***
Новоявленная победительница «Фабрики звезд-8» Яна Кошкина уезжает раньше всех, пока другие фабриканты разбирают подарки от фанатов в гримерке и дожидаются своего автобуса. Ее забирают на S-классе и вряд ли отвезут в ту же трехзвездочную гостиницу, где сегодня будут ночевать остальные. — А я же говорил, что мой сон был вещий, — твердит Арсений. — Яна ведь тогда снесла мне голову. Победила меня в буквальном смысле. Все сходится. — Ты же говорил, что это Чурикова была, — возражает Антон. — Да, но на ней был костюм Кошкиной из того номера с Кадышевой, Димон, помнишь? Это же подсознание, там все взаимозаменяемо и ассоциативно. Я думал, что это мне знак по поводу последней номинации, а все глобальнее оказалось. — Что-то ты не сильно расстроенным выглядишь для человека, занявшего обидное второе место, — скептически прищуривается Дима. — Если уж на то пошло, то я занял не то что второе, а только половину второго места, — пожимает плечами Арсений. — Даже на полноценную ступеньку пьедестала не набрал. Так что смысл мне горевать? — Ты тоже спокойно переносишь этот удар, — Дима переводит взгляд на Антона, который закидывает в рот какую-то конфету, задумчиво жует ее пару секунд, а затем, поморщившись, выплевывает прямо на пол. Арсений сверхъестественным чутьем успевает подставить мусорное ведро. — Не, когда объявляли второе место и Яна нас с Арсом назвала, я реально загнался. Я ведь рот был готов ставить, что мы выиграем. — Ну у тебя и самомнение, — хмыкает Сережа. — Да при чем тут самомнение? Я ж не считаю себя самым охуенным. Я просто верил в нашу победу. Ну и, да, на какую-то секунду прям расстроился. А потом смотрю на Арса — а он стоит и ржет. Ну меня и отпустило. Значит, все норм, думаю. — Ну это правда смешно было. Ладно, они провернули этот финт с номинацией, чтобы Яну дальше пропихнуть, нам всем следовало этого ожидать. Но делать из нее победительницу… На глазах у всего «Олимпийского»… Кого они этим обмануть хотели? Все ж белыми нитками шито. — Народ в зале реально прихуел, — кивает Дима. — Я даже немного испугался, что у меня перепонки лопнут от свиста. Хорошо, что люди на сцену не полезли вас защищать. — Да и орги напугались, было заметно. Свернули все слишком быстро, закончили сумбурно… — Не, ну им точно не стоило объявлять, что Яна получает в качестве приза квартиру. Особенно после того, как вам подарили хлебопечь. На этом моменте даже я заржал. — Хуясе, — возмущается Антон, — а мне вот вообще не смешно было. Хлебопечь! Че мне с ней делать прикажете? Уж лучше бы Анжелу подарили… Арс, ну вот, может, ты втайне всегда мечтал хлеба месить? Нет? И я тоже! — Ты зря так негодуешь. Будет хорошо, если нам хотя бы эту печку в итоге отдадут. О нее хотя бы греться можно. Я вот вообще не уверен, что мы хоть что-то со своего «серебра» поимеем. Зажмут и сделают вид, что все так и было. — Да вы, нахрен, издеваетесь?! — подает голос Сережа. — Мне за мое пятое место вручили подарочный сертификат на гастроскопию в медицинский центр! Я бы предпочел хлебопечку, пусть даже несуществующую! — Бля, Серег, прости, — виновато улыбается Арсений. — Ты-то как? Сильно расстроился? — Да ты с ума сошел? — удивляется Сережа. — Меня в финале вообще не должно было быть. Все вышло куда лучше, чем я мог себе представить. Какая разница, какое там место? Мы ж все видели, что это наебалово чистой воды. Я попал на фабрику, я смог заявить о себе на всю страну, я дошел до самого конца! Ну и чего тут переживать? Антон яростно кивает и отправляет в рот еще одну конфету, чтобы через пару секунд снова выплюнуть ее под разочарованное: «Да почему они все кислые-то, блядь…»***
Арсений не очень понимает, как это получилось. Они просто приехали в гостиницу, Антон и Арсений просто заселились в номер, Антон просто вышел из душа, Арсений просто хотел поговорить. Ни одно из этих действий не должно было привести к тому, что Арсений сейчас стоит на коленях перед кроватью, над ним возвышается тяжело дышащий Антон, а в щеку ему изнутри упирается член. Это безумный, безумный, безумный, безумный мир. Арсений сглатывает, переводя дух после мощного старта, и Антон машинально повторяет это движение, прижимая пальцы к той щеке, что сейчас не занята членом. Черт, Арсений ведь и правда хотел завести серьезный разговор, но Антон что-то так светло ему улыбнулся, и волосы у него были такие мокрые, и всю неделю у них не было возможности прикоснуться друг к другу… В общем, разговора не получилось. И Арсений, так сказать, сразу перешел к десерту, отказавшись от невкусного, но полезного супа. Десерт во рту, кстати, ощущается на удивление неплохо. Арсений не то чтобы фанат минетов, когда находится не в роли принимающей стороны, но Антон, видимо, существует, дабы разрушать все его принципы и устои. И рациональная часть (которая помнит, что это, во-первых, невкусно, во-вторых, может быть неприятно, в-третьих, требует концентрации и усердия) умирает в корчах под натиском какого-то тоненького писка в голове: «Ну это же Антооон». Арсений перекатывает языком член из-за одной щеки за другую, прямо под пальцы, и их обладатель отзывается на это шумным выдохом и облизыванием губ. Арсений немного жалеет, что так быстро свалился на колени, уделив недостаточно времени поцелуям. Но сегодня все идет не по плану, в этом уже была возможность убедиться, и не одна. С тех пор, как Арсений стащил с Антона трусы, усадил на кровать, раздвинул ему ноги и разместился между ними, тот не отрывает своего взгляда от темной макушки. Такое безраздельное внимание льстит. Арсений бы хотел ответить ему тем же, но в этом положении быстро затекает шея, поэтому он довольствуется тем, что раз в несколько секунд смотрит наверх из-под бровей, проверяя реакцию. Впрочем, и без визуального подтверждения реакция читается на раз-два. Антон охает, елозит по жесткой гостиничной простыне, еле сдерживаясь от того, чтобы податься вперед. Мышцы на изнанке бедра с тоненькими голубыми венками напрягаются ежесекундно. Пальцы на щеке дрожат, но благодарно поглаживают. Арсений возвращается к начатому, проталкивая ствол глубже в рот, а на обратном движении проходится по нему снизу языком, сжимает губы плотнее, когда они охватывают разбухший конец. По стопорящемуся дыханию Антона Арсений понимает, как тому нравится, когда скользкая головка тычется прямо в свод гортани. Ладонь Антона соскальзывает с щеки куда-то на шею и, кажется, уже не способна дарить ласку, а только ищет опору. Во рту происходит какое-то восстание слюны. Арсений не успевает ее сглатывать, она стекает по члену вниз, и он пользуется этим, подключая к процессу и руку. Это дает возможность расслабить рот и позволить себе немного вольностей, пока кулак совершает всю механическую работу. Арсений бодает носом и целует головку, обводит ее сначала кончиком языка, потом всей поверхностью, заостряя внимание на уздечке, и наслаждается тем, как Антон теперь гладит его уже обеими руками по голове, словно умоляя продолжать. Все это очень вдохновляет, и Арсений с игровым азартом вновь принимается раскачиваться головой над чужим пахом, сам понемногу начиная сходить с ума от невозможности дотронуться до себя. Впрочем, технически у него такая возможность есть — Антон ведь ничего не запрещал. Но Арсению почему-то такая многозадачность в этот момент кажется лишней. Если пианист левой рукой виртуозно исполнит третий концерт Рахманинова, но одновременно правой будет пытаться вытереть себе жопу, впечатление будет, мягко говоря, несколько смазано. Сейчас хочется, чтобы все это было исключительно про Антона и его удовольствие, а не дежурное получение разрядки обеими сторонами процесса. Бедра Антона ощутимо стискивают плечи, но он все равно не позволяет себе схватить Арсения за голову и начать трахать его рот в беспощадном ритме, хотя, казалось бы, на то были сделаны все намеки. Арсений уже собирается оторваться от своего занятия и напрямую сказать, что у Антона карт-бланш на все взаимодействия с его головой, когда тот вдруг сам, придерживая за подбородок, мягко отпихивает ее от себя. Размякшему от эмоций Арсению такое обращение кажется чуть ли не богохульством. На автомате он даже пытается сопротивляться, нелепо, как рыба, тянется ухватиться губами за ускользающую цель. Арсений вскидывает возмущенный взгляд наверх — Антон выглядит почти несчастным, когда член с мягким уютным звуком выскальзывает изо рта и теперь приветливо покачивается перед носом. Арсений не успевает спросить: «Ну зачем ты упираешься, дурачок, если сам так хочешь?» — как его подхватывают под мышки и вздергивают наверх. Он нетвердо стоит на затекших ногах и хватается для равновесия за плечи Антона. Это весьма кстати, потому что тот, не церемонясь, спускает с Арсения трусы, задевая резинкой член, и от этого короткого касания Арсений дергается всем телом. Руки Антона обвивают его за талию и деликатно, но достаточно уверенно тянут на себя. Арсений спотыкается голенями о край кровати и в следующее мгновение уже сидит у Антона на коленях. — Я вот так хочу, — шепчет тот (надо же, он все-таки это умеет) Арсению в губы, а затем касается их поцелуем. Арсений как-то неловко по-пингвиньи карабкается по бедрам Антона, чтобы прижаться к нему ближе, и наконец смыкает руки у того за шеей. Антон определенно был прав, вот так — лучше. И как бы Арсению ни нравилось целоваться с его членом, с губами все-таки привычнее и чувственнее. Особенно, когда ладонь Антона соскальзывает с талии вниз и прижимает их друг к другу. Подавившись воздухом, Арсений разевает рот, чем Антон нагло пользуется: беззастенчиво с силой проезжается языком по языку, дублируя скорость этого движения кулаком на их членах. У Антона — пока что более мокрый, и он старательно исправляет это недопущение, распределяя смесь слюны и смазки между ними. Его ладонь скользкая, широкая, горячая — идеальная — и такое же горячее дыхание отражается у Арсения на лице. — По кочкам, по кочкам, по маленьким ухабам, — вдруг начинает тихо напевать Антон, и Арсений замирает, таращится на него с редкой степенью охуевания на лице. Бывало такое, что человек в буквальном смысле сходил с ума во время секса? — …в ямку бух! — Антон резко раздвигает бедра, и Арсений падает меж ними задницей на простынь. — Ты еблан, — может лишь он выдохнуть в смеющееся лицо напротив. — Зато так удобнее, — и возвращает руку вниз. Это действительно так. Теперь они сидят лицом к лицу, на одном уровне, и удовольствие скользит по ним вместе с ладонью Антона равномерно. Арсений не выдерживает, накрывает его руку своей, втискивая пальцы в зазоры между чужими пальцами. Антон в этот момент с оттяжкой ведет наверх, и большой палец Арсения удачно ложится тому на головку, вырывая из горла Антона звонкий стон. Хочется растянуть его во времени, заслушаться навсегда, и Арсений прижимается поцелуем к мокрой шее, находит сонную артерию сначала губами, а потом кончиком языка, вдавливая его и с восторгом замечая ускоряющийся пульс. У Арсения такого раньше не было ни с кем. Ни с девушками, ни с парнями. Разве что с музыкой. Потому что Антона хочется разучивать, как нотную грамоту, сыграть, как сложный опус, слушать, как любимую песню. Он искренний, громкий, не изображает отзывчивость, и Арсений с благодарностью впитывает вибрации его тембра и наслаждается звуками. По тому, как судорожно сжимаются внизу пальцы, переплетенные с его собственными, он понимает, что Антону осталось совсем немного. Пропустить этот момент кажется непростительным, и Арсений свободной рукой обнимает чужой затылок, позволяя откинуть голову на сгиб собственного локтя, а сам жадно смотрит. По этому лицу можно изучать евклидову геометрию: волосы идеальными окружностями прилипают ко лбу, брови складываются трапецией, а приоткрытые во всхлипе губы — эллипсом. Антон в последний момент все-таки лишает Арсения возможности лицезреть его предоргазменное лицо и глушит стон у того на шее. Кулак затапливает горячим, пальцы Антона, дрогнув, выскальзывают из-под руки Арсения и безвольно шмякаются на простынь. Тело его грузно повисает в объятиях. Сжав зубы, Арсений продолжает в ускоренном темпе водить ладонью по уже одинокому члену, стремясь поскорее нагнать Антона. Спустя минуту тот открывает глаза, слабо улыбается, а потом роняет взгляд вниз и произносит совершенно неуместное в данной ситуации сконфуженное «оуу». Арсений не успевает сообразить, что происходит, как оказывается лежащим на спине, упираясь затылком в подушку. Антон нависает сверху, и кончики его челки щекотно касаются лба. Он вновь прижимается поцелуем, но на этот раз не порывистым и возбужденным, а сладко-тягучим и почти успокаивающим. — Ты — лучшее, — оторвавшись от губ, произносит Антон и не заморачивается над тем, чтобы уточнить сферу, в которой Арсений достиг такой оценки. Антон расплескивает короткие, почти невинные поцелуи по торсу Арсения, постепенно спускаясь вниз, и последнего вдруг озаряет, что похожую картину он видел в том чертовом сне. Но отточенная и приукрашенная его подсознанием версия не идет ни в какое сравнение с реальной. Этот Антон — не такой уверенный, умелый и техничный — обжигает сильнее и забирается под кожу. «Мальчик мой, — думает Арсений то, что боится произнести вслух, — самый светлый лучик, солнышко». Блядь. Антон провоцирует в нем выработку бесчисленного количества уменьшительно-ласкательных суффиксов, превращая в того самого стереотипного сладкого мальчика из бойз-бенда. Даже утренние умывания щебнем уже не спасут его маскулинность. Антон прижимается обнаженным телом совсем близко, сползая вниз по торсу, и Арсений задерживает дыхание каждый раз, когда стояка поочередно касаются подвздошная кость, живот, ключица. Он раздвигает ноги шире, чувствуя горячие выдохи на внутренней стороне бедер. Без церемоний Антон возвращает руку ему на член у основания, легко поглаживает большим пальцем и в последний раз нежно целует ногу. — Ты уж извини, если что не так, у меня опыта не оч много, — признается он, впрочем, без лишнего стеснения и смыкает губы вокруг члена. Кем бы ни был тот безымянный продюсер, благодаря непрошеной протекции которого Антона взяли на фабрику, Арсений сейчас понимает его логику и виды на Антонов рот. Он не геройствует, не пытается изображать порнозвезду и не опускается слишком низко, предоставляя большее поле для деятельности собственной ладони, но у него внутри горячо, нежно и трепетно, и он не прекращает оглаживать второй рукой все части Арсения, до которых может дотянуться. — Аа… ы… ааа… — совершенно несексуально булькает Арсений случайными гласными, но Антона это не останавливает. В голову приходит мысль, что он в постели такой же, как на сцене, — не обладающий невиданным мастерством, но простодушный, открытый и горящий. И почему-то это банальное сравнение вкупе с ласковым взглядом, который Антон бросает на него, не разжимая губ (а еще с движением пальцев, надавливающих под мошонкой), доводит Арсения, и он, закусив ребро ладони, кончает, едва Антон успевает выпустить его изо рта. — Ну, чем богаты, — выдыхает Антон прямо на опускающийся член, но потерявшийся в неге Арсений этого не слышит, конечно. Спустя пару минут он обнаруживает Антона лежащим на боку рядом. Тот поглаживает его бровь и безостановочно приговаривает: — Самый охуительный, самый талантливый, самый красивый… Если визуализировать чувство нежности, затопившее Арсения, то это будет что-то вроде фуры с плюшевыми медвежатами, которую опрокинули в чан с клубничным киселем. Он смущенно бормочет Антону в щеку какие-то невнятные благодарности, больше похожие на авторские неологизмы. Тепло внутри и тепло прижатого к нему тела нежат, усмиряют, и у Арсения начинают слипаться глаза. Но врожденный перфекционизм зудит, не дает расслабиться и вырывается на свободу чувством незаконченности. — Антон, Антон, — тот тоже почти провалился в сон и теперь недоуменно и немного обиженно хлопает глазами. — Нам надо поговорить. — Что, прямо сейчас? — Да. Завтра уже будет поздно. От такой категоричной формулировки Антон потихоньку приходит в себя, приподнимается на кровати и хмурится. — Это касается того, что сейчас произошло? — Что? Нет, нет, конечно. Это касается меня. Хотя нет, на самом деле тоже нас вдвоем. Шаст, — Арсений переводит дух перед самым главным заявлением, — я не собираюсь завтра подписывать контракт. — Блядь, что?! — Антон в прямом смысле подскакивает на постели. — Ты должен был узнать первым. Завтра я скажу Стасу, что не готов. И если меня вышвырнут пинком под зад, так тому и быть. — Это… — он нервно дергает выбившуюся из подушки нитку. — Это из-за группы? Ты не хочешь выступать со мной? — Нет, не совсем так. Пойми, я рядом с тобой на сцене действительно кайфую. Ты моя батарейка, без преувеличения. И то, что ты сделал с мелодией, которую я придумал, — это с ума сойти. Лучший подарок в моей жизни, клянусь. Но в том и проблема. Я теперь знаю, какой у нас потенциал как у дуэта. Я видел это, я чувствовал. И меня убивает, что все это будет похерено в руках продюсерского центра. Семь лет — это пиздец, как много. Семь лет абсолютного безволия, когда мы будем связаны по рукам и ногам. Мне хватило контракта с каналом на три месяца, я себя совершенно беспомощным чувствовал. — Но ведь это и возможность, — перебивает Антон. — У таких, как мы с тобой, другого способа пробиться нет. — Я знаю. Но я не хочу все ставить на кон и отдавать свою судьбу в руки других людей. Тебе вообще не кажется, что Стас на самом деле понятия не имеет, что с нами делать? Ему пришла в голову идея, сама концепция коллектива, но дальше он не думал, кажется. Когда речь дойдет до репертуара, что он будет делать? Что мы будем делать? Семь лет петь «Красивую»? А если он так ничего и не придумает и просто забьет на нас? Будем сидеть, как принцессы в заточении, и смотреть на часы в ожидании, когда иссякнет срок? Антон мотает головой — то ли не соглашается с аргументами Арсения, то ли не хочет себе только что нарисованной им судьбы. — Я не уговариваю тебя уходить со мной, — спешит успокоить его Арсений. — Это сложное решение, я знаю. Ты мне ничем не обязан, не бойся. — Но чем ты тогда планируешь заниматься? — Это сложно. Я прекрасно понимаю, что вариантов у меня немного, и не исключено, что опять придется записывать джинглы для рекламы. Но пробуют ведь другие музыканты действовать сами, без продюсеров, и у некоторых получается. Я думал про Интернет. Есть же Майспэйс, Ютуб, другие хостинги. Помнишь того чувака в шарфе, который за рулем копейки на ломаном английском пел про гитару? Они же просто с друзьями на даче дурачились, а потом их клип взорвал сеть. А сейчас у него своя группа, концерты. Или паренек из Украины, который признавался маме, что гей? Ты в курсе, что у него на днях был первый аншлаговый сольник в Москве? Мне Димка рассказал. Это же не утопия, это реальность. Нужно искать своего слушателя, а не продюсера. Антон смотрит очень внимательно, слегка наклонив голову. В комнате совсем темно, свет из окна помогает слабо. Арсений видит, как блестят глаза напротив, но не может расшифровать этот блеск. Он разочарованный? Удивленный? Грустный? — Если ты думаешь, что я самоуверенный идиот, который не понимает, что может сам на себе крест сейчас поставить, то ты ошибаешься. Мне пиздец страшно. Страшно, что ничего не получится. Страшно, что я опозорюсь и меня засмеют. Но страшнее всего разрушить то, что между нами происходит. Я только благодаря тебе эти последние две недели протянул. Если бы не ты, я бы, может, так никогда и не понял, что мне вовсе не была нужна эта лубочная победа, и сейчас бы рыдал в подушку. Я не хочу тебя потерять. И если ты отвернешься… — Я уйду вместе с тобой, — безапелляционно прерывает его Антон, когда Арсений уже шмыгает от своей речи носом и готов начать прямо тут размахивать соплями. — Ты… Что? — Арсений спотыкается в словах, глупо хлопая ресницами. — Нет, подожди, послушай! Ты не можешь так просто взять и передумать! Ты должен все взвесить и решить сам, а не слепо бежать за мной! — Я все взвесил, — отрезает. — Хочу работать с тобой, а не со Стасом. Если… Если, конечно, ты этого хочешь… — Кто, я?! Да ты с ума сошел? Я же только что сказал… Разумеется, хочу с тобой! Стоп, — его вдруг осеняет. — Ты точно уверен? Я надеюсь, ты соглашаешься на это не потому, что у тебя посткоитальная эйфория и ты бы сейчас сказал «да» даже на предложение увеличить сиськи до третьего размера? — Если тебя это заводит, то хоть до четвертого, — Антон рассеянно зевает, но под строгим взглядом все же возвращает себе серьезность. — Арс, это была не только твоя идея. Я тоже не хочу подписывать контракт. Я уже больше месяца об этом думаю. — Да ты… — Арсений не уверен: он сейчас больше возмущен или обрадован. Возможно, чуточку возбужден. — А почему молчал тогда?! — Ну ты ж меня знаешь, — разводит руками Антон, а потом опускается обратно на подушку и тянет простыню на плечо. Видимо, пик разговора они уже пережили. — Я обладаю красноречием гиены с синдромом Туретта. Я бы в жизни не смог привести столько доводов, сколько ты придумал. Да и, честно говоря, я стеснялся. — Ну нихрена себе, — Арсений укладывается на бок рядом, — член мне в рот засунуть не стеснялся, а поговорить о, возможно, самом важном решении в карьере, не сумел! — Эй, ты сам так делал! — Антон несильно пихает его острым кулаком в плечо, а потом ярко улыбается. — Блядь, мы реально завтра придем к Стасу и скажем, что уходим? — Ага. — Пиздец. Он нас убьет. — Возможно, это решило бы многие проблемы. Не нужно думать о будущем. — Блядь, Арс, я ни за что не передумаю, но это ебать, как ссыкотно. — Хорошо, что нас двое. Вдвоем бояться не так страшно. Ты… — Арсений надеется, что его голос не дрожит позорно. — Ты правда хочешь продолжать делать музыку со мной? Ты же можешь уйти от Стаса и канальных обязательств и строить сольную карьеру, как и мечтал. — А в детстве я мечтал жениться на Наташе Королевой. Слава богу, не все желания исполняются. Арсений, выдыхай, бобер. Будем хлебать постные щи из одной лохани, не ссы. — У нас ни денег, ни знакомств. Если оставаться в Москве, то нужно ведь на что-то существовать, — он все еще не оставляет попыток вразумить Антона, хотя больше всего боится, что тот поменяет решение. — Какие-то отчисления с эфиров Первый канал нам должен выплатить. Может, на первое время хватит. — Если мы откажемся сотрудничать, они нас просто пошлют. Хорошо, если неустойку платить не заставят. — Этого еще не случилось, а ты уже загнался. А по поводу знакомств ты не прав. Тот же Серега не погонит ведь нас с порога, перекантуемся первое время у него. Арс, — Антон успокаивающе треплет его по щеке, — мы обязательно что-нибудь придумаем. Впереди целое лето, а летом соображается легче. Блядь, ты бы знал, сколько всего я хочу сделать на воле! Давай на нового «Терминатора» сходим, вроде бы еще не закончился прокат? А потом вторые «Трансформеры» выходят! А потом шестой «Поттер»! А еще я бы тебя в Воронеж свозил, ты же там никогда не был, да? А ты меня по Питеру прогуляешь?.. Антон продолжает нести что-то совершенно безответственное и легкомысленное, что в их ситуации совсем неуместно, и общее чувство тревоги и волнения не отпускает Арсения окончательно, но все же напряжение, державшее его натянутой струной последние несколько дней, исчезает. Самый главный страх — что Антон не поймет и обидится — уничтожен, а со всем остальным можно будет разобраться позже. Сон, почуяв, что жертва расслабилась, все же берет свое. Арсений опускает тяжелые веки и думает, что завтра у них будет очень сложный день и, скорее всего, скандал. Но это будет завтра. А сейчас пора спать. — …сений! Арс! Арс! Да приди ты, блядь, в себя! — Арсений вылавливает голос Антона над ухом то ли через несколько часов, то ли через несколько секунд после того, как закрыл глаза. Первая мысль — что они все еще в Доме и Арсений проспал занятие. Он резко садится на постели, пытается вскочить, но Антон удерживает его руками. Вторая мысль — пожар. Но запаха дыма и топота ног нет, да и ведет себя Антон несоответствующе чрезвычайной ситуации. — Твою мать, Шаст! Что случилось?! Глаза Антона расширены в ужасе, и сердце Арсения ухает вниз. — Арсений, — начинает Антон так, будто собирается спросить врача, сколько часов жить ему осталось, — мы же… Мы же не продолжим называться «Бусинкой»? Арсений моргает раз, второй, а потом, не щадя соседей по этажу, разражается громким хохотом и валит Антона обратно на подушки, целуя, куда придется.