6.
20 января 2023 г. в 01:52
Когда закрываются двери, у Эллин дрожат кончики пальцев. Совсем немного, но всё же заметно, особенно, когда на пол проливается лужа вина. Карминовые капли, упавшие на лиф от платья, также мелкой россыпью красуются на подоле. Попытка их вытереть – ещё большее несчастье. Борское Золотое намертво впиталось в шелк.
– Седьмое пекло! – не говорит, а только выдыхает.
Ей не понятно, что злит её больше – собственная неловкость или чужая рука, которая резко отбирает из рук кубок и наполняет снова, не доходя до краев. Предприимчиво, иначе она бы израсходовала впустую ещё много совсем недурного вина из отцовских подвалов.
В самых больших покоях круглой башни холодно даже в самую ясную пору, но сегодняшней ночью очаг горит как шальной. Тут пахнет старостью и вековой пылью, которая будто въелась в каждую трещину на стене. Громоздкие гобелены на каменной кладке, кажется, висят тут уже столетия, от того и выцвели, превратились в бледное ничто. Дубовый стол у окна огромен, как каменная глыба на резных ножках. Канделябры из потемневшей от времени позолоты. Огромное зеркало в оправе из почерневшего серебра . Всё это кажется фальшью, подделкой, напускной тенью минувшей роскоши. Но когда-то её леди мать отдала тут своё девичество лорду Борросу после провожания на свадебном пиру.
Свадебного пира у Эллин не было. Не было сотни отцовских знаменосцев веселых от вин и эля. И чашу за её призрачное счастье сегодня никто не поднял. Её с громким хохотом не внесли в подготовлены покои. Нет, туда она вошла сама. Чувствуя, что бесстрашие её упадет на пол вместе с одеждой. Она напилась, но не успела утратить течение времени. Не забыла кто она, где сейчас, кто сидит в кресле у очага, неотрывно глядя в бурлящее пламя. Для него вот мир, кажется, и вовсе застыл. Без вина, потому что сегодня он не отпил из кубка ни капли.
Над Штормовым Пределом плотной занавесью стоял Час Совы. Небо черным черно, хотя до часу Волка оставалось ещё уйма времени. Может, горящие свечи здесь – последние осколки света в целом замке. А может, они последние из тех, кто не провалился в сон.
– Выпьете со мной? – вся её смелость соткана из паучьей паутины, стоит только дернуть и расползется до нитей.
Но он даже не оборачивается, словно его единственный глаз видит что-то невидимое для неё в этом проклятом почти догоревшем огне. Глупо было шатко подняться с места, не выпуская чашу из рук. Ещё глупее было подойти и опуститься подле него, поджав ноги, прямо на старом мирийском ковре ещё из времен отцовской молодости.
– Я видел, как в пьяном бреду человек мало походит на человека. Потом это уже существо, которое повинуется не долгу, а только своим желаниям, – даже взглянуть в её сторону Эймонд Таргариен не считает должным. – Это вино пьёт людей.
В ответ Эллин только осушает до дна свой кубок. Она видела, как в собственной ненависти этот человек мало походит на человека, и как он смеет теперь судить о вине?
– Думаю оно не выпьет меня до дна, пока я остаюсь здесь, в Пределе. Дождусь того дня, пока решатся проблемы брака, вы же так громко тогда этого мне обещали.
Можно же мне поверить и этим словам?
Кресло со скрипом отодвигается прочь, царапает каменные плиты пола. Со звуком этим у неё будто кошки скребут на душе. А после он возвышается над ней высокий, поджарый, но всё ещё не опасный. Опасность эта появляся мигом позже, когда Эймонд Таргариен склоняется вниз, чтобы четче видеть её лицо в отсветах от камина. Чтобы лучше чувствовать, насколько поддельная у неё смелость?
– Нет, – Эллин видит, как долго он подбирает следующее слово. – Всё сказанное там утеряло силу.
– Слова ведь ветер.
Она знает, что под ногами холодная вода. Чувствует, что лёд слишком тонкий. Провалится – пропала. Тогда вода затопит всё. Но сейчас его лицо к ней близко настолько, что чувствуется озноб. Если бы на дюйм ближе, она рассмотрела бы ссадинку на его губе. Но он отодвигается от неё меньше чем через мгновение, будто отбросив в сторону какую-то глупую мысль. Берет кубок и опорожняет штоф. Потом осушает одним глотком, а Эллин не знает что ей теперь делать. Таргариены и вправду что-то иное и отличающееся от людей, или всё то же зло, но спрятанное за красивым обликом.
– Тебе не понять, – сухой металлический голос нарушает её блаженную тишину. – Но объяснить я всё же попытаюсь. В конце-то концов меня даже наш новый король понимает в пьяном бреду. Всё, что было до сегодняшнего дня – пустое сотрясание воздуха. Расстановка сил и ставок. Это неизбежно переросло бы в фазу войны, или если донести тебе попроще – бойни. Вчера время, что было дано на подготовку, оборвалось, и в Игру вступать нужно уже с намертво привязанными союзниками. Помолвка была хорошим решением до того, как мы посягнули на гордость Дорна. У меня есть младший брат, а принцесса есть в Солнечном Копье. Но сейчас всё пропало. Загадывать наперед бессмысленно. Свадьба это надежнее. А лорд Боррос…
– А отец не тот человек, который обещает безусловную верность. Его главным интересом всегда был Предел, а не склоки железного трона. Если бы Рейнира предложила ему помолвку с двумя своими сыновьями сразу, он послал бы вас в Пекло, а не Люцериса, – её собственный голос казался эхом из пустого колодезя, но она продолжала. Забавила сумятица на его высокомерном лице. – А если бы ваша сводная сестрица отдала ему свою руку и подарила сына, он и слушать вас бы не стал. Лорд отец – это носящийся туда-сюда ветер. Вы глупец, если думаете его обуздать.
Сначала он смотрел на неё удивленно, будто на кошку, что вдруг заговорила человеческим голосом, излагая кошачьи мысли. После смятение рассеялось, но Эймонд Таргариен усмехнулся и коротко ей кивнул. Словно даже это поразило его недостаточно, а в его собственном рукаве был припрятан козырь, который решит исход игры на удивление в его пользу.
– Он уже присягнул Эйгону передо мной. И печется за свой Предел он так, что велел завтра же убраться из замка. Боится, что Рейнира грянет сюда с огнем. Я сказал, что отбуду поутру, но женушку просил оставить в отцовском доме. Времена-то ведь неспокойны. Лорд Боррос побагровел, стал бордовее этого вина и ответил, что не будет держать под своим кровом Эллин, которая уже не Баратеон, а Таргариен. – Он отставил кубок вина. Чуть поколебался, но после всё же снял повязку с глаза, продолжая сжимать полоску ткани в кулаке. – Я заберу тебя в Красный Замок.
Туман у Эллин в голове был густым и вязким, сквозь него медленно прорезались его слова, иголкой ударяя по мозгу. Он выиграл. Она повержена и прижата к земле. Ей не верится поначалу, а после гнев кувалдой ударяет по хмельному сознанию.
– Но отец никогда бы не отпустил меня! Он бы позволил переждать тут бурю! Он меня любит, слышишь? Любит! – Уверенна ли она в том, о чем так яростно кричит ему в лицо? Хватит ли ей наивности самой в это поверить. Или внять словам отца, который обещал, что она только выиграет в этой игре. Нет. К словам теперь вовсе прислушиваться нельзя. Неужели всё и взаправду игра? Игра на престолы, в которой игроки – все, а она молчаливая пешка.
– Так ли он любил тебя, что был готов отдать Эстермонту? Ты ему больше не дочь, а мужева жена. Твой отец хочет одного, Эллин, – даже её имя с его губ звучало будто пощечина. – Наследника, а ещё найти вам мужей. Штормовой Предел ни одной из вас не достанется.
– Замолчи! Не смей говорить то, о чем ничего не знаешь! – Она почти что ударила кулаком ему в грудь, но его пальцы перехватили тонкое запьястье.
Он рассмеялся ей в лицо. А ничем не прикрытый шрам, пересекающий глазницу, влажно взблеснул в полумраке.
– Как же не знать второму сыну второй жены, младшему в списке престолонаследия?
Эллин заплакала. Слезы из глаз лились неиссякаемыми потоками, остановить их теперь ей было не по силам. Или она не пыталась? Рассеивался сладкий хмель от вина и, стоя посреди наполненных роскошью покоев, она показалась себе выпитой до дна. Высушенной, а в добавок придавленной к земле твердым камнем. Отец обещал ей, что от этой свадьбы никому не будет зла, что он сумеет оградить её и от дворца, и от Эймонда Таргариена. Солгал. Или не сумел? Слезы не сдержать, не скрыть, не высушить ветром. Эллин закрыла руками лицо, но от этого легче не стало. Ей теперь вовсе не станет легче.
– Ты не знаешь… – слабо возразила она и вздрогнула, когда он молча обнял её, прижав к себе так, будто он не сложен из жестокости и зла, будто эту кровь вчера пролили не его руки.
– Я знаю, что слезами ничего не изменишь, потому что миру нет дела до твоих слез.
Час волка – самая темная пора ночи. Сумрак тогда гуще всего окутывает землю, а чудовища выходят из укрытий, чтобы красть из домов непослушных детей. Эллин плакала среди наполненых утварью, но на самом деле пустых покоев. Плакала в руках у самого злого из всех чудовищ, но даже самую честную сказку составляют из правды и лжи.