5.
18 января 2023 г. в 19:35
Если пошевелиться или хотя бы вздохнуть — весь её мир полетит в бездну.
Эллин считает шаги Люцериса, ощущая что воздух вокруг промаслен насквозь и готов вспыхнуть. Но тишина в круглом чертоге чиста, как хрусталь. Никто не смеет проронить и слова. Напряжение, словно до скрипа натянутая тетива лука. Её нужно держать, но пальцы стираются в кровь от ожидания. Все вокруг будто окаменели. Ещё немного и мальчик минует распахнутую дверь, ещё мгновение и выйдет во двор, потом за замковую стену. Оседлает своего дракона и улетит прочь. Оставит Штормовой Предел в шаткой иллюзии покоя и понесет ответ лорда Борроса своей матери на Драконий Камень.
Ещё хотя бы шаг. Но тишина внезапно разбивается вдребезги на тысячи осколков.
— Он вас тогда без глаза оставил или без яйца? — вьедливо бросает всегда кроткая Марис, намертво приковывая к себе взгляды всех присутствующих. — Очень рада, что вы выбрали мою сестру. Себе я хочу мужа, у которого все было бы на месте.
Начало положено. Лучина попадает точно в цель, выступая предвестником пожара. Лицо принца и так молочно-белое бледнеет ещё пуще. Линия челюсти проступает как никогда явственно, на высоких скулах под самой кожей играют желваки. В его единственном глазу что-то страшное пробудилось ото сна.
«Он похож на убийцу», — повисает в сознании ответ на заданный принцем вопрос.
В этот миг он похож на убийцу больше, чем любой узник в замковых темницах. Это отразилось на его искалеченном лице, когда черная повязка упала на пол отцовского чертога, открывая миру яркий лазурный сапфир, сверкающий в сполохе молний, и страшный рубец, уродующий любого. Его злоба казалась почти что испепеляющей, способной сжечь землю под ногами дотла. Это ведь было в нем всегда: в горнице, на пиру, на стене той безветренной ночью. Но сейчас его ненависть впервые оказалась нагой и неприкрытой ничем, ни гордостью, ни дерзостью, ни учтивостью. Эллин ощущала, как воздух вокруг Эймонда Таргариена накаляется. Наверное, отец тоже чувствовал это, но понимал, что ничего уже не остановить. Столкновение теперь неизбежно. Когда разговор начинают драконы, уже невозможно предотвратить удар, можно только смягчить и отвести его подальше от своего дома.
Все глядели на двух всадников со стены не отрывая глаз. И Эллин тоже глядела. Смотрела, как мальчишка вскочил в седло и почти что оторвался, скрылся между грузными облаками, с которых непрерывно лилась вода. Небо озарила яркая вспышка и последующий за ней раскат грома. Будто барабаны стучали в небесных чертогах не прекращая бой.
А после Вхагар стрелой взмыла в небо. Ей будто и ливень, и ветер казались ни по чем. Большие крылья вздымались и опадали, набирая высоту среди черного неба, черного моря, черного мира. Поначалу была погоня. От вершины неба почти к бушующей глади моря. Наездники неслись по раскаленному от молний небосводу, будто ведя опасную пляску на лезвии клинка. Это было что-то завораживающе страшное и вовсе не похожее на бой. Никто ещё не вел дракона против дракона.
Когда пасть Вхагар вгрызлась в тонкую шею Арракс, у Эллин перехватило дух. Больше она ничего не видела. Дракон взвился в высь, выше грузных облаков, не разжимая пасти. Их скрыла стена дождя и только дикий рев доносился будто из ниоткуда и вспышки огня виднелись вдали.
Кассандра плакала. Флорис жалась к ней, дрожа от страха. Марис побледнела. А старый отцовский мейстер с каменным выражением на лице записывал слова на пожелтевший пергамент, время от времени что-то да помечая.
— О Семеро, Боррос. Кровь пролилась, — вскричала мать, взбегая вниз от помоста.
— Не под нашим кровом, женщина. Мы выбрали сторону, а начало пляски положили они.
Двадцать рыцарей в латах, пара стюартов и замковая челядь. Все стояли, как статуи, высеченые из древнего камня. Они не боялись шторма и бури, но боялись драконьего огня. Каждый знал, что Вестерос скоро вскипит. Люди будут резать друг другу глотки, а драконы с наездниками плясать высоко в небе. Они всегда были ближе к богам, чем к людям. Эти проклятые короли.
«Лишь бы он никогда не вернулся в Предел, — вертелось у Эллин в голове, путая все остальные мысли. — Пусть этот страшный человек и его дракон никогда больше здесь не появятся».
Но Вхагар появилась. На зло ожиданиям и мольбам. Разбудила Штормовой предел своим рёвом ещё до рассвета. Сделала круг над замком, почти касаясь перепончатыми крыльями сторожевой башни и опасно близко приближаясь к кладке замковых стен. Наездник соскочил из седла и был он… будто мертвец воставший из могилы.
— Септона мне, — вскрикнул, маня рукой стюарта. — Пора бы леди Эллин из дома Баратеонов перед людьми и богами стать моей женой.
Шторм утих, но небо осталось мрачным и серым, будто сталь. Дракон стоял за стеной, а в пасти его бурлил жар, горячее котлов преисподней. И среди замка, полнившегося народом, никто не посмел ему возразить. Ещё жива была память об огненных столбах над башнями Харренхола.
Две служанки шнуровали корсаж на Эллин, но ей казалось, что тонкие тесемки вяжут не на талии, а на её собственной шее. Будто её сейчас удушит эта туго затянутая петля. На ней то самое черное, но так и недошитое платье. Вышивка на подоле не окончена до конца. Шелковый терновник так и не сплелся на ткани цепкими ветками. Кто-то посреди септы непременно да скажет, что невеста бледна, как снега. А платье на ней — ну разве пристало носить такое драконьей невесте?
Черный подбитый мехом плащ отца с золотым оленем на темном поле кажется неподъемной ношей, когда оказывается на плечах. На её месте должна была быть другая. А если и не другая, то не сейчас. Ведь он обещал ей это в отцовской горнице. Смотрел своим изучающим глазом так, что Эллин поверила. Ей хотелось верить. В его благородство? В его совесть? В честь? Он лжец и братоубийца, на его руках кровь. Может, кровь даже на плаще с трехглавым драконом, которым он сейчас укрывает ей плечи. И ноша вместе с ним становится всё непосильней. Будто часть его вины — теперь её, а часть её жизни — его. Это несправедливый обмен, но в септе рыдать уже поздно.
Вокруг безучастно холодные лица. Хвалебные гимны звучат, как поминальная песнь.
Септон просит назвать причины, делающие этот брак невозможным. Но лорд и леди Баратеон молчат. Молчит Кассандра, Флорис и даже Марис. Лишь благовония тонкими струйками дыма поднимаются к высоким сводам храма. Эллин смотрит вокруг преисполненными надеждой глазами. Она и сама готова выкрикнуть добрую сотню причин, но её голос все равно останется неуслышанным.
Всё, как будто в тумане. Старый дряхлый септон, семиконечный кристалл и тошнотворно сладкий воздух. Знакомые стены, в которых она почему-то сегодня почувствовала себя чужой. Губы, которые касаются её губ в поцелуе, и Эллин поддается. Это проигрыш и капитуляция. Неужели она и вправду считала, что никогда не покорится никому и будет свободно жить так, как пожелает? Нет, эта вольность недоступна даже драконам. И вот, перед ней один из них. Совсем не Эйегон Завоеватель из баллады.
— Одна плоть, одно сердце, одна душа отныне и навеки, и да будет проклят тот, кто станет между ними, — слова звучат, как узы старого и прочного заклятия, которое прикует его к ней цепями мощными, как замковые валы.
«Всё должно было быть не так», — думает Эллин, стараясь хоть на миг уловить что-то в опустевшем взгляде Эймонда Таргариена, но он смотрит поверх неё. Сейчас он уже не походит на убийцу, но страх всё равно грызет ей кожу, когда она под руку с ним покидает семигранную септу. Молчание гнетущее. Не слышно приветствий и здравиц. Вокруг него ореолом витает опасность, а его молодая жена теперь шагает в его же тени.
— Прости, — будто шелест ветра, звучит возле уха, потом она уже не могла с точностью утверждать, выговорил он это слово или ей показалось. — Но в Игре Престолов есть фигуры, которыми мы пусть и нехотя, но играем.