Лучшее применение флейте во время войны

      Она не считала себя юной, когда встретила богиню воды по имени…              По имени…              Запах озона ударил ему — ей? — в нос, словно гроза разразилась прямо у него в голове. Имя. Её имя… Её имя было…              …купавшуюся в дельте, где река встречалась с морем. Минцзюэ никогда не видела, чтобы кто-то так непристойно раскидывался. Она загорала на камнях, полуодетая, и, возможно, Минцзюэ следовало объявить о себе и уйти, или, возможно, ей следовало просто уйти, но, конечно, не следовало стоять там в ошеломлённом молчании, уставившись на тело, которое…              …это был Вэй Усянь. Она не была похожа на него, но это был Вэй Усянь, если бы он родился женщиной… — что это было, что… «А—Сянь», — попытался сказать Минцзюэ, и…              А-Сянь подняла голову, из её горла вырвался непроизвольный звук, и она вскочила.              — Кто ты такая? Что ты так пялишься? — возмутилась а-Сянь.              — Это ты так бесцеремонно выставляешь себя напоказ! — фыркнула Минцзюэ.              — ХА! Это мои владения, почему бы и нет?              — Это общественное место, и правила поведения требуют соблюдения вне зависимости от того, в своём ты владении или нет, — возразила Минцзюэ, ведь это, несомненно, было прописано в законах, установленных нынешним и предыдущими властями Небес.              — О? Значит, ты ведёшь себя гораздо лучше, раз разгуливаешь по улицам и пялишься на незнакомых женщин?              Минцзюэ почувствовала, что краснеет, — невыносимая реакция, которую по своей природе она не могла скрыть, и мысленно проклинала свое замешательство. Конечно же, причиной тому было именно смятение. Минцзюэ слышала об этой богине воды и знала, что ничего хорошего о ней сказать нельзя. Неважно, что её волосы были роскошными и темными, как полуночное небо, а плечи — гладкими и бледными, — неважно, что в её глазах горел огонь, который мог бы сравниться с характером самой Минцзюэ.              — Я знаю, кто ты, — сказала Минцзюэ, как будто это действительно было самым важным. ̷—̷ ̷А̷-̷С̷я̷н̷ь̷.̷.̷.̷              Это было не то имя.              — Да, и все знают ту, кто только что была назначена министром огня, — сказала а-Сянь и насмешливо поклонилась, не поднимаясь с места — Итак! Полагаю, раз мы знакомы друг с другом, значит, всё в порядке? В таком случае ты не сможешь возражать и против того, что я раздета. Так что ты вполне можешь подойти и сесть рядом со мной.              Это звучало неразумно, но…              … раньше он никогда особенно не интересовался тем, чтобы переспать с женщиной. Он никогда раньше не был женщиной; это было не его тело и не его мысли. Минцзюэ попытался сосредоточиться, но это вызвало вспышку молнии в его голове, и…              Другое время и место. Другая река. На западной стороне виднелись почерневшие остовы деревьев, сожжённые дотла лесным пожаром, который бушевал два дня назад. Они лежали в грязи, прижавшись друг к другу, руками и губами. Тело А-Сянь было соблазнительным и мягким…              …Вэй Усянь был худым и костлявым, почему он видел…              — Вы, огненные боги, — прошептала а-Сянь в губы Минцзюэ. — В вас столько подавленной страсти.              Минцзюэ попыталась возразить, но а-Сянь спустилась по телу Минцзюэ ниже, и ее рот сомкнулся на одном из сосков Минцзюэ, посасывая, проводя языком по чувствительному кончику, и Минцзюэ выгнулась дугой от восхитительного ощущения. Вот почему никому не нравилась богиня воды, попыталась вспомнить Минцзюэ. Ей было наплевать на всех, пока она могла выйти из берегов. Но ярость, с которой огонь бушевал на этой земле, эхом отдавалась в Минцзюэ и мешала вспомнить.              Огонь был орудием, которое нужно было использовать, подчиняя разумной воле; если же оставить его на произвол судьбы, то что же это за сила? Посмотрите на эту почерневшую, выжженную землю. Какое расточительство. Какое… какое…              Пальцы А-Сянь скользили вниз, холодные по сравнению с жаром, который излучала Минцзюэ. Кончики её пальцев были гладкими, как вода, они скользили по складкам кожи между ног Минцзюэ и погружались в них, прикасаясь к клитору, потирая вверх и вниз маленькими кругами. Она прикусила её, совсем чуть-чуть, и… подняла глаза, ухмыляясь.       — Тебе следует почаще расслабляться. Сбрасывать напряжение. Нет ничего интересного в том, чтобы быть связанным по рукам и ногам.              — Есть подходящие способы найти разрядку, — с достоинством сказала Минцзюэ и использовала часть своей разгоревшейся страсти, чтобы перевернуть их обоих, так что а-Сянь оказалась внизу, её левая нога погрузилась в реку. Минцзюэ прикусил её подбородок, проведя языком по тому месту, где у нее подскочил пульс. — Это не значит, что нужно сломя голову бросаться за пределы общества…              — Ты просто злишься, что…              Имя. Не одно из их имён. Потеряно… Так много было потеряно…              — …потерял контроль, но чего еще можно было ожидать. Вы ничем не лучше меня, — сказала а-Сянь, её глаза торжествующе вспыхнули. — Никто из вас. Её пальцы погружались — ах, ниже, ниже, два из них входили в Минцзюэ одновременно, в то время как большой палец все еще работал над клитором Минцзюэ, — а потом внутри что-то запульсировало. Вода, конечно: призванная исполнить приказание своей хозяйки, пульсирующая струя прижималась к пространству внутри Минцзюэ так сильно, что вытекала наружу и стекала вниз по ее ногам, даже когда она задыхалась и кусала ключицу а-Сянь, её дыхание было таким тяжелым и быстрым, что оно обжигало кожу. Божественная сила не могла так легко залечить раны, нанесенные другой божественной силой; место, которое она укусила, осталось красным, немного обожженным, но а-Сянь просто рассмеялась и заставила воду пульсировать сильнее, растирая самые чувствительные места внутри неё.              Она закричала:       —̷ ̷А̷-̷С̷я̷н̷ь̷.̷.̷.̷              Минцзюэ пытался сопротивляться этому видению, но собраться с силами, стиснуть зубы было так же невозможно, как перестать целовать ее — его? — кожу. Это было не похоже на то, что он был заперт в теле, когда кто-то другой двигал его конечностями и говорил его ртом; это было похоже на то, что он был заперт в роли, и он двигался, играл и чувствовал роль в соответствии с каким-то сценарием. И все же — он также был Не Минцзюэ, Не-цзунчжу, Чифэн-цзуном — у него было золотое ядро в груди, сила в конечностях, но это отличалось от эссенции огня, которая текла по ее венам вместо крови. Он должен был найти выход из этой ловушки.              Снова запах озона — на короткий, острый миг у него заболела голова…              Теперь он был мужчиной, и а-Сянь растянулась под ним, когда он жестко и быстро проникал её в тёплое, манящее влагалище — еще вспышка — и а-Сянь была той, кто брал её, не как мужчина или женщина и вообще не как человек. Щупальца тёмной воды проникали в зад, влагалище и горло Минцзюэ одновременно. Внутренний жар Минцзюэ обжигал все вокруг, но А-Сянь продолжал вливать в нее все больше и больше, решимость сквозила в каждой черте её лица. Струйки воды стекали по груди Минцзюэ, по ее соскам, случайные шокирующие ощущения перемежались с тем, как ее трахали и наполняли, как будто а-Сянь хотела проникнуть в нее и заглушить весь её огонь, затянуть её в пучину.              — Тебе было больно? — спросила Минцзюэ после, когда они лежали вместе, обмякшие от удовлетворения. — Я не могла удержаться, чтобы не обжечь тебя, ведь ты так глубоко забралась              — О, ̷Н̷е̷-̷г̷э̷г̷э̷, как будто небольшой ожог может причинить мне боль, — сказала а-Сянь со смехом в голосе. — Ты совсем меня не знаешь, что ли? Я существую для того, чтобы радовать себя; если мне что-то не нравится, я этого не делаю.              Вспышка…              Они были гончей и лисицей, орлом и голубем, бегали друг за другом, ловили и отпускали, охотник становился добычей и обратно. Минцзюэ отругала её, а а-Сянь смеялась. Они были костром, вплетенным в ночь, ручьем, бурлящим от весеннего талого снега, двумя орлами, гоняющимися друг за другом по небу в переплетающемся танце.              — Мы должны попробовать форму рыб, — сказала а-Сянь, и Минцзюэ опустила ногу и сказал: «Нет».              Никакое обожание не могло сжечь в нём понимание того, что если он войдёт в эти воды полностью, то пропадёт. Его клятва была дана давным-давно, и он не позволит ей поколебать её. Его огонь был огнем кузницы, печи, очага; он знал свой долг.              Вспышка…              Они оба были мужчинами, когда встретились в Зале Божественного Нефрита, приемной перед троном императора; когда они встретились и поклонились друг другу, Минцзюэ увидел ухмылку на его лице и понял, что ничего хорошего из этого не выйдет. Император был очень болен, и ему вообще не следовало принимать аудиенций. Слишком долгое пребывание на троне привело к тому, что он постарел так, как постарел бы любой смертный. Однако до сих пор он не ушел в отставку и не назвал своего преемника.              — Будь осторожен со своими словами и нравом, — тихо посоветовал Минцзюэ а-Сянь. — Право императора на правление нельзя ставить под сомнение.              — Конечно ты так говоришь! У тебя нет причин для недовольства, ведь твоя работа — соглашаться с ним и обеспечивать его правление. Меня всё время допрашивают, толкают и ругают только за то, что я такой, какой я есть; разумеется, с того, кто гораздо важнее меня, нужно спрашивать еще больше.              Минцзюэ был рядом, когда а-Сяня вышвырнули вон — на его лице красовался длинный кровавый порез, — он поднял его с пола и отнес в свои покои.              — Если его дети не подходят для правления, то это его собственная вина, — рычал а-Сянь, расхаживая взад-вперед.              В тревоге Минцзюэ расставил огненные барьеры по всей комнате. Неважно, что подумают о таких защитных мерах ближайшие министры, гораздо хуже будет, если их подслушают. Такие вещи не должны произноситься свободно… или вообще не должны произноситься.              — Ты не можешь говорить такое!              — Тогда кто это сделает? Вы все так боитесь нарушить границы, что не видите застоя…              — Хватит! — взревел Минцзюэ, и его пламя взревело вместе с ним. А-Сянь уставился на него, застигнутый врасплох; огни были со всех сторон, и они надвигались на него. —Хватит. Не твое дело судить их. Просто… Приляг, пожалуйста. Позволь мне позаботиться о тебе.              — Перепихон меня не отвлечет, — огрызнулся а-Сянь.              — Ты позволишь мне попробовать?              Со снисходительным выражением лица а-Сянь согласился. Минцзюэ двигался медленно, осторожно, поглаживая его кожу нагретыми руками, позволяя божественному теплу и исцелению вливаться в синяки. Он массировал затекшие от напряжения мышцы, начав с плеч, затем осторожно толкнул его на кровать и опустился ниже, чтобы можно было добраться до остальных частей тела, пока а-Сянь со вздохом отдавался его заботам. С каждым движением рук Минцзюэ его духовные силы ложились на кожу А-Сяня, как самый тонкий шелк, впитываясь в нее и обволакивая её, успокаивая. Он чувствовал, как затихает гнев А-Сяня, но в то же время ощущал и его глубокие залежи: он не собирался позволить злобе просто раствориться.              Минцзюэ не останавливался на достигнутом, старательно и неистово размышляя. То, что а-Сянь планировал сделать сейчас, нарушило бы сам Небесный порядок. Ему всегда приходилось заходить слишком далеко, выходить за границы; он ненавидел быть скованным и никогда бы не сделал того, что было ему не по душе. «Я существую, чтобы доставлять удовольствие самому себе; если мне это не нравится, я этого не делаю». Если бы только Минцзюэ мог убедить его не быть таким эгоистом, показать ему, что подчиняться чужой воле не так уж плохо… То, чего никогда не удавалось сделать философскими речами, чего не добивались осуждения других богов и богинь… Но, конечно, должен быть способ заставить его прозреть. Минцзюэ мог сказать, что на этот раз он собирался перейти черту, и тогда какое наказание может обрушиться на смеющегося, эгоистичного, беззаботного бога!              Если бы он мог каким-то образом сделать так, чтобы это доставляло ему удовольствие…              Если бы он мог заставить его наслаждаться этим…              Погодите-ка, подумал Минцзюэ. Нет, нельзя…              В эту успокаивающую шелковистую силу Минцзюэ начал вплетать тончайшие нити, думая о стали из хорошей кузницы, о золоте, очищенном солями. Одни — чтобы связывать, другие — чтобы хранить силу. Он продолжал исцелять А-Сяня, смягчая последствия побоев, нанесенных ему, но теперь каждое движение его рук наматывало проволоку все туже, ее стало так много, что она больше напоминала ткань, чем связующий шнур. Он перевернул А-Сяня на спину, и бог воды, как ни ленив он был, позволил ему, не сопротивляясь, Минцзюэ растирал мышцы его груди, рук, бедер, нежно разминая их и растирая круги на чувствительной коже.              И только когда Минцзюэ наконец переместился, чтобы взять его в руки, А-Сянь застонал и попытался дотянуться до него, но не смог.              — Что это? — запротестовал он.              — Тебе понравится, обещаю, — сказал Минцзюэ и принялся воплощать свои слова в жизнь: он нежно поглаживал член А-Сяня, именно так, как ему больше всего нравилось.              А-Сянь был возмущён.              — Ты связал меня!              — Я хочу, чтобы ты узнал, каково это. Это очень приятно! Когда ты делаешь это со мной, все становится еще приятнее.              — Тебе нравится быть связанным, а мне нет…              — Тебе это тоже понравится, — пообещал Минцзюэ и взял его в рот, облизывая головку его члена, а затем проникая глубже, так глубоко, что сущности их обоих начали смешиваться, шипя и испуская пар, с лёгким намёком на боль от их конфликтующих энергий.              — Отпусти меня!              Он попытался изменить форму, чтобы вырваться, но стальные нити Минцзюэ крепко держали его, и удовлетворение от этого пронзило Минцзюэ, от осознания правильности мира. Минцзюэ создал запасную пару рук, затем еще одну: не обязательно было хватать А-Сяня за колени, чтобы держать его открытым, но это было приятно, и так будет каждый раз, когда Минцзюэ будет проводить ладонями по упругим линиям бёдер А-Сяня. В третий раз он опустился ниже, поглаживая кончиками пальцев, огрубевших от работы в кузнице, тугую ложбинку между ягодиц А-Сяня, погружаясь внутрь, дразня его. А-Сянь застонал, проклиная его, но всё ещё сопротивляясь… Он ещё недостаточно далеко зашёл: ему нужно было довести дело до конца.              Используя еще один трюк, который показал ему сам а-Сянь, Минцзюэ разжал челюсть, широко открыв рот, намного шире, чем мог бы сделать любой смертный, и взял в себя весь член а-Сяна, а также его яйца, держа их и мыча, сначала нежно, потом интенсивнее. Удлинившийся язык прошелся по всему члену, вылизывая его и проводя по чувствительным нервам, снова и снова, точно череда волн без гребней. А-Сянь никогда не мог долго выносить это в одиночку — он всегда тянулся к волосам Минцзюэ еще до того, как тот достигал оргазма, отстраняя его, когда чрезмерная чувствительность становилась сильнее его небрежного контроля, отдавая предпочтение моменту, а не большему удовлетворению. Но теперь Минцзюэ контролировал его. Теперь он мог показать ему.              — Остановись! Остановись, я ненавижу тебя, я ненавижу тебя, отпусти меня!              А-Сянь боролся, направляя всю мощь своей божественной силы против оков, но его сила была так же скована, как и его физическая форма, и он ничего не добился. При виде его тщетных усилий по коже Минцзюэ вновь пробежала волнующая дрожь — ужас, извращенное зеркало его собственных желаний. Как какая-то часть его могла наслаждаться этим, когда он был в таком неподдельном отчаянии? Минцзюэ должен был остановить это, но он не хотел позволить своему самоконтролю ускользнуть раньше времени. Он заставит его почувствовать, каким чудесным это может быть. Два длинных пальца проникли в отверстие А-Сяня, и Минцзюэ стал гладить его изнутри, добавляя все новые и новые звуки, а А-Сянь вскрикивал и кончал, кончал и кончал, бесконечно, как может только божество.              Когда он подумал, что, возможно, ему это удалось, он показал ему, насколько лучше может быть, Минцзюэ осторожно отстранился. Он двигался вверх по телу А-Сяня, поглаживая его потную кожу и слизывая с неё солёный вкус, пока не добрался до рта А-Сяня и не поцеловал его.              — Когда нет контроля, все мимолетно, все разрушается, — пробормотал Минцзюэ ему в губы, пытаясь заставить его понять урок, донести его до сознания. — Вот так же… ты можешь взять ещё. Ты хочешь быть удовлетворенным, верно? Я доставлю тебе больше удовольствия, чем ты когда-либо смог бы получить, если бы просто продолжал дичиться.              А-Сянь с рычанием попытался укусить его, и Минцзюэ вздохнул, хотя не был ни разочарован, ни удивлён Он не ожидал, что всё будет так просто, что всё закончится так скоро. Он снова потянулся к истощенному члену а-Сяня.              На этот раз а-Сянь взвыл, когда рука Минцзюэ сомкнулась вокруг него. Минцзюэ долго, бесконечно долго просто гладил член А-Сяня, почти безучастно, пока раздумывал, что делать дальше. Затем А-Сянь направил все свои усилия на изменение формы, чтобы избавиться от неё, и это подарило ему идею. Минцзюэ позволила перемене произойти — не было никакой опасности, что а-Сянь выскользнет на свободу, не тогда, когда путы Минцзюэ были настолько прочными, но вот так Минцзюэ мог войти в неё дважды. Второй член выскочил из его собственного паха, и он потер внезапно покрывшимися чешуей пальцами складки, окружающие другой вход, снова и снова поглаживая её клитор, пока она ругалась на него срывающимся и диким голосом. Затем он вошёл в неё, обоими членами сразу, погружаясь в слабый жар её смертной формы, в яркое сияние ее божественности, поглаживая её изнутри, загоняя удовольствие внутрь. Её глаза закатились, и он поцеловал её, проникая языком в её рот, полный решимости не дать ей ни малейшего шанса выскользнуть из сети.              Он погружался в неё снова и снова, снова и снова в течение каких-то бесконечных вечностей. Здесь, в его покоях, его владениях, завернутые в кокон его силы, их восприятие принадлежало ему обоим, и он мог настраивать его по своему желанию, а его контроль над воспринимаемым временем был безупречен. Их тела двигались вместе, соединяясь в трех местах, прижимаясь кожа к коже, и он поднимал их обоих на новые высоты, пока, наконец, не отпустил ее рот, потому что она больше не могла говорить связно, какие бы протесты ни звучали в её мыслях.              Затем он позволил ей снова трансформироваться, полностью сбросив все обличья смертных. На мгновение триумф охватил всё её существо. Но Минцзюэ тщательно готовил свою сеть, и с ее помощью он мог бы поймать в клетку ветер. Одна вода была ему не по зубам. А-Сянь стала водой, воздухом, золотой энергией, искрящейся в сознании, но узы были крепки, и Минцзюэ прижался к ней, прижался к нему, поглаживая все самые нежные места, прижимаясь — не кожа к коже, а сущность к сущности, как они делали это раньше: прижимаясь до такой степени, что его собственный разум побелел в крошечном освобождении.              Стой…              — Ты не прав, ты ужасно не прав, — попытался зарычать а-Сянь, намерение которого было шатким, его безграничная независимость, наконец, разбилась о непоколебимую стену воли Минцзюэ. А-Сянь был близок — так близок, что Минцзюэ это чувствовал. Минцзюэ втягивал его частички в себя, как воду через сито, металл касался каждой его части, вплоть до мельчайших частичек, и а-Сянь потерял всякую связность мыслей, разваливаясь под ним. Минцзюэ нежно продолжал, выпивая его до дна, крича себе остановиться, поглощая А-Сяня так же, как когда-то сам А-Сянь хотел поглотить Минцзюэ, но он был осторожен, очень осторожен; даже когда он связал их вместе, в экстазе соединения, он держал А-Сяня в своих сетях, как самую драгоценную вещь в мире. Пусть он будет ошеломлен, пусть закричит на частоте, не слышанной со времен сотворения мира, пусть увидит, как много он может почувствовать, если его заставить это почувствовать!              Время перестало иметь значение, как это бывает, когда боги находятся между формами. Теперь Минцзюэ баюкал чистую идею, а не грубую материю. Он вывернул их обоих наизнанку и заново выковал в своем собственном огне.              Когда, наконец, он больше не мог гарантировать, что сможет сохранить сознание а-Сяня, если продолжит, он вернул их обоих в твердую форму. Таким образом, а-Сянь снова предстал человеком, закутанным в ткань из серебра и золота так туго, что не мог пошевелиться. Минцзюэ держал его, пока его переделанное тело содрогалось от толчков, ласкал его и вытирал слезы, которые лились из него в бессознательной, физической реакции.              — Разве это не хорошо? — пробормотал Минцзюэ, прижимаясь к нему, покрывая нежными поцелуями его кожу. — Я знаю, что это было приятно. Ты никогда не достигнешь этого сам, не можешь, не можешь сказать, что послушание теперь ни к чему.              А-Сянь был слишком не в себе, чтобы продолжать что-либо делать, кроме как кричать от облегчения, пока, наконец, его разум не пришел в себя настолько, что его тело смогло просто отключиться, что он и сделал. Минцзюэ распустил сеть и, развернув свою сеть, свернулся вокруг А-Сяня. Утром они могли бы попробовать это снова.              Очнись!..                            Утром его кровать была пуста. Утром он узнал, что старый император умер ночью, а А-Сянь поднял знамя и бросил вызов претенденту на трон.                     — Зачем тебе вообще это нужно? — спросила Минцзюэ, когда они встретились в следующий раз. Это случилось на пыльной дороге; ей пришлось разыскивать А-Сяня, который оказался совсем не там, где Минцзюэ предполагала. — Тебе это надоест через неделю.              — Тогда я изменю все так, чтобы мне не наскучило, — усмехнулся а-Сянь. Его глаза были холодными, как талый снег. — Даже скучающий император был бы лучше, чем тот, кто слишком глуп, чтобы скучать!              В глубине души Минцзюэ не могла сказать, что эта характеристика нового императора ошибочна. Но говорить об этом было не в её компетенции.              — Откажись от своих притязаний и уймись, — приказала она.              — Почему я должен это сделать?              «Потому что это благородный поступок», — подумала Минцзюэ. Потому что ты должен подчиниться. Потому что это покорно, сыновне и мудро. Империя не может управляться по прихоти бога воды, который устраивает наводнения просто так, не заботясь о своем народе, и всё ещё не убеждён в достоинствах упорядоченности. Потому что если бы ты действительно взялся за дело, то возненавидел бы его, а ты никогда не делаешь того, что не доставляет тебе удовольствия.              — Потому что у тебя нет никакого права предъявлять претензии. Ты бросаешь вызов своему императору.              — Нет, если я выиграю.              — Но ты не победишь, — сказала Минцзюэ с болью в сердце. — Мне было поручено остановить тебя.              Глаза А-Сяня вспыхнули.       — Только попробуй. Я не позволю тебе снова победить. Я никогда больше не позволю тебе победить.              Они сразились. Минцзюэ победила.              Её победа была предсказуема. А-Сянь обладал силой приливов и неумолимостью водопада, но у него никогда не было дисциплины, чтобы сохранять форму, несмотря на дискомфорт, ожидая удобного момента, чтобы нанести удар и довести его до конца…              Хватит, хватит, хватит, — пыталась думать Минцзюэ, всаживая огненный кулак в грудь А-Сяня, но мысли ее были прямо противоположны мольбам А-Сяня: пожалуйста, остановись.              Когда он был повержен в пыль, а земля перестала содрогаться от силы удара, он остановился. Они разошлись в разные стороны, и Минцзюэ лишь случайно оглянулась через плечо, чтобы увидеть ярость А-Сяня, как он бездумно обращает её на ближайшую неодушевленную цель: отпрянув назад, он ударил головой гору, отчего та содрогнулась.              Но эта гора… ЭТА гора…              —̷ ̷А̷-̷С̷я̷н̷ь̷.̷.̷.̷ — закричала она, но было слишком поздно.                            Огонь. Огонь. Огонь. Минцзюэ кричала.                            Вспышка.              Небеса раскололись, небо медленно падало. Вспышка. Вода хлынула вниз, затопив землю; лава поднялась вверх, и, встретившись, они создали великий туман, заполнивший все пространство между ними, вверху и внизу. Вспышка. Срединный мир кипел и умирал; срединный мир был мертв и сожжен. Вспышка. Небеса падали, их куски отламывались и падали на разрушенные пустоши внизу. Вспышка. Империи бессмертных рушились.              Все реки прокладывали себе новое русло, и в каждой из них она видела его лицо.              Вспышка. Демоны осаждали пограничный город, только что низвергнутый на землю; Минцзюэ был там, отбивался от них, пытаясь сдержать прилив собственной ярости, все еще подгоняемый горой. Вспышка. Ещё один король на западе поднял свой стяг, пытаясь отвоевать все, что сможет удержать. Вспышка. Ещё один бог урожая умер, увядая под потемневшим небом. Огонь Минцзюэ не смог вернуть его плоти цвет. Вспышка.              — Нынешний император не годится для того, чтобы вести нас в эти трудные времена, — серьёзно заметил один из министров, и никто из присутствующих не стал возражать ему. Но ни у кого не нашлось предложений, кто мог бы возглавить страну.              Вспышка.              — …вторгаются с юга. Они уже пересекли Янцзы, — мрачно сказал военный министр. — Если они достигнут Желтой реки, королевство будет потеряно…              Вспышка.                                          Битва была сущим кошмаром. Боги и демоны сражались вперемешку, воюя друг с другом. Минцзюэ потерял счет фракциям в игре, когда третья мелкая императрица подняла свое знамя в этой битве. Он метался по полю, превращая своих врагов в кричащие, корчащиеся факелы, пока что-то не подставило ему подножку. Он упал, растянувшись на земле, и понял, что споткнулся об одну из многочисленных траншей, вырытых сияющим мечом. Ошибка новичка, которую он не должен был совершать, но очень устал.              По траншее ручьём текла кровь — демоническая, смертная и божественная. Минцзюэ, затаив дыхание, наблюдал за ней. Подобно реке, питаемой талым снегом, она вздулась, кровь потемнела, как океан в безлунную ночь, и вышла из берегов…              Ох.              — ̷Н̷е̷-̷г̷э̷г̷э̷, я знал, что снова увижу тебя здесь.              Минцзюэ с трудом поднялся на ноги.              — ̷А̷-̷С̷я̷н̷ь̷.̷.̷.̷. Не делай этого.              — И я снова спрашиваю: почему?              — Ты снова проиграешь.              — О, да? Император уже объявлен недееспособным, разве ты не слышал? — Она рассмеялась, высоко и издевательски, и все кровавые потоки на поле боя захохотали вместе с ней. — С того момента, как ты победил меня, силы изменились. Теперь императорская власть ничего не значит.       Она высоко подняла меч из сверкающей чешуи и бросилась в атаку.              Минцзюэ устоял на ногах, и меч вонзился в него по самую рукоять.              На ее лице отразился шок.              — Почему?              — Ты зашла слишком далеко, — сказал он болезненным шепотом, протянул руку и заключил её в свои объятия. — Ты всегда заходишь слишком далеко.              Но недостаточно далеко.              Он горел.              Небо и земля горели и продолжают гореть, память об огне сохранилась в каждой крупинке пепла, витавшей в воздухе. Это воспоминание сейчас подпитывало его пламя. Он обвился вокруг нее, когда она закричала, когда она призвала все реки и озера, в которых когда-либо плавала, и призвала божественный океан, который всё ещё изливался в мир смертных. Но она была неряшливой — она так и не научилась дисциплине — она действовала только для того, чтобы доставить удовольствие себе. Он разжигал огонь своей дисциплины все сильнее и сильнее, а теперь раскрыл его в полной мере, и он не подвел его. Вода с шипением превратилась в пар и исчезла, а ее крик угасал, пока она умирала.              Когда она ушла, он потянулся за мечом и использовал его, чтобы еще больше разрезать свое собственное божественное тело, и он потянулся внутрь себя, вырвал сущность огня и позволил ей рассеяться в дыму.              Он не знал, сколько времени простоял на коленях, глядя на остатки ее вод вокруг себя. Он думал…                                          — …Это убьёт его, — пробормотал А-Сянь. Настоящий а-Сянь — это был он? Если это была галлюцинация, то она была гораздо точнее, чем его образ, перенесенный на мягкую плоть бога воды. Он был худощавым и угловатым, кожа обтягивала скелет, изодранные одежды развевались на неощутимом ветру. Чэньцин была в его руках. Минцзюэ огляделся — он понял, что может оглядеться. Он больше не был обязан играть заранее определенную роль. Вместо того чтобы быть единым целым с битвой, они оба стояли в стороне, отстраненные от неё: смотрели, как тела громоздятся все выше, мертвые на мертвых, живые боги и демоны сражаются поверх их трупов.              — А-Сянь, — сказал Минцзюэ, и на этот раз имя слетело с его губ: в этих слогах были и мольба, и благословение.              Вэй Усянь, казалось, не слышал его.       — Он был убеждён в этом до тех пор, пока всё не закончилось. Несмотря на то, что его бросили вместе с мертвецами, причислили к трупам, он всё ещё был жив и собирался продолжать жить. Долг требовал, чтобы он продолжал жить. Интересно, не поэтому ли…              — Что «почему»? — спросил Минцзюэ, более полно появляясь в поле его зрения. А-Сянь, Вэй Усянь… О, гуй, то что сделал Минцзюэ, это было…              Вэй Усянь ошеломленно уставился на него.       — Минцзюэ-гэгэ? Что ты здесь делаешь? Свет и тени странно играли на его лице: небо быстро менялось, день сменялся ночью, солнце пересекало горизонт в мгновение ока.              Минцзюэ сглотнул. Видел ли Вэй Усянь то же самое, что и он? Почувствовал всё это? Был ли он на другой стороне, как представляла его Минцзюэ, или его точно так же увлекла точка зрения божества? Неужели Минцзюэ сотворил с ним все это?              — Минцзюэ-гэгэ?              — …Ты заблудился.              — Ах, правда? Я бы так это не назвал. Но у нашего друга много воспоминаний, — печально сказал Вэй Усянь. Его взгляд зацепился за что-то позади Минцзюэ.              Минцзюэ протянул руку, схватил его за предплечье, а затем отпустил, как будто обжегся, что заставило Вэй Усяня странно посмотреть на него. — А-Сянь. Нам нужно выбираться отсюда.              — Но мы почти подошли к самой важной части, — сказал Вэй Усянь. В его голосе звучало разочарование. — Я мельком увидел это раньше, но… посмотри…              Минцзюэ посмотрел. В какой-то момент дни бесконечной битвы закончились. Поле боя теперь было владением мертвых. Но из кучи трупов выполз тот, кто не был трупом. Минцзюэ, честно говоря, не мог понять, как какое-либо существо, божественное или иное, могло пережить это; но, очевидно, ему это удалось. Наблюдая за ним, он испытывал необычное двоение в глазах…              Он видел собственную израненную плоть, когда вырывался на свободу, унося с собой последние капли её воды, единственный долг, о котором он еще мог найти в себе силы заботиться. В самом конце он потерпел неудачу. Он был не менее эгоистичен, чем она. Он не сделал бы ничего, что не доставляло бы ему удовольствия. И разве это было неправильно? Разве он не должен был взять её обязанности, раз именно он убил её?              Она умерла, сохранив свои убеждения нетронутыми. Он не мог сказать того же самого.              Когда имперские солдаты поймали его на дороге, он рассмеялся и плюнул им в лицо. Они потащили его к новой императрице, которая собрала кабинет министров.              — Смотрите, это та, кто расколола гору! — кричали они, указывая на плащ из воды, обернутый вокруг её плеч. Она снова рассмеялась. Все остальные министры погибли в битве. Не осталось никого, кто знал бы её в лицо, а даже если бы и был, они, вероятно, всё равно не узнали бы её. — Она должна быть принесена в жертву, чтобы исправить это!              Но новая императрица была мудра, мудрее своих предшественниц в далеком прошлом. Она позволила ей приблизиться к трону и сказала: «Мне нужны пять божеств, чтобы починить гору и обеспечить её сохранность. Ты выполнишь свой долг в этом деле?»              Минцзюэ ответила: «Я буду делать только то, что угодно мне».              Услышав это, императрица подняла руку и обратила Минцзюэ в камень, и Минцзюэ отшатнулся, исчезнув из видения, снова став сторонним наблюдателем. Он с трудом взял себя в руки.              — Смотри, — сказал Вэй Усянь, благоговейный трепет наполнил его голос, и Минцзюэ, вопреки здравому смыслу, посмотрел. Они стояли в небе — на его краю, в изломанной трещине. Внизу виднелась дымящаяся гора, к которой клонились рваные края небес, лишенные опоры. В облаках двигались фигуры: гиганты, сотканные из мысли и чувств, радуги отраженного света, их края ломались, и на них было больно смотреть. Чем дольше он смотрел, тем сильнее чувствовал, что раскалывается, и отвернулся.              — Массивы, — лихорадочно сказал Вэй Усянь. Он выглядел взволнованным. Он выглядел… надломленным… он выглядел так, словно превращался в облако и тень, как будто растворялся на глазах Минцзюэ. Всё это место было лихорадочным сном.              — Мы должны идти, — сказал Минцзюэ, стиснув зубы и схватив его, на этот раз удерживая, когда он пытался оттащить его в сторону. Вэй Усянь сопротивлялся, его ноги превратились в молнии, привязанные к облакам, на которых они стояли. Минцзюэ закрыл глаза и проигнорировал это, точно так же, как он проигнорировал тошноту. Вместо этого он схватил Вэй Усяня двумя руками, убеждая себя, что чувствует ткань одежды Вэй Усяня под своей кожей, что он все еще держится. — А-Сянь! Нам нужно идти!              Вэй Усянь был облаком под его руками, водяным паром, самим ветром, его голос дрожал от благоговейного возбуждения: Смотри, смотри, я вижу это…              — А-Сянь! — закричал Минцзюэ и дернул — не вперед или назад, влево, вправо, вверх или вниз, а прочь.              «Проснись», — сказал он себе и потянулся назад, к тому, кого не было с ним, к своему старейшему союзнику и ближайшему товарищу. Он не мог ее слышать, а это означало, что здесь её не было. Но она была частью его, и даже если бы он стал слеп и глух к самому себе, их нельзя было бы разлучить. Она была там. Он потянулся, зная, что, когда он это сделает, она потянется в ответ…              Пока её крик не зазвенел у него в ушах, возвращая его к жизни.