Welcome to Россия!

Стук пластика об пол, резко прогремевший, не менее резко затих под Сашину тихую брань. Стук и заставил проснуться меня утром третьего дня моего прибывания в России. И проморгавшись, взглянула в глаза виновнику моего пробуждения. Виновнице, если быть чуть точнее. Саша криво улыбнулась. – Как спалось? – поинтересовалась она, пока поднимала баночку гуаши, которая выпала у неё из рук, видимо. – До этого момента – неплохо, – села я на кровать и стала с ничего качать ногами. – Чёрта качаешь, – показала на ноги Саша свободной от банки рукой. – Что? – Это из пословицы, – Саша обернулась к окну, у которого стояла, – Черт хочет, чтобы ты качала ногой, ему для потехи, а ты, получается подчиняешься. – Это полезно для коленного сустава, – парировала я. – Это ты так своих бесов оправдываешь, – усмехнулась она. У окна Саша терлась неспроста. Она рисовала на окне, о чем, впрочем, говорит мой сегодняшний будильник – банка гуаши. Здесь нормальные заводят? На подоконнике лежала коробка красок, стакан-непроливайка с пятнистой от засохшей гуаши крышкой и воткнутыми туда, как благовония, кисточками. Коробкой прижат лист-палитра с мазками гуаши. На окне початый рисунок – морда, наверное, лисицы в шапке. Саша уже начала туловище, но её прервал выпавшая из рук баночка. – Нарисуй хвост, – обратилась она ко мне, протягивая кисточку, когда закончила туловище и остался непосредственно сам хвост. Я с важным видом взяла у неё кисточку, посмотрела на рисунок, посмотрела на Сашу, вроде бы она должна здраво оценивать вероятность того, что её старания могут быть смазаны рукавом моей пижамы. Я была аккуратна, с осторожностью и плавно вела линии, поглядывала на рукав. Пришлось присесть, наклонять голову туда-сюда, чтобы посмотреть под разными ракурсами, отойти, подойти обратно, поправить, подрисовать. Вскоре я бы стала оценивать рисунок с пола, но до этого не дошло, я вернула кисточку в стакан с водой. Хвост вышел больше, чем планировалось, Саша сказала, что не страшно. Зашла бабушка Тоня, подняла брови, когда увидела нас за пределами кроватей. – Хорошенькая белка, – оценила она, встав между мной и Сашей. – Баб Тонь, это лиса, – поправила её Сашка. И всё же хвост большеват. – Ну точно же, – присмотрелась она, – Сегодня готовим и убираемся, Новый год как-никак. Ах да, точно. Завтра тридцать первое декабря, день, когда люди накрывают стол, чтобы встретить за ним ещё один год, чокнуться бокалами и наивно пожелать, чтобы в пришедшем году всё изменилось. Изменилось к лучшему, но кто там уточняет?А сегодня тридцатое декабря, сегодня люди готовятся. – Когда есть? – поинтересовалась Саша. – Когда приготовишь. Мы и пошли. На кухне бабушка раздала нам фартуки, как она сказала, на всякий пожарный, чтобы не замарались. Саша повозмущалась, что мой фартук чище и красивее, а в её свиней кололи при Людовике четырнадцатом. На её фартуке были блеклые пятна свёклы, но и всего-то. – Делаем оливье, – мне это не о чем не говорило, – Саша, режь колбасу, Анни, ты режь лук. Я резала лук медленно, проверила перед этим хорошо ли заточен нож, плакать сегодня мне не хотелось, пардон. Саша кромсала колбасу жесточайшим образом и плакать всё же захотелось. Из-под ножа у неё выходили ошмётки. – Саша, не порти мне продукты! – ругала её бабушка, когда заметила колбасное месиво. – Я не порчу, – отрицала она в ответ, закидывая в рот кусок только отрезанной колбасы. Бабушка резала огурцы. И я засмотрелась. Быстро, пару секунд и огурец идеально порезан. Искусным движением руки, она создавала идентичные кубики огурцов, легко скидывала их с доски в миску так, что не единый кусок не падал на стол. Когда Саша скидывала колбасу, в миску попало несколько кусочков. Когда скидывала я, к колбасе на стол прибавились мелкие куски лука. Бабушка заставила нас убирать. – Картошку на двоих поделите, – бабушка Тоня придвинула к нам кастрюлю с вареной картошкой. Пока мы с Сашей делили, бабушка почистила морковь и сказала нам, что ей нужно полежать, уточнила, справимся ли мы, конечно, справимся, плевое дело. В общем, мы с Сашей синхронно кивнули, бабушка кивнула нам в ответ и на кухне мы остались вдвоём. – Давай наперегонки? – ожидаемо услышать такое предложение от Саши, – Кто проиграет, рассказывает свой страшный секрет, который никто не знает. Только честно. Не припоминаю, чтобы у меня такой был, но разве это повод отказаться? Нет. Точно нет. – По рукам, – протянула я руку и Саша её пожала, договорились. У нас в семье за картошку отвечаю я. Это то, что я делаю без косяков. Родители просекли, что в этом от меня есть прок, в коем то веке и только возникает необходимость почистить картошку, как с кастрюлей бегут ко мне. Если бы были соревнования по чистке картошки, я бы была чемпионом, не сомневайтесь. Саша не на ту напала. Зря, в общем, она решила, что обыграет меня. А ведь рассчитывает, я вижу. – Раз... Два... Три. Сашка начала резко, кастрюля чуть не полетела вниз, когда она брала из неё первую картофелину. Я начала размеренно, никуда не спешила, но сильно нагоняла свою соперницу. Ещё бы. Она срезала пол картошки, но при том срезала по дюйму максимум. Когда я стала сильно её обгонять, она прибавила обороты, кожуру бабушка Тоня теперь будет находить по всём углам кухни. Только поздно, её усилия были напрасны. Могла ли я уступить ей победу? Да, пожалуй, могла. Но пускай выкручивается теперь, нечего недооценивать Анни Ботрайт, профессиональную чистильщицу картошки. – Мисс картофельная-душа, пощадите, – плакалась Саша, пока уныло дочищала последнюю картофелину. Я счищала с ножа кожуру. – Нет, – покачала головой. Саша захныкала, но стала вмиг серьёзной, когда стала рассказывать – выполнять наказание. – Я стихи писала в детстве, – сказала она, кидая нож в кастрюлю, – Одному человеку. Этот человек их видел, но не знает, что они мои. Что я их писала. Никто не знает. Никто не знал до тебя. Я в детстве любила выдумывать строчки, между собой их рифмуя, но никогда никому их не посвящала. Некому было. Я вспоминаю свои стишки с улыбкой, они не несли в себе какого-то смысла, были глупыми и несуразными, над ними можно посмеяться. Но Саша вспоминала о своих иначе. Она не улыбалась, говорила тише, чем обычно, ее звонкий голос мерк. Глаза опустила, а кисти рук нервно крутила. Что-то она не отпустила. Кого-то. Этого человека, очевидно. – В детстве у меня был ежедневник, в нём я расписывала каждый свой день, – стала рассказывать я, а Саша все-таки подняла на меня глаза, – Буквально, встала, поела, пошла в школу. Я там писала о том, как меня бесят одноклассники, как в столовой подскользнулась на валяющейся коробке сока, как по пути домой я споткнулась и лицом встретилась с асфальтом так, что чуть сместились зубы. Написано детским таким, ужасно глупым языком. Перечитываю и думаю, что это не я писала. Не могла я писать такой бред. Саша рассмеялась. – Подскользнулась на соке? – сквозь смех спросила она. – Вообще не смешно, – ответила я сурово, а саму распирал смех. Почищенная и порезанная картошка отправилась в миску, к тому моменту и бабушка на кухню вернулась. Саша высыпала из банки горох, оставалось заправить его огромной шапкой майонеза. Пробовать запретили чуть не под угрозой расстрела, потому что, цитата, "это на Новый год". Бабушка начала мариновать курицу, нам же поручила делать "Селёдку под шубой". Я обернулась на Сашу с немым вопросом. А потом подумала, при чем здесь шуба? Селёдка под свёклой. Ну если обобщить. С салатом покончили быстро только благодаря тому, что бабушка Тоня позаботившись о нас, почистила предварительно сельдь. Представляю, как бы выпотрошила её Саша. Уж лучше с косточками. – Идите убирайтесь, – выгоняла нас с кухни бабушка. С задачей мешаться под ногами, я думаю, мы справлялись на ура. Распределили так: я пылесошу, Саша потом моет полы. Но бьюсь об заклад, для Саши это выглядело иначе: Анни пылесосит, Анни моет полы. Жаль, что поспорить не с кем. После выполненной работы, я вытирая пот со лба, зашла за Сашей в комнату. – Не говори, что тебя парализовало. Отказали ноги, руки, мы прекрасно знаем, что на самом деле у тебя отказало. Саша съежилась на кровати, укрывшись. – И что же? – повернулась она. – Совесть, – заметила я, – Вставай. Саша сделала попытку надавить на жалость ещё больше, но я сходила за шваброй и стала ручкой тыкать ей в бок, пока она не подняла руки. – Ладно-ладно, иду я, – недовольно пробурчала Сашка. Пока Саша драила полы до блеска, я написала подругам. Написала, как я провожу время, спросила, как они. Обе в сети, обе не читают. Прошло минут десять, когда я взяла проверить телефон. Сообщения были не просмотрены. – Пора собираться, – заявила Саша, стукнув шваброй об пол. Я выключила телефон, закусила губу и нахмурилась. – К Свете, забыла? – А, забыла, но уже вспомнила. Собираемся мы с Сашей за минут десять. Она кидает на пол с ящика то, что попалось под руку, кидает и пару моих вещей, которые я попросила достать. Идём к остановке. Завели тему про цветы. – Какие любишь? – спросила меня Саша. – Мак, наверное, – пожала я плечами, – Я люблю полевые цветы. – Я люблю ромашки. Саша стала рассказывать о всех цветах этого мира, при том рассказ был о том, чем хуже этот цветок ромашки. Маки трогать не стала. Чтобы попасть к Свете мы пересаживались на другой автобус. Всё это время Саша ездила мне по ушам, говорила о любимом шоколаде, допытывалась, какой любимый у меня, а я отвечала "все", что её, по какой-то причине, не устраивало. Рядом со Светиным домом стояла клумба с лепниной. Вся в земле и сейчас совсем не цветущая. Гнетущая до весны. А там, быть может, красивая. Лифт современный. Играет ненавязчивая мелодия, оповещаются этажи. Самое интересное – в зеркале отражаешься. Саша трезвонила настойчиво в дверь, но никто не отвечал. Я спросила, на то ли время мы пришли, на что Саша ответила: "да". Я засомневалась. Но дверь открылась вскоре. – Задремала, извините, – улыбнулась Света, встречавшая нас в растянутых штанах, что были ей длинными, шлейфом тянулись к ней по полу и в футболке по колени. Света помогла повесить куртки в шкаф-купе, что заполнял собой всю стену в прихожей. И двинулись после этого втроём на кухню. – В комнате ремонт, будем здесь делать, – сказала Света, – Кто что будет? – Кофе, – сказала Саша. – Чай, чёрный, если есть. Света кивнула. На столе появились три кружки. – Пожелания есть? – Света взяла мои руки в свои. – Нет, делай по-своему. Я ей доверяла в этом плане. У самой ни ума, ни фантазии, не могу придумать что-то эдакое. Света может, а значит пусть творит так, как хочет. – Рассказывайте, что вчера делали? – она стала опиливать ногти на правой руке, придавая им форму. Саша, попивая из кружки, рассказала о том, как мы наряжали ёлку, как ходили в город. Жаловалась на меня из-за гирлянды, жаловалась на продавца селёдки и в красках рассказала о том, как воровала мандарины. – Не слипнется? Скажу этой женщине, как буду на рынке, чтобы убрала ящики, – я была готова идти вместе со Светой, на мне отчасти вина лежала, – Или сдам тебя. – Подруга, – фыркнула Саша, – Кстати, а сама то где была? Света посмотрела на неё, но сразу опустила голову обратно, допиливая мне мизинец. – С Кириллом гуляла, – ответила она. – Опять он? Гулять больше не с кем, не понимаю... – Саша, он мой парень, – напомнила Света. – А, ну да. Я думала вы расстались. Нет, не думала. Это скорее колкость. – Мы с восьмого класса вместе, с чего ты так решила? Почему он тебе не нравится? – Знаю я с какого вы класса вместе, – отхлебнула кофе Саша, – Тебе ответ развернутый или сжатый? – Развёрнутый. Чую, атмосфера накаляется. – Бабник, пуп земли, петух недоделанный, ходил за ручку с девочкой какой-то, когда вы поссорились и, нет, нет, это была не его сестра. Она младше и выглядит иначе, я знакома с его сестрой. Хорошая девочка. Но в семье не без урода, как говорится. Он когда-нибудь считался с твоим мнением? Когда-нибудь он с тобой вообще считался? Света красила мне ноготь в чёрный цвет и молчала. – Ты его не знаешь, – сухо ответила она потом. – Я знаю его лучше, чем ты, – Саша сверлила Свету взглядом, но та его не поднимала, – А всё потому что я его вижу, а ты закрываешь глаза. Для тебя идеал, для меня пустышка. Но кто прав, тот, кто видит или тот, кто убеждает себя в том, что видит? Тот, кто видит. И я понимала о чем говорит Саша, понимала, что она хочет сказать. Кто-то носит розовые очки и боится это признавать. Она это и сама знала, но отрицала зачем-то. – Что ты мне предлагаешь? – Света красила осторожно, но смазывала, потому что дрожали руки, – Расстаться, потому что ты так сказала? – Просто посмотри, Света. Ты же не слепая. Или зачем тебе вообще глаза? Почему тебе всё равно? – Потому что я его люблю. – Только ради этого? – наклонила голову Саша. – Тебе недостаточно? – Мне? А тебе самой достаточно? – Я когда-нибудь жаловалась? – Света отпустила мою руку, потому что красила уже не ноготь, а палец. – Вопросом на вопрос уже дважды, – Саша показала два пальца, – Света, этого недостаточно. То был не ответ, а оправдание. – Какая разница? Какая тебе разница? Саша молчала, но молчать не собиралась, я знала. Знала, потому что наткнулась на ответ. Почему то он был простым. Простым до смеха, если бы действительно было смешно. Я открыла и закрыла рот. Уставилась в одну точку. И лучше все было бы сложно. Или пусть так будет для Светы. – Хватит, – я посмотрела на Сашу, обращалась именно к ней. Это была просьба. Нет, это совсем не моё дело. Кто я, чтобы встревать в их личный конфликт? Кто я, чтобы просить молчать, когда кричать нужно? Нужно было. Раньше. Но не сейчас. Саша смотрела на меня. Теперь молчала и молчать собиралась. Эта ссора должна была оборваться сейчас, не иметь продолжение. Не было интересно во что это выльется. Вылилась бы ртуть и даже окна бы никто не открыл. И какой тогда интерес, когда знаешь? – Я выйду ненадолго, – сказала Саша и вышла. Света перекрасила мне ноготь, что у неё не вышло накрасить во время разговора с Сашей. Диалог она не заводила. Подавленность читалась на ней, она совсем погрустнела. Закончила первую руку в тишине, не сказала ни слова, дышала даже так беззвучно, что мне приходилось прислушиваться, дышит ли вообще. Света отложила руку и взяла другую. Взгляд её упал на кольцо. – Саша подарила? Первый вопрос за столько времени. Я уже стала считать, что оглохла. Нет, обошлось. – Саша, – кивнула я. – Мне моё не подошло. Бывает, что ж. Света заканчивала вторую руку, а в кухню хлопнула дверь. Вернулась Саша. И я подумала, что ртуть всё же вылилась и давно пора открыть окна, чтобы развеять тяжёлую атмосферу, вздохнуть наконец. – Завтра праздник, а вы головы повесили, – сказала я, – Давайте подумаем, что завтра делать будем. Девочки подняли на меня глаза, Саша улыбнулась, Света потом опустила обратно. – Правда ведь, – поддакнула Сашка, – Нужно решать. Во дворе погуляем? – Скука, – махнула Света, а я мысленно отплясывала, – Может в торговый центр? Саша, ты платье откладывала, помнишь? Саша ударила себе по лбу. – Точно! Да, погнали в торговый центр. А мне хоть бы куда, главное, чтобы разговор продолжался. Чтобы не молчал никто. Чтобы забылся конфликт прежде. – Было бы здорово, – только ответила я. – Потом как всегда? – спросила Свету Саша. – Да, поедем в центр. – Когда потом? – поморгала я. – Ночью. Идти куда-то ночью. Родители точно бы не пустили. – Бабушка разрешит? – я уставилась на Сашу. – Да, – пожала плечами она, – Давно отпускает. Обе руки были готовы. С восторгом в глазах я рассматривала каждый ноготок, восхищаясь Светиной работой. Маникюр был похож на Сашин, но в то же время так сильно от него отличался. Пару ногтей украшали стразы, несколько были изрисованы мелкими рисунками, работы, пожалуй, ювелирной. И один тот, что приходилось перекрашивать, был чёрным. – Отпад! Я тоже себе с такими рисунками хочу, – Саша через весь стол стала разглядывать мои ногти, взяв мои руки в свои. Руки у неё ледяные. – Я тебе только эти недавно сделала, – вздохнула Света, убирая наши кружки со стола в раковину. Я от всей души благодарила Свету, чуть ли ни руки ей целовала, пока Саша тащила меня к входной двери. – Пока, – махнула нам Света. – Спасибо ещё раз! – До завтра, – кинула Саша. И дверь закрылась. На улице тем временем стемнело. Чудно, а фонари здесь не горели. Устроили байкот назло всем. Или назло Саше. Почему-то фонари невзлюбили её. Она съежилась, стала какой-то совсем маленькой, незаметной. Укуталась в шарф, а руки засунула по карманам. Снег под ногами похрустывал, а она жмурилась. Откуда же у неё страх темноты? – Анни, можно под руку тебя взять? – сипло попросила Саша. – Можно за руку. Только взяла за руку её я. Идти стало легче и, наверное, чуточку теплее. Страхи преодолевать легче, когда ты не один. Когда кто-то тебя может из него вытянуть. Один ты в нем погрязнешь. – Знаешь кому я писала стихи? – вдруг спросила Саша. – Похоже, знаю. Теперь знаю. – Зачем остановила? Я бы ей сказала. Давно пора. – В том и дело, – я обернула на неё голову, – Давно пора. Но поздно. Проглоти, Саша, легче проглотить. – Если расскажу, быть может, закрою гештальт, – она тоже обернулась, – Мы должны поговорить. – Ты так уверена, что что-то измениться? Она будет знать, но от того не перестанешь знать ты. Такие одинаковые районы. Поворот и то же самое. Будто ходишь по кругу или лабиринту. Лабиринту из домов. Может быть мы уже заблудились. – Бессмыслица? – Да, пожалуй. – Зашибись... – шёпотом протянула Саша. Замолкла. Как она обычно умеет. В один миг просто замолчать. Шла и смотрела перед собой, пока вдруг не спросила: – Что мне делать, мисс сходи-за-смыслом? – Ты меня спрашиваешь? Саша покрутила головой, оглядываясь по сторонам. – Кроме вас, мисс, здесь никого нет или вы предполагаете, что я сама с собой тут лясы точу? – Я уже говорила, что тебе делать, – напомнила я, – Проглоти. Саша сглотнула, сморщилась. – Не, не работает. – Глупая или как? Где-то что-то взорвалось. Петарда, наверное, но не из дешёвых. Та, что перебудит пол района. Саша сильно сжала руку, я айкнула. – Извиняюсь, неожиданно, – виновато сказала она, – Я не шучу, Анни, это не работает. Тогда, наверное, я не знала ответа. Пинала снег и думала, а что ещё я могу сказать? Я могла махнуть, сказать, что время лечит. Возможно и так. Но сказать когда вылечит не могла и, наверное, не мог никто. Никто и гарантий не давал. На деле, нужно быть мазахистом, чтобы ждать, когда время решит-таки залечить. Но колечить, в общем, ему тоже не чужда. Зачем она спрашивала меня? Если в бескрайней очереди на приём к врачу, каждый будет вопрошать соседа, как ему свою болячку лечить, а сосед что-то знающий, что-то где-то слышащий, будет отвечать, что плевое дело излечить, пустяк да и только, то не начнут ли люди болеть бесконечно? Не случится ли так, что будут спрашивать про столбняк, а им насморк лечить будут? – Тогда я не знаю, – честно сказала я, – Не могу знать. – Знаешь, – шмыгнула Саша, – Всё ты знаешь. – Не знаю. – Знаешь. Я дёрнула Сашу за руку, требуя этим перестать спорить. – Знаешь, – только повторила она. Рывком отпустила Сашину руку и встала перед ней, останавливая. – Не знаю, – сердито заявила я, – Так, как у тебя со Светой, уж извини, но у меня никогда не было. Я без понятия, что делать. Саша вздохнула. – Я не про Свету. Поражают Сашины способности. Одна из них, как выяснилось – говорить об одном, спрашивать о другом. А там поди пойми, уже не волнует. Как мысли вслух. С темы на тему в голове, а вслух конечная мысль или встрявший в одной из тем вопрос. – Давай ускоримся, – попросила она, после того, как в ответ от меня получила недоумение и ни единого слова, – Бабушка по голове меня не погладит, если мы придем черт знает когда. Ускорились. Я уткнулась взглядом в асфальт, ничего не говорила. Правда что заблудилась, но не в лабиринте домов, он был жалко-пустяковым. – Возьми обратно, – Саша кивнула на руку. – Ещё чего тебе сделать? – но взяла. До дома уже никто ру́ки не отпускал. И славно, Сашина рука стала чуть теплее, чем у мертвеца. Дома нас накормили. От переедания который день у меня была тяжесть в животе, но, думаю, меня всё устраивало. Бабушке Тоне пришлось идти за очками, чтобы рассмотреть мои ногти. – Я видеть не вижу, а она рисует... Светик, конечно, талант. Не сомневаюсь. Перед сном мы с Сашей собрались на её кровати почитать комикс. Комикс новогодней тематики. Читали по ролям. Саша постоянно добавляла что-то от себя для забавы и становилось смешно. Как позже говорила бабушка, наш смех она слышала с кухни. Легли. Я смотрела в темноту и задалась вопросом. – Почему тебе сейчас не страшно? – Да кто тебе такое сказал? Натянула одеяло повыше. Да, сглупила.