habitual.

– пап? а почему дождь льёт? петя смотрит на своего ребёнка, не сдерживаясь от восхищенно-удивленной улыбки, смешанной с насмешкой. ну, ёптыть, а почему дождик льёт? но ему-то этого не покажешь, петр юрьич держит лицо, отворачиваясь от зрительного контакта с сыном и снова смотря на муравейники внизу балкона. людишей, куда-то вечно спешащих и не успевающих порой коснуться самого главного. петя тоже был когда-то такой, и игорь тоже. все были, пока в их жизни не произошло что-то, что дало очнуться. не всем везёт. для пети это была месть человека со сломанной им же жизнью. а для грома это стал их общий ребенок. у всех по-разному, и тут не предугадаешь. – ну.. а ты сам как думаешь? – интересно спросить ребёнка. петя опирается локтями на перегородку большой деревянной лоджии, покачиваясь туда-сюда, пока его за рубашку не цепляет костик. мол, ты чего, папа, так делать нельзя. опасно. – почему с неба вдруг полилась вода? и откуда об этом узнали дяди в телевизоре утром? – подталкивает хазин малыша всё ближе и ближе к раздумьям, невольно замечая ласточку под крышей соседнего дома. крутится, вертится, веточек побольше пытается впихнуть. гнездо у неё там, семья будущая. – наверное, какой-нибудь волшебник на небе наколдовал водичку с неба. – предполагает константин игорич, пиная ножкой стенку балкона и смотря далеко-далеко вниз, раскачиваясь на табуреточке, на которой он стоял. сам пока не дотягивается, а постоять рядом с папой хотел. правда папа покурить хотел спокойно без детского лепета, но это ничего, хуй с ней, с сигаретой этой. – может быть.. он как бог живёт на небе и делает, что захочет. – бог? – бог. петя молчит, отводя взгляд снова в сторону. в свежем утреннем воздухе шумящего дождя повисает какая-то недосказанность вперемешку с непониманием. он был готов к разговору о появлении детей ещё перед зачатием этого аранары. был готов к туалетной теме в трёхлетнем возрасте, и даже к "можно я просто положу тебе презервативы, ладно?" в лихие дцать. хотя, может, этим занимался бы игорь, потому что хазин бы не смог не начать улыбаться, но.. не суть вот щас вообще. в данный момент его к такому жизнь не готовила. мужчина достаёт из кармана красную дудку, делая затяжку и выпуская дым с запахом черешни с клубникой куда-то наверх. он должен что-то сказать? или просто кивнуть? поделиться своим мнением, возможно? – папуль, а бог приносит подарки как дедушка мороз? а как мышка-норушка? – костик слюнявит собственную нижнюю губу, напоминая, что ему всего лишь четыре. так смотрит заинтересованно, с надеждой, как будто подарок от, блять, бога – это его последняя надежда в этой жизни. "в городе лето" от uma2rman, играющая в глубине квартиры, где-то около кухни, лишь доводит ситуацию до абсурда и хазин улыбается, пряча улыбку в тихом смехе. – кто-то считает, что так. но не всем, кость. и бог тоже не для всех. – говорит он лишь, пожимая плечами и закрывая открытое настежь деревянное окошко, предварительно спрятав лоб сына от твёрдой поверхности. а потом беря его на руки и направляясь на кухню. незатейливая мелодия по мере их наступления прибавляет в громкости, но в самый последний момент сменяется на другую. петя её не знает, но, улавливая сиплый шум, догадывается, что ей не один десяток лет. – внучек, садись давай. завтракать пора. дай батьке выдохнуть уже, – отвлекаясь от дела, федор иванович, улыбаясь, ловит хазина на весьма расслабленном подтягивании вверх, от чего тому даже неловко становится. не устал он, в общем-то, не хрустальный ведь. пожилой (совсем нет, ни капли) мужчина берет мальчика к себе на коленки, заранее убирая со стола все слишком острые снасти и оставляя самую малость разобранную часть удочки, слыша ожидаемое "а что это? а зачем это? а это куда? деда, ты у бабы в кастрюле рыбку ловил?". та самая баба смеётся, беря из шкафчика небольшую тарелку и наливая половником в неё кашу. – тёть лен, вы только.. – а, петюнь? – чуть рассеянно поворачивается к нему женщина уже с цветастенькой, крокодиловой миской овсяной каши в руках, и петя запоздало мотает головой, с неловкой улыбкой замечая, что тарелка нужная. не то чтобы костя настолько избалован, чтобы из одной единственной тарелки соглашаться есть, просто.. ну, петя сам такой. любит только две особенные чашки дома, и из других пить становится очень уж не очень. то ли воспоминания чересчур тёплые, то ли он на почти-старости лет такой сентиментальный стал. а может просто гены? петя греет руки в карманах домашних штанов и улавливает, что за окном, где-то не так уж далеко, слышна та самая ненавистная всеми злопамятными экс-учениками песня про первоклашку, день знаний и "как дядя ленин завещал". школа через две улицы репетирует к завтрашнему дню. под дождём самое то, но учитывая, что с самого раннего утра моросил, скорее, грибной.. – доброе утро. я чай сделаю и уйду сразу. пете хочется исчезнуть. и не встречаться взглядами больше никогда в жизни. он впервые так тщательно рассматривает старенький, покрытый многими слоями лака пол из оранжевого дерева, надеясь на то, что его сто семьдесят восемь совсем не видны на фоне голубых шкафчиков кухни. – папа! – костя вскрикивает прямо с кашей и на, и в щеках, заулыбавшись так широко, солнечно, радостно и поднимаясь на коленочки, попытавшись перелезть к папе, который очень уж долго спал сегодня. непорядок ведь! заторможенно щелкнувший чайник мужчина решает не мучать сына, вытаскивая его из-за стола и беря на руки, прижав к своей грудине крепко. его самое огромное сокровище в жизни. пахнущее всегда чем-то сладким, родным, и, конечно, жвачным буббль гумом петькиным. что за воровская привычка тырить жвачки из карманов? – па, а ты сегодня так крепко спал. я даже, м.. я думал, ты умер. – еле выговаривая буквы, одна за одной, делится страшными переживаниями, ненадолго отстраняясь от крепкого плеча. но пальчиками почему-то продолжая щекоча водить по голой коже лопатки, от чего так сильно хотелось потереться спиной о косяк медведем бурым, и, главное, смотря так радостно, восхищенно, влюбленно словно в музу сердешную во все девяносто с хуем килограммов. игорь улыбается до неприличия очарованному карапузу, целуя крохотную щеку, стараясь не царапнуть усами, и в лоб. – живой, как видишь. а когда выпью кружечку чая с бергамо-отом, – тянет, чувствуя прикосновения к своей отросшей бороде и то, как даже такую маленькую длину крошечные пальчики умудряются дёрнуть. больно, очень, блять, больно дёрнуть. – кость.. ну зачем? больно. – игорь, конечно, произносит сдержанно, потирая ладонью подбородок, чтобы убрать ощущения. но их становится лишь больше. кто бы видел такую стальную сдержанность у майора, сдох бы от неверия. или все отцы такие? костик убирает руки, сжимая кулачки и надувая губки, шепча извинение. особенности у каждого возраста свои, гром это стал понимать лишь пару лет назад. у кости – стесняться обычных вещей, хотя никто и никогда не говорил ему, что извиняться – это стыдно или плохо. вот такая вот интересная хуйня, и хуй ты что с этим сделаешь. пацанские понятия прибыли откуда не ждали и пацаны не извиняются, да, оно. игорь целует кроху-смешарика в нос, возвращая его обратно за стол и заваривая пакетик чая кипятком в старенькой потертой кружке, хранящейся здесь с тех пор, когда он только поступал в академию. чай всегда помогал как-то получше кофе, да и разговоры под чай душевнее. игорь смотрит на всё так же притихшего петю кротко, вздыхая, будто девица от душевных страданий по очередному кавалеру, и от папы это не укрывается. фёдор иваныч будто в первый раз встречает костика с распростёртыми объятьями у себя на коленях, уже напоминая (он же забыл, конечно), что бабушка кашу ему варила, не чтобы её мухи съели. игорь знает, что никому и никогда не доверит их сына больше. – кис. пойдём во двор. на дворе начиналась осень.