3.
17 января 2023 г. в 20:47
Оплеуха звонко ложится на щеку. Боль растекается по венам, кожа наливается краской.
Звук долго висит в воздухе, и ей на мгновение чудится, что слышали его все. Кажется, не помогла даже крепкая дубовая дверь, и длинные коридоры безудержным гулом разнесли его прямо к отцовскому чертогу. А там и к помосту лордов, и вдоль выставленных длинным рядом столов. Наверное, его услышали все, может так же громко как и Эллин, у неё он до сих пор разливался протяжным звоном в черепной коробке.
Сначала сердце пытается проломить грудную клетку и громким боем отдается в голове. Это длится даже меньше, чем звук разрывающий голову. А после нависает тишина. Она заполняет горницу отца от пола к потолку и насквозь пропитывает украшающие стену гобелены. Прерывается лишь судорожными шагами матушки, что измеряет покои, прижав руки к вискам в немой надежде, что это поможет. Не поможет – знала Эллин. Ни матери, ни ей, ни даже Кассандре, что глядит на неё такими огромными и перепуганными глазами, что становится чем-то похожа на лесную лань.
Септа Морелла стоит в углу, придерживаясь тени и намертво сцепив руки в замке. Наверное, молится. Она всегда молилась, вот только начать стоило ещё раньше. Пока Эллин не ускользнула с чертога. Пока не улыбнулась тому смазливому оруженосцу, пока не взяла его за руку. Когда его губы коснулись её губ – молиться уже было поздно. Тогда боги уже не могли ничего предотвратить, разве что обрушить небо на их головы. Она растворялась в нём, таяла, как воск свечи, под его губами и улыбалась. Темный арочный свод галереи казался таким надежным местом, что скроет их, сохранит секрет от чужого взгляда.
Откуда появилась Касс? Откуда возникла? Стояла у колонны и смотрела или вышла из темноты за спиной? Но это было не важно. Несущественно. Важным теперь казалось то, что она притащила за собой септу, а та привела из душного чертога мать. И вот теперь Эллин стоит среди горницы, как на плахе. Ждет, пока вынесут приговор.
А щека горит. Хочется прижаться ей к холодному камню стены, но девушка не сдвигается с места.
– Я знала! – Матушка и сама покраснела от шеи к самой макушке от крика, – Я знала, что из всех что-то учудишь именно ты. Слишком уж распустил тебя отец. Слишком много времени ты проводила в компании этих самых оруженосцев. И это сейчас, когда в замке сам принц и помолвка с одной из вас уже обусловлена! О боги, а если кто-то узнает? Если кто-то донесет, что дочь Борроса Баратеона позволяет запускать себе руки под корсаж кому угодно!
– Мама, прошу вас! – Кассандра вцепилась в руку леди Баратеон, когда та вновь взметнулась вверх для удара, – Ей стыдно и она раскаивается, этого больше не повторится. Извинись же, Эллин!
Но в ответ Эллин лишь усмехнулась. Поздно раскаиваться, Касс, особенно, когда дело уже сделано.
Она глядела вперед мутными глазами, но не плакала. Всегда была слишком упрямой. Такой, что легче уж согнуть, чем надвое переломать.
– Извинитесь! – вступила в бой септа, сверля её глазами из темного угла, – Леди благородного дома не должна вести себя, как блудница.
Тишина в ответ. И с каждым мгновением она становилась всё гуще и гуще.
– Сошлю в Старомест! Отдам в септы! – крик матери срывался на тонкий всхлип.
Нужно всего лишь четко произнести: «Да, виновна». Но гордость взыграла, она ведь и вправду не позволяла ему запускать руки под корсаж. Всего лишь поцелуй. Да даже на провожаниях невесты делают вещи похуже.
Всё должно закончиться так же, как и сотня других её шалостей помельче. Пусть сошлют Лоттара из замка. Закроют её в покоях. Так уже бывало и Эллин далеко не впервой.
Но сегодня ярость матери почти так же сильна, как злоба отца. Леди Баратеон поднимает подбородок дочери и заставляет глядеть в глаза неотрывно. Теряться в их густой зелени и гневе, бурлящем в них.
– Завтра же пойду к отцу и скажу готовить свадьбу. Слышишь меня? – прошептала матушка прямо в лицо, вперив в Эллин мокрые от слез глаза, – Велю отправить ворона лорду Эстермонту. Помнишь его, милая? У него ещё есть сын почти вдвое старше тебя. Я вежливо полюбопытствую, не хочет ли лорд Элдон жениться, а сын получить новую мачеху.
Собственные ноги под ней подогнулись, губы беззвучно зашептали: «Нет, нет, нет». Эллин казалось, что сейчас она свалится матушке прямо под ноги, хватаясь за роскошный подол, расшитый шелковыми нитями. Только вот теперь молить о чем-то бесполезно. Леди Элланда Баратеон слов на ветер не бросает никогда, а старый Эстермонт, огромный, дряблый с обвисшей кожей и темными впадинами возле глаз, теперь ее личный ночной кошмар.
– Мама, – прошептала она, чувствуя, что слезы подкатывают к горлу. Ещё миг и Эллин задохнется от тихой истерики и внутри что-то оборвется.
Но слушать её здесь больше было некому. Кассандра зажала рот ладонью и прижалась к стене. Септа покрыла себя знаком семерых и опять начала молится. А мать опустилась в отцовское кресло. Извлекла чернила и чистый лист. Мелкий почерк ложился изящными строчками. Ловушка закрывалась, медленно скрипя засовами.
И Эллин побежала.
Мимо длинных коридоров и той самой проклятой галереи, возле чертога, что гудел от музыки и смеха пьяных глоток. Вдоль двора и по лестнице ведущей на стену. Всё вверх и вверх, а с каждым шагом мир перед глазами становился всё мутнее.
Она хватается пальцами за парапет и вжимает их в камень до боли. Волны плещутся. Не оставляют попыток подмыть крепость, вот только им никогда не удастся. А выбить землю Эллин из под ног, кажется, удалось.
– Будешь ждать, когда снизу наступит море? – голос хрипловат и суховат. Не слишком приятен. Скорее жесткий, как сталь. И человек этот, скорее всего, такой же.
Эллин не оборачивается. Обернуться –значит показать, что лицо её залито слезами, они текут по пунцовой ссадине на щеке и их не высушит ветер. Потому что ветра сейчас нет. Только чистое небо, луна, как фарфоровое блюдце, и ни одной тучи. Затишье. А это значит, что море скоро вскипит.
– Оно скоро наступит, будто не знаешь, – бросает за спину, не пытаясь разглядеть лица, – Что в пекло седьмое из тебя за стражник, если не знаешь, что ветра нет только перед бурей?
Он хмыкает за спиной коротким злым смешком.
– Наверное, такой же, как из тебя дочь лорда. Не по силам усидеть на пиру?
– Там душно.
– Нет, там весело, – Эллин слышит лишь, как человек садится позади, прямо на каменную кладку, – Дочки лорда сидят на помосте, как на подбор. Сам лорд подливает вино из штофа, а этот всё тянет, выбирает. Третий день пируют уж. Пора бы ему наверное завязывать с пойлом и охотами. Дракон под стенами жрет в два раза больше, чем весь замковый гарнизон за месяц.
– Его не держат. Как только выберет – отец пожмет ему руку и пусть забирает её вон. Говорят, в Красном замке одно змеиное кодло, Кассандра станет там главной гадюкой.
Он опять усмехается. Что в этом так его веселит? Будто не знает, какова она, их Кассандра.
– Не заберет. Грядет буря. И зачем ему новая змея в кодле, когда на пороге война, – голос у него почти как наждак, а смех на удивление бархатный, может у него даже пригожее лицо, только вот скрыто оно в глубокой тени капюшона, – Всё закончится помолвкой и горой пустых обещаний. Кассандра… да, смазлива, не знаю, кто больше она или её грудь в корсаже.
Море под крепостными стенами темное, будто бездна. Как глаза лорда Эстермонта. Эллин смотрит на белую пену, но не решается. Может в его объятьях ей будет теплее, чем подле старца, что пахнет тленом и землей.
– Её с ним помолвят. Завтра же увидишь. Матушка всегда говорила, что она сложена словно сама Дева, как раз для зачатия наследников.
– Зачем ему наследники? – он больше не смеется. Теперь говорит серьёзно и взгляд у него колкий, как тысячи игл. Эллин ощущает, что он буравит ей спину глазами, – Второй сын, младший брат, его очередь на трон с каждым сыном Эйгона продвигается к нижней ступени.
– Отец говорит, что любой мужчина хочет сына, – отвечает она, вспоминая, как лорд Борос с теплотой и нежным чаяньем учил её держатся в седле. По-мужски. А не так, как пристало ездить на лошади настоящим леди.
Стражник за спиной молчит. Будто перекатывает слова на языке прежде, чем бросить на ветер.
– Сына от второго сына, который всегда будет в тени трона? Даже титул принца будет для него просто пустышкой.
– Да и пусть. Его дело. Пусть берет Марис или Флорис. Пусть ждут его с войны, пока он будет забавиться с лагерными шлюхами. Принцы они ведь таковы, – Эллин холодно. Ночь безветренна, но кажется пронизана веянием северного льда. Девушка дрожит, то ли от слез, то ли от страха.
– Таковы. Может и он такой, кто же знает.
Эллин уж точно не знает. Она и видела-то его мельком. На пиру он сидел с отцом у помоста, а она танцевала, кружилась в омуте из борского вина и шла в танец то с одним, то со вторым, то с третьим. Знала только, что принц калека без глаза и нрав у него дурной, а ещё улыбка лукавая, почти хищная. Кажется, он даже наградил её ей, когда она осторожно, будто воровка, кралась вдоль стены позади Лоттара.
– А свадьба всё равно скоро будет, – её губы сами складываются в горькую усмешку, а голос почти стихает. Ей не хватает сил даже это проговорить, – Может не такая пышная, не королевская. Невеста будет не так пригожа, а лорд Эстермонт не так хорош собой. Но подумай только, какой красивой вдовой я стану в свои неполные двадцать. Думаю, дольше лорд Элдон не проживет. Жаль лишь, что мне не достанется его имений. Остров очень хорош собой – скалистая пустошь в объятьях моря.
Стражник молчит. Поэтому она смеется сама. Громче и искренней, чем в галерее в объятьях оруженосца. В ней играет обида, зло и выпитое за вечер вино. А ещё тишина, нависающая над Штормовым пределом, пугает её в сто раз больше, чем буря, что грянет через час, два, а может быть с рассветом.
– Язык проглотил? Или смелость утратил? – резко спрашивает Эллин, оглянувшись.
Но на стене теперь она одна. Внизу манящее море. А на востоке первые молнии, будто огненные мечи богов, рассекают небо.
Буря грянет раньше, чем настанет полночь.