Танец под небом цвета стали

      На месте того, что горело внутри остались истлелые угли. И ещё горстка чадящей удушающим дымом золы.       Тело уже не болело — мейстер потчевал её добротным маковым молоком, руки уже не казались безвольными плетями, но она так и не взяла в них ни иголки, ни шелковые нити. Ей бы укрыться в покоях и вдоволь напиться, настрадаться своей беспомощностью и слабостью, но вместо этого ей предначертана вереница шагов вдоль проклятой лестницы.       Башня десницы — будто пика воткнутая в синеву неба, а каменные ступени в ней, словно наказание за все нажитые грехи. Когда-то она взмывала по ним не задумываясь о количестве, а сейчас каждая — будто вогнаные в стопу шипы. В горнице десницы стойкий аромат чернил и исписанного пергамента. Сотни аккуратно, до безупречности ровно сложенных в стопки листов. На миг кажется, что тут обитает неравнодушный к порядку безумец. Но если подумать — всеобщее безумие витает даже в воздухе среди этих стен. — Вы сегодня выглядите многим лучше, чем вчера, миледи. — сухо бросает сир Отто любезность, которая вовсе ей не нужна. Правда всё равно отражается в зеркалах. Четко и неумолимо. — Благодарю. — Не стоит благодарностей. — отчеканил Хайтауэр складывая длинные пальцы в замок — Мейстер сделал всё, что мог. Это правда. Но рубец всё равно уродует ваше лицо. Его не скрыть, не излечить, не исправить. Люди уповают на Таргариенов. Люди считают их полубогами среди людей, без ущерба и без изъяна. Предательства и измены, пламя и кровь — всё это уничтожает блаженный трепет народа. Что же скажет народ, когда вместо королевы достойной сложенных баллад подле короля будет изувеченная девица?       Это должно бы стать ударом прямо под дых, разломать и скрошить сплетение ребер. Но она теперь не та девчушка с Штормового Предела у которой ветер в растрепанной голове. Королевская Гавань подрезала той девчонке крылья. — Вы намерены короновать Эймонда? — Намерен. Но позвал вас сюда явно не за тем.       Из-за приоткрытого настежь окна лился скрежет стали встречающейся со сталью. Она знала, что это Эймонд, словно ошалелый рубится с тройкой оруженосцев на тренировочном дворе. С того дня, когда стража взяла в оковы Кристона Коля он, кажется, сорвался с какой-то невидимой до этого мгновения цепи. И будто шальной пес бросался то на слуг, то на членов малого совета. Будто у него отобрали что-то сокровенное и личное, что-то сугубо его и отняли опору, которая так долго его держала. — Я слушаю вас, милорд. — Я предпочту быть кратким. — сир Оттто поднялся со стула возвышаясь над ней коршуном — Эймонд взойдет на престол, так как иного выбора у нас нет. А к концу луны я намерен женить его с принцессой Дорна.       У Эллин застучало в висках сердце. А может и подкосились бы ноги. Ей только что озвучили приговор к которому её никто не готовил, а поэтому она просто застыла, будто мраморное изваяние сверля глазами лужицу пролитых на стол чернил. В ушах стоял звон и шум, глаза отчаянно моргали пытаясь согнать надвигающуюся пелену — Таргариены не брали второй жены с времен Мейгора Жестокого, милорд — вырвалось тихо и скомкано. — Разве принцесса Дорна стерпит участь второй жены? — на губах сира Отто застыла загадочная усмешка. — Женщинам свойственна особенность желать быть единственными.       Эллин ощущала, как собственные ногти впиваются в кожу ладоней. До боли. До крови. До отрезвления. — Но союз с моим отцом… — Невыгоден. И это ясно даже слепому. Обещанную пехоту лорд Баратеон потащил на стычки подле дорнийских марок, а латников и вовсе решил придержать при Штормовом Пределе, пока Черные подбираются к нам всё ближе и ближе. Отец ваш лжец и плут, да и вы, миледи, говорят, истинная дочь лорда Борроса. Плетете интриги и были замечены с другим мужчиной.       Пропасть за спиной веяла ледяным дыханием прямо в затылок. Под ногами крошился камень, но глаза оставались сухими. Не время. Не место для слез. Он убьет её? С такой же загадочной улыбкой всадит нож в спину? Или даст каплю яда и она умрет прямо во сне?       Когда ей было пять, единственное в чем она не сомневалась — это мягкие руки матушки и твердое отцовское плечо. А сейчас… Сейчас она заплутала. И если бы только суметь обернуть время вспять. — Вы обвините меня в измене и назначите казнь на рассвете? — Согласитесь, что это слишком — рука с тонкими пальцами внезапно оказалась на её плече и показалась тяжелой, будто каменная глыба. — Несчастным женам положена участь Молчаливой сестры. И вы примете её. У вас нет иного выбора.       Кровь стекала с ладоней тончайшими алыми струйками, вот-вот испачкает шитый пурпуром подол. Влажная липкость на коже разьедала тело. Ей бы плакать. Но глаза, будто высохшие столетия назад колодцы в обрамлении ресниц. — Я откажусь. — и это единственное на что хватает её прежней дерзости, это единственное на что способны крупицы гордости. — Ваше право, но после пережитого вы могли оказаться безумны… или, к примеру, сброситься на пики из окна. Возможностей множество, и лучшую из них я уже предложил.       Комок стал в горле и отнял возможность дышать свободно, каждый вдох и выдох, будто наждак по воспаленной глотке. — Сколько времени у меня есть? — вырывается глупый, преисполненный призраком надежды вопрос. — Немного. Эймонда коронуют через неделю. И к этому дню он будет не вашим мужем, или счастливым вдовцом.       Когда-то Эллин думала, что самая большая боль — сбитые на камнях коленки. Только вот тогда на них стоило только подуть — и всё утихало, забывалось, проходило. Сейчас вместо коленок у неё изодрано всё нутро, и на ранку уже никто не подует.       Она вышла с покоев десницы под остервенелый звон стали за окном. Прошла несколько пролетов витиеватой лестницы. На третьем единственным движением пальцев сорвала с шеи пылающий алым багрянцем рубин и бросила вниз ощущая, как с каждым стуком рушатся стены её бастиона и бьются осколки души.