НЕУДАЧНИКИ ПО-ПРЕЖНЕМУ ПРОИГРЫВАЮТ, НО СТЭНЛИ УРИС НАКОНЕЦ-ТО ВЫРВАЛСЯ ВПЕРЕД

Окна гостиной выходили на солнечную сторону, поэтому Стэн медленно съезжал к краю, чтобы узкая полоска света, пробивающаяся через старые, облупившиеся ставни, всё время оказывалась на лице у Генри. Генри понял это почти сразу, но всё-таки продолжал терпеливо подставлять глаза неприятно-жгучим солнечным лучам и забавно щурился, пока Стэн нежно гладил его подбородок. Под софой лежали пустые пивные бутылки, соленый арахис, подернутый зеленовато-черными островками плесени, мятые упаковки от пирожных «Твинкис», пропитанная маслом коричневая бумага, в которую обычно заворачивали бургеры, и прочая дрянь. Там же была ужасающая лужа томатного супа, напоминающая застарелое пятно крови. Бауэрс-старший разлил этот суп так давно, что к нему намертво присох паук, и это было довольно мерзкое зрелище. Всякий раз, ползая по полу, если случалось что-то уронить, Генри передергивало — мертвое тело паука побелело и теперь напоминало призрака. Призрак паука, в представлении Генри, был хуже чем сам паук, потому что он не представлял, как можно его прихлопнуть. О том, что он лежит над уменьшенной копией городской свалки, Стэн не думал, хотя обычно его беспокоили даже не сложенные в стопку комиксы и торчащие на рукавах нитки. Его не волновали крошки, прилипшие к штанам, и кисловатый запах, исходящий от бродящих остатков пива. Он рассматривал лицо Генри, медленно гладил его по подбородку, время от времени задевая пальцами обветренные губы, и улыбался, когда солнечный луч в очередной раз смещался к глазам Бауэрса, вынуждая его недовольно дергать головой. – Так что произошло потом? – спросил Стэн, увлеченно очерчивая ладонью подбородок Генри. Бауэрс, полностью отвлекшийся на его прикосновение, издал тихий вопросительный звук. – С тем французом, про которого ты рассказывал... – Да ничего с ним не произошло, гниет себе в Шоушенке, – ответил Генри, открыв один глаз, чтобы хмуро уставиться на Стэна. – А ты думал, за двойное убийство его по голове погладят? – Это мог быть и не он, – заметил Стэн. – Ты говорил, что он был вице-президентом банка, да и на суде выглядел очень хладнокровным и сдержанным, хотя общественность настроилась против него. – И что, вице-президент не может прикончить жену? Тем более, если в этот момент эта потаскушка была в постели с любовником, – возразил Генри. Пальцы Стэна снова оказались рядом с его губами, и Бауэрс, не сдержавшись, поцеловал его руку. – В газете можно написать какие угодно выдумки. Там всегда одно вранье... Может, этот Дюфрэн — или как его там — рыдал, сидя на скамье, и умолял не сажать его за решетку, а газетчики решили, что про такое никто читать не будет. Я бы не стал, – добавил Генри снисходительно. Стэн тихо засмеялся. Он догадывался, что Генри читал газету только ради комикса «Мелочь пузатая», но, конечно, не смог пройти мимо красочной статьи о банкире-убийце. Впрочем, дразнить Генри он не стал. Разговор продолжался почти с самого утра, — с перерывом на небольшую возню друг у друга в штанах — и сейчас их обоих уже немного разморило от жары. Стэн даже подумал, что можно немного поспать, когда в дверь вдруг начали ломиться, да с такой силой, что она затрещала на петлях. – Генри! – нетерпеливо закричал кто-то и с силой ударил кулаком по двери. – Генри, открой дверь! Да открывай же, сука! Долго тебя ждать? Голос Патрика Стэн узнал моментально и сразу же сел на софе, взволнованно наблюдая за тем, как Генри, ругаясь себе под нос, идет открывать дверь. У него не было ни малейшего представления, что могло заставить Патрика тащиться по такой жаре на ферму Бауэрсов и молотить в дверь, рискуя нарваться на гнев кого-то из хозяев. – Ты какого черта... – Ты с этим? – спросил взмокший, растрепанный Патрик, бегло заглянув в комнату — на Генри он даже не посмотрел. Заметив Стэна, он остановился, опираясь на стол, чтобы перевести дыхание, и, наконец, перевел взгляд на Бауэрса. – С твоим отцом на работе произошел какой-то несчастный случай. У него то ли перелом, то ли трещина, я ни черта не понял... Понял только, что Крисс везет его на своей машине к Вам на ферму. Там с ним его отец и ещё какой-то мужик... Я срезал через поле, чтобы добежать быстрее, но они будут здесь через минут пять или десять! Может, раньше... Генри задумчиво провел ладонью по волосам и торопливо стукнул Патрика кулаком в плечо. Вид у него был озабоченный. – Задержи их, если подъедут слишком рано, – приказал Генри, и Патрик, продолжая тяжело дышать и держаться за бок, вывалился за дверь. До этого момента Стэн даже не предполагал, что Патрик в такой плохой физической форме. Возможно, дело было в том, что ему пришлось долго бежать... Неужели Хокстеттер примчался из города, только чтобы рассказать Генри о том, что произошло с его отцом на работе? Стэн не успел задуматься об этом, потому что Бауэрс перевел на него встревоженный взгляд. – Тебе нужно уходить, – сказал Генри, подходя ближе, и протянул руку, чтобы помочь Стэну встать. – Иди через поля. Только не через кукурузное — оно стыкуется с участком Крисса. Давай быстрее, – поторопил он. Откровенно говоря, Стэн и сам собирался уходить, чтобы не мешаться под ногами, однако напряженный голос Генри и его взбудораженный вид, заставили задать вопрос: – Почему? – Потому что сюда едет мой отец, а с ним мой друг и его отец, ты что, блядь, не слышал? – спросил Генри торопливо и вытянул шею, чтобы посмотреть через окно в кухне, не подъезжает ли к ферме машина Криссов. – Слушай, не нужно никому знать, что ты тут бываешь. Меня не должны видеть с... Генри тяжело вздохнул, откинув голову назад, и перевел на Стэна многозначительный взгляд. В нем смешалось всё: и злость, и нетерпение, и досада, чувство вины. – С кем? – Стэн ошеломленно уставился в лицо Генри, чувствуя, как начинают гореть щеки. Осознание ударило кувалдой по затылку. – С жидом? – Прекрати, – раздраженно бросил Генри, поморщившись. Сердце Стэна болезненно сжалось. У него горели и щеки, и уши, и шея, и даже веки. Тело стало неприятно мокрым, кожу странно покалывало. Это было неприятно, противно, будто его медленно прокаливали на сковороде. – Что прекратить? – спросил он, отрывисто хватая ртом воздух. – Я разве говорю неправду? Ты ведь этого боишься? Боишься, что люди увидят тебя с евреем? Но ты целовал еврея. Ты трахался с евреем. Ты говорил, что любишь, еврею. А эти волосы, которые ты постоянно трогаешь, – крикнул Стэн, болезненно оттягивая свои кудри. – Они тоже еврейские! – Послушай... Генри нервно покосился на дверь и попытался схватить Стэна за локоть, но Урис отшатнулся, подняв руки вверх, чтобы не дать ему возможности прикоснуться. По горлу разливалась болезненная горечь, глаза неприятно резало, будто в них плеснули кислым лимонным соком. Стэн чувствовал, как сильно у него дрожат губы. Кажется, когда Генри втирал снег ему в лицо, не было до такой степени больно. Мы обсуждали это тем летом, когда нам всем было по двенадцать лет, и я сказал, да, я так и сказал, больше всех Генри Бауэрс ненавидит меня, потому что я еврей. – Не трогай, – бросил Стэн, с ненавистью глядя на Генри. От вставшего в горле кома его голос звучал хрипло и неприязненно. – Никогда ко мне больше не подходи, понял? Если ты ещё раз приблизишься ко мне, все узнают, чем ты со мной занимался. Можешь сказать, что я это выдумал, но, не волнуйся, доказательства у меня есть. Я знаю каждый шрам на твоем теле. Знаю, как выглядит твой дом изнутри, какое ты лицо делаешь, когда кончаешь. Мне ничего не стоит тебя разоблачить, – выпалил он. – Я тебя ненавижу, – шепотом добавил Стэн, мучительно качая головой. – Ненавижу тебя, Бауэрс. – Стэн, пожалуйста, – с болью проговорил Генри, исхитрился схватить Стэна за предплечье и притянул к себе, к своей широкой груди, но сейчас это было неприятно. Его руки казались тяжелыми, держали как железные прутья. Он шептал прямо на ухо, но теперь его дыхание хотелось стереть с себя, как липкие капли клея. – Я люблю тебя. Жиденоктыжиденоктызнаешьчтотыжиденоквсезнаютиятожезнаюитызнаешьтыжиденокдададаименнотакты... От противного треска в ушах хотелось оглохнуть. – Не трогай меня, не трогай, не трогай! – крикнул Стэн, толкаясь и вырываясь из объятий крепко держащего его Бауэрса. Он дергался с такой силой, словно пытался пробиться через скорлупу. – Никогда больше меня не трогай! Рэднек, деревенщина, блядский тупой второгодник! – голос Стэна звучал с такой силой, что у него самого начала ныть голова. – Ты жалкий гомик, Бауэрс! Не приближайся ко мне! Пихнув Генри в грудь, Стэн быстро схватил с пола свою сумку на ремне и что есть духу бросился наружу, мимо сидящего на крыльце Патрика, прямо через поле, недавно ставшее зеленым. Он бежал, бежал и бежал, давясь горько-солеными слезами, болезненно жгущими кожу, пока не перемахнул через невысокий забор — скорее даже черту на земле, сделанную с помощью веточек. Он не знал, куда бежать дальше, где повернуть, чтобы выйти на дорогу, но продолжал нестись вперед, пытаясь оставить позади ужасную, жгучую боль. У него сбилось дыхание и кололо в боку, но Стэн никак не мог остановиться. Казалось, что ноги живут отдельной от разума жизнью. Рядом вдруг зазвучали удары лопаты, и перед глазами тут же возникла знакомая фигура, немедленно обернувшаяся на звук шагов. – Стэн? – удивленно спросил Майк и, заметив, что лицо друга покраснело от слез, тут же отбросил лопату в сторону. – Ты что тут делаешь? – Он меня стыдится, – выпалил Стэн, упав перед Майком на колени, и, давясь рыданиями, схватился за край его рубашки. – Он стыдится меня, Майки... – О, Господи, Стэн, – Майк опустился на колени рядом с ним и крепко-крепко обнял, прижимая мокрое лицо к своему плечу. Его теплые, надежные руки ласково прошлись по затылку Стэна, чтобы успокоить. – Всё хорошо, я с тобой. Всё хорошо, Стэн. Всё хорошо... – Почему? – спросил Стэн, продолжая сжимать Майка за рубашку — обхватить его у него просто не было сил. – Почему? Я же не виноват... я не виноват в том, что я еврей... Почему, Майки... почему... Почему... Его голос сорвался от рыдания. Он что-то кричал, — не помнил что — всё время срываясь на слезы, а Майки баюкал его, как младенца. Он не давал Стэну отстраниться — прижимал к себе тесно-тесно, не позволяя пошевелиться, и почему-то это помогло. Будто Стэн, действительно, был ребенком, которого следовало хорошенько укачать. Постепенно Стэн ощутил под ногами сухую землю, припекающее сверху солнце, знакомый запах одеколона с нотками свежести, смешавшийся со стойким духом живущих на ферме животных. Заметив, что Стэн немного успокоился, Майк расслабил руки, сжимая его уже не так крепко, но Урис всё равно продолжал полулежать лицом у него на плече. Рубашка Майка насквозь промокла — Стэн не представлял, что может выплакать столько слез, чтобы оставить пятно в форме своего лица. – Когда мой отец только переехал, кто-то потравил всех его кур, – проговорил Майк, гладя его по затылку одной рукой. – А на стене курятника красноречиво нарисовал свастику. Угадай, кто это был? На корне языка горчило отвращение. Стэн ощутил жгучее желание плюнуть в сторону фермы Бауэрса, но он не представлял, в какой она стороне. – Проклятье, – произнес Стэн, вытирая нос тыльной стороной руки, чего отродясь не делал, и с ненавистью покосился в ту сторону, откуда, как ему показалось, он прибежал. – Какое же отребье эти Бауэрсы. – Да, – задумчиво протянул Майк и ласково взъерошил Стэну волосы. – Отец тогда пригрозил Бауэрсу-старшему, что разберется с ним, если что-то подобное повторится, потом на него ещё и шериф надавил, и больше он не совершал ничего настолько... жестокого. Так что случилось? – спросил Хэнлон. – Что он тебе сказал? Только успокоившийся Стэн ощутил, что его вновь начинает трясти. – Он выставил меня, потому что на ферму должен был приехать его отец вместе с Криссами, – ответил Стэн, вновь сомкнув ладонь на рубашке Майка. – Все знают, что он спал с Хокстеттером, но за это ему не стыдно. Ему стыдно показаться в моем обществе. Даже Крисс и Рыгало не знают про нас, а они ведь его друзья, так? Я понимаю, почему он никому не рассказал про... – Урис посмотрел на своё запястье, всё ещё спрятанное за ремешком от часов, и вздохнул. – Но ему стыдно даже показываться со мной, сказать, что мы общаемся. Он сказал, что его не должны видеть с жидом, – с отвращением выплюнул Стэн. Нет. Он не смог произнести, и это ещё ужаснее, потому что придаёт вес этому слову. Майк ласково прижался щекой к его лбу, продолжая осторожно перебирать волосы на затылке Стэна. Он не отпускал, держал его в объятиях, и от этого беспокойство Стэна понемногу затихало. В отдалении кричали грачи — кажется, их совсем не смущало новое пугало в соломенной шляпе, они во всю клевали посевы, время от времени взмывая ввысь, чтобы удостовериться, что поблизости нет фермеров. – Мне жаль, Стэнли, – проговорил Майк с искренним сочувствием. – Но мы не знаем, почему он так поступает. Если Генри любит тебя, может... – Он не любит, – отрезал Стэн и снова вытер под носом рукой. – Если бы любил, то не поступил бы так. Вздохнув, Майк поднял лицо Стэна, заставляя посмотреть себе в глаза. После смерти родителей он помогал дедушке на ферме в свободное от учебы время, но его прикосновения всегда были мягкими и аккуратными, как и он сам. Майк всегда отличался кротостью. Конечно, дело было ещё в том, что доход с фермы позволял держать работников, поэтому Майк не тратил всё время на работу и мог так же заниматься любимыми делами, встречаться с друзьями и отдыхать. – Пойдем? – ласково спросил он. – Дедушка готовит картошку с сосисками и горошком. Налью тебе чай со льдом и лимоном. – Не очень хочу есть, – честно сказал Стэн, боясь, что его вывернет, но не от еды, а от отвращения, которое возвращалось всякий раз, как он думал о Генри. – Но чай выпью, спасибо. Дома у Майка заметно не хватало уюта, несмотря на то, что всё содержалось в чистоте и исправно приводилось в порядок. Майк и дедушка всё ещё старались поддерживать то, что осталось после его родителей, но чем больше времени проходило, тем более явно становилось, что истинная хозяйка этого дома давно покинула этот свет, а мужчина, который мог бы исправно следить за хозяйством, ещё не вырос. Тем не менее, Стэн не мог не поразиться гостеприимству старика. Он тут же накрыл на стол и, закончив раскладывать еду по тарелкам, вышел во двор курить, чтобы дать внуку возможность поговорить со своим другом. – Я чувствую себя таким грязным, – проговорил Стэн, сжимая стакан с холодным чаем в руке. – Не как будто я испачкался — как будто я грязь и пачкаю других. Как будто само мое существование — оскорбление для всего живущего. – Это не правда, – ответил Майк серьезно. – Уж поверь мне — я знаю, что ты чувствуешь. Я знаю, каково терпеть на себе косые взгляды. Знаю, что такое насмешки, пренебрежение... – Да, я тоже. Но я никогда... никогда не слышал это от человека, которого люблю, – на глаза вновь навернулись слезы, и Стэн торопливо оттер их, не желая плакать за столом. Ему уже было больно прикасаться к своей коже, раздраженной от слез. – То есть... слышал, именно от Бауэрса, но это было по-другому. Не так, как сейчас, – объяснил он. – Тогда то слово ничего не значило — это была просто очередная глупость. Генри всегда говорит только глупости, у него в голове ни одной здравой мысли... И только сегодня я понял, какой смысл он вкладывает в то, что говорит. Тогда я думал, что он меня ненавидит, потому что ненавидит всех, и для этого просто придумывает разные причины. А сегодня я понял, что ему стыдно, – Стэн медленно выдохнул, надеясь, что комок в горле постепенно пропадет. – Это совсем другое. – Ты прав, я не знаю, каково слышать это от того, кого любишь, – искренне заметил Майк. – Не могу представить, что бы я ощутил в этот момент. Наверное, тоже бы заплакал и почувствовал себя грязным. Но ведь это не правда, Стэн, – убедительно проговорил он, накрыв руку друга своей. – Ты не грязный. Вообще-то я не видел никого чище, чем ты, – добавил Хэнлон с легкой улыбкой. Стэн слабо засмеялся. – Я не знаю, сколько я ещё так вынесу, – проговорил Стэн, подняв взгляд к потолку, чтобы остановить вновь собравшиеся в глазах слезы, но это не помогло. – Сколько лет твоему дедушке? Неужели можно прожить шестьдесят лет, терпеть насмешки и издевательства, и не сойти с ума? – с отчаянием спросил он. – Неужели ни разу в жизни ему не хотелось плюнуть в лицо всем тем людям, что оскорбляли и унижали его? Майк растерянно развел руками. Дедушка всегда казался ему терпеливым и ответственным — он никогда не шел на конфликт первым, не поддавался на провокации без веских на то причин. Майк видел, как выходил из себя отец, но дедушка — пусть он и был строже — никогда. – Хотелось и не раз, – произнес старик, появляясь в дверях. Стэн и Майк одновременно подняли взгляд. – Но разве это выход из положения? Плохих людей в мире столько же, сколько и хороших. На каждое плохое слово обязательно найдется хорошее, сказанное другом. На свете нет человека, который бы слышал в своей жизни только похвалу и комплименты, сынок. Медленно обогнув стол, Хэнлон-старший подошел к кухонному крану, чтобы вымыть руки. Теперь Стэн отчетливо видел, что ему больше шестидесяти, и от того его слова имели больший вес. Не просто потому что он был старше, а потому что на добрый десяток лет дольше терпел унижения, выносить которые трудно даже в течение одного дня. – Но почему всё так? – с отчаянием спросил Стэн, беспомощно глядя на старика. – Почему мы расплачиваемся за то, какими мы родились? – Пути Господни неисповедимы, – просто ответил старик. – Бог не дает человеку столько испытаний, сколько бы он не мог вынести. «Это потому что евреи убили Христа. Поэтому», – подумал Стэн, еле сдерживая слезы. – Нет, не поэтому, – мягко сказал старик, потрепав Стэна по кудрявой голове. Очевидно, он догадывался, что у паренька на уме. – Послушай, сынок, Бог больше всего любит тех, кому дает больше испытаний. Так он проверяет веру, а потом вознаграждает по совести. Наверняка твои родители в жизни вынесли больше испытаний, чем ты — люди раньше были куда злее, чем сейчас, и творили свои порядки, как вздумается, – заметил Хэнлон-старший. – Думаю, твоему отцу тоже не раз приходилось вставлять новое окно или стирать оскорбления со своей машины. Не зазорно было бы плакать каждый день от горя и несправедливости, но, по-моему, дела твоего отца сейчас идут в гору? – Похоже на то, – шмыгнул носом Стэн, ощущая укол стыда. – Спасибо. В последнее время Стэн всё время думал, что мама и папа его не понимают, но, похоже, единственные люди на свете, которые могли понять, что именно он чувствовал, это его родители. – Вытри слезы и поешь, – ласково проговорил Хэнлон-старший и повернулся к своему внуку. Майк сидел тихо, сложив руки на столе — у него не было привычки вклиниваться, когда говорили старшие. – Поешьте, мальчики. Вы всё ещё растете, Вам нужно много сил. «Вот уж точно, – подумал Стэн. – Силы нам точно понадобятся». Заметив, что Стэн и Майк не торопятся, старик решительно придвинул каждому по тарелке. Стэн не успел заметить, как начал есть — слова дедушки Майка подействовали на него ободряюще, и он даже ощутил чувство голода. Окинув подростков внимательным взглядом, дедушка Хэнлон вновь вышел курить на улицу. Ему нравилось сидеть в кресле и смотреть на поле, смакуя на языке вкус табака. – Твой дедушка очень хорошо готовит, – заметил Стэн, аккуратно отправляя в рот ломтик картофеля. – Такой вкусный соус. – Да, – кивнул Майк, невольно улыбнувшись. – Ему нравится готовить — он даже соседей иногда кормит. Ну, не всех, конечно... Да, представить Бауэрсов или Криссов на ужине у дедушки Майка было трудновато. Учитывая, что Майк был единственным из его друзей, кто так же, как и сам Стэн, раскладывал на коленях салфетку. – Им же хуже, – серьезно заявил Стэн, слегка мрачнея. – Они сами не знают, чего себя лишили. Майк невольно засмеялся. – Так... Вы больше не вместе или... – Я обещал разоблачить его перед всеми, если он ещё раз ко мне подойдет, – ответил Стэн, подпирая щеку кулаком. – Он убьет тебя, если ты это сделаешь, – покачал головой Майк, но всё-таки улыбнулся. – Однако какое всё-таки искушение... Ведь это единственный шанс по-настоящему его задеть. Стэн слабо фыркнул. Его терзало смутное чувство, от которого хотелось отмыться, как от скользкой осенней грязи. Он не хотел признаваться в этом даже себе, но в этом как раз и не было никакой необходимости — рядом был Майк. Он мог сказать Майку. Единственному человеку на свете, который никогда осудил бы его. – Самое обидное и болезненное, что даже сейчас я хотел бы, чтобы он обнял меня, – тихо сказал Стэн, прикрыв глаза, чтобы не видеть лица Майка. Кончики ушей покалывало, это значит, они уже были красные. – Когда мы не вместе, я всегда скучаю по его объятиям, и теперь, зная, что он больше никогда ко мне не прикоснется, я скучаю по нему ещё сильнее. Когда он открыл глаза и бросил виноватый взгляд в сторону друга, Майк смотрел на него с сочувствием. – Наверное, он сейчас тоже по тебе скучает, – сказал Майк. – Прекрати его жалеть, – мгновенно взвился Стэн. – Он тебя не пожалеет, если встретит на безлюдной улице. – Знаю, – просто ответил Майк, терпеливо улыбнувшись уголком губ. – И поэтому мне жаль его ещё больше. Господь велел любить всех, а тех, кого любить труднее всего, надо любить даже больше. Работа в поле в тот день была забыта, хотя Стэн всё порывался помочь Майку выкапывать камни и отгонять грачей от посевов. Он чувствовал себя виноватым из-за того, что внезапно свалился Хэнлонам на голову, но и Майк, и его дедушка были рады, что Стэн пришел к ним на ферму. Они жили в отдалении от центральной части Дерри, поэтому гости заглядывали к ним редко. После обеда Хэнлон-старший устроился в своем кресле, скрутил себе сигарету и пустился в разговоры о своей молодости. У него была насыщенная, хотя и трудная жизнь, но старик рассказывал о ней легко, без сожаления и печали. Слушая старика, Майк и Стэн собирали головоломку. Некоторые истории даже сам Майк слышал в первый раз, о чем свидетельствовало его заинтересованное лицо, и Стэн был очень тронут таким доверием. Когда за окном стемнело, Хэнлон-старший принял решение отвезти Стэна домой на машине, чтобы ему не пришлось добираться пешком или ловить автомобиль на дороге. Он прибыл чуть позже положенного времени, поэтому взволнованная мама встретила его на крыльце, чтобы рассмотреть машинку, в которой Стэн приехал. Узнав водителя, она махнула дедушке Майка рукой, приглашая войти на чашечку чая, но старик поднял руку и постучал себя по часам, показывая, что время позднее, после чего тронулся с места, выпуская клубы дыма. – Стэн, я так волновалась, – проговорила миссис Урис, покачав головой. – Ты сказал, что сегодня вернешься пораньше, и... Стэн сказал, что вернется пораньше, потому что рассчитывал уйти от Бауэрса до заката. Именно так они и договорились, потому что сегодня отец Генри должен был рано вернуться домой. Не настолько рано, насколько он вернулся. – Извини, – сказал Стэн, порывисто обнимая маму, и, еле сдерживая слезы, поцеловал её в щеку. – Извини, я такой дурак. Миссис Урис встревоженно замерла — Стэн уже очень давно не целовал её в щеку, и вообще в последнее время он всё больше времени проводил не дома, а ещё еле заметно закатывал глаза, когда она к нему обращалась. Иногда ей даже хотелось отругать его за это, но она не хотела привлекать внимание мужа — ему бы такое поведение очень не понравилось. – Что случилось? – Я бежал по полю, упал на землю и весь испачкался, – проговорил Стэн, и по его щекам вновь покатились слезы. Сердце миссис Урис болезненно зашлось. – Ох, Стэнли, – мама ласково оттерла слезы с его лица — она ли не знала, как трепетно её сын относится к своей одежде. – С каждым бывает, не расстраивайся. – Извини, – повторил Стэн, роняя слезы на её заботливые руки, и болезненно всхлипнул. – Извини, мне так жаль... так жаль... Мама вновь обняла его, уверяя, что всё в порядке, и любую грязь можно отстирать... Но извинялся Стэн совсем за другое.