Танец под небом цвета стали

      Хвалебные гимны богам тягучим елеем льются с септонских губ.И пол и потолки вокруг кажутся хрустальными. Ещё движение, ещё звук — рухнут на головы с оглушительным треском. — Ваша милость…       Встревоженный паж замер справа от королевы, кадык на горле дергается от прерывчатого дыхания, будто у приговоренного на плахе, пальцы не способны удержать сжатого в них письма. У него дрожат губы, опасно сверкают глаза, а на скулах под кожей желваки копошатся ни на миг не переставая. Но Рейнира не видит, даже не переводит на него глаз. Сегодня она в темных шелках и парче, а оторочка на подбитом горностаем плаще соболиная. Её милость празднует день мудрости Старицы и не награждает посыльного взглядом. Зря, если бы посмотрела — увидела бы, как меняется всё вокруг, одно за другим вытягиваются лица, как сползают улыбки, волнуются в ножнах клинки. Эллин стоит по левую руку от её величества, королева привыкла держать её при себе. Она вжимает ногти в мягкую кожу ладоней. Тоже не дышит. Шепот принесшего весть срывает ей голову, вгрызается в мозг. — Весть от лорда Моутона… Случился бой в окрестностях Божьего ока… Дейрон Таргариен мертв.— Сердце глухо пропустило следующий удар. Нервы канатами обвили жилы.       Этот мальчишка кружил с ней по залу на последнем пиру, смеялся, шутил, смотрел на неё и… его ясные глаза её любили. — Узурпатор убит? — лениво растянулась в масной улыбке Рейнира.       Убит? Вокруг туман, по сторонам звериные оскалы, а не лица. Невозможно. Кто угодно, но лишь не он. Такие не умирают… Нет… умирают даже те, кто в тысячи раз лучше его. Она помнила утро, когда за его спиной закрывались резные двери. У неё было три мгновения чтобы промолвить три слова. Она выбрала промолчать. Пообещала себе, что скажет ему их ещё сотни раз, когда он вернется, войдет в покои как всегда с колючей ухмылкой на лице.       У Эллин потемнело в глазах, в висках застучала тысяча барабанов. Если его имя прозвучит в этом месте сейчас — она даже не попытается заплакать. Зачем попусту выжигать глаза, когда внутри уже выжжена часть тела. Тогда всё окажется бессмысленным и пустым. Можно падать наземь, рвать на голове волосы, но всё, что останется — запах стали и серебра, который остался в постели, одежде, покоях. Останутся осколки битого стекла, которое когда-то составляло цельную картину. Эллин сможет перебирать осколки и вспоминать, каждый вечер изрезая памятью руки. Его короткое имя, которое врежется в неё будто кол. — Предатели подло убили принца Деймона и Караксеса, да упокоят его душу боги.       Септа пахнет тысячью благовоний. Они поднимаются вверх размеренно и мучительно долго кружат среди спертого от дыхания сотни людей воздуха. Крик здесь разносится эхом, взлетает от пола до высот потолка. Дикий вой, отчаянный вопль боли, ужаса, страха. Ненависти. Такой всеобъятной и всепоглощающей, что способна разрушить все стены и утопить в море Дорн.       Ярость Дракона безгранична и бесконечна. За это ими восхищаются, за это их проклинают. Они вершители судеб? Они губители судеб? Или судьба для Эллин была выжжена тысячи лет назад богами на расплавленном серебре? Крик Рейниры, будто коршун впивается в спину, нагоняет у входа и по ту сторону двери, но никто, ни сотня людей, ни стража, не пытается стать у Эллин на пути, перегородить дорогу.       Деймон мертв, а без него игра Рейниры не стоит ни единой свечи. Пусть каждый из них думает об этом весь день и ещё половину ночи.Они понимают, что может случиться дальше? Когда ярость утихнет, а над ней поднимается жгучая месть.       Рыдания остаются позади. Эллин их почти не слышит, но ощущает кожей. Она почти бежит по змеистым коридорам, подобраный подол платья норовит ускользнуть из пальцев. Быстрее. Быстрее, но тяжелый воздух молотом бьет под дых.       Дрожь пробивает тело, но сомнений больше нет, есть лишь желание жить. Дышать. Ощущать, как внутри бьется ещё одно сердце.       Покои в конце коридора по прежнему пахнут тайной и пылью. Но если когда-то она входила сюда с клокочущим внутри страхом, то сейчас открывает дверь и ступает внутрь так, будто была здесь хозяйкой всегда. — Хорошие новости, лорд Ларис. — она старается дышать ровно, чтобы голос казался пропитаным сталью, как у Эймонда тогда. Пусть поверят, что она тоже чудовище. — Вы можете спасти свою жизнь прямо сейчас.       Тихий смешок волнует полумрак комнат. Калека сидит у окна уложив увечную ногу на один из подставленных мягких стульев и перебирает кипу сложенных в стопку бумаг. — Печальные новости для вас, я полагаю. Королева захочет отплатить вашему супругу. И я уже знаю, куда её милость намеревается нанести удар.       Эллин подходит ближе, чтобы видеть его лицо, чтобы найти опору у стены, потому что ощущает, как подкашиваются ноги. — Партия Черных проиграна. Эймонд возьмет столицу, этого не избежать. И я даю вам шанс в последний раз изменить сторону.       Стронг морщится, растирает лодыжку и мимолетная судорога пробегает на впалых скулах. — Да… — тянет калека опираясь на резную трость в руках. — И что же ты предлагаешь мне, девочка, убить королеву? Или сразиться с её рыцарями на мечах?       Узкая полоска луны за окном купается в черноводном заливе, мириады звезд и созвездий глядят на землю равнодушно, их не волнуют ни голод, ни битвы, ни смерть. Любая жизнь для них — одно мгновения, они ведь видели тысячи. — Выведите меня из замка. Отправьте в Штормовой предел, Старомест или Речные земли. За это вам останется жизнь, трижды проклятый Харренхолл, золото Рейниры. Ларис Стронг отнял глаза от бумаг ухмыльнулся, медленно встал подрагивая от пронзившей ногу боли. Каждый стук трости по плитам пола казался Эллин ударом под ребра, но она продолжала стоять. Двинуться с места или дрогнуть — значит получить поражение. Ей не пять, вокруг не стены родного дома, а ставки поставлены. На кону — жизнь и смерть. — Я отправлю тебя… — Калека придвигается ближе, кислое дыхание обжигает кожу возле уха. — В Седьмую преисподнюю, потому что меня не тревожат партии Зеленых и Черных… у меня давно есть своя…       Воздух стал поперек горла. Слова застыли там же. Вокруг вода. Буйные волны, как во время шторма. Они накрывают с головой и топят. Ей уже не всплыть с этого дна. — Стража!       Дверь сносят с петель. Сквозняк залетает внутрь и пробирает тело насквозь. В тусклом пламени ещё не потухших свечей стоит женщина больше похожа на Неведомого в окружении собственной гвардии. Она глядит на Эллин, прожигает её обсидиановыми зрачками. В ней горит пламя, истинный драконий огонь, который не потушить словами. — Ваша милость… — Стронг ковыляет к ней в низком поклоне волоча увечную ногу, но Эллин быстрее. Отчаянье гонит лучше кнута.       Она падает на колени и цепляется в бархатный подол, в соболиную оторочку плаща, в королевские ноги… Она рыдает, слезы катятся с глаз по щекам, мочат добротную ткань, но ничего для неё не значат. Всё это — игра Престолов, а маленькая пешка просит милости у ферзя. — Ваше величество — голос дрожит, слова заглушаются рыданиями, так нужно, так и должно быть. — Лорд Стронг подбивал меня сотворить измену. Он знал, он всё знал… Это он отправил принца Деймона к Божьему оку, он столкнул его с узурпатором, чтобы вернуть ему трон. Простите меня, он уговаривал бежать… заставлял предать вас, но я не посмела… Время текло медленно, будто патока, но Эллин не поднималась. Она стояла на коленях, дрожала от слез и кусала губы, пока Лариса Стронга тащили в подземелье закованного в цепях, пока тот кричал, бранился и обвинял. Пока стражники не подняли её и не повели под руки к сводам септы.       Старый септон с добрыми, голубыми глазами и руками мягкими, будто только испеченный хлеб дал ей кристалл и позволил поклясться. Она клялась, клялась так искренне и честно, что почти поверила в эту клятву сама.       Семь углов. Семь концов. Семь высоких, мраморных алтарёв и лишь единственный из них — черный, лежбище Неведомого спрятанное в вязкой тени. Он смотрит на всех обсидиановыми глазами, будто голодный пёс, разглядывает Эллин глазами долго и хищно. Знает, что все они будут в его тени. И она? И она конечно же тоже будет.