дженга

Чонгук творит глупости. Не глупости из разряда «напиться и разгромить комнату» или даже «напиться и набить тату на всю спину». Нет: из разряда «напиться, сесть за руль, а потом похитить дочь Ким Джинмо». Надо сказать, не самое умное его решение — он никогда в жизни так сильно не напивался, никогда не садился пьяным за руль, а тем более — никого не похищал. Сделать это оказывается на удивление просто. Такая вот сцена: Ким Чэвон, девятнадцать лет, старшая дочь Ким Джинмо. Учится на первом курсе факультета архитектуры, готовится обручиться, на данный момент — мирно сидит на заднем сиденье старой Сентры, положив связанные в запястья руки на колени, и спокойно смотрит в окно, рассматривая пролетающие мимо машины. За всю поездку она сказала всего две вещи: презрительное «ты что, пьян?» и «выключи дальний свет, пока тебя не остановили». Она не пыталась сопротивляться, кричать, вырываться, перехватить руль и подобное, а когда на светофоре они остановились рядом с полицейской машиной, просто смерила ее безразличным взглядом. Это к лучшему: Чонгук не знает, что делал бы, если бы она просила ее отпустить. Наверное, отпустил бы. Довез бы до дома с извинениями. Чонгук, если честно, не знает всех премудростей похищения — куда ее теперь везти, что делать и как запугивать. Он бы с удовольствием спросил своего отца или Юнги на крайний случай, но нельзя: он сбежал, а они его наверняка ищут. Он понятия не имеет, где отец обычно держит пленников (ангары? хранилища? склады?), поэтому едет в их летний дом за границей города. Там должен быть подвал, должно сгодиться… — Давай разберемся с этим быстро, — говорит вдруг Чэвон, когда они въезжают на проселочную дорогу, ведущую к коттеджу. — Сколько ты за меня хочешь? Я сама позвоню отцу, может, даже в трубку поплачу. Чонгук хмурится. — Ты думаешь, я попрошу за тебя выкуп? — Господи, следи за дорогой, ты чуть в дерево не въехал… А что ты хочешь? Чонгук выкручивает руль, чуть не врезаясь в еще одно дерево. А чего он хочет? — Я хочу отомстить твоему отцу. Чэвон только вздыхает. Подвал коттеджа оказывается совсем не таким, каким Чонгук его помнил — куда-то делись голые бетонные стены и лохмотья пыли. Теперь на полу теплый пушистый ковролин, стены обиты деревом, появился стол для бильярда, несколько комфортабельных диванов и мини-бар. Ну ладно. Так даже лучше. Он заводит Чэвон внутрь, щелкает замком и направляется прямиком к мини-бару, пока она так и остается стоять на лестнице, недоверчиво оглядываясь. — Погоди-ка, — говорит она. — Неподходящая локация для мести. Зачем я тебе нужна? Ты что, хочешь на мне жениться? Я не пойду за тебя. Терпеть не могу тех, кто садится за руль в хлам пьяными. Чонгук откупоривает миниатюрную бутылочку водки и осушает ее в несколько крупных глотков. — Твой отец, — говорит он, садясь на стол для бильярда, и делает пару глотков вишневого сока, чтобы заглушить пожар во рту. — Сделал кое-что очень плохое. Я должен сделать что-то очень плохое в ответ. Ты это… садись, что ли. Чэвон, поколебавшись, спускается по лестнице, присаживается на один из диванов и замолкает. Что «плохое» он может с ней сделать? Как бы Чонгук не старался, он не может найти в себе достаточно ненависти, чтобы укусить ее и обречь на верную смерть. Для этого нужно хладнокровие и безжалостность, а Чонгук такими чертами никогда не отличался. Он измеряет шагами комнату, снова залезает в мини-бар; правда, голова кружится настолько, что он решает проявить благоразумие и вместо этого берет еще бутылку сока. На одной из стен, посреди каких-то знаменитых репродукций, висит фотография, совершенно выбивающаяся из окружения. На ней трое: отец, Чонгук и Тэхён за барбекю на заднем дворе этого самого коттеджа. Чонгук не помнит точно, когда она была сделана: у отца тут меньше седины на висках, а Чонгук в той фазе, когда хотел поскорее уйти в армию и стригся почти под ноль. Лет, может, пять или шесть назад… Чонгук чувствует, как уголки губ несчастно ползут вниз, пока рассматривает Тэхёна. Должно быть, тут он живет с ними совсем недавно: взгляд темных глаз серьезный, настороженный, словно он в любой момент ожидает подвоха. Еще подросток, но уже до удивления красивый, скоро плечи раздадутся вширь, линия челюсти окрепнет, исчезнут детские щечки… Правда, холодный изучающий взгляд никуда не денется, но помимо него появится еще один, ласковый и мягкий, предназначенный только для Чонгука… Чонгук отворачивается, глубоко вздыхает. Господи, он понятия не имеет, что ему делать. — Так ты грустный тип пьяного, — внезапно подает голос Чэвон. — Чего? — Ну, знаешь. Люди ведут себя по-разному, когда выпьют. Кто-то философствует. Кто-то уходит в отрыв. Кто-то слишком много болтает. А ты грустишь. Чонгук фыркает. — Я не грущу, потому что выпил. Я выпил, потому что грущу. — Настолько грустишь, что решил меня похитить? — Твой отец, — цедит Чонгук и тычет в сторону рамки на стене, — убил близкого мне человека. Теперь ты понимаешь, почему я тебя похитил? Глаза Чэвон задерживаются на фотографии, которую она со своего места все равно не смогла бы разглядеть. — Мне жаль, — говорит она тихо. — Но если ты решил мстить типа «око за око», то я сразу скажу, что это провальная стратегия. Не трать зря свое время. — Почему? — Потому что мой отец — дикий эгоист. Ему плевать. Он скорее расстроится из-за того, что помолвка сорвалась, и плакал его грандиозный план продвинуться выше в иерархии… Чонгук сомневается. Делает глоток сока. Голова начинает кружиться еще сильнее, поэтому он садится прямо на пол. — Ты так говоришь, чтобы я тебя отпустил. — О? Нет-нет. Помолвка этим вечером, а я как-то не горю желанием на ней присутствовать. Мне тут пока больше нравится. Чонгук вздыхает и откидывается на пол, расплескав чуть-чуть вишневого сока на идеально чистый ковер. — Как-то это неправильно, — бормочет он. — Как будто в средневековье. Заключать браки ради статуса и подобная херня. — Такова реальность. Стоит тебе родиться девочкой в подобной семье, и — бум! — тебя уже ищут, кому сосватать. Ты, кстати, у отца был первой кандидатурой. Чонгук хмурится. Насколько он помнил, они с Чэвон никогда не виделись. — Я? Ты знаешь, кто я такой? — Ну… да? Желтые глаза, значит, чистокровный. Если чистокровный, то важная шишка. Из желтоглазых важных шишек я знаю только Чон Санхёка, а ты, скорее всего, его сын, Чонгук. Если честно, то лучше бы я пошла замуж за тебя. Ты уж посимпатичнее того хмыря, что мне подыскали… Я даже закрою глаза на то, что ты сел за руль пьяным в хлам и похитил меня. — Нельзя идти замуж за тех, кто тебя похищает. — И то верно. — Я просто… не знаю. Может, это прозвучит наивно, но я хотела бы выйти замуж по любви. Ну, притвориться, что мой отец — не преступник, а я не его инструмент в погоне за властью. — Это не наивно, — бормочет Чонгук. — Это базовая человеческая потребность — провести жизнь с тем, кого любишь. Он думал об этом. Это были мечты из разряда несбыточных, такие, которые строишь себе перед сном в постели, такие, которые начинаются с «если бы». Если бы они были обычными людьми, а не сыном и подчиненным оружейного барона. Если бы в их обществе гомосексуальность не считалась чем-то ненормальным. Если бы Тэхён отвечал на его чувства взаимностью, нет, если бы Тэхён вообще знал про его чувства. Чонгук прикрывает глаза. Если бы можно было вернуться назад во времени, хотя бы на один день… — А у тебя есть кто-то особенный? Кто-то, с кем бы ты хотел провести жизнь? — Был, — шепчет Чонгук. Был. — О… о боже. Боже, Чонгук, мне так жаль… Это сделал мой отец?.. — Да. — Но за что? — Я не знаю. Не уточнял. Что-то из-за денег. — Из-за денег… Из-за денег. Из-за чертовой поставки, которую отец не оплатил. Из-за задетой гордости. Из-за этого Чонгук потерял свое обозримое будущее и абсолютно все желание к жизни. — Расскажи о нем. Чонгук слабо усмехается. — Зачем тебе это? — Мне? Незачем. Но мне кажется, тебе нужно об этом поговорить. Нужно? Чонгук уверен только в том, что наверняка не выдержит и разрыдается прямо перед своей предполагаемой пленницей. Тем не менее он начинает рассказывать, и все эти невысказанные слова, которые годами копились у него на уме, выходят одним беспорядочным потоком, как будто прорвав плотину. Семьи Ким и Чон были давними, очень давними партнерами — по бизнесу легальному и нелегальному. Чонгук помнит, как на всяких приемах и ужинах их с Тэхёном оставляли вместе — мальчишки же, пусть играются. Тэхёну не нравилось с ним играться. Может, он был для него слишком мелким (в детстве разница в два года ощущается как бесконечность), может, Тэхён вообще просто не любил игры. Чонгук тогда думал: ну и зануда. А потом… потом родителей Тэхёна убили, и так как ему было всего шестнадцать, отец Чонгук взял его под свое крылышко до совершеннолетия. Тэхён был нелюдимым. На глаза почти не попадался. А если и попадался (отец по мере возможностей старался помочь ему справиться с травмой, без конца вытаскивая его на праздники, семейные поездки и на приемы к психологу), то выглядел так, словно в любой момент готов был сбежать и забиться обратно в свою комнату. Отцу Чонгука он не доверял. Чонгуку — тем более. Все кардинально поменялось после того, как одним из вечеров Чонгук застукал его в огромной отцовской библиотеке, свернувшегося в комочек в большом кресле и плачущего. Чонгук обнял его, позволил выплакаться, и что-то между ними изменилось навсегда. Тэхён все еще не до конца доверял отцу Чонгука, но самому Чонгуку — безусловно. Они не были друзьями, не были назваными братьями, не были чужими друг другу людьми, по воле случая запертыми в одном доме — это было что-то совершенно другое. Это были ночи в одной постели, потому что кому-то не спалось. Это были взгляды через стол на званых ужинах, говорящие больше, чем могли бы сказать слова. Это были теплые вечера в саду поместья, когда они обсуждали свои (по большей части) несбыточные планы на будущее. И никогда, никогда это не были признания о чувствах, которые были чуть более нежными, чем братские или дружеские. — А еще… — бормочет Чонгук заплетающимся языком. — Еще он до безумия красивый. Типа — есть существа, которые красивые в сверхъестественном смысле, настолько, что смотреть неприятно. Но понимаешь… он красивый по-земному. Это не имеет никакого отношения к тому, кем он является. Чэвон, которая к этому моменту уже успела срезать кабельную стяжку найденным ножом для сыра (Чонгук не протестовал), взять из мини-бара бутылку лимонада (Чонгук не протестовал) и сесть рядом с ним на ковер (Чонгук не протестовал), вздыхает. — Ты настолько беспросветно влюблен, но ничего ему не сказал. Почему? — Потому что боялся. — Что он тебя отвергнет? — Частично. В основном, того, что я… ну, знаешь. Я ни с кем не был так близок. Я боялся, что просто неправильно интерпретировал свои чувства. — Если тебе нужен взгляд со стороны, то ты совершенно точно интерпретировал их правильно. — Ага. И теперь уже поздно. Чэвон сочувственно поджимает губы. Чонгук трет глаза — совершенно сухие, потому что слезы так и не пришли. — Слушай, но ты ведь даже не знаешь, что с ним случилось. Может, он даже не… — Не надо. Не давай мне ложных надежд. — Ты не знаешь наверняка. — Хватает и того, что твой отец до него добрался. К Тэхёну сложно подобраться, значит, что-то точно случилось. — Ты не знаешь наверняка, — повторяет Чэвон упрямо. — Но мы можем это выяснить. Чонгук издает невеселый смешок. — Как? Спросишь у папочки, куда он дел тело? — Ты что, никогда не слышал о провидцах?