Танец под небом цвета стали

      Застывший лик буравил спину. Алые угли красных глаз вперились в него пристально, будто в их силах было раздробить кости и напрочь разрезать жилы. Дурное место. Спокойное до отупления, до каждого шороха опадающей наземь листвы. Но каменная ограда и заслон с страж деревьев превращал его в остров покоя, одиночества, тошноты от крови, что теперь липкой коркой мерещилась ему повсюду. В место, где становилась страшно от отсутствия кольчуги и брони, хотя тут не было с кем стражаться.       Должно быть, боги давно отвернулись от Вестероса, и новые, и даже эти древние да старые. Иначе бы не позволили драконам заплясать, а всадникам уничтожать друг друга в небе. Смерть собирала жатву. Но боги молчали. Отвернулись, когда горели дома богатых и бедных, закрыли глаза, когда дракон Рейнис Таргариен свалился наземь с небес. Стерпели смерть сира Отто. Богам ведь совсем всё равно. Война не достигнет их небесных чертогов.       Эймонд спрятал меч в ножны из темной кожи. Клинок-полуторник, в народе же просто бастард, но этот кусок хорошо отцентрованой, бритвенно острой стали вновь возвращал его на Западный двор, в круг замковых рыцарей и оруженосцев. Там он бился один на один с Кристоном Колем. Сейчас же его противник — вязкая тьма надвигающихся сумерок и тени. В них он видит Деймона, Рейниру, Веларионов и смерть… она тянется к нему сквозь прохладу надвигающегося вечера. А он остервенело желает всех их убить. Ему не нужно место, где можно укрыться, ему нужна земля под могилы его врагов.       Шорох шагов по усыпаной увядшей листвой земле послышался сразу. Седьмое пекло, уже ведь осень. Лето закончилось вместе с смертью Эйгона? Или со смертью отца? Или в тот миг, когда Люцерис Веларион упал в бурлящее море? Вместе с зимой придет совсем другая война. Борьба за жизнь, не только за место на троне. — Я велел никому меня не тревожить. — последнее слово сорвалось облачком жаркого пара под бой собственного, разгоряченного сердца в висках. — Если бы я боялась… — Алис не спеша выплыла из полумрака кутаясь в полупрозрачную шаль. — Но мне неведом страх, в этой жизни можно бояться лишь смерти и тьмы, но не человека.       Эймонд принялся застегивать дублет поверх белой рубахи. Тело горело, одежда липла к коже, а по груди мелкими струйками лился пот. Пальцы скользили по глади серебряных пуговиц. — Говори, Алис. — он бросил ей взгляд через плечо не удосужившись наградить поворотом. — Я отбываю через час. — Вместе с Дейроном, чтобы жечь селения подле Божьего ока?       Эймонд выгнул бровь вопросительно взглянув на неё. Смуглая кожа среди надвинувшейся изморози казалась скоплением жара и жар этот срывался в воздух вместе с дыханием алых, будто рябина, губ. — Я знаю. — пухлые пальцы ловко скользнули вдоль застежек на груди и принялись за изворотливые пуговицы. —Он был со мной вчера, и позавчера, и сегодняшней ночью. Иногда он стыдится этого и велит мне подать вина. Я подаю, а после пью с ним. Потом слушаю. Говорит он много, сущий мальчишка с притягательными ямочками на щеках. Разве могут так разительно отличаться друг от друга братья?       Эймонд ухмыльнулся. Знал, что могут. Родись он позже на добрый десяток лет, может не знал бы, каково это — гнаться за любовью матери, успехом, признанием, но безнадежно отставать. Эймонд всегда второй, Эйгон — первый. — Нас закаляли по-разному. — Неужели? — их разделяло не больше дюйма, она пахла горьким дымом и примесью пряных трав — Но слабость у вас всё же на двоих одна.       Ни одной. Половину жизни Дейрона растили в Староместе, среди высоких башен, просторных улочек и садов, пока Эймонд наслаждался вонью и злачными уголками Королевской Гавани, глотал презрение от отца, насмешки от старшего брата и краткие нравоучения деда. До тех пор пока не выменял глаз на дракона, до тех пор пока не убил слабого мальчишку внутри себя. — У нас с ним нет ничего общего. — Только мечты о женщине, чего уж больше…       Ветер трепал волосы Алис. Чернильные змеи, которые никогда не знали покоя разметались вдоль плеч стекая вдоль позвоночника ниже пояса. Но даже в этом беспорядке спутаных кудрей Эймонд видел — её глаза горят будто два зажженых среди сумрака фонаря. — Ты спятила.       Она расхохоталась. — Это говорят многие, но я знаю так же отчетливо, как и то, что ночь темна и полна кошмаров. Он любит её… давно... и ненавидит день, когда ты стал с ней посреди септы. Любит искренне… Ты никогда не сможешь так же, даже если перекроишь себя заново.       В череп с разгону вогналось острое свердлецо. Ничего не болело, но он снова вспомнил, что болен. Увечен. Беспощаден. Жесток. Отуплчющее неведенье ушло, осталась лишь скорлупа от неё, пустое пространство, и знание того, что он Второй. Он никогда не станет первым, ни для сестры, ни для Матери, ни для Эллин. Эймонд не знал, что из этого резануло больнее.       Кулак с разгону вогнался в белый древестный ствол. Бить он умел. Синяки оставались редко. Да и особой боли он не чувствовал. Только унижение. И ненависть. Она спала с ним? Обнимала и зарывалась лицом в шею так же, как и Эймонду? — Уйди. — голос казался скрежетом камня о камень. — Больно? — Алис прикоснулась к нему гтрячей, как пламя, ладонью — не надо слов, я знаю. Но… их огонь никогда не сплавится воедино. Так легче? — Убирайся. — Ты убьешь его. — Алис сузила глаза, прищурилась и хищно ухмыльнулась купаясь в последних лучах уплывающего на запад солнца. — Умолкни. Ещё одно слово, один вопрос и я проткну тебя этим мечом, а другие подтвердят, что так оно и было. — Вопросы? Нет, я знаю это столь же точно, как и то, что завтра наступит день. Ты убьешь его. Нет, не сегодня. Но его глаза будут смотреть на тебя из бездны могилы. До конца твоих дней. Всегда.       Эймонд ощутил клешни страха сжатого на горле. — Ни за что. Он мой брат. — Верно, но ты ведь убийца родичей.       Эймонд схватил её за плечи, вжал в кору чардрева и надавил на горло не позволив сделать следующий вдох. Хотел увидеть страх в её глазах, но там был всего лишь лукавый блеск и неприкрытый вызов, липкое, знакомое выражение в карих янтарях. — Судьбу не изменить. — она прильнула к нему оставив на шее поцелуй, горячий и жаркий ожог на подобии свежего огненого касания. Эймонд разжал руки, пальцы оставили едва заметный алеющий след на коже, но Алис было всё равно. — Судьбу можно лишь перехитрить, запутать, одурачить. У неё можно выторговать что-то, а можно и выменять.       Он сжал руки на изгибе талии, впился губами в тонкую кожу за ухом. Вдохнул аромат темных кудрей. У измены не было вкуса. Разве что горечь и дурацкое сравнение черт. Хотя даже это было напрасным. Ему отчаянно хотелось ощутить утраченую опору под ногами, но единственное, что он ощущал в этот миг — шлюху, которую поимела половина Харренхола и чувство собственной одурманивающей нищеты.