмотря на промокшую одежду, настроение у меня сделалось преотличное. — Вянет лист, проходит лето, иней серебрится, — беззаботно возвестила я Ярославлю, выливая из сапог речную воду. — Юнкер Шмидт из пистолета хочет застрелиться. Погоди, безумный! снова зелень оживится… Юнкер Шмидт! честное слово, лето возвратится. Я была невероятно рада, что утопление отменяется, так что, снова надев сапоги, даже поплясала, не смущаясь своим классическим стилем племени мумбо-юмбо. — Спасибо! — заорала я неведомо кому в полный голос, раскинув руки и кружась на берегу. — Обожаю этот мир, где такое возможно! It’s my life, it’s now or never, I am gonna live forever! У Bon Jovi, конечно, было «I ain’t gonna live forever», но сейчас никто не убедил бы меня, что я не буду жить вечно. И я даже не знала, чему рада больше: чувствовать воздух в лёгких или снова видеть Страшилу — пусть и в таком виде… Это карма! — Тебе идёт, — объявила я ехидно, — помнишь, я тебе желала оказаться на моём месте? Вокруг вода, а ему хоть бы что, жив и бьёт хвостом, как рыбка в детской книжке! Выходит, это нержавеющая сталь, а, боец? Которая не держит заточку — точится легко, но и режущая кромка никуда не годится? Специалист ты мой по легированию стали! А помнишь вращение? — Я покрутила кистями рук с невидимым мечом. — Ух, ещё припомню его тебе! Слушай, а как ты понял, что это я? — Сложно не узнать твой голос. — По интонации, что ли? — не поняла я. — Эх, когда я была мечом, у меня голос звучал намного круче. Нет в жизни совершенства! И что мне с тобой делать? — Что захочешь, — чуть слышно отозвался Страшила. — Да? — обрадовалась я. — А сдам-ка я тебя в музей, будешь там лежать под стеклом, развлекать народ. Муахаха. — Правда? — Ну разумеется, а ты думал, в сказку попал? Конечно, нет, ты что, двинулся, какой музей? Отвезу тебя твоей матушке, она уж придумает, что с тобой делать. Возможно, мальчик мой, ты всё же не сирота; но я вот даже не знаю, к добру это или к худу. — Что?.. — переспросил Страшила слегка дрогнувшим голосом; по-моему, он решил, что это я двинулась. — По крайней мере, она твоя матушка с её слов, — объяснила я, счищая ил с одежды бумажным носовым платком. — Я бы не стала ей верить без ДНК-теста. Некая ведьма Лада, та самая, которая ранее затирала мне что-то про Покров, называет себя твоей матушкой: она послала меня сюда, ничего нормально не объяснив, так что я была убеждена, что для того чтобы вернуть тебя к жизни, мне придётся утопиться. Очень милая добрая женщина. С её слов, она законсервировала твой мятежный дух, и теперь ясно, в чём: судя по всему, двуручные мечи — её фетиш. В каждой избушке свои погремушки. — Ты не шутишь сейчас? — Если бы, — вздохнула я. — Разве что насчёт того что она милая и добрая. Большей стервы в жизни не видела… Ох и устрою я ей при встрече… Давай-ка я и тебя как следует протру, консерва ты моя, пока окончательно не заржавел. Вытерев меч полой плаща и платком и параллельно чуть не порезавшись о режущую кромку на кончике, я принялась думать, как мне доставить Страшилу в Москву. Вопрос был непраздный. Вряд ли удастся заговорить сотрудникам правоохранительных органов зубы заверениями, что это сувенирное оружие: оно таковым не казалось даже на мой дилетантский взгляд. С таким-то мечом, пожалуй, вмиг заметут; а замаскировать подобную махину мне было нечем. Вот разве не могла Лада объяснить мне по-человечески, что именно нужно? А сейчас налички ни копейки, карта заблочена! Телефон вообще сдох — и пари держу, что из-за её происков! В крайнем случае можно было завернуть меч в плащ или в жакет, но на улице было не очень-то тепло, и я мигом закоченела бы. Конечно, если не будет другого выхода, придётся помёрзнуть, но я бы предпочла обойтись без воспаления лёгких. И лучше тогда идти, не откладывая, пока все спят и народу на улицах немного… Короче, я, как пушкинский поп, понадеялась на русский авось. Не оставлять же здесь чудом найденного Страшилу, пока я буду ездить в Москву за обёрточным материалом! — Надеюсь, что я тебя дотащу, — сказала я, скептически взвешивая меч в руках. — Так-то ты, в принципе, не тяжёлый, килограмма три-четыре. Но и путь неблизкий… Слушай, боец, вот просто не могу не попробовать, уж потерпи. Я перехватила меч поудобнее, скопировала в меру своих способностей среднюю стойку, а потом, едва сдерживая смех, попробовала сделать финт — сначала медленно. И хорошо, что медленно: меня в силу закона сохранения импульса ощутимо шатнуло вбок. Но настолько удивительным показалось мне какое-то волшебное незнакомое ощущение в руках от сочетания массы и инерции… — Боец, ты был прав! Честное слово, я чувствую баланс! Правда, меч — как живой! Даже для меня не тяжело! Я невольно рассмеялась, вспомнив байки о тяжёлых громоздких двуручниках, и собралась повторить финт… — Дина, перестань немедленно! — Что такое, тебе плохо? — тревожно спросила я, разом вспомнив собственные ощущения на берегу озера. — Нет. Не делай так, это опасно! Режущая кромка ведь острая, верно? Я немного растерялась. — Ну я осторожненько… — Дина, не смей! — крикнул Страшила таким голосом, что я даже вздрогнула. — Травмировать себя можешь, ты понимаешь это? У нас на тренировках половина ранних травм от того, что вот такие неопытные ударяют себя же незаточенным клинком по уху, потому что не могут справиться с инерцией! — Окей, окей, не буду, — поспешно согласилась я и, решив не терять времени зря, направилась к мосту. — Как скажешь, боец. Не волнуйся. Хотя знаешь, стоило бы намеренно тебя не послушаться. Вот представь, что я сейчас сяду на бережку и стану резать себе руки, а ты на это будешь смотреть. Разумеется, делать ничего подобного я не собираюсь — я же нормальная — но понял теперь, скотина, каково это, когда у тебя из инструментов воздействия только слова, а тебя не слушают? Я не стала класть меч на надплечье, рассудив, что не такой уж он тяжёлый, а я буду похожа на Ленина с бревном. Вместо этого я положила клинок на левый рукав, удерживая эфес правой рукой: это было первой моей ошибкой. Второй стало то, что я решила не лезть на мост по крутому склону, а выйти на него по дороге, как подобает цивилизованному человеку. И третьей ошибкой оказалось то, что я разоткровенничалась со Страшилой. — Веди себя, как немой, в соответствии с правилами поведения для меча по уставу, — торжественно поучала его я. — Вообще-то у меня есть билет на поезд, но провоз холодного оружия запрещён, а двуручник в кармане не спрячешь. Если проводники-контролёры нас увидят, то знатно прищучат, и как бы тебя не конфисковали. А я в этом городе никого не знаю, и мне некому помочь. Ещё и банковскую карту заблокировали, как будто я какая-то мошенница, так что даже купе не выкупишь. — Да просто оставь меня здесь, — отозвался Страшила свинцово-тяжёлым голосом. — Что ты манерничаешь, как девица? — разозлилась я. — Бессовестный! Я вот, когда тебе было сложно, старалась тебя поддерживать, не раздражать лишний раз. А ты ноешь да ещё и голос делаешь такой скорбный, что впору в петлю лезть! — Виноват, — безучастно произнёс Страшила. — Просто не хочу тебя подставлять. — Ой, да ладно уж, — отмахнулась я, ругая себя за то, что вообще начала жаловаться этому пораженцу. — Не среди зверей живём, разберёмся. Могло быть хуже. Например, если бы Лада превратила тебя в ядерную боеголовку… Я взвыла от смеха, представив, как пытаюсь переправить в столицу бесхозную тяжеленную махину, как это делают отмороженные террористы в голливудских фильмах. От ФЗУКЯМ-то я бы не отбоярилась точно! Съезд с моста располагался намного дальше от лодочной станции, чем я предполагала, и я успела выдохнуться, пока взбиралась наверх. — Для счастья своими руками мы строили город родной, — мурлыкала я себе под нос, стараясь не беситься от осознания, что лезть по склону напрямую было бы явно умнее. — За каждый расколотый камень отплатим мы страшной ценой! В одном месте под мостом была какая-то зарешечённая катакомба угрожающего вида; только выбравшись наконец наверх, я поняла, что в силу сильного изгиба реки ей требовался дополнительный проход на случай паводка или даже простого весеннего половодья. Вокруг было ещё безлюдно и тихо. Небо на востоке посветлело; тучи в той стороне разошлись, словно чтобы оказать почёт готовящемуся взойти солнцу. «Красота, — восхитилась я. — Воспримем это как знак, что наши злоключения закончены». — Имей в виду, я тебе не жалуюсь, а просто объясняю, — грозно сказала я Страшиле, — у меня после сегодняшнего кутежа вообще нет налички. Карту заблокировали, телефон не работает. Так что в транспорте не проехаться, такси не заказать. Короче: если вдруг мне предложат помощь, ты нормально воспримешь, что какой-нибудь местный джентльмен поможет мне тебя донести? — Ну, вытаскивают же раненых с поля боя, — непонимающе заметил Страшила. — В чём вопрос-то? — Ни в чём, просто предупредила. Я шагала, стараясь не думать, какие мысли у водителей может вызывать девушка, идущая рано утром по мосту с тяжёлым двуручником в руках. «Но без двуручника было бы хуже, — заметила я себе не без юмора. — Плохо, что я иду не навстречу движению машин, как положено по ПДД: вряд ли меня собьют на пустой дороге, и всё равно лучше бы перестраховаться». И вдруг мне стало так смешно, что я думаю о подобных мелочах, только что спасшись от смерти, которую полагала неминуемой, что я засмеялась во весь голос и закружилась прямо на этой пустой мостовой. — Я вот сейчас поняла японских самураев, — сообщила я Страшиле. — Когда живёшь как будто взаймы, как будто ты должен был умереть ещё вчера, то просто стыдно чего-то бояться сегодня. Это словно бы новая ступень свободы. Боец, эта свобода — здесь, в воздухе, её ломтями можно резать! Но твоей матушке я всё-таки выдам люлей. Мир вокруг меня лениво просыпался, и я вдруг вспомнила, как вышла таким вот чудесным ранним утром из кафе в книжном магазине «Республика» на Воздвиженке, где мы со знакомым выпили за ночь три чайника чая, споря о литературе. В том кафе ставили отличную музыку; особенно в мою память впечатался Элвис Пресли с его My Boy и Can’t Help Falling in Love, и я пожалела, что у меня сломался телефон: ни включить трек, ни проверить точное время. Ну да ладно, зато всегда можно спеть: этим-то я и занялась. Я начала огибать кремль-монастырь, и тут, как бы в ответ на слова «Life is no fairytale as one day you will know», мимо меня проехала машина дорожно-патрульной службы и остановилась чуть впереди. — Мать нашу природу, — пробормотала я, но останавливаться не стала: от машины я не убегу, а вот лишние подозрения на свой счёт обеспечу. — Везёт, как утопленнику. Вот сейчас, наверное, меня и загребут по статье за незаконное изготовление, хранение и прочее по списку. За хранение холодного оружия у нас, наверное, тоже преследуют. Сюда бы листочек A4 — накатать заявление, что, мол, нашла и иду добровольно сдавать… Обиднее всего то, что я действительно нашла и действительно иду добровольно сдавать — Ладе! Но кому и как я это докажу? Когда я подошла ближе, дверца машины приоткрылась, и наружу выглянул гаишник. — Девушка, почему у вас на одежде нет светоотражательных элементов? Я на миг онемела. — А уже приняли поправки к закону?.. Стоп, какие ещё элементы?! Уже светло, вот ограждение, и здесь не сельская местность! — Шучу, — успокоил он меня. — Вы ролевик, что ли? — Скорее да, чем нет. Реконструктор. — Садитесь, подвезу, вам тяжело ведь. Я на миг замерла. Вообще-то я никогда не садилась в машины к незнакомым людям. Форма ничего не значила: её может надеть и маньяк, чтобы вызвать доверие у жертвы. Да и странно, что гаишник докопался до световозвращателей на одежде, которых мне и не полагалось. Раз я реконструктор, значит, возможно, этот город мне не родной, и искать мой хладный труп будет некому. В машине больше никого не было, а мне казалось, что гаишники должны ездить по двое. Короче, мужик был очень подозрительный и мутный, однако меч уже так оттягивал мне руки и вообще я настолько устала за последние сутки, что решила рискнуть. Кроме того, у меня была железная, хоть и иррациональная уверенность, что если уж я выжила сегодня ночью, то и до Москвы доберусь. И поэтому я спросила: — Куда именно подвезёте? — А вам куда надо? — Мне бы на Ярославль-Главный. — Так садитесь, конечно! «Черешня, — подумала я, на всякий случай прикидывая, как можно будет обороняться мечом в тесной машине. — Ну, свернуть навершием скулу, им же разбить стёкла — плюс, если что, задействую осколки». Я мысленно осенила себя покровом и подошла к задней дверце. Гаишник вежливо, как воплощённый мастер протокола, открыл её передо мной, и я села, постаравшись ничего не задеть мечом. «Адекватнее, — ласково призвала я себя. — Уже прикидываем, как будем сворачивать скулы? Мужик просто решил помочь по доброте душевной. Видит же, что мне сложно нести такую тяжесть. А если что, думаю, у меня хватит силы разгромить ему автомобиль двуручным-то мечом». Я знала, что пассажиру даже на заднем сиденье положено пристёгиваться ремнём безопасности, но следовать этому полезному правилу не стала, рассудив, что машину ГАИ вряд ли остановят для проверки, а вот с моей стороны будет не очень-то умно самостоятельно ограничивать свою подвижность. На опасность не выжить в случае аварии я благополучно махнула рукой. Гаишник обошёл машину кругом, сел за руль и тронулся с места. — А я думала, вы по двое ездите, — сказала я. — В рабочее время. А сейчас я машину просто так гоняю, государственный бензин трачу. Видите, какой я правонарушитель? А считаюсь стражем порядка. Да, мне было хорошо знакомо это странное полудетское чувство, когда нарушаешь какой-нибудь несерьёзный закон. — Государство, конечно, от ваших поездок не обеднеет, — заметила я, — но из копеек рубль, из ручейков море. Крупное начинается с малого. Впрочем, не могу вас винить, это наш российский менталитет такой. — Странная вы, — сказал гаишник, глянув на меня в центральное зеркало. — Вас везут, с комфортом, понимаете ли, с удобствами, а вы проповеди читаете. «И правда: чего я привязалась к человеку? — подумала я меланхолично. — Гоняет машину и гоняет. Наверняка и начальство его поступает так же. Откуда у него возьмётся паттерн законопослушного поведения?» — Должна же я отплатить вам за добро, спасти вашу душу, — хмыкнула я. — Да ладно, я ведь не навязывалась ехать. Могу выйти хоть сейчас. — Нет уж, взялся везти — довезу. — За казённый-то счёт что бы не доехать, — с удовольствием согласилась я. — Вы баптистка, что ли? — подозрительно спросил гаишник. — Что-о? — поразилась я. — С чего бы? Я о баптистах знаю только, что в Советском Союзе их, видимо, сажали на двадцать пять лет, потому что у Солженицына один баптист сидел в одном лагере с Шуховым. А в «Принце и нищем» у Марка Твена двух баптисток сожгли. Я хотела добавить ещё о Мартине Лютере Кинге и сказать, что это, наверное, не такая уж плохая конфессия, но не успела. — И правильно делали! — зло отозвался водитель. — А у меня жена-баптистка… была. Сегодня вечером приезжаю, а её нет, только записка. «Не могу больше с тобой жить»! — возгласил он, явно цитируя, и подрезал одинокую машину на пустой проезжей части. — Прощения просит ещё, тварь! Вот таких и стоит сжигать. — А вот представьте, что её реально сжигают у столба, — сказала я кротко. — Она плачет, кричит, ей больно и плохо, паяльником пальчик случалось обжигать? Или о сковородку? А через некоторое время её как личности навсегда не станет: а ведь раз вы на ней женились, значит, любили её когда-то. — Ну, я не женился, — хмыкнул гаишник. — Но любил. И сейчас люблю, тварину! — Ну, если бы любили, наверное, женились бы, — ещё более кротко предположила я. — Для большинства женщин это важно, а для верующих — тем паче. Может, она как раз хочет в законный брак и ушла, чтобы мотивировать вас решиться на это. Машина остановилась так резко, что я в ужасе зажмурилась, уверенная, что мы во что-то врезались. Но оказывается, у идиота-водителя просто наступило прозрение. — Вы думаете?.. — Кто вас учил водить и кто принимал экзамен? — сказала я, пытаясь не сорваться на мат и крик. — Давайте-ка я дальше дойду пешком. — Нет уж, я вас довезу. — Только осторожно, — с ударением попросила я. — Более плавно. Понимаю, что машина казённая и её не жалко, но у меня-то кости и внутренние органы свои. Гаишник извинился и дальше ехал существенно медленнее. Он что-то рассказывал про свою жену, натальные карты и нелогичность поведения глупых баб, представляя сам себе аргументы в пользу выдвинутой мною версии. В конце концов он убедил себя в моей однозначной правоте и возрадовался, что везёт провидицу. Я уже не вслушивалась, боясь чокнуться от его противоречивых суждений, и ограничивалась глубокомысленными «ага». — Большое спасибо, что любезно подвезли, — вежливо поблагодарила я, когда гаишник, прямо как таксист, ловко припарковал машину у железнодорожного вокзала. — Желаю вам наладить отношения с супругой. — Помочь вам донести? — спросил гаишник, протягивая руку к двери с явным намерением открыть её. — Нет! — поспешно воскликнула я и торопливо выбралась из машины, стараясь не задеть дверцей и мечом стоящие рядом автомобили. — Не надо, ещё раз спасибо. И я почти бегом направилась к вокзалу. Билет у меня предполагал отправление в без десяти восемь, а на часах на здании вокзала пока не было и шести. Ждать внутри было опасно: там вполне могли находиться полицейские, которым не стоило мозолить глаза с наточенным двуручником в руках. «Эх, надо было попросить у гаишника какой-нибудь пакет или что-то, чем можно было бы обернуть меч», — с сожалением подумала я. Однако было поздно: его автомобиль понёсся обратно по улице Свободы (что я посчитала весьма символичным), а мне не оставалось ничего иного, как отправиться искать безопасное место для отдыха. Я перешла дорогу, села на скамейку в безлюдном милом скверике прямо в центре площади и положила меч к себе на колени. Посреди скверика находился неработающий фонтан, в чаше которого ещё не было воды. Часы на здании вокзала методично отсчитывали секунды. Небо по-прежнему оставалось серым. — Слушай, можно, я немножко подремлю, разбудишь меня тогда? Я что-то устала. Притомилась — притомилась… — я изобразила пение бабы-яги в исполнении Милляра. — Если ты спишь не очень крепко, то разбужу, — пообещал Страшила. — Не очень, — заверила я. — Крепко на этой скамейке без спинки и не поспишь при всём желании. Ладно, боец, видишь часы на башне? Разбуди в полвосьмого, хорошо? Заранее спасибо. И если вдруг кто возлюбопытствует и подойдёт — сразу звени. Я настолько вымоталась морально и физически, что как-то сразу задремала. Но зато снилось мне что-то цветное, похожее на витражи в комнате Страшилы. Что-то нежное, как «Утро» Грига… Что-то светлое, как та больничная палата в монастыре… И сквозь эту благодать до меня донёсся резкий, подозрительно громкий звон. Я мигом стряхнула с себя очарование дрёмы, приготовившись к сражению с местными братками, покусившимися на раритетный меч. К счастью, братков не было, просто на соседней скамейке сидела безобидная старушка, и Страшила не решился будить меня при ней словами или даже осторожным звоном. Так что он выбрал единственно возможный вариант: вроде как я сама нечаянно задела его во сне. — Спасибо, боец, — пробормотала я и глянула на часы; и тут волосы у меня встали дыбом. — Блин, Страшила, мать твою ведьму, я же просила разбудить меня в полвосьмого! Вот что мы теперь будем делать? Ты время разучился определять, что ли? — И тут до меня дошло. — А, чёрт… Прости, боец, это мой косяк. У нас в сутках двадцать четыре часа: на циферблате двенадцать делений, восьмёрка ближе к самому нижнему делению слева… у вас-то по-другому… Ладно, сейчас придумаю что-нибудь. Я уставилась перед собой, сосредоточенно прикидывая, что делать. Вообще, по совести, положение было ужасным. У меня в кармане лежал бесполезный теперь билет, который я не могла уже даже сдать, а купить новый было не на что. Знакомых в Ярославле у меня не имелось, звонить родителям было неловко и невозможно по причине неработающего телефона. В основном, конечно, неловко: если б я хотела, то нашла бы способ позвонить. Не в двадцать первом веке ссылаться на отсутствие средств связи в крупном городе! — Ну значит, поедем зайцами, — беспечно сказала я. — А высадят — пойдём пешком. Ты меня таскал на надплечье по лесу, а сейчас, стало быть, моя очередь. Сориентируемся по рельсам. В старые времена паломники и не так ходили: Михайла Ломоносов вон вообще в Москву из села Холмогоры пилил больше тысячи километров. Правда, он тоже не всё время пешком шёл, там был этот рыбный воз. Знаешь, у меня знакомый конспиролог как-то баял, что спецслужбы проверяют будущего работника на адекватность, предлагая ему вопросы типа: «Смогли бы вы приехать из Омска в Москву без копейки денег?»; мол, если человек отвечает, что смог бы, то его вменяемость вызывает сомнения. А по мне, в самом российском менталитете заложено, что нам интереснее делать трудновыполнимое. — Вообще-то обычно я говорила обратное: что умный в гору не пойдёт, если её можно обойти, но Страшила не стал уличать меня в непоследовательности. — Суворов ответил бы, что смог бы перейти с армией через Альпы, и его бы забраковали как психа: так, что ли? Его б ещё на крепости Измаил завернули. Помнишь: скорее небо падёт на землю, чем Измаил сдастся… А мы с тобой не в Альпах и не в Омске. Мы в Ярославле, здесь всего-то триста километров до Москвы. Справимся. Тут передо мной встала дилемма. Как нести тяжеленный двуручник? Не надо говорить, что три-четыре килограмма — это легко; кому как… Я примерилась по-разному и со вздохом поняла, что и на согнутой руке, и двумя руками на весу далеко эту махину не дотащу. Оставалась только классика — она, конечно, особенно привлекала внимание, но делать было нечего. И я, поразмыслив, всё же положила меч плашмя на надплечье и поняла, что мудры были воины-монахи, которые носили оружие именно так! Я пожалела о том, что у меня нет классического покровского наплечника (не чтобы прижать клинок к виску, а чтобы мягче распределить вес этой махины по надплечью), и отправилась на вокзал — посмотреть по электронному табло, когда следует ожидать электричку на Москву. На моё счастье, сотрудников правоохранительных органов поблизости не наблюдалось. Правда, это не означало, что они не могли появиться в любой момент. По табло я от волнения ничего не смогла понять, а околачиваться перед ним и рисковать спалиться перед полицейскими, буде они всё-таки покажутся, мне не хотелось. Так что я осмотрелась и подбежала к дружелюбному на вид молодому человеку с планшетом в руках. — Простите, пожалуйста, у вас есть доступ в Интернет? — Он кивнул. — Вы не могли бы посмотреть, какие ближайшие поезда на Москву? У меня форс-мажор, не знаю, что делать. По табло что-то не очень понятно. Молодой человек снова кивнул и забегал пальцами по экрану. Я подняла меч повыше: пусть-ка Страшила поглядит, до чего у нас на Земле дошла техника. То-то! Я так возгордилась, словно лично придумывала начинку или хотя бы внешний дизайн земных планшетов. — Воркута — Москва, Архангельск — Москва, Абакан — Москва… — забормотала я рассеянно. — А пригородные электрички-то где? Фирменный поезд вроде того, на котором я накануне приехала в Ярославль, нам точно не светил; и дальнего следования тоже. Вообще-то проводникам можно было наплести, что я провожающая, и где-нибудь спрятаться, но я опасалась, что на входе заметят меч, даже если я его заверну в плащ. — Электрички, видите, только с пересадкой в Александрове, — объяснил молодой человек, щурясь. — Вот сейчас, кстати, в 8:13 уходит до Ростова — там сможете сделать пересадку, а оттуда до Александрова, если хотите — но до Москвы это неудобно… — Спасибо! — крикнула я, не дослушав, и кинулась на платформу. Я как раз успела забежать в двери электрички — причём даже не по-голливудски, в последний момент; она ещё постояла минуту, а то и две. Контролёров поблизости не наблюдалось, и я посчитала это хорошим знаком. — Выходит, напрямую из Ярославля в Москву нет электричек, кроме фирменных? — обиженно вопросила я пространство перед собой. — Ох… Ну и ладно. Я подыскала пустой тамбур и, подумав, села прямо на пол. Во-первых, в вагоне было на удивление чисто (как-никак, ещё утро, не успели загадить), во-вторых, плащ уже был испачкан илом, а в-третьих, я не собиралась провести на ногах всю поездку. А зайти в вагон и отдохнуть на удобной скамье, как нормальный цивилизованный человек, я не могла, потому что мне очень хотелось поговорить со Страшилой. Я зевнула, глядя, как мир за прозрачной вставкой в двери приходит в движение относительно электрички. Потом отвела назад волосы и осторожно прижала меч к виску. — Ну что, боец, пробуй костную связь, это несложно. Как будто голосовые связки дрожат, а звука как такового не производят. — Да я понял уже, Дина. Что ты хотела? — Я много чего хотела, но сперва скажи, почему ты разбудил меня именно в восемь? Это прекрасно, потому что иначе мы бы не успели на эту электричку, но в восемь конфигурация стрелок точно не напоминает ваше полвосьмого. — Я просто уже потом решил посчитать деления на циферблате, — ответил Страшила тусклым голосом. — Не сразу обратил внимание на то, что их двенадцать, и они расположены иначе. Виноват. — Да за что ты извиняешься? — возмутилась я. — Говорю же, мне надо было объяснить тебе всё по-человечески, прежде чем заваливаться спать, как медведю в берлоге! Всё нормально, чего ты? Сейчас махнём до Ростова — там сделаем пересадку, потом доберёмся до Александрова — а там уже до Москвы рукой подать! Подумаешь! Только знаешь что, боец… Если увидишь контролёров, таких злых дяденек и тётенек в синей форме… а может, и не в синей… короче, звени. Нам с ними нельзя встречаться. Они вообще-то не злые, но просто у меня сейчас нет ни денег, ни билета. Зато есть острый меч без разрешения и лицензии. Мы с контролёрами в данный момент по разные стороны баррикад. Договорились? Прекрасно! Как у тебя дела? — Да как тебе сказать… — Ну не вешай нос, разберёмся. У меня быстро устали руки, и я положила меч на колени. Сквозь прозрачное окошко в двери вагона светило поднявшееся солнце. — Если захочешь поговорить, можешь звенеть, всё равно никого нет. Я тебя не смогу всё время держать у виска. Страшила промолчал. Очевидно, говорить ему сейчас не очень-то хотелось. Мимо мелькали какие-то населённые пункты, поля, лесополосы. Время от времени электричка останавливалась, в вагон заходили люди. А названия-то какие… Полянки, Река, Семибратово… И остановочные пункты с названиями вроде «259-й километр», видимо, отмерявшие расстояние до Москвы. Я ехидно вспомнила, как яро люди прошлого, хоть Российской империи, хоть СССР, стремились в Москву. Похоже, там должны решаться все проблемы. Вот и мы по факту едем, чтобы ведьма Лада решила наши проблемы. Кому сказать, что я дошла до такого мракобесия, обхохочутся. Несколько раз через тамбур проходили пассажиры, но контролёров так и не появилось. В самом Ростове-Ярославском тоже обошлось без приключений. Я кое-как прикрыла меч левой полой плаща, держа его на весу правой рукой — и левой через плащ, и отправилась на вокзал, прихрамывая, как увечная. Наивная я полагала, что из Ростова должна была отходить электричка с временем отправления, рассчитанным так, чтобы она могла забрать людей, приехавших на другой электричке из Ярославля. Как бы не так! В РЖД сидели люди поумнее меня, которые явно специально разносили время отправления электричек, чтобы выведенные из терпения долгим ожиданием пассажиры покупали билеты на поезда вроде того, на котором я приехала накануне. Внимательно изучив табло, я выяснила, что мне остаётся ждать электричку с восхитительным временем отправления в 13:13. Сидеть на вокзале три с половиной часа мне было неохота, и я побродила вокруг вокзала, не уходя от него далеко, чтобы не заблудиться. Вокруг было неплохо: чисто, красиво, весна. — Вот он, Ростов Ярославский, Ростов Великий, — мурлыкала я вслух. — Если верить «Повести временных лет», то он существует как минимум с 862 года, ровесник государственности. Думаю, это правда, хотя мы помним про Белоозеро, которое существует с десятого века, а упомянуто в одном ряду с Ростовом. Отсюда батя как-то привёз мне финифтяное зеркальце со сканью. Я просила, чтобы с обратной стороны была пейзажная зарисовка, типа зимнего заснеженного леса, а он купил какие-то розовые цветочки-листочки на бледно-зелёном фоне. Но я его всё равно люблю. — Я попробовала снова включить смартфон: безуспешно. — Простите, вы не подскажете, который час? — Одиннадцать! — звонко крикнул путеец, к которому я обратилась. Ох, сейчас ещё прозеваем электричку — то-то будет весело… Но электричку мы не прозевали. Я, прикрывая меч плащом, торжественно прохромала внутрь одной из последних, чтобы лишний раз не мозолить глаза возможным контролёрам и исполняющим их обязанности, и снова опустилась на пол в опустевшем тамбуре. А что такого? Хромать у нас не запрещено. Электричка тронулась. — С нами что-то не так? — тихо спросил Страшила. — Почему ты не идёшь внутрь, а сидишь здесь на полу? Я сперва замерла от возмущения: что это такое? где хочу, там и сижу! Но тут вдруг осознала, как именно моё поведение должно было выглядеть для Страшилы. Он-то не мог знать, с чего мне вздумалось путешествовать в тамбурах, да ещё и ютиться в углу, вроде побирушки в церкви. Все люди проходили в вагон и размещались на удобных креслах, так что моё поведение действительно должно было вызывать вопросы, и не только у Страшилы. — Что меня радует, так это то, что ты сказал: «с нами», — бодро сообщила я. — Не дистанцировался от меня, даром что я веду себя, как индийские неприкасаемые, а? В вагон я не иду, чтобы дать тебе возможность вести со мной светскую беседу. Здесь никого нет, так что говори свободно, если захочется. — Мне не хочется говорить, — ответил Страшила мёртвым голосом. — Можешь идти внутрь. — Без твоих советов решу, куда идти, — отрезала я. — Спасибо за приятную беседу! Отслеживай, пожалуйста, контролёров, я и так устала. Я мрачно закрыла глаза и сделала вид, что сплю. Спустя некоторое время через тамбур с грохотом пронеслась группа молодых людей. Я меланхолично приоткрыла один глаз и посмотрела в окно. — Дина, взгляни. Я откинулась назад, не вставая. Действительно, это были контролёры: они только ещё начинали проверять билеты у людей в дальнем конце вагона. Один из них быстро пробежал по проходу и встал спиной к выходу, блокируя путь потенциальным «зайцам». «Хорошо, что я здесь, а не там», — подумала я, поднялась и хотела было пойти в противоположную сторону, когда поняла, что беда не приходит одна. С другой стороны, в соседнем вагоне, тоже находились контролёры, которые разбирались с убежавшими туда безбилетниками. А мы с присущей нам везучестью оказались как раз между двух огней. Ну, в общем-то, логичный финал моей затеи. А то бы все ездили «зайцами». Я прислонилась к стене, соображая, что делать. Вагон, как нарочно, тряхнуло. Мне показалось, что мои мозги превратились в смузи. — Дина, ты чего? — Готовлюсь принять последний бой, товарищ сталкер, — съязвила я. — Мы окружены контролёрами со всех сторон. Станция ещё явно не скоро, доехать до неё мы не успеем. — И что будет? — Хочу попробовать предъявить тот, неиспользованный, билет и объяснить ситуацию, поплакаться. Контролёры — тоже люди, могут войти в положение. Плохо только, что у нас нельзя открыто ездить в поездах с холодным оружием, и пока я буду их уламывать, они точно заметят тебя. — И что тогда? — допытывался Страшила. — Административку пришьют, наверное, — беспечно ответила я, хотя на самом деле мрачно соображала, не грозит ли нам что-то похуже; и что я буду делать, если вызовут полицию и решат конфисковать у меня меч. — В лучшем случае вышвырнут из вагона. Я бы сейчас и сама с удовольствием вышла. Слушай, может, рвануть стоп-кран? как бы только ещё отжать двери… — я заоглядывалась в поисках стоп-крана и злобно пнула дверь. — Эй, разве не сказано: стучите — и откроют вам? Вагон тряхнуло так, что у меня на миг мелькнула мысль о крушении. Но нет: просто электричка, жалобно промяукав что-то, остановилась, и передо мной гостеприимно открылись двери. Прыгать на скошенную насыпь было адски высоко: впрочем, у моего мозга не хватило ресурса на то, чтобы испугаться, потому что я лихорадочно соображала, как мне не переломать каблуки и ноги — и как быть с мечом: я почему-то панически боялась, что если брошу его из вагона перед прыжком, двери захлопнутся прямо перед моим носом. Так что я прыгнула боком, одновременно швырнув меч подальше, попыталась сгруппироваться в полёте, и тут родная планета, покрытая гравием, безжалостно выбила воздух из моих лёгких. Возможно, встреча с контролёрами была бы всё-таки более разумным выходом… вечно эти мои импульсивные решения… — Мать твою гравитацию, — прохрипела я; организм непроизвольно вибрировал от адреналина и встречи с насыпью, но мне показалось, что я вроде бы ничего не сломала; электричка за моей спиной тронулась и умчалась. — Вот Альварес у Марка Леви выпрыгнул из окна поезда на полном ходу… да в него ещё и стреляли из пулемётов… А я — из дверей стоящего вагона… и вот так… Ну ладно, могло быть хуже. Боец, ты не заметил, когда я прыгнула: там все двери были открыты или только наша? — Я не заметил, — ответил Страшила чуть слышно. — Тебе очень больно? — Если б тебя конфисковали, было бы больнее, — мрачно пошутила я, дыша открытым ртом. — А не заметил ты краем зрения движение, может, кто-то выпрыгивал из дверей, перебегал из вагона в вагон? Кто-то же ведь рванул стоп-кран? — Не обратил внимания. — Ну ладно. Я поднялась на ноги, осторожно прислушалась к своему организму и сама поразилась, насколько хорошо себя вообще-то чувствую. Да я такими темпами в каскадёры пойду! — Я прямо Зорро! — ликующе заорала я в полном восторге от себя. — Ну что ж, боец, потопали в Александров. Ходьба полезна для здоровья, а нас с тобой и так очень любезно подвезли. Я положила меч плашмя на надплечье и зашагала по протоптанной тропинке вдоль насыпи. Настроение у меня снова сделалось преотличное. Расстояние до Москвы сильно сократилось, кости и даже проклятые каблуки были целы, контролёры остались с носом, да и вообще я не лежала холодным трупом на дне Которосли, а шагала вдоль лесополосы, с удовольствием чувствуя, как слушается меня моё человеческое тело, дорогое мне в силу некоторых обстоятельств. Что ещё надо для счастья! — Поговори со мной… подруга семиструнная, — спела я, не заботясь о том, насколько фальшиво звучит мой голос. — Что молчишь, боец, давай развлекай человека, который тебя тащит за тридевять земель в тридесятое царство! — Чем же я тебя развлеку? — едва слышно спросил Страшила. — А вот давай проявляй креативность. Я чему тебя на Покрове учила? И прекрати говорить со мной таким похоронным тоном, бесит уже. Страшила молчал. Я злобно подняла камушек и швырнула его в сторону насыпи. Он попал в рельс и взлетел в воздух, сделав «свечку» — хорошо хоть, не отлетел в мою сторону. — Ну что ты молчишь-то, мать твою ведьму? — А что говорить? — глухо отозвался Страшила. — Чем я могу тебе помочь… в таком виде? — Мозгами, тупица! — разозлилась я; ну ладно, это не его профиль. — О, послушай-ка! Давай проведём эксперимент. Ну-ка предскажи, что мы сейчас найдём велосипед. Даже нет: мотоцикл. Даже так: что на тропинке перед нами сейчас будет лежать бесхозный мотоцикл с полным баком. — Я с безумным хохотом представила себе, как поведу ревущий мотоцикл прямо по железной дороге, подпрыгивая на шпалах, как волк из «Ну, погоди!». — Повтори авторитетным тоном! То ли тон у Страшилы был недостаточно авторитетный, то ли на Земле такие штуки не работали: во всяком случае, мотоцикла на тропинке не оказалось. — Жаль, — жизнерадостно сказала я, — а то б домчали с ветерком. Ну может, и к лучшему, а то ещё разбились бы случайно, у меня и категории-то нет пока. Я шла, время от времени взглядывая на насыпь и захлёбываясь смехом при мысли, как я могла бы мчаться сейчас по ней на мотоцикле, поднимая его на дыбы. По-моему, при падении я всё-таки получила лёгкое сотрясение мозга. — Что с тобой случилось? — прошелестел Страшила тем же мёртвым голосом. — Можешь мне рассказать? — Я устроила твоим соотечественникам геноцид, расколола всю планету резонансом и вот вернулась сюда, чтобы вдоволь поиздеваться ещё и лично над тобой, — весело объяснила я. — Шучу, не бойся. Нас там нашли местные хиппи, я по-всякому пробовала тебя воскресить, а когда не вышло, рассудила, что на Земле для этого мощностей побольше. И велела себя переломить, чтобы вернуться. А насчёт костра та ваша ведьма случайно угадала, потому что тебя очень прилично сожгли. Кажется, ты этим хиппи показался жёстким или недостаточно откормленным, ну или они просто не любили подмороженное мясо. А я ж всё равно обещала тебя вытащить, хотя бы чтобы избить как следует за твоё тупое упрямство, так что вот, как вернулась сюда, приняла меры. Страшила молчал. — Ты долго там в реке пробыл-то? — Кажется, двадцать пять дней. Я споткнулась от неожиданности и чуть не упала. Двадцать пять?! В абсолютном одиночестве… блин, в воде?! — Сколько?! Да твоя мамаша просто сумасшедшая! Ладно, за это я с неё спрошу отдельно. Стер-рва… Господи, маленький мой, как ты там не рехнулся-то? — Я думал, что нахожусь в Озере смерти, — признался Страшила. — Слышал плеск воды, и вокруг было темно. Иногда становилось светлее, иногда темнее: я так понял, это были дни и ночи, по ним и считал. Решил… что это и есть ад. А потом услышал твой голос, сначала не знал, что думать… а затем ты меня вытащила. — То есть ты слышал через воду, что именно я говорила? — ужаснулась я. — А чего ж ты меня не позвал, лишенец?! — Я же говорю, что думал, что я в Озере смерти, — еле слышно объяснил Страшила. — И я слышал, как ты колеблешься, нырнуть тебе туда или нет. Я решил, что если позову, ты услышишь, нырнёшь, потому что обещала прийти за мной даже в ад, и тоже умрёшь. А если промолчу, то передумаешь. И вообще-то мне казалось, что я уже сошёл с ума. — Правильно тебе казалось, — подтвердила я. — Ты точно псих. Если б это я очнулась в воде и темноте, то орала бы так, что весь Ярославль сбежался бы. А тем более если бы считала, что вокруг меня ад. Ты что, до этого не пытался звать на помощь? — Пытался, но как-то никто не отозвался. Я предположила за этими словами больше, чем было слышно в его спокойном тоне. — А сонолюминесценцию, инфразвук не пробовал? — Нет. Мне… казалось, что у меня в принципе нет тела. Вообще-то я всегда относилась к Страшиле… с некоторой снисходительностью, что ли: вот хоть сейчас ругала его за мёртвый голос и недостаток оптимизма, убеждённая, что на его месте вела бы себя иначе. Но я совершенно точно знала, что за двадцать пять дней такой вот сенсорной депривации просто чокнулась бы; и искренне не понимала, как это ещё не произошло с моим бойцом. Я подумала, что удушу Ладу своими руками. — Тебе, сокол мой, должно быть стыдно за свою косную логику, — отчитала его я. — Если бы ты не мудрствовал, а взял и позвал меня, то сэкономил бы мне время и кучу нервных клеток. И одежду бы я не промочила. Я представила себе, как, расхаживая по берегу, услышала бы тихое «Дина». Ночь, река, ни души, и из воды кто-то зовёт меня по имени. Да, возможно, мой боец поступил не так уж глупо; но говорить ему об этом я не собиралась. — Я думал, это какое-то искушение, — признался Страшила. — Соглашусь ли я умереть молча или попытаюсь спастись и утяну тебя за собой. — Вот вечно ты всё усложняешь, — проворчала я. — Имей в виду, что я твой дурацкий героизм — и в принципе дурацкий героизм! — не одобряю. Боец, понимаешь… я честно не знала, что там с тобой, мне даже на ум не пришло, что ты реально можешь быть жив, я вообще-то не верю в метемпсихоз. Меня пару дней назад нашла твоя мамаша и направила туда, не знаю куда, ничего нормально не объяснив. Если б я была в курсе, давно бы уже примчалась за тобой на метле! Я вот не понимаю, почему она сама не забрала тебя ещё двадцать пять дней назад и зачем нужны были эти дурацкие водные процедуры: ты ей тогда лично скажи за это спасибо. Страшила молчал, и мне стало неловко, что я так крою перед ним его предполагаемую матушку, пусть даже она и правда стерва. А вот интересно: почему она пришла ко мне именно сейчас? Не потому ли, что я наконец начала усиленно лечиться от своей душевной травмы, и она испугалась, что если промедлит, то я точно ни на что не соглашусь? Я вдруг с ужасом поняла, что если бы занялась на Покрове местью и только потом вернулась сюда, то мой боец всё это время сходил бы с ума в тёмной водичке: ведь, судя по упорству Лады, требовалось, чтобы его вытащила именно я… — Как бы то ни было, зайчик ты мой солнечный, это всё уже позади, — объявила я бодро. — Не бойся ничего, я рядом, мы со всем справимся. Понимаю, что быть железной болванкой не очень-то весело, но думаю, что этот вопрос мы решим быстро. Хотя мне, кстати, нравилось быть мечом: я бы сейчас лежала у тебя на надплечье, а ты бы шёл, прыгал через коряги. А я бы смотрела в небо и разглагольствовала обо всякой ерунде. — Я бы с удовольствием с тобой поменялся, — признался Страшила. — Да-а? Эй, ведьма Лада, слышали? Заказ сделан, исполняйте! Ничего не произошло. — Наверное, она опасается, что ты не отбрешешься от ментов, — сказала я. — Или заблудишься. Ну ладно, потерпи, короче. Давай просто радоваться тому, что мы оба живы. Птички поют, весна, благодать. Солнышко вот вышло. Мне всегда казалось, что тёплые солнечные лучи производят на мою непутёвую душу эффект термонастии: она будто бы раскрывалась миру, как светло-зелёный клейкий листочек. — А он шёл себе по свету, насвистывал, из коры себе подругу выстругал; лесами тёмными, реками быстрыми… — распевала я в полный голос; впереди показалась платформа, на которой лежал, высунув язык, очень симпатичный эрдельтерьерчик. — Мошнино, — прочитала я надпись на табличке, взяв на себя функции капитана Очевидность. — Не знаю, сколько до Александрова, но, надеюсь, немного. Извините, пожалуйста! — крикнула я шедшему мимо колоритному старичку. — Вы не подскажете, до Александрова далеко? — Десять километров, дочка, — ответил он мне, и колоритность его только возросла от этого «дочка». — Спасибо! — обрадовалась я. — Видишь, боец, язык до Киева доведёт. — Правда, в контексте современной ситуации на Украине поговорка приобрела несколько специфический оттенок, однако меня это не смутило. — Всем прохожим твердил, что по небу ходил, что по небу ходил да ангелов видел; видно, впрямь у него — тут вы были правы — или мыслей нет, или нет головы… Где-то в лесополосе, словно подпевая, щебетали птицы. Вот же счастливчики: живут без предрассудков, приравнивают инстинкт продолжения рода к влюблённости и любви, вьют гнёздышки как часть своего расширенного фенотипа да ещё и летают бесплатно каждый год на юг. Никаких угрызений совести небось не испытывают, и хотела б я посмотреть на разлад между самцом и самочкой сойки по поводу того, кто и как будет строить гнездо. А тут зашивайся с этой свободой воли! И всё равно никому её не отдам. — Ой, смотри!! Синичка! Честное слово, синичка! Лазоревка! Смотри, у неё шапочка голубая! Боец, я лазоревок уже сто лет не видела! Нет, скажи, прелесть? Вот если бы мы были в электричке, увидели бы такую красавицу? Я невольно протянула ей руку; птичка отпорхнула в сторону. — Окей, не хочешь — не надо. Это даже хорошо, людям лучше не доверять. Знаешь, у нас считается, что синички любят солёное сало; а на деле птице это — смерть для печени… У вас есть такие? — Не видел, может, и есть. — А ещё я давно не видела снегирей, — сказала я, любуясь синичкой. — У нас на улицах в основном голуби, я их не сильно жалую: они как крысы с крыльями, по помойкам шастают. Символы мира, называется. Воробушки были… а сейчас тоже пропали. Хотя галки ещё есть, воро́ны. Трясогузки. Весной грачи прилетают. А на трубах завода в нашем НИИИ живут два больших шикарных ворона, кричат иногда по утрам. В водоёмах бывают утки и лебеди. В Медведково есть пруд, и я, когда была маленькая, кормила там уточек, батя любит об этом вспоминать. Ну всё: раз потянуло на воспоминания детства, считай, душа вконец размякла. Но я не стала себя останавливать — напротив! Не так уж часто случается, что всё внутри поёт от радости, неужели же ещё и тормозить себя в такие моменты? Небо, солнце, рельсы, синичка, весенний коктейль из земли, робкой зелени и скользких веточек составляли вместе что-то на удивление спокойное, мирное, расслабляющее — некую релакс-зону, в которую не могло пробраться ничто скверное. Я бы с удовольствием ещё и закружилась от счастья, но, учитывая наличие неудобной ноши и опасаясь сломать каблук или даже ногу на плохой тропинке, ограничилась исполнением в полный голос «Недостающего элемента». — Вне всех систем координат, наоборот и наугад, до минус бесконечности, и вот, уже в конце пути — я взял твой след, недостающий элемент! — мурлыкала я, перешагивая через корни. — Что молчишь, боец, али оглох от моего дивного пения? Да, это раньше, на Покрове, у меня был голос, а здесь так себе. Страшила отнёсся к моему певческому искусству со снисхождением: — Просто когда ты поёшь на ходу, у тебя сбивается дыхание. — Да это ты никогда не видел, как Кипелов скачет на концертах, и никакое дыхание у него почему-то при этом не сбивается, — проворчала я. — Тогда сначала выпрямись, — посоветовал Страшила. — Сделай спину ровнее. Ещё. Дина, ты как Августин, честное воинское. Я полагала, что спина у меня уже прямая, поэтому очень удивилась, убедившись, что можно ещё довольно сильно выпрямиться и развернуть плечи. — Хочешь сказать, что мне мешает петь плохая осанка? — спросила я со скептицизмом, но на всякий случай даже сняла меч с надплечья, чтобы он не сбивал мне дыхание. — Блин, надеюсь, что мы не пропустим электричку. Смотри не оглохни от моих кричалок и вопилок. Для чистоты эксперимента я положила меч на землю и приставила ладони к голове сразу за ушами на манер локаторов Чебурашки: я читала, что так можно услышать свой голос, каким его слышат окружающие. — Спит стрелецкое гнездо, — вытянула я. — Спи, русский люд, ворог не дремлет… То ли дело было в моей иррациональной убеждённости, что сейчас всё должно получиться, то ли проблема действительно заключалась в неправильной осанке, то ли раскинувшееся пространство словно бы вытягивало голос (я едва ли не впервые поняла, о чём говорила евтушенковская Груня Серёже Лачугину), но он звучал, как на Покрове, не срываясь в фальшивые колоратуры. И это пространство, сквозь которое тянулась нитка железной дороги, требовало чего-то певучего, такого же вольного, какой-то свободной оперной арии, и ария Шакловитого подходила как нельзя лучше, пусть даже она и делила людей на своих и чужих и была посвящена отдельному лоскуту на пэчворк-одеяле политической карты мира. Допев, я наклонилась, подобрала меч и снова зашагала вдоль рельсов. — Ты устала? — тихо спросил Страшила. Как он заметил? Я действительно с растерянностью чувствовала, как волнами подкатывает усталость. Почему, ведь я прошагала совсем немного? Да я однажды на спор дошла пешком от института до метро «Славянский бульвар» по небольшому гололёду, тоже на каблуках — и ничуть не устала! И сутки без сна для меня обычное дело… «Акка Кебнекайсе, белый падает! — Кто не может летать, как мы, пусть сидит дома, скажите это белому!» «Десять-то километров пройти можно, — уговаривала я себя. — К тому же уже не десять. Уже сколько-то я прошагала. Нет, что я за человек такой: иду по весеннему лесу и ещё недовольна! Ну, положим, это не совсем лес, а лесополоса рядом с железной дорогой… неважно!» — Да, боец, пешком до Москвы я бы, видимо, не добралась, — проворчала я. — Больно признавать, но Саксон Джека Лондона из меня не вышло. Как же они-то в «Лунной долине» пилили? — А у тебя… и еды нет? — Нет. Я же не думала, что моя поездка плавно перейдёт в поход… по милости твоей матушки! Ну ладно, переживу, Христос вон вообще сорок суток не ел. А я сама, — я невольно засмеялась, — как-то не ела три дня почти по религиозным соображениям. Родители уехали на неделю, а я тогда ещё верила в существование Господа бога из Великой священной, этакого доброго бородатого деда на облаке, и решила сделать ему приятное — прочитать Библию… в смысле, настоящую, а не детскую. Ну и читала трое суток подряд. Без шуток, только воду пила, мне даже есть почему-то не хотелось. Села за книгу верующей, а встала атеисткой; родители приехали, и я их обрадовала с порога этой новостью. Они, конечно, ругались, переживали, но в целом моё ренегатство прошло относительно мягко. Будь мы мусульманами, особенно, знаешь, такфиристами, я бы так легко не отделалась. А бабушка утверждала, что мне ещё повезло, что я не двинулась: у них в селе старообрядцы говорили: «кто Библию прочтёт — тот с ума сойдёт». Впрочем, может быть, я всё же и двинулась. Ведь во всех нормальных схемах потребностей общение с боженькой помещают на верху пирамидки, наряду с самовыражением и самоидентификацией: то есть сначала удовлетворяешь все иные потребности, а потом можно и чуть-чуть позабавиться богообщением, самовыражаясь через то, как именно ты видишь Абсолют. А когда ты по заветам Христа возлюбляешь несуществующего Творца всем сердцем, всей душой и всем разумением своим, ставя его в самый низ пирамиды, а потом выясняешь, что боженьки нет, а если вдруг и есть, то такой, что лучше бы и не было, тут-то у тебя и сносит крышу: потому что фундамент исчез. Как будто бы твою душу насквозь прожгли, небрежно затушив об неё сигарету, и всё тянет к этой аниконистической «священной пустоте» — как язык непроизвольно тянется к острым краям лакуны от выпавшей пломбы… Вот я и маюсь до сих пор дурью, выражая принтами на блузках протест против несуществующего. — Я тоже однажды три дня не ел, если не брать тот наш дрейф в Озере смерти, — признался Страшила. — И именно что по религиозным соображениям: решил заручиться помощью духа святого перед первой попыткой сдать экзамен. Это которую я завалил из-за неверно поставленного ударения. Перед второй попыткой плюнул и, с позволения сказать, поддался греху чревоугодия. — Всегда лучше отказываться от корзины A в пользу корзины B, — одобрила я. — Ну что ж, святой брат Страшила, опыт показывает, что денёк без пищи я перекантуюсь, так что не переживай. У меня вот только каблуки тонковаты. Сапоги сами по себе удобные, но по лесной тропинке — не лучший вариант. Ну уж до Александрова точно дойду, а там попробую попасть на электричку. Главное — снова не нарваться на контролёров. Впрочем, на месте разберёмся. Сзади послышался звук поезда. Обернувшись, я увидела вдали приближающийся состав и в панике предположила, что это последняя электричка на Москву, которую я пропущу из-за своего бенефиса на природе. «Да нет, не может быть, чтобы последняя, ещё не вечер», — успокоила я себя. — Советы мои, Лоддфафнир, слушай, на пользу их примешь, коль ты их поймёшь, — пробормотала я, — в горах ли ты едешь или по фьордам — еды бери вдоволь… Боец, а помнишь, ты шёл по лесу и грыз куриные крылышки? Вот бы сейчас куриных крылышек, а? Или щец — да с потрошками? Не отказался бы ты от щец — да с потрошками? А ещё лучше — куриную ножку. Слышал анекдот про бобра, который принёс в хатку стул? Бобрёнок увидел и просит отца: «Папа, папа, дай ножку». Мол, она самая вкусная. Бобры едят дерево, понимаешь? Страшила деланно засмеялся. Поезд с рёвом догнал нас, и оказалось, что я перепутала электричку с товарняком. Этот эпизод меня изрядно развеселил, и я с новыми силами зашагала дальше. А потом при случайном взгляде на проносящийся мимо вагон-рефрижератор я вдруг с ужасом поняла, что не рассказывала моему бойцу про БЖРК, и поспешно принялась исправлять свою ошибку. Я знала про планы создать вместо ликвидированных советских составов осовремененные «Баргузины», но не стала скрывать от Страшилы свой скептицизм по этому поводу. Грустно, на самом деле. Подводная лодка со стапелей сходит — об этом же орут до небес, потому что знают, что следующую спустят на воду ох как нескоро. Никто не говорит, что нужно увеличивать финансирование оборонки до уровня СССР, который, в общем-то, через это и разломился, как печенье, но это ж тоже беспредел… Мы мирные люди, и всё-таки должен же быть бронепоезд на запасном пути, пусть он никогда никуда и не поедет. А вокруг открывался классический сельский пейзаж: убогие деревянные домики, речушки, болотца, шоссе, пересекавшее железнодорожные пути. Я смотрела на покосившиеся дома за некрашеными деревянными оградами; поскольку оба родителя у меня были из сельской местности, а батя ещё и постоянно ездил к себе на малую Родину, откуда присылал фотографии, я отлично представляла, с какими трудностями, в том числе и бытовыми, сопряжена жизнь в таких вот домишках. Интересно, что нужно, чтобы люди в них смогли «прокачать» своё жилище, и почему они этого не делают? Отчего не хватает денег — работы нет или просто тратят заработанное на спиртное? — Вот смотри, боец, — проворчала я наставительно. — Сто, ну, может, чуть больше, километров от Москвы, а вокруг уже вообще ни намёка на урбанизацию. А чем дальше, тем хуже, уверяю тебя. Хорошо, что я-то живу в самом сердце цивилизации, муахаха. С таким настроем я и добрела до Александрова. До вокзала пришлось идти по городу ещё чёрт знает сколько. «По-моему, здесь больше десяти километров», — мрачно подумала я, но жаловаться вслух не стала. — Люди мира, на минуту встаньте, — мурлыкала я сквозь зубы. — Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон — это раздаётся в Бухенвальде колокольный звон… Знаешь, боец, сделаем тебя человеком — и первым делом пойдём в консерваторию. Хоть услышишь, как звучит настоящий симфонический оркестр — это такая красота… Вот работал бы телефон, уже сейчас выбрала бы билеты. А потом пойдём в Третьяковку исправлять твои варварские представления о живописи… А ещё в Питер съездим для полноты окультуривания! Хочешь в Питер, боец? Конечно, хочешь. Вот я даже не знаю, чего там больше, фонтанов или музеев. При одной мысли о петербургских храмах искусства углы рта у меня сами поползли вверх, а усталость словно бы отступила. Как не зажечься улыбкой, если подходишь к стене Русского музея, а с неё на тебя смотрит дивная троица: издатель Суворин, устраивавший бесплатные рождественские ёлки для детей сотрудников «Нового времени», чьи «националистические» материалы в бессильной злости клеймил Ленин; скульптор Антокольский, перед Мефистофелем которого ты только что млел, недоверчиво всматриваясь в хитрые мраморные глаза; сумасшедший рыцарь-монах Соловьёв, хлебавший скипидар? Ты вполголоса говоришь с ними, как со старыми друзьями, а они внимательно слушают тебя, и Суворин улыбается, как батюшка с картины Перова… И ответная улыбка, как судорога, сама сводит мышцы лица, прищуривает глаза, и кажется, что из-под ресниц бьёт свет… — Боец, как думаешь, это вокзал? — Да мне-то откуда знать? — А ты подумай, — упрекнула я Страшилу. — В Ярославле вокзал видел? видел. В Ростове видел? видел. А это точно вокзал: впереди пути расходятся. Ещё немного, ещё чуть-чуть, последний бой — он трудный самый! Попрошу батю, будем с ним ходить в походы. А то стыдно, честное слово. Один перегон — и здрасте, вымоталась. Тут я прислушалась к разговору идущей рядом пожилой пары с объёмистыми клетчатыми сумками и подошла поближе: — Простите, вы на электричку на Москву? Они кивнули. — В четверть пятого которая, — дружелюбно пояснила женщина. — А можно, вы мне покажете, куда идти и с какой платформы она отправляется? — жалобно попросила я, надеясь сэкономить таким образом силы. — Я не местная и ничего здесь не знаю. Могу вам сумку донести. — Да не надо, она не тяжёлая, — отказалась женщина, подозрительно глянув на меч у меня на надплечье; я не стала настаивать. — Просто идите с нами. Попросить помощи у этой пожилой пары было исключительно верным решением: они очень любезно довели меня до электрички и от души смеялись над моим изумлением, когда мы перебирались на нужную платформу прямо через рельсы, по которым вдали медленно двигался головной вагон состава. Нет, ладно я, двадцатилетняя, а вот пожилые люди — им вроде как уже и не по возрасту должно быть скакать по рельсам перед паровозами! Я, поблагодарив их, направилась в середину поезда: у первых вагонов наученная горьким опытом я заметила форму контролёров. В самый хвост я идти тоже не решилась, рассудив, что там должна быть вторая бригада проверяющих. Я зашла в вагон и снова опустилась на пол. Здесь было определённо грязнее, чем в первой электричке; скорее всего, это объяснялось тем, что в первую я зашла утром, когда пол ещё не успели как следует изгваздать. Впрочем, после всех моих приключений плащ у меня тоже уже не был особенно чистым. Хорошо ещё, что надела чёрный, а не лиловый, как хотела! Мимо пробежала симпатичная пёстрая кошка. «Как бы её не задавило невзначай, — подумала я озабоченно, — хотя если она тут всю свою жизнь, то уже научилась остерегаться поездов». — Ну что, боец… следи, не появятся ли контролёры. Я прижала меч к себе и незаметно потёрла надплечье. Чёрт, почему ж он так давит своей массой, умноженной на ускорение свободного падения? Правая рука очень сильно ныла; я попробовала её помассировать, и тут же от тошнотворного ощущения в вене у меня перед глазами всё настолько нехорошо поплыло, что я испугалась, что потеряю сознание. Зато я наконец поняла, куда делись силы. — Зря кровь сдавала, — пробормотала я. — Что? — чуть слышно переспросил Страшила. — Зря, говорю, решила вчера кровь сдать, — повторила я и откашлялась. — Организм и так нетренированный, а теперь сил и вовсе нет. Всё проклятая Лада, чтоб ей ни дна ни покрышки… сложно ей было нормально сказать… С лёгким шипением электричка тронулась. Мало-помалу в тамбуре никого не осталось. Я уставилась в небо, которое немного портили давно не мытые стёкла. И, по-моему, перегоны стали больше — или из-за усталости у меня вконец исказилось восприятие времени. Контролёров, как босса в игре, мы на этот раз просто обошли. Когда мимо с топотом промчалась группа людей (понятно было, от кого они спасались), я вскочила и последовала за ними, рассудив, что лучше держаться знающих и опытных. Мы дождались в тамбуре, пока двери откроются, и все вместе кинулись по платформе в тамбур следующего, уже «обилеченного» вагона. И это была самая весёлая и дружная пробежка за мою жизнь: кто-то придерживал рукой автоматические двери, чтобы они не захлопнулись раньше времени, забравшиеся раньше помогали взобраться отставшим, какая-то девушка протянула мне руку и буквально втянула наверх… Мы все, как давно знакомые, обменялись звонкими хлопками ладоней, празднуя успех, и поспешно разбрелись по электричке, чтобы смешаться с законопослушными пассажирами. Я прошла дальше в хвост и нашла пустой тамбур. Ловить нас никто не собирался, и, прислонившись к автоматической двери, я от души расхохоталась. — Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт! Везёт нам с тобой сегодня, боец! Я боялась, что мы не успеем. Через тамбур проходила милая старушка с корзинкой и, услышав, что я смеюсь, с любопытством задержала на мне взгляд. — Не беспокойтесь, бабушка, я не наркоманка, — сказала я ей приветливо, опасаясь, как бы она не доложила поездной бригаде о подозрительной хохочущей личности в таком-то вагоне. — Просто весна, день хороший. Удалось спасти друга и обжулить родное государство, вот и радуюсь. Старушка пристально осмотрела нас, кивнула и прошла дальше. — Хороший у вас мир, — задумчиво произнёс Страшила. — И хорошие люди. У вас женщины свободно и без страха ходят в одиночку: это очень много, Дина. — И садятся в машины к незнакомым людям, — елейно присовокупила я. «Знал бы ты, о чём я думала, садясь в ту машину», — прибавила я про себя, но вслух этого не сказала. Как и того, что далеко не во всех странах Земли я могла бы свободно и без страха пройти по улице без сопровождения. Как и того, что даже здесь нужно держать ухо востро… И потом, я не считала, что пройти по улице — это действительно «очень много». Так и должно быть в нормальном цивилизованном человеческом обществе. — Я, если уж говорить по чести, решил по твоим рассказам, что у вас тут какая-то Гоморра, — признался Страшила. — Нет: у вас очень добрые, светлые люди. Я возгордилась, как будто он сделал комплимент непосредственно мне. Истинная правда, если разобраться, люди у нас действительно — добрые! Хотя, конечно, есть над чем работать. Не халифат, как говорится, но и не рай земной. И тут от слов моего бойца мне пришла на ум одна мысль… вообще-то она мне не очень понравилась, однако чем дольше я думала, тем сильнее убеждалась, что меня тормозят исключительно какие-то неуместные барьеры в сознании… Я задумалась, не оставить ли Страшилу тут на пару минут, потому что он-то мою идею вряд ли оценит, и как бы она не стала для него шоком; но что, если его похитят из-за моей неуместной ложной стыдливости? Тогда уж разумнее вообще отказаться от этой идеи; вот только мне действительно хотелось есть, и сил совсем не осталось. А я точно знала, что мой замечательный сверхчувствительный организм, которого я так не вовремя лишила эритроцитов, вполне способен объявить забастовку, а если я потеряю сознание, плохо будет и мне, и Страшиле. — Солнышко моё, лучше отвернись, — сказала я и, стараясь не задумываться над тем, что делаю, открыла дверь в вагон. Как обратиться-то к добрым и светлым людям? Братья и сёстры, в стиле Сталина? Граждане? — Собратья мои по таксону, — жизнерадостно произнесла я, опираясь на меч, — если заняты, извините и не обращайте на меня внимания. Денег мне, честное слово, не надо, просто очень хочется кушать. Может, у вас есть немного еды, которую вы были бы согласны мне подарить: хоть это и больше вопрос лингвистики, мне важно, чтобы это был именно подарок, а не… что-то другое. Я критически оценила со стороны эту речь вкупе со своим независимым видом и заподозрила, что не подала бы себе ни крошки; собратья мои по таксону явно тоже пришли к выводу, что человеку, который прямо говорит: «не обращайте на меня внимания», не очень-то и нужно, и сделали вид, что ничего не услышали. Блин, и это я учу людей маркетингу, пересказываю им Роберта Чалдини и ещё чёрт знает кого! Я без капли стеснения могла бы сплясать хоть здесь, хоть в метро, хоть на улице; или спеть что-нибудь; или продекламировать; но при одной мысли, что я буду это делать, выпрашивая подарок, у меня задеревенели все мышцы. И я заподозрила, что для того чтобы переломить себя в этом отношении, рефрейминга не хватит; надо поголодать ещё как минимум пару деньков, тогда уж мне будет не до лингвистики… — Ладно, — сказала я всё так же жизнерадостно, — помню, как один человек на коленях просил меня организовать чудо, а я промолчала, сделав вид, что не слышу. Наверное, это заслуженно. — Доч-ка, — раздельно произнесла та самая старушка с корзинкой; судя по голосу, она обращалась ко мне не первый раз, просто я, поглощённая непривычными ощущениями от своего нового амплуа, не расслышала. — Возьми. Она протягивала мне яблоко. — Ой, спасибо огромное! — обрадовалась я. — И булочка у меня где-то была… — старушка принялась рыться среди целлофановых пакетов в корзинке; я залилась краской, чувствуя себя голодающим ребёнком Поволжья. — Ах, нету… Утром съела, как проголодалась… Вот ржаной хлебушек есть, будешь? Во-первых, я действительно любила это сочетание в стиле папы Алёши Сероглазова, а во-вторых, мне уже настолько хотелось есть, что я была готова начать, по заветам китайцев, есть саранчу, если допустить, что она тут, не дай бог, появилась бы… — Извините, не откажусь, — покаялась я и, временно придушив в себе атеистку, добавила: — Дай вам бог здоровья. Я угадала — старушка так и расцвела. — Возьми вот ещё, — она протянула мне две купюры по пятьдесят рублей. — Денег правда не надо, — отказалась я поспешно. — Просто… есть хочется. — Не отказывайся, бери, пригодятся. Как доедешь-то? Вот тут я вспомнила, что забыла социальную карту, денег у меня в кармане ни копейки, а с двуручником, который ещё надо чем-то замаскировать, пробежать за кем-то в метро будет сложно. Выходит, потребуется снова обращаться к кому-то за помощью, а я по факту могу этого сейчас избежать… Но блин, у бабушки наверняка пенсия и так небольшая… — Извините, — мяукнула я. — Одной хватит… — Бери, тебе говорят. Старушка всё-таки всучила мне сто рублей, и я поспешно сбежала обратно в тамбур, где и вгрызлась в хлеб, стараясь не смотреть в сторону Страшилы, которому недавно расписывала, как спокойно не ела три дня. Но тогда-то я сидела за столом и листала странички, а не совершала марш-броски по пересечённой местности! — У нас обоих в жизни брешь, — продекламировала я с набитым ртом, — и я, свалив еду на столик, сказал тебе: «Давай, поешь! И на, попей; есть только тоник». Ты лишь кивнул мне головой, чеченец гордый и красивый; мы едем из войны домой, в свою жестокую Россию. М-да… даже не думала, что у меня в голове столько мусора. Ну ладно, во второй раз, если когда-нибудь потребуется, легче будет. Наверное. — А у вас сейчас весна? — спросил вдруг Страшила, и я кивнула. — Откуда тогда яблоки? — Так они зиму могут храниться, — удивилась я его вопросу. — В подвале там, в сене каком-нибудь. Так что я сейчас пойду это яблоко мыть. И так не очень хорошо, что я не вымыла руки перед едой. Помнишь, фарисеи как-то прицепились к тому, что ученики Иисуса ели немытыми руками, и он в ответ толкнул перед народом речь по поводу того, что оскверняет, а что не оскверняет человека? А фарисеи-то были не дураки, хотя вряд ли знали о существовании бактерий. Страшила так и выдал ни одного комментария по поводу моего поступка, и я заподозрила, что своим вопросом про яблоки он хотел меня отвлечь. Это было очень любезно с его стороны, но я-то сознавала, что замалчиванием проблему не решить. — Однако кое в чём он был прав: воистину всякий, делающий грех, есть раб греха, — глубокомысленно добавила я, прожевав остатки хлеба. — Реально эта чёртова гордыня мешает, а человек-то должен быть свободным. Это же просто барьер в сознании, надо от него избавляться. Впрочем, есть оскорбления, как эклеры, мне не очень-то хочется; попробую тогда рефрейминг. Я поднялась и отправилась в хвост поезда искать санузел, надеясь, что по пути не нарвусь на контролёров. К счастью, третьей бригады в электричке, видимо, не было. Тамбур был пуст, и это меня невероятно обрадовало: мне не особенно хотелось мыть яблоко, прижимая к себе локтем четырёхкилограммовый меч. Да и позволять Страшиле сравнивать обстановку санузла электрички с антуражем его роскошной ванной в монастыре я не собиралась. Пусть хоть пока думает, что у нас мир ни в чём не хуже. Воровато оглянувшись, я открыла какую-то дверцу, на которой было написано «Не открывать», и прислонила меч к стене среди пыльных шлангов и неведомых приборов. Током меня при этом не ударило — и на том спасибо. Только бы со Страшилой здесь ничего не случилось! — Подожди меня, я быстро, — пообещала я ему. «Можно подумать, у него был выбор», — подумала я угрюмо, созерцая в зеркале своё отражение с какими-то жуткими тенями под голодными глазами и быстро смывая с яблока мыльную пену. А что, если кто-то видел? Если кто-нибудь открыл дверцу и уволок меч? «Ну тогда я найду этого мерзавца, и он пожалеет, что родился на белый свет», — мрачно пообещала я себе. Я с невольным ужасом представила, как мне придётся метаться по всему поезду, не зная, в каком направлении ушёл неведомый вор. «Ладно, буду звать Страшилу по имени, авось откликнется, — решила я. — Правда, не знаю, как на это отреагируют пассажиры… Ну да им же хуже!» Я вышла и сразу занервничала: в тамбуре были люди. Хорошо хоть, не контролёры… Лезть при них в отсек с надписью «Не открывать» было неуютно, но ждать я не решилась: если кто-то всё же украл меч, следовало кинуться за ним в погоню немедленно. Чувствуя спиной взгляды всего поезда и заодно жителей мест, где мы проезжали, я отворила дверцу: конечно же, меч был там. Я вытащила его, снова закрыла дверцу и, стараясь ни на кого не глядеть, прошествовала в соседний вагон. В тамбуре было пусто, я села на пол, прислонившись спиной к стене, и медленно выдохнула. Как-то я слишком серьёзно всё воспринимаю. Надо полегче, расслабиться… — Там пауки были, — флегматично сказал Страшила. — «Ревизорро» на них нет, — посетовала я, вгрызлась в яблоко и тут же чуть не подавилась им: — Ты что, пауков боишься? — А чего их бояться? — удивился Страшила. — Да мне вот сразу представилось, что у тебя арахнофобия, а я тебя в эту клетушку с пауками! За окном мелькали какие-то чисто российские виды, довольно унылые и нагонявшие тоску, но от них почему-то становилось спокойнее. Я находилась дома, я могла двигаться, дышать и свободно говорить, а значит, все проблемы просто обречены были так или иначе решиться. Да и часть проблем вообще-то только в нашей голове. Я съела яблоко вместе с семечками и облизнулась. Какой магией растения творят такую прелесть из сырой земли и солнечного света? — Это была добрая бабушка-яга, — объявила я Страшиле. — Накормила меня, Василису Премудрую и Прекрасную, чтоб не померла я от голода, выручая тебя, Финиста-дурака. Надеюсь, мне не придётся снашивать три пары железных сапог: в этих-то, кожаных, тяжело. Будем подразумевать под железными сапогами колёса поезда, ха-ха. Поезд идёт, и железо поёт, знает железо всего пару нот — под железною кожей бьётся сердце живое — вперёд… Знаешь, боец, я безумно люблю железные дороги; когда чувствуешь скорость вагона и свою неподвижность в его инерциальной системе отсчёта, то отчётливо ощущаешь неудержимый бег планеты, солнечной системы, галактики. Как бы экстраполируешь мчащийся поезд на всю Вселенную этакой матрёшкой, каждый слой которой движется. Жалко, телефон не фурычит, я бы посмотрела сейчас, как именно перемещается наше солнце по отношению к эклиптикам планет. Я обиделась было на себя, что по забывчивости не удосужилась выяснить этот момент раньше, но тут же спохватилась и похвалила свой мозг за то, что он вообще работает. — О, слушай, что я хотела тебе рассказать, совсем вылетело из головы. Я тут немного посмотрела в Интернете про оружие. И вот противоречие! Насколько я поняла, меч, в частности, двуручник, хорош против тяжеловооружённого воина, типа чтобы прорубать доспехи. А против бездоспешного, вроде ваших антитеистов, лучше оружие полегче с искривлённым клинком. Так что вам логичнее было бы раздавать какие-нибудь сабли. Кстати, все комментаторы тоже, как и я, считают безумием идею армии, вооружённой только двуручниками. Но это не главное: я ещё почитала, и получается, что самое крутое — это фламберг, меч с клинком, как коса у вашей смерти! Потому что он объединяет в себе баланс прямого меча и вот эту идеальную режущую кромку кривого. Поэтому либо у вас в ордене царило обычное армейское раздолбайство, из-за которого вас вооружали неадекватно существующей угрозе. Либо на самом деле вы должны были сражаться не с повстанцами-антитеистами, а с вооружённой и защищённой регулярной армией другого государства. Но в этом случае опять же… вариант не самый эффективный. Это ж не поединок! Я пожалела, что не поговорила на эту тему с Катарактой, когда у меня была такая возможность. Проходивший через тамбур мужик остановился и с интересом воззрился на меня. — Вам что-то угодно? — мрачно спросила я, убедившись, что уходить он не собирается. — У вас всё хорошо? — Нет: мне не дают побыть в одиночестве, — отрезала я. — Идите своей дорогой. Мужик зажёг сигарету. Я люто ненавидела сигаретный дым, поэтому вскочила и, готовясь уйти, перехватила меч двумя руками, держа его остриём вниз. Однако человек преградил мне путь. В моей системе координат то была наглость неимоверная. «На Маяковского он похож, — подумала я хладнокровно, прикидывая, хватит ли у меня силы свернуть ему скулу гардой. — На Маяковского в короткометражках времён гражданской войны. Тросточку бы ему и картузик… Сейчас треснуть его по виску, и будет: лежит безжизненное тело на нашем жизненном пути… Пойдёмте, девушки, это Есенин». — Это у вас реквизит? — осведомился мужик. — Да, для спектакля по «Потерянному раю» Мильтона, — объяснила я. — Везу Люциферу. А вот яблоко не довезла, к сожалению: съела. Я ехидно продемонстрировала черешок, который, разумеется, не могла бросить на пол, а оставила до встречи с урной. — «Слишком далеки просторы неба, дабы ведал ты, что там свершается. Итак, пребудь смиренномудрым: думай о себе, о бытии своём, оставь мечты несбыточные о других мирах, о тех, кто там живёт, об их судьбе и совершенстве», — процитировал мужик по памяти, и у меня отвисла челюсть, потому что я узнала эти строчки: читая их когда-то, я ёрнически благодарила Вселенную за то, что явно дрыхла, когда раздавали смиренномудрие. — Кстати, вообще-то в первоисточнике на самом деле не говорилось ни слова о яблоке. Только мне в поездах могут попадаться подобные начитанные сумасшедшие. — А лишь о плоде с древа познания добра и зла, — подтвердила я. — А за образ яблока мы как раз должны благодарить Мильтона. Что касается просторов неба, то они отнюдь не далеки: достаточно оторвать взгляд от пола. Если б мы руководствовались тупой философией, что нужно ценить только то, что в твоей власти, и быть равнодушным к остальному, так бы до сих пор и ходили с каменными топорами и палками-копалками. В лучшем случае. Мужик в упор смотрел на меня, и что-то в нём показалось мне знакомым… — Властитель неба, мой отец, веди меня, куда захочешь, — ехидно процитировал мужик, и я развеселилась, потому что наконец вспомнила, что видела этого клоуна в «Бардаке»; и он-то, видать, меня тоже запомнил, раз затеял читать стишки про отцов. — Следую не мешкая, на всё готовый. А не захочу — тогда со стонами придётся грешному, терпя всё то, что претерпел бы праведным. Покорных рок ведёт, влечёт строптивого. — Я так понимаю, кроме покорных и строптивых, вариантов нет, — констатировала я. — «Рок ведёт, рок влечёт» — прямо-таки на заклание. Если ты вокруг себя видишь одних только рабов и счастлив, сказать тебе, кто ты сам, по Юнгу? Но ты не расстраивайся, знаешь, Христос говорил: раб не пребывает в доме вечно, а сын — пребывает вечно. Раба-то надо из себя выдавливать, хоть бы и по капле. И когда тебя куда-то ведут, как бычка на верёвочке, неплохо было бы спросить, куда вы идёте, и подумать о последствиях, даже если у вас на пряжке ремня написано Gott mit uns. И если дело хорошее, ты сам пойдёшь туда с радостью, как у нас в Союзе люди ехали за тридевять земель строить Байкало-Амурскую магистраль. Ясно? А теперь дайте-ка мне, пожалуйста, пройти, иначе я вас, честное слово, ударю, несмотря на всю вашу эрудицию. А ещё я замечательно умею визжать и абсолютно не стесняюсь это делать. Мы хотим это проверить? Мужик кинул сигарету на пол и придавил её носком ботинка. — Что ж вы, девушка, меч до такого состояния довели, — заметил он примирительно. — Полировали бы хоть иногда. Смотреть жутко. И он ушёл. Я посмотрела ему вслед и, поскольку здесь уже было накурено, пошла в следующий вагон, в противоположную сторону. — Видишь, — заметила я Страшиле с мрачным весельем, снова опускаясь на пол, — вот она, гуманистка твоя липовая. Только что собиралась разбить человеку тобой морду. Хотя как раз тут следовало обойтись словами. Он Мильтона по памяти шпарил, представляешь? Мильтона!! Я сама оттуда ни строчки не помню. Да я скорей уж поверила бы, что это сатана собственной персоной явился из ада выкурить сигаретку в российской электричке, уж он-то, понятно, знаком с Библией и «Потерянным раем»! А ушёл он, — добавила я с хохотом, — потому что я пригрозила ему перевёрнутым мечом, который по форме напоминает крест. Вот что крест животворящий делает! Вдоволь повеселившись над своей теорией, я вспомнила финальную реплику мужика. — Вообще-то ржавчинка, конечно, есть, — констатировала я, рассматривая клинок. — Я, знаешь, в конце ведь тоже заржавела… Боец, ты, может быть, чувствуешь себя плохо? А видишь меня — хорошо? — Нормально я себя чувствую, Дина, — отозвался Страшила грустно. — И тебя вижу хорошо. Не волнуйся. — Ну и отлично, — легко согласилась я. — Перебил меня этот чертяка… А, так вот, по поводу мечей. Лошадей у вас на Покрове не было; пики двуручником лучше не перерубать, максимум — отводить. Но ты знаешь, есть ещё точка зрения, что двуручник — это оружие не обычного воина, а командира: такое, знаешь, пафосное, для понтов. Офицерское оружие защиты. Неплохо, а? этакое сообщество альф по Олдосу Хаксли. Как «сам себе режиссёр», а тут «сам себе офицер». Увязывается с вашими методами ведения боя. Озадачили, как говорится, а над выполнением думай сам. Страшила промолчал. Я посмотрела в окно вагонной двери. Облака успели сделаться серыми, слоистыми, набухли дождевыми каплями. Редкие дождинки прочерчивали дверные стёкла сверкающими чёрточками. Мышцы предплечий ныли и нехорошо, самопроизвольно сокращались: всё-таки меч для меня оказался тяжёлым. С другой стороны, люди вон платят огромные деньги за абонементы в фитнес-залы, чтобы поднимать штанги, а мне нагрузку предоставили бесплатно. Мы доехали уже до Мытищ, и из окон повеяло домом. Где-то тут было ответвление в сторону Монино, по которому я ездила в Королёв в гости к подруге. Я, разумеется, как все белые люди, покупала билет, а вот если подруга решала проводить меня до Лосиноостровской, то лезла в дырку в высокой металлической ограде вокруг платформы. Ограда была сварена на совесть, так что, чтобы проделать эту дырку, наверняка требовались соответствующий инструмент и достаточное количество времени. Это заставило меня вспомнить, что вблизи Москвы на станциях стоят турникеты, а чтобы пройти через них, нужен билет. И я отнюдь не была уверена, что для этого подойдёт мой неиспользованный билет на утренний поезд. Я прикинула, не выйти ли на Лосинке и не отправиться ли домой, к еде и деньгам, найдя какую-нибудь лазейку в заборе: она там наверняка есть, чай, вокруг такие же русские люди. Но я всё же решила ехать до Ярославского вокзала. Мне не хотелось, чтобы Страшила видел моих родителей в то время, как они бы не осознавали, что на них смотрит посторонний. Это было бы неэтично и нечестно по отношению к ним. «Можно, конечно, наплести, что у нас в крыле установлены прослушка и видеокамеры, — подумала я, — дескать, охранница с КПП сказала по большому секрету… Но они могут не поверить, да и это рискует создать проблем больше, чем решить. И вообще… боюсь даже представить, как отреагируют родители, когда я явлюсь домой после полутора суток отсутствия с заточенным двуручным мечом на надплечье… Лучше уж я его отвезу сразу к Ладе с конечной. Тем более что там до метро два шага, а вот с Лосинки идти далеко». Я сидела на полу, смотрела на проносящиеся мимо высотные дома под серым небом и меланхолично насвистывала припев «Билета на балет». У меня было жутковатое чувство, что если вдруг появятся контролёры, то я даже не смогу от них бежать, потому что усталое тело откажется двигаться. «Ну и ладно, на всё воля духа святого, — беспечно подумала я. — Иншалла, прокатит, как говорят мусульмане». Молодой человек, проходивший через тамбур, вдруг остановился. — Девушка, вы заяц? — осведомился он. Я заподозрила, что этот товарищ в штатском может подрабатывать помощником и наводчиком контролёров, поэтому на всякий случай отшутилась: — Я волк. — Так заяц? А что ж вы тут сидите? — А где надо? — я немного растерялась. — В обезьяннике за обман государства, что ли? — Да что ж вы… — молодой человек укоризненно покачал головой. — Идёмте, не бойтесь. Как проходить турникеты-то собираетесь? Эх, беспечность русская… Пойдёмте, сейчас уже Ярославка будет. Я послушно поднялась, подобрала меч и поплелась за молодым человеком. Сначала я действительно плелась, размеренно матерясь про себя. Но потом меня взбесило, что у парня-то походочка, как у Катаракты в его лучшие дни, а я бреду, как влюблённый Лойко Зобар, нога за ногу. И я, сцепив зубы, зашагала, вколачивая каблуки в пол под мысленно отбиваемый ритм из «Звёздного десанта». It’s a good day to die, when you know the reasons why! — Вы ведь до этого не фрирайдили? — обратился ко мне молодой человек. Я моргнула: чудовищное слово не сразу дошло до моего бедного разума. — Употреблять иностранное слово, когда есть равносильное ему русское, неразумно, — проворчала я. — Так считали ещё Белинский, Лесков, Тургенев и Паустовский. Нет, раньше зайцем не ездила. — Да я так и понял, — засмеялся молодой человек. — Сидите на полу, как у праздника, про билет свистите… Поезд притормаживал. Дождь уже закончился, но всё равно было как-то неуютно. — И как вы, интересно, обходите турникеты? — На Ярославке-то обходить — проще простого, — отозвался молодой человек. — А ещё на этом направлении легче всего на Лосе и Лосинке. Я бы не сказала, что быть зайцем оказалось проще простого. Мы вместе с несколькими молодыми людьми и какими-то скромными девушками с рюкзачками обходили электрички, прыгали по путям, переходили рельсы; я поминутно ждала, что нас собьёт случайный поезд или остановят зоркие путейцы и, что называется, притянут к Иисусу. Но всё обошлось, и мы без происшествий забрались на соседнюю платформу; я не совсем поняла, чего мы этим добились. — К ПДС вышли, — пояснил первый молодой человек, обернувшись ко мне. — Видите? Что ещё за ПДС? я вот ПДН знаю — отдел полиции по делам несовершеннолетних… Может, ПДС — отдел по делам совершеннолетних, и меня поймали на живца? А, к чёрту, хоть отдохну немного в отделении. Может, там покормят нормально… — К поездам дальнего следования, — объяснил молодой человек, догадавшись, видимо, что я не поняла его аббревиатуру, и до меня дошло, зачем мы перебегали рельсы: ведь пассажирам поездов дальнего следования не нужно билетов на выходе, они не проходят турникеты! Да. Пожалуй, ездить без билета, по крайней мере, под руководством знающих людей, оказалось даже слишком легко… Мы неторопливо пошли по длинной-длинной платформе туда, где возвышалось здание вокзала. — Вот так, — жизнерадостно подытожил молодой человек. — А если вдруг вам понадобится именно пройти через турникет — всяко в жизни бывает — подходите и ссылаетесь на решение Мещанского межмуниципального суда центрального административного округа нашего славного города Москвы от 30 октября 2002 года. Запомнили? По этому решению и турникеты, и всякая проверка документов у человека на платформе незаконны. Если ловят в поезде — то, увы, всё законно, а на платформе вы не пассажир, а пешеход, запомнили? Учитесь, пока я жив. Что ж нам, вольным странникам, РЖД за проезд платить? «Ну, из меня вольный странник хорош выйдет: до порога и обратно», — подумала я скептически, но послушно кивнула: для дискуссий сил не осталось. Я слишком выдохлась, чтобы поддерживать темп, взятый молодыми людьми, так что поблагодарила их за помощь и замедлила шаг. Они пошли по своим делам, а я опустилась на какую-то приступочку. «Вырождается поколение, — заметила я себе с упрёком. — Да во всех книгах хрупкие невысокие девушки оказываются выносливее здоровых бугаев! А я вполне даже себе высокая, метр семьдесят с гривой! что я, меч какой-то не донесу? Немного ведь осталось! В метро наверняка будут пустые места…» К сожалению, пустые места метро были далеко и при сравнении проигрывали приступочке. Я заподозрила, что весь адреналин перегорел, когда мы лазили с платформы на платформу. — Тебе очень тяжело? — услышала я тихий голос Страшилы. — Немножко устала. А ты зачем спрашиваешь? Неужели думаешь, что я тебя брошу? Попробуй только предложить: ты, кажется, мата давно не слышал. Мы, земляне, своих не бросаем. Я сейчас просто отдыхаю, видишь? — Вижу. И по голосу Страшилы я поняла, что он действительно всё видит. — Тело нетренированное, вот и получаю, так мне и надо, — проворчала я. — Спортом не занимаюсь, двигаюсь мало. Да ещё и каблуки — знала бы, надела бы какие-нибудь лоферы. Это всё твоя мамаша виновата. Всё равно стыдно: пару километров прошла, денёк не поела — и уже ножки не держат. И ведь меня даже покормили! А как, чёрт возьми, голодные заключённые бегали из концлагерей? Может, просто потому что у них не было выбора, и организму приходилось выкладываться по полной? А у меня-то выбор есть… — Ладно, — сказала я, — надо вовремя признавать свои ошибки. Пожалуй, поехать сразу сюда было неправильным решением. Боец, я сейчас попрошу кого-то из прохожих позвонить моим родителям, чтобы они приехали на такси и забрали нас с тобой. Я немного отдохну, возьму наличку и обязательно доставлю тебя в пункт назначения. Ты, главное, при них молчи. — Нельзя! Я ошалело завертела головой по сторонам: заметил ли кто-то ещё такое чудо, говорящую сороку? — Сокол мой, ты тоже это видишь? Он не ответил. — Нельзя! — проверещала сорока. — Иди пр-рямиком в мой офис. Ты не можешь сейчас заходить домой. А то он, — она ткнула клювом в сторону Страшилы, — навсегда останется таким. — В смысле я не могу заходить к себе домой? — заорала я в ярости. — Это мой дом, мой город, моя страна, моя планета, моё право! Что хочу, то и ворочу! — Вор-роти, — ехидно разрешила сорока и вспорхнула. — Да я же просто сдохну по дороге! — А ты уже мёр-ртвая, — съязвила она и улетела. — Стер-рва, — со вкусом произнесла я, тоже раскатившись на «р». — Дина, не надо, — тихо попросил Страшила. — Я лучше согласен всю жизнь… так. Я же вижу, что ты устала. — Младшим чинам слова не давали, — отмахнулась я. — Особенно идейным психам вроде тебя. Сейчас что-нибудь придумаю, не дрейфь, летёха… Молодой человек! — жалобно окликнула я проходящего мимо парня. — Помогите дойти до метро, не рассчитала силы. Чтоб ещё хоть раз каблуки надела! Он явно колебался, не зная, помочь ли или пройти мимо. Наверное, у меня после всех злоключений был довольно подозрительный вид. — Ну пожалуйста, — взмолилась я, глядя на него, как котик из «Шрека». — Со вчерашнего дня почти ничего не ела. И ещё я беременна! Сердце молодого человека всё-таки не выдержало: он наклонился, схватил меня за плечо и рывком поднял на ноги, так что я едва успела подхватить меч. А потом почти поволок меня вперёд, сунув руку мне под мышку. Гравитация сразу стала ощущаться меньше: я по факту только перебирала ногами, панически боясь споткнуться и вывихнуть лодыжку. — Дальше сами, — сухо сказал молодой человек, подтащив меня ко входу на станцию метро, и быстро зашагал прочь, не оборачиваясь; и судя по всему, ему надо было вообще в другую сторону. — Дай вам бог! — ликующе заорала я ему вслед, как Якубович в конце программы. От самой станции меня отделял длинный-длинный коридор, но у меня словно бы открылось второе дыхание, так что я спокойно зашагала вперёд. — Дороги сплелись в тугой клубок усталых змей — ещё бы, мы с тобой в Москве, а здесь их самое кубло, — мурлыкала я себе под нос. — Лукавый, женись — и сразу станет веселей, и у котлов в твоём аду сегодня будет тепло. — Девушка, — меня схватила за рукав какая-то встрёпанная заплаканная женщина. — Не знаю, что делать! Я билет дома забыла, деньги тоже! На работу опаздываю, через турникет не пройти! Назад идти далеко, не успею! Вообще-то я никогда не подавала в метро, и сегодняшний грустный опыт не поколебал этот мой принцип; но я рассудила, что если уж женщина не заметила двуручник у меня на надплечье, значит, ей и впрямь очень надо. Я поставила меч остриём на пол, крепко удерживая за эфес, порылась в кармане и протянула ей пятьдесят рублей, которые мне ранее дала старушка в вагоне. Остальные пятьдесят — на билет мне. Всё честно, всё поровну. Подлинное Liberté, Egalité, Fraternité! Французским философам того времени понравилось бы. Женщина улыбнулась, смаргивая слёзы. — Ну что вы плачете-то, ей-богу? — возмутилась я. — Что мы, среди зверей живём, что ли? Сегодня я вам, завтра мне кто-нибудь. Идите уж, а то на работу опоздаете! Мы пошли к кассам и встали в разные очереди. «Кем она, интересно, работает? — подумала я с любопытством. — Воскресенье ж сегодня, и поздновато, в принципе. Впрочем, мало, что ли, работающих в ночные смены? И что она так металась — как будто и впрямь среди зверей живём…» Женщина купила билет первой и зашагала к турникетам. Я меланхолично посмотрела ей вслед. — Видишь, доброе дело сделали, — объявила я Страшиле, прикладывая свежекупленную карточку к турникету, и тут на надплечье мне опустилась чья-то тяжёлая рука. Я обернулась: за мной стояли двое бравых полицейских. Один из них жевал жвачку и равнодушно смотрел в сторону. — Девушка, с холодным оружием в здание метрополитена нельзя. «Мать твою ведьму, это ж метро уже! А я-то, с двуручником на надплечье, как с тремя копейками на буфет!» Какой-то парень в капюшоне на голове и с довольно объёмистым рюкзаком пробежал через турникет, к которому я до этого приложила карточку, и я проводила его мрачным взглядом. — Вы бы так же усердно отлавливали настоящих террористов, — огрызнулась я, но сразу же с упрёком напомнила себе, что полицейские всего лишь выполняют свою работу. — Извините. Я просто хотела сказать, чтобы вы всегда вот так тщательно отслеживали на входе вооружённых людей. Полицейские даже не обратили внимания на мои слова. Ну правильно: всех слушать на их-то работе — это какие нервы должны быть? Ещё спасибо, что не задержали… — Товарищи сотрудники МВД, а может, пропустите? — попросила я безнадёжно. — Человек в трудной жизненной ситуации, устал чертовски… нет? Это же не взрывчатка… Я допустила ошибку: мне следовало сразу повернуться, улыбнуться и уйти, не привлекая к себе лишнего внимания. Сообразив это, я развернулась и зашагала обратно. Оставалось надеяться, что полицейские всё же не утрудились запомнить мой внешний вид — или зафиксировали в памяти, как это обычно делает человек, только самые характерные детали. Дойдя до места, где заканчивалось металлическое ограждение, разделявшее два людских потока, я положила меч на пол, наскоро причесалась и заплела косу. Потом повесила на руку плащ и замаскировала меч его складками, благословив свою любовь к длинной верхней одежде. Эфес немного выдавался, но я решила, что мне должно повезти. «Лёгким танцующим шагом», почти падая от усталости, я направилась обратно к турникетам, однако, подойдя, вспомнила, что карту на проезд я израсходовала, а денег у меня больше не осталось. Пожалуйста! Вот так и делать добрые дела! И что теперь: качать права перед полицейскими, которые так не вовремя меня остановили? Или, может, просить на проезд, как та женщина? Извращённый вариант pass it on, «передай дальше»? — Всё доброта моя, будь она проклята, — процедила я злобно и, стиснув зубы, потому что меч без всякой жалости оттягивал мне руку, кинулась через турникет вслед за какой-то представительной дамой. Возможно, дело было не в моей доброте, а всего лишь в выборе костюма: у меня имелась теория, что динамика развевающихся пол так и подталкивает человека, одетого в длинный плащ, совершать странные поступки, не всегда выгодные для него с точки зрения логики. Некоторые мои знакомые полагали, что дело в ассоциации с марвеловскими супергероями, но я считала, что супергерои как раз эксплуатируют это непередаваемое чувство, когда ты бежишь или кружишься, а полы длинного плаща струятся за тобой, как рукава галактики или хотя бы хвост кометы. Может, и шизанутая теория несуществующих торсионных полей, якобы создаваемых длинной юбкой, коренится в этом ощущении стремительного движения? К сожалению, сейчас я не имела возможности вдоволь поспекулировать на эту тему, поскольку стремглав бежала к лестнице, ведшей наверх. От турникетов справа ко мне уже приближались полицейские, и я не хотела проверять, интересую ли я их только как безбилетник, или же они меня узнали. Я ринулась вверх по ступеням; на всякий случай обернулась — полицейские бежали за мной! Да что же их сегодня так и тянет исполнять свой служебный долг? Я, уже не оборачиваясь, опрометью кинулась к эскалатору на Сокольническую линию и промчалась вниз, каким-то чудом ни разу не упав и никого не сбив. На всякий случай я пробежала следующий переход тоже в спринтерском темпе, впрыгнула в ближайший вагон и без сил прислонилась к сразу же захлопнувшимся дверям, к которым запрещено прислоняться. И в этот раз мне снова повезло: я случайно кинулась в последний вагон поезда, который шёл в сторону центра, где и находился офис Лады. Доехав до нужной станции, я вышла на платформу и побрела к лестнице. Как нарочно, именно здесь не удосужились организовать эскалатор наверх. А я бы от него не отказалась: ноги болели просто адски. На небольшой площадке на середине лестницы я осторожно положила меч на пол и, опустившись на одно колено рядом с ним, чтобы Страшила видел, что я никуда не ухожу, и не нервничал, снова надела плащ. Поднявшись наверх, я нагло прошла мимо дежурной, открыто неся меч на надплечье. «Атас какой-то, — подумала я утомлённо, пытаясь понять, галлюцинации у меня или стены и вправду блестят, как глазурь. — Стоит добавить к совершению обычного маршрута непривычную деталь вроде заточенного меча — и сразу появляются воины зла, которые охраняют вход в подземный мраморный дворец для телепортации. Если бы не усталость, это, пожалуй, было бы даже весело…» — А ведь это были не те полицейские, — произнесла я вдруг вслух. — Те дежурили с другой стороны от турникетов. А эти, видимо, просто среагировали на то, что я пробежала без билета. Понаставили охраны, блин… Выйдя на улицу, я побрела по широкой дуге по направлению к мосту через Москву-реку. Конечно, было бы ближе пройти наверху, рядом с храмом Христа Спасителя, но я давно не ездила в этот район и забыла, из какого выхода метро следовало выходить. «Ну и ладно, — успокоила я себя. — Обойдём рядом с Александром Вторым, ничего страшного. Здесь фонари красивые». — Обрати внимание на надпись, — хрипло обратилась я к Страшиле. — Почитать, так император — заюшка, которого ни за что ни про что убили злые террористы. Да, он сделал достаточно хорошего: земское самоуправление, суд присяжных; флот… флот на Чёрном море. И закончил Кавказскую войну. Но и террористов тоже можно понять. Я не оправдываю терроризм, да только его апологеты не с потолка взялись в нашей непутёвой стране. Капли дождя неприятно падали на волосы и лицо. Клинок так давил на надплечье, что я ощущала себя Христом, который несёт крест на Голгофу: впрочем, бедняга Христос наверняка не матерился вполголоса так, как я. «Сейчас вот возьму и упаду, — подумала я мрачно. — Ещё и ступеньки наверх… понастроили». Я прямо чувствовала, как во мне происходит школьное перераспределение кинетической и потенциальной энергий в пользу последней. Неприятно проявилось притяжение Земли: она не просто ласково, незаметно удерживала, не давая улететь в безвоздушное пространство, а яростно тянула вниз, к себе, высасывая силы. Вся эта физика-лирика дополнялась тошнотворным ощущением дезориентации, которое возникает, когда ступаешь на неподвижный эскалатор. Поднявшись наверх и сделав несколько шагов по мосту, я наконец поняла, что значило это ощущение: в глазах начало знакомо темнеть. Я боялась этого, но надеялась, что холодный дождь сработает как нашатырь. Увы. Я уже достаточно много раз теряла сознание, чтобы рассчитывать на то, что всё пройдёт само. Поэтому я, недолго думая, опустилась прямо на мокрую плитку и прислонилась спиной к холодной ограде моста. Это было спорное удовольствие, но сразу стало легче. «Ничего-ничего, — успокоила я себя, — всё объяснимо. Просто в организме стало чуть меньше эритроцитов, значит, в мозг попадает меньшее количество кислорода. Да ещё и общее переутомление. Так…» Я попробовала «накормить» свой мозг минуткой «поверхностного дыхания», но добилась только приступа головокружения, так что поспешно начала дышать диафрагмой. Стало легче. — Чего притих? — я бодро ткнула Страшилу кулаком. — Всё путём. Кстати, помнишь, я подшучивала над тобой, когда ты волок меня и Серу? Теперь твоя очередь — давай: ничто не остановит нас, нам цель ясна… Смотри, боец… если я вдруг сейчас клюкнусь в обморок и тебя у меня украдут — запомни: тебе нужно попасть к ясновидящей Ладе. Это в районе Патриаршего моста, на том берегу, где ВЦИОМ и фабрика «Красный октябрь». Вон там… точного адреса не знаю. Слышишь меня? Там находится этот её… головной офис. Запомнил? Запомнил, спрашиваю? А ну отвечай, ты что, издеваешься надо мной? — Я тебя слышу, Дина, — тихо отозвался Страшила. — Вот и хорошо. Старайся не привлекать к себе внимания. Если не будет другого выхода, можешь обратиться за помощью к группе прохожих, желательно не знакомых с друг с другом. В таком случае у меня будет шанс услышать о тебе в новостях, понимаешь? А одиночка может элементарно втюхать тебя в частную коллекцию. Я тебя, конечно, всё равно найду и вытащу, но времени это займёт… Кстати, боец, можешь использовать для защиты инфразвук, только не непосредственно рядом со мной. Пока, впрочем, не волнуйся: может, ничего и не понадобится. — Иди сюда! Я подняла голову и воззрилась на Ладу в её уродливом балахоне, которая стояла на другом берегу у начала моста. Под каплями дождя её кошмарный макияж ещё больше расплывался, и зрелище было, как для фильма ужасов. — Ты только полюбуйся на эту тварь, — сказала я Страшиле, не владея собой. — Не видите, я устала? Сами вы что, не можете подойти? — Не могу! — вспылила Лада. — Иди сюда, говорю, последние шаги остались! — Нечисть не может пересечь текущую воду, — ехидно объяснила я Страшиле. — Шучу, боец: она этот мост переходила только так, мы с ней под ручку шли. Просто вредничает сейчас. И странно: я вроде бы весь день стремилась попасть к ней, но, снова увидев ведьму воочию и удостоверившись, что она хочет того же, что и я, задумалась, туда ли я иду… — Ну чего ты там сидишь?! — Вы сначала ответьте, я расплатилась за наш орден или нет? — заорала я, не поднимаясь. — Сделка выполнена, или мне всё ещё нужно утопиться для её консумации? Кругом было сыро и мрачно. Серая вода муарово вскипала от капель дождя. Всё было окутано неприятной водяной дымкой; где-то справа находился переделанный из Христофора Колумба Пётр, который, если верить рострам на памятнике Церетели, захватил в честном морском бою множество своих же кораблей. — Зачтётся как выполненная, когда ты отдашь мне меч! — нетерпеливо крикнула Лада. — И больше от тебя ничего не потребуется. Всё у твоей сердечной зазнобы и его сверчков будет хорошо. Ну хоть что-то. А Страшилу всё равно отдавать: я сама-то не сумею ему помочь. Я смерила взглядом расстояние до Лады. В обычное время я бы шутя смогла доскакать к ней на одной ножке… — А бойца моего сделаете человеком? — Сделаю, только отдай, дура! — завыла Лада. — Это вы дура! — огрызнулась я. — Из-за вас я осталась без еды и воды в другом городе! Хорошо, что не в Канаде! И надо ещё разобраться, не причастны ли вы к блокировке моей карточки! Если б вы хоть намекнули, я бы не стала вчера сдавать кровь и не сидела б тут сейчас на грани обморока! Я не видела вблизи ни одного случайного прохожего: помочь мне дойти до конца моста было некому. «Разбежались от макияжа этой стервы», — съязвила я про себя. И что теперь — всю жизнь просидеть на этом мосту, не смея пошевелиться? Я осторожно поднялась, подхватила меч и, не дожидаясь нового приступа усталости, зашагала вперёд. Сразу зашумело в ушах; я злобно потрясла головой, но в глазах тут же стало темно, и я, решив не рисковать, снова поспешно опустилась на мост, привалившись к ограде. — Вот чёрт, — проворчала я и поморгала: картинка медленно возвращалась. — Мы с тобой, боец, какая-то пародия на героев: ты морально не готов быть странствующим рыцарем, а я — физически… Переправа, переправа, берег левый, берег правый… люди в ледяной воде плавали, а я двести метров не могу пройти. Вырождается поколение. Стыдно! С завтрашнего дня организую себе кулон с пузырьком нашатыря. — Иди сюда! — завизжала Лада. — Это в твоих же интересах! — В моих интересах не сдохнуть тут и не ослепнуть! — взбесилась я. — С места не двинусь, пока не появится какой-нибудь добрый самаритянин, который поможет мне дойти! Я, в конце концов, в центре Москвы: сейчас все, видимо, попрятались от дождя по кафешкам, но я подожду, у меня времени много. Куда мне спешить? Лада что-то визжала; я, не слушая её, уселась поудобнее, положив меч на колени. Не надо пороть горячку и идти на поводу у этой психопатки: никуда она не денется, подождёт. А я пока подумаю, что ещё могу предпринять. Например, можно продвигаться по-пластунски: я представила себе, как ползу к Ладе на четвереньках, волоча за собой меч или вообще держа его в зубах, и взвыла от смеха. Такое только снимать со стороны и выкладывать в интернет. Просыпаешься звездой ютуба! Ну да заснять меня здесь некому, а если кто и появится, я уж его припрягу мне помочь. Может, сделать подобие намаза, чтобы кровь прилила к голове, и мозгу стало полегче? — Дина, не надо ничего, — тихо произнёс Страшила. — Не ходи туда, слышишь? Выбери… выбери корзину B. — Она тебя не обидит, маленький, — подбодрила я его. — Я ведь рядом. Нам остался последний рывок, я только чуточку передохну. Ты можешь бороться, ты можешь стать выше, не ползти по земле, а гулять по крышам… Стальные нервы, крепкая вера в силу добра… Я поспешно замолчала: от усталости голос ослабел, и бодрая песня звучала откровенно жутковато. — Тебе нельзя идти на ту сторону, — с каким-то отчаянием сказал Страшила. — И долго быть здесь — тоже. Дина, вернись обратно, уйди с моста… Мерлин говорит. — Не кипишуй, боец, всё будет хорошо. Я к этой стерве в жизни бы не пошла, а что делать? Разберёмся… Но ты, если я вдруг вырублюсь, будь осторожнее с ней, кем бы она там себя ни позиционировала. Знаешь, что мне ваш магистр про неё сказал, хоть и не был в курсе, о ком речь? «Плюнь в лицо и не верь ни единому слову»… Я сначала ляпнула, а потом сообразила, что, кому и про кого говорю. Нет, точно на Покрове после той гипоксии остатки ума растеряла! И тут я неожиданно увидела, что на клинке расплывается капля крови. Порезалась, что ли, случайно? Так почувствовала бы… Я с недоумением осмотрела руки и, вдруг догадавшись, потрогала лицо. Ну конечно: мой треклятый организм решил «помочь» мне носовым кровотечением! — Мать твою ведьму! — рыкнула я с яростью и вскочила, понимая, что такими темпами действительно просто сдохну тут, никого не дождавшись и ничего не добившись. — Считайте меня коммунистом! — Дина, не надо! — с отчаянием крикнул Страшила. — Заткнись, придурок! Я не затем столько тащила корзину А, чтобы сейчас бросить её ради корзины B! И уж я не ты, своего добьюсь! Вижу цель, не вижу препятствий! Если по совести, я уже совсем ничего не видела и надеялась лишь, что не потеряю направление и не рухну через ограждение моста в реку. И тут вдруг я почувствовала, что кто-то рванул рукоять меча из моей руки. Поскольку я не могла различить, кто это, то вцепилась изо всех сил, отказываясь отпускать. — Отдай! — проверещала Лада. Всё-таки это она. Ну правильно, прохожих-то вокруг и не было… — Если у меня отслоилась от напряжения сетчатка, и я из-за вас ослепну, — сказала я, не слыша своего голоса, — или если мне не понравится то, что вы сделаете со Страшилой, разбираться будете с тем дымозавром. Я отпустила рукоять и всё-таки хлопнулась на асфальт — по-моему, ухитрившись упасть головой прямо в лужу.