***
Септа ужасающе пуста. Но ей не страшно. Она не чувствует страха, только мелкое подрагивание рук. Эллин холодно. Кожа покрыта мурашками и это видно в слабом отсвете свечей. — Становись на колени, дитя, и прими свое новое облачение. — голос у старой септы бархатный и успокаивающий, будто колыбель. В него хочется окунуться. И захлебнуться. Чтобы не видеть. Не слышать. Не чувствовать. С неё сняли шелк. Спустили шитый цветочной гладью корсаж и заменили на серую мешковину. Та колола кожу, неприятно давила у ворота и просторно спускалась просторным балдахином от груди. Ты думала, что никогда не сломаешься, но стоишь на коленях и кусаешь губы от ожидания или же нетерпения. Молитва льется под своды септы, семиконечная звезда под самым потолком льет солнечный свет сквозь разноцветный хрусталь витражей. Фигура матери глядит ей в душу смиренно раскрыв свои каменные объятья, Неведомый хищно усмехается пряча оскал в тени капюшона. В горле пересохло. Да так, что не вымолвить и слова. Пусть так. Теперь молчание её будет длится года. Долгую серую вечность. — Да примут семеро её обет! — звучит справа. — Да примут семеро её обет! — набатом слева. — Да примут! — бьет под дых сзади. — Примут! — оглушает спереди. Прямо перед глазами. Голова кружится. Кто-то велит встать. Она бы и сама рада, но лодыжки затекли, а колени дрожат так, будто кто-то подрезал поджилки. — Повтори обет, дитя! — шепчет септа прямо на ухо, только вот голос уже кажется ей не бархатом, а змеиным шипением. — Клянусь пред ликом Семерых — начать сложнее всего, но ей удается почти не запинаясь, пока осиный рой в голове гудит и неустанно жалит. — Принести обет молчания и… И вся жизнь перед глазами будто рябь на воде. Штормовой предел. Бьющееся в крепостные стены море. Отец и матушка. Первая охота. Лес. Соколица Быстрокрылая и первая гончая. Сестры. Старый сторож без правого уха и день, когда над замком с неба закружилась бронзовая тень закрыв крыльями солнце и небо. — Поспеши. — И посвятить жизнь свою служению. Сквозняк остервенело и жестоко тушит свечи. Оставляет лишь мрачную тьму и скупой огонек лампадки на базальтовом алтаре Неведомого. Септы зароптали, торопливо бросились за огнем шаркая длинными рясами. Что-то обожгло спину сзади, жгло долго, пристально. Эллин не выдержала — обернулась не поднимаясь с колен, взглянув через плечо влажными глазами. В проеме распахнутой настежь двери, сквозь пелену набежавших слез, ей виден лишь смазанный силуэт. И сапфир в глазнице, яркий и до рези внутри знакомый.23.
22 мая 2023 г. в 23:37
Тронный зал ужасающе пуст. С полумраком нависшим здесь борятся лишь десяток канделябров. Эймонд не видит лиц, за ним следят лишь смазанные тени.
Вот как начинается его правления. Во тьме и восковом чаде, под скудное благословение септона и тошнотворный елей. Это то, о чем он мечтал? Это то заветное первенство о котором он грезил? Когда на трон восходил Эйгон всё было вовсе не так. Тогда смех ещё звучал где-то время от времени рассеивая нависшую тень напряжения. Сейчас же в воздухе вилась вязкая, будто патока, тишина.
Каждый шаг взлетает к потолку удивительно громким эхом.
— Король Эймонд Таргариен — звучным басом провозглашает Глашатый — Первый этого имени. Король ройнаров, андалов и первых людей. Защитник государства.
Титулы вереницей плетутся за ним, как цепи за узником, пока он минует подножье трона. Минует то место, что так долго принадлежало ему, а теперь занято Дейроном. Выше. Выше. Выше. Туда, где стоит громада из сплавленных воедино тысячи мечей. Туда, где раньше восседал Эйгон.
То, о чем Эймонд так долго грезил сейчас на расстоянии вытянутой руки. Он сомневается, но показать сомнение — значит допустить первую ошибку. А он ненавидит ошибаться. Для вторых сыновей это непозволительно. Для увечных это непозволительно вдвойне.
— Да будет долгим его правление! — слышится чужой, преисполненый притворныв воодушевлением голос.
— Да осветит Старица его путь! — подхватывают с другого конца зала.
— Да пошлет ему мужества воин! — Льется с тени у колонны, и говорящего охота послать прямо в пекло.
Эймонд ищет в толпе взгляд в который можно уцепиться. Опереться хоть на миг. Но там нет ни матери, ни Хелейны, а Дейрон прячет глаза и отводит их от него, словно от страшной проказы. Нет и Эллин. Хотя то, что она не пришла даже к лучшему. Ей в глаза он не сумел бы смотреть и сам. Потому что в них ему чудится вечный упрек и обвинение. Он её уничтожил, он её сломал, сам подвел к котлу под названием Королевская Гавань. Теперь ничего не исправить. Ничего не вернуть.
Трон будоражит спину колючей прохладой.Он мечтал об этом дне и прокручивал его в подсознании тысячи раз, а теперь не может понять, что на самом деле сейчас ощущает.
— Милорд, а где моя леди жена? Разве подданым не положено видеть её сегодня? — бросает тихо, почти шепотом деснице чувствуя, как сплав из железа мечей впивается лезвиями в ткань дублета
— Полагаю, что уже не леди, да и не жена — отвечает сир Отто не снимая с лица улыбки и даже не отводя глаз от зала. — Вчера она решила принять обет молчаливой сестры, а я не стал препятствовать. Это же её выбор. Что к лучшему, этот союз был нашей общей ошибкой, которую ещё можно исправить.
— Почему я впервые слышу об этом сейчас? — собственный голос кажется ему скрежетом камня о камень.
— Наверное потому что эта девица не представляет никакой ценности. Она искалечена. Королю же положена жена, а не изуродованная калека.
«Калека» — Сколько раз он слышал это проклятое слово за собственной спиной? Сколько глоток он заткнул чтобы никогда больше не услышать это словосочетание?
Эймонд отдернул ладонь с подлокотника и сжал в кулак до хруста костяшек. Свежий порез сочился пурпурной кровью.