Танец под небом цвета стали

      Дело сделано. Лютер Ларджент мертв. Мертвее всех мертвых. Нашли в петле среди собственной комнаты в капитанской башни. Причиной смерти установили борское золотое. В малом совете уже нависает тень поднятого вопроса. Решением должен стать податливый и не слишком щепетильный в верности человек. Пиявка уже подвела его кандидатуру к общему сведению. Десница хитёр, как Неведомый, но в этой суматохе должен бы проглотить подставленный крючек.       Эймонд ещё раз в дурацком жесте стянул перчатку из рук, сначала левую, затем правую. Его руки чисты. Но где то на внутренней стороне перчатки чувствуется кровавая липкость. Это пустяк. Иногда ему казалось, что он уже готов идти по головам без сожаления, а временами перед глазом являлся тот проклятый маленький ублюдок Стронга. Он так кричал, когда летел вниз. И Эймонд тоже кричал. Почти до потери голоса.       Когда-то отец говорил что призраки прошлого всегда будут стоять перед глазами, говорил правда не ему, а Эйгону, но в голову эти слова почему то врезались лучше многих. Пусть даже так. Эймонд переживет всех призраков. И пусть временами перед ним будут стоять целые ряды — его не остановит. Он выбьет себе место под солнцем. Пусть не по рождению, но по праву. И всё равно, что Визерис обделил его своим вниманием с самого детства, а мать всю жизнь посвятила подготовке другого на трон. Теперь это ему не нужно. Он добудет признание сам, добудет счастье, и любовь добудет? Когда-то он грезил тем, чтобы любили его, а как любить самому? Это то же самое, что снять панцирь на поле боя и понадеяться, что кто-то прикроет тебе спину? Или это значит обнажить все свои шрамы и показать себя уязвимым, ущербным? Он не знал, но в последнее время чертовски много об этом думал.       Открывать эту дверь вошло ему в привычку. В привычку видеть прикроватный столик когда-то пустой, а сейчас напрочь заставленный дюжиной бутыльков, которые больше не раздражали. Раньше всё было иначе. И от пола до потолка не пахло легким флером лаванды с едва ощутимым оттенком мяты. Так пахнут её волосы, кожа, тонкие руки. Так теперь пахнет весь воздух его собственной комнаты, которую он привык с кем-то делить. Седьмое пекло. Ему не верилось, что он сумеет свыкнуться. И тонкая грань между ними казалось почти неосязаемой с тех пор, как он начал снимать повязку при ней не наблюдая на её лице отвращения, точнее вообще ничего. Будто у него не было огромной прорехи с камнем на месте глаза, а розовый шрам не заползал почти на щеку.       Эймонду казалось, что сейчас как никогда легко и всё в этом мире кажется чертовски понятным. Но в речные земли выдвигаться к концу недели. Там в Харренхолле залег этот трижды проклятый Принц Блошиного конца и Эйгон пожелал его оттуда выкурить, пока Черная смута не затянула всё: от Трезубца к Перешейку. — Ваше высочество. — Одна из приставленных служанок почти ухватила его за локоть. — Прошу не входите. Миледи недавно вернулась и выгнала всех. Велела убираться из покоев. — Вот и уберись.       Внутри некое подобие пронесшегося недавно урагана. Утро после шторма нагрянувшего внезапно и сравнявшего половину покоев с землей, а остальную часть вывернув из сундуков и разбросав по полу. Зеркалу досталось больше всех. Его разбили без сожалений и мириады осколков ловили солнечные блики бросая причудливые всполохи на потолок. Тишина стояла мёртвая, такая тишина, что даже в ушах звенит. — Что в пекло тут стряслось? — вопрос волнует, кажется, только покачивающуюся туда-сюда ткань балдахина над кроватью. Окно распахнуто насквозь, за окном зной опять выборол права на господство у недавнего дождя.       У неё дрожат губы, руки, всё тело. Когда-то он читал в какой-то старой мейстерской книге, что подобные проявления присущны Трясучке. Но Трясучка приходит зимой, когда мир затмевают снега. А сейчас даже не половина лета. Он пробегает глазами по вороху платьев вывороченных по комнате грудой бархатных тряпок. На миг ему кажется что тут побывал какой-то не слишком удачливый и не слишком прилежный вор. Когда она сидит в угле сжавшаяся будто комок и совсем на себя не похожа — кажется ещё меньше пяти футов роста.        Эллин не отвечает. Даже не дерзит. В её на мгновение поднятом взгляде виднеется затравленный щенок. Будто всю её просеяли через тонкое сито, а потом переколотили в ступе. — Я заплутала. — будто шелест ветра на сухих укрытых трещинками губах. — Если бы ты знал, как я заплутала.       Он не знал. Но знал, как можно кольнуть больнее и как превратить всё её горе в насмешку. Знал, как можно довершить уже начатое кем-то и уничтожить ту Эллин с Штормового Предела насовсем. Сломить, пока её метал так мягок. Выжечь до тла. И винить в этом она должна только собственную слабость. За то, что открыла её перед ним. Он вот свои всегда надежно прятал.       Нет. Ему не хочется. Хочется поднять её, усадить на постель. Взять ладони в собственные руки. Пекло, они напрочь изрезаны осколками. Хочется сказать ей что она дура, если думала что всё это сможет выдержать. Маленькая глупышка, которая, наверное, верила, что ей никогда не сломаться. Вот только Красный замок ломает всех. Ещё больше изломаны те, кто ближе к трону. Изломаны настолько, что даже не плачут. Выплакали слезы при первом изломе. Тот всегда самый страшный.       Сегодня мать опять прошлась с ним в саду после спешного завтрака. Будто невзначай вновь предложила отослать Эллин прочь. Отдалить от Королевской Гавани и чем дальше — тем лучше. Твердила, что в Староместе ей будет безопаснее. Там стены прочнее, компания дочерей лорда Хайтауэра значительно больше подходит девице её возраста, а городская септа открыта днём и ночью для молений о их победе. Раньше он уцепился бы в это предложение стальными крюками. Но и сегодня сразу не отказал. Пообещал объявить ответ к концу этой же недели. Ровно к тому дню, когда выступит с войском через ворота. — И я заплутал. — он сказал это? Или снова произнес в мыслях? — Я ненавижу это место. — шепчет в никуда и ни к кому не обращаясь. — Я никогда не пойму, как устроена Игра. И навсегда останусь пешкой которая заведомо делает ход не туда. Я не Марис. Я не Кассандра. Даже не Флорис. Во мне нет ни крупицы от ума матери и прозорливости отца. Я не гожусь ни на что. Разве срывать терпение твоей матушки и презрение Кристона Коля. А знаешь что? — в её глазах вспыхивает что-то на грани восторга — Знаешь почему меня хотели выдать за Эстермонта?       Она хочет его уколоть? Сделать больнее, чем ей самой? Ей не получится. Он знает.       Сидя на помосте лорда — преотличный обзор на чертог. Было видно пару служанок, дочерей стюарта, тройку девиц из челяди, и толпу оруженосцев, что как мухи на мёд извивались подле одной. Тяжело было бы её не заметить. Не такую, как Марис, не такую, как сыпящая любезностью Кассандра, не такую как Флорис ведь та и вовсе была дурнушкой несмотря на смазливое лицо. Там Эллин показалась ему ветром в ничем не выделяющимся платье, но неустанно метающимся туда-сюда. Ветром в омуте из вина и в круге пажей пускающих на неё слюни. А после один осмелел и взял её руку и потащил туда, куда разгоряченные рыцари время от времени тащили прачек. Эймонд видел. Тогда в его распоряжении был весь чертог. Что ему стоило подхватить Кассандру на следующий танец? А на прощание огреть горячим дыханием в ухо: «Миледи, а не ваша ли вон там сестра, в компанни этого юного недорыцаря?»       Это не было благородным порывом. Благородством от него никогда не несло. Просто пожалел девчушку, которая не отличалась ни чем особым, но одновременно врезалась в память больше всех. Да нет, она вызывала всё что угодно, но не жалость. А теперь она возле него. В паре дюймов. И от той задорной смешливой девчонки не осталось почти ничего. Сейчас она даже не плачет, говорит с сухими, но такими обреченными глазами, будто ей уже вынесен приговор. — Поплачь. — Единственное, что получается с себя выдавить. Мать всегда тихо плакала в покоях из-за отца. А потом улыбалась на пирах и приемах. — Слезами ничего не изменить, миру нет дела к слезам. Так ты сказал мне в Штормовом пределе и был прав. Мои слезы имели вес в то время, когда я разбивала коленки и весь двор бросался меня спасать. Теперь нет. — Должно бы стать легче. — Он говорит с ней так, как с Хелейной в моменты, когда рассудок подводит её. Пытается перевязать ладони, но они, пекло, так дрожат, что ничего не поделать.       Звать мейстера? Ждать пока по замку поползут дурацкие слухи?       Можно бы пообещать ей, что всё непременно закончится хорошо и счастливо, но он давно не обещал такой чуши даже самому себе. Эймонд осторожно прижимает её ближе, будто боится, что не сумеет удержать в руках. Наверное, она достигла бездны. Когда опускаешься на самое дно, любому необходим человек, за которого можно ухватиться. И неважно, каков этот человек или каким его считают другие Эллин хватается за него. Эймонд ухмыляется чувствуя от растрепанных волос запах лаванды и мяты. Глупышка, его сторона не выигрышная.       Её могли ждать умощенные белым булыжником улочки Староместа. Высокая башня Хайтауэров, вид на септу, цитадель и огромные виноградные рощи в соседстве с яблочными садами. Он мог избавиться от неё. Не этого ли хотел? Не об этом раздумывал со дня их треклятой свадьбы. Его жизнь без неё обрела бы давно утерянный, но привычный вид. Одноглазый жестокий принц без тени жалости и привязанности.       Бывает так, что у некоторых поступков просто нет объяснения.Но иногда единственным выбором остается неправильный.       И он выбирает её.