Танец под небом цвета стали

      Красное небо раскаленной жаровней нависло над окутанной в смог столицей. Казалось, алым умылся напрочь весь небосвод, он купался в нём, словно в кровавой бани.        За окном кипело безумие тысячи голосов. В глубину безлунной черноты ночи с разгону вгонялись столбы ревущего пламени с гарью. Рушились стены, спешили люди. Огонь освещал город подползая со всех концов, а поднявшийся час назад ветер разносил горький дым вдоль затаивших дыхание кварталов.       Горело драконье логово и холм под ним. Обезумевшая от гнева толпа плыла туда безудержным потоком возглавляемая каким-то одноруким безумцем и ни гарнизоны золотых плащей, ни королевская не стража не могли стать на их пути.       Эллин вжала пальцы в шершавую поверхность подоконника. Отсюда всё казалось затянувшимся сверх меры сном, но она боялась просыпаться, вдруг явь будет хуже в тысячи раз.       Над буйством воплей и криков, заглушая остервенелый вой бедняков и хруст обваливающейся кровли стоял предсмертный драконий рев, он сотрясал полотно небес и тривожил горящую землю. Они умирали, дико бились в собственных стойлах не успевая взмыть к пылающему заревом небу. Они кричали. Взывали. Молили почти-что по-человечески. Но люди на улицах. Королевской Гавани этой ночью больше походили на зверей.       Руки неосознанно скользнули вдоль живота. Слабая попытка защититься. Боги, как же остервенело пульсировал в жилах страх, бешено колотилось сердце. Потому что огонь восстания не сравним ни с чем, оно хуже даже самого жестокого шторма. Эллин ёжиться. Боится собственного дыхания, теней затаившихся по углам, а в особенности того, что покорив Драконье Логово толпа обернется сюда. Поднимется к подножью Красного замка чтобы похоронить его в пепле драконьих костей. Стены крепки, но огонь ненасытен. И немилосерден, его гнев жесток и необратим.       Дверь отворилась почти неслышно. Эллин привыкла, что служанка приносит ужин сама и оставляет на столике прямо у входа. Сотню раз она пыталась подкупить заносчивую дуру золотом, но та лишь воротила нос от ожерелья с агатами и броши из чистого золота, в последний раз Эллин хотела сторговаться с нею за рубин в оправе из серебра, но лишь зря выворачивала шкатулки. Рози бесспорно была верна, только вот… не той королеве.       Чтобы ощутить, что что-то не так нужно лишь мгновение. На спине, будто подвешенный камень ощущается чужой, прожигающий взгляд. Рози сегодня вошла далеко не одна. За её тощей спиной молчаливым изваянием белого мрамора стояла Рейнира. Бледная, измученная, будто утратившая опору, корона из темной бронзы на голове смотрелась непосильной ношей, а утратившые блеск волосы двумя тугими косами спадали на покатые плечи. — Сегодня черный день для нас всех. — тихо проговорила королева, но губы её дрожали, трещинки сочились кровью и влажно блестели в полумраке свечей. — Мятежники внутри столицы отняли у меня и сына, и дракона… Мой бедный Джоффри… Несчастное дитя. Город пылает изнутри, но ворон принес страшные вести снаружи. Мятежники за моими стенами подступят к Королевской Гавани к Рассвету. Десятитысячное войско возглавленное моим проклятым братом уже идет вдоль тракта сюда.       Духота стоящая в покоях делала воздух вязким. Плотным настолько, что при желании можно кромсать ножом. Эллин едва сдержала улыбку. К рассвету она откроет глаза, встряхнет с себя пепел пожара и очнется от кошмара, затянувшегося наяву. К рассвету она уткнется ему в шею, прильнет к остервенело пульсирующей жилке на коже и задохнется от сухого аромата железа и стали, который помнит отчетливо и ясно до сих пор. Она вымолвит ему три коротких слова, выдохнет их в теплую кожу за ухом и прижмется к обтянутому тканью дублета плечу. Эллин желает признать поражение, она не может, не хочет, не знает как вести игру, но знает, что хочет ощущать биение его сердца рядом. Он чудовище, но когда Эллин глядит в собственные глаза — видит такую же не знающую дна бездну. Лишь бы дождаться Рассвета. Если тот сможет принести покой? — Мне жаль, Ваше величество. — Но лишь о том, что этот день не настал раньше. — Мои советники умоляют меня покинуть столицу к рассвету. — выдохнула Рейнира приблизившись к распахнутому окну. Всего лишь призрак женщины, которая покорила Красный Замок шесть лун назад, тщедушная тень Отрады Королевства. — Я послушаю их сегодня, но поверь мне… настанет день, когда я буду танцевать в этих залах, а имя Эймонда будет проклято в этой стране.       Потемневшая за несколько часов женщина казалось серой, почти неживой, лишь горько улыбнулась и протянула к Эллин белоснежную руку. Унизанные кольцами пальцы схватили её за затылок цепко, словно стальные клешни. — Ты уже ощущаешь, как ребенок шевелится под сердцем? Маленькие тычки крохотных ножек в ребра. Ты чувствовала это? — Иногда… — Лгунья. —Рейнира оттолкнула её от себя и Эллин попятилась к мягкой тахте.— Как бы ты не старалась спрятать свой вздувшийся живот, я вижу, что жизнь в тебе крепнет.       Королева усмехнулась и склонила голову набок. Она медленно протянула к Эллин ладонь и разжала опухшие пальцы. Крохотный бутылек ярко-лазурного цвета глядел на неё в полутьме. — Пусть Эймонд выиграет эту битву, пусть возьмет железный трон, — Рейнира приближалась и в её потомневших глазах плясали отчаянные искры. Пугающий и отталкивающий блеск.— Эймонд отнял у меня моих милых мальчиков. Неужели ты думаешь, что я пощажу его дитя.       Эллин замотала головой в отрицании, будто шальная. Каждый неверный ответ, словно тонкий лёд под новыми сапогами. Если ступить не туда — провалишься, намочишь ноги и испортишь обувь. Если бы в этом была вся её беда… Её беда в удушающей духоте покоев, в собственных дрожащих коленях, в том, что она стоит угрожающе близко к открытому окну и звон битвы, что должно быть ещё далеко отчаянным громом бьет в уши. — Ваша милость… — Рейнира стоит перед ней, будто горный утес, такая же равнодушно-бестрастная, как в день казни Лариса Стронга. Эллин тянет к ней свои тонкие руки-палки, словно к изваянию среди септы Семерых. Всё зря, такую, как она не умаслить словами. — Нет, умолкни. Сейчас говорить буду я. Мы с тобой совсем не похожи.—Королева уложила руку на живот скрытый под многослойной юбкой платья и с силой сжала. Эллин не вырывалась. Не могла вырваться, тело оцепенело, а в груди замирал каждый вдох. Она такая ничтожно слабая, что, кажется, сейчас распадется на части и упадет на пол, туда же, где затерялась её изодраная гордость.— Но скоро мы ощутим одну и ту же боль. Я до сих пор помню день, когда меня словно пронзили тысячью острых лезвий, а после полосовали ими сутки проходясь внизу живота. В этом тоже виноват проклятый Эймонд. Его грехи искупит лишь смерть… А мы с тобой… Боги нас видят и простят, но раны никогда не излечат.       Эллин начала пятится к двухстворчатой двери неосознанно пытаясь заслониться руками. Её замутило. Внутренности свернулись в узел. А женщина напротив располневшая, обрюзгшая с неестественным блеском в индиговых глазницах вселяла дурманящий, парализующий тело страх.       Боги бросили Таргариеновскую монету и… оплошали… Величие и тень железного трона, казалось, возносят её на вершину. На самом же деле —вгоняло наследницу в бездну, только вот теперь уже всё равно. Она мертва, хотя ещё дышит, в её теле опарыши и могильные черви. Танец Рейниры проигран, её последней надеждой был Деймон, она держалась за него как утопающий за соломинку. Пока Эймонд его не убил, пока не разрушил её последний форт и опору. Сейчас ей больше нечего терять, а в безысходности люди приобретают подобие зверя. — Сдайтесь. Ради Эйгона. Ради вашего последнего сына. — На милость одноглазого калеки? — Рейнира расхохоталась так безудержно и громко, будто на миг очнулась от серого кошмара и вдохнула окружающую жизнь — Эйгон был жесток и жалок. Но Эймонд всегда был хуже его… хуже… Выпьешь сама?       Слезы лились из глаз. Кажется они плавили кости и кожу. Эллин дрожала. От кончиков пальцев к коленям и дальше. Но некому было помочь. — Сдайтесь и Эймонд пощадит вас. Клянусь… Я пощажу вас… — Влейте отвар ей в глотку. — будто горсть яда выплюнула в лицо королева и резко розвернулась на каблуках взволновав воздух ворохом юбок.       Двое прислуживающих ей рыцарей, одни из тех помойных крыс блошиного конца, которых приблизил ко двору Дэймон ввалились в покои и вывернули вывернули руки, цепкие пальцы ухватили челюсть, в волосы зарылась шершавая ладонь. Она лягалась, кричала, пыталась вырваться, но обмякла в их жилистых руках, когда вдоль горла потекло горькое снадобье. Полынь, пижма, мята резали на кончике языка. Тысячи раз она слышала от кухонных девок замка каков он, вкус Лунного чая.       Мир заиндевел.       Она стояла на коленях посреди собственных покоев. Ничего не слышала, ничему не внимала. Миновала полночь. Сквозь открытое окно слышался огненный рев, голоса штурмующих стену и голоса тех, кто до сих пор её оборонял. Где-то среди них Эймонд? Нет, в бою ведь так легко поймать стрелу или напороться на меч. Ей снилось его мертвое тело.       Внутри медленно расходилась волна обжигающего тепла, почти что жгучего жара. Она бросилась к двери, била в проклятую древесину, пока не изодрала в кровь ладони. Продолжала бы до тех пор, пока не сломает костяшек пальцев, но тело внезапно пронзило вспышкой оглушающей боли, та расходилась волной по венам и вдруг замерла где-то внизу заставив скрючиться едва ли не свалиться на пол.        Эллин обхватила руками живот стараясь унять ноющее мучение, что сменилось пульсирующими тычками. Ребенок уперся ей в ребра и дыхание на миг стало сбитым и неровным, а каждый следующий выдох приносил лишь отупляющее наваждение. Перед глазами стояли зыбкие кружева, весь мир в зрачках кружился и будто таял, единственное что она чувствовала наверняка — струйки холодного пота стекающего по коже вдоль позвоночника. Сквозь настежь распахнутое окно доносился лязг стали, и звоном бил прямо в сплетение черепа. Она отдала бы всё, лишь бы навсегда заглушить этот звук. А после, с очередной яркой вспышкой в глазах, мир с треском рухнул.       Миновал час, день, а может целая вечность. Кто-то привел её в чувства неустанно похлопывая по щекам, кто-то дотащил её к постели и закрыл ненавистные окна ставнями. Слава богам. Теперь ей не слышны остервенелые крики и бряцанье конской сбруи. Хотя звуки боя всё равно доносятся сюда издали, будто эхо далеких призраков из ниоткуда. Может, всё что было — сон. Дурной кошмар привидевшийся ей от страха, но нет. Стоило лишь предпринять жалкую попытку поднятся — внутри разлилась та же знакомая, обжигающая слабостью тяжесть. Но что-то всё же изменилось. Болезненные тычки сменились настораживающей тишиной. Она ещё долго сидела на постели захватывая истрескаными губами воздух прежде чем поняла — ребенок перестал шевелиться. Тревога подкатила к горлу с настырностью почти вызывающей рвоту. Сердце забилось где-то в самих висках и мир опять задрожал, накренился в другую сторону. — Мейстера! — её крик был ничтожно слабым, тихим, надломленым, осипший голос отказывался слушатся, в горле першило.       Она повторяла снова и снова, будто заклятье, но на зов никто не откликнулся, а в покоях стояла полутьма. Это ночь? Или раннее утро? Почему никто не зажег свечи?       Эллин поднялась с постели шатаясь, будто в винном хмелю. Сделала шаг, другой, споткнулась и пошатнулась на третьем. Ребенок дернулся. Так сильно и неожиданно, что она невольно вскрикнула и схватилась за спинку кресла. Но вскоре всё снова стихло, замерло, и холод от этого колючими мурашками пополз вдоль хребта.       Едва она решилась отпустить спинку дубового стула, как вновь почувствовала ударивший в лицо жар, вслед за ним грянул резкий, безжалостный спазм от которого подогнулись колени. Эллин чувствовала, как по лбу катятся ледяные бисерины пота, а после смешиваются с горячими слезами на щеке. Казалось, кто-то ткнул в живот раскаленным в огне кинжалом. Изнутри. Потом еще и еще. Она попыталась сделать хотя бы шаг. Осторожный. Почти боязливый. Но по внутренней стороне бедр хлынула кровь, залила пол и подол некогда белой ночной рубашки.       «Я до сих пор помню день, когда меня словно пронзили тысячью острых лезвий, а после полосовали ими сутки проходясь внизу живота. В этом тоже виноват проклятый Эймонд» — слова туманной дымкой всплыли в сознании вместе с новой режущей болью, которая теперь не проходила.       Новая глубина была ещё глубже прежней. Кто-то тряс её за плечи, кто-то поливал лицо ледяной водой. Она хотела сказать им, что и так дрожит от холода, но не смогла раскрыть свинцовые веки. — Несите воду и полотенца! — Кипятка! — Держите её! — Она истечет кровью!       Все голоса неслись будто из глубокого колодца. Говорящие стояли на вершине, а Эллин оказалась на самом дне и ощущала, что снова тонет. В глазах было мутно от собственных слез.       В Штормовом пределе стояла глубокая ночь. Она отчетливо видела, как горит свеча в её покоях и большой чертог, и место на котором восседал отец, видела маленького Люцериса Велариона… тот прошептал ей в лицо: «Ты сгоришь в пламени дракона», а после растаял, будто воск в пламени свечи.       «Вы сгорите, миледи, Дом Дракона способен лишь уничтожить» — с колючей усмешкой подтвердил Отто Хайтауэр.       «Пешка сгорит в пламени дракона, как щепка» — хитро сузив глаза подтвердил Ларис Стронг и стук его деревянной кости доводил почти до безумия.       Кто-то взял её за руку и Эллин заметалась на постели пытаясь вырваться, но не получалось, пальцы держали цепко. — Он сожжет тебя, Эллин, он — дракон и чудовище. — Дэйрон стоял на коленях у её постели и глядел на неё с тем же щенячьим обожанием. — нет, нет, нет…       Она кричала и просила, она умоляла и скулила ощущая во рту кровь от прокушенной губы. Её оглушала боль и Эллин теряла тонкую нить бреда и яви. Вокруг плотным кругом стояли мертвецы. Тянули свои костлявые руки и безудержно хохотали. — ещё воды! — мейстер, тут уйма крови… — дайте ей макового молока — нет… — простонала Эллин, маковое молоко будит мертвых призраков.       Они танцевали вокруг к рассвету… или к тому моменту, когда солнечный луч заставил её распахнуть глаза. В покоях стоял металлический запах крови. Тени по-прежнему плясали в углу, но среди них она смогла различить голубой блеск сапфира в пустой глазнице. Он тоже тут? Он тоже мертвый? На его лице застыло жуткое выражение, Эллин не видела его таким никогда. Разве присуще Эймонду Таргариену такое замешательство в чертах, такая обезаруженая растерянность. — Если с ней что-то случится — у него дрожал голос? — я сравняю этот замок с землей и воздвигну новый из ваших костей.       Его лицо начало плыть перед глазами, Эллин просила его остаться, иначе придут другие, будут смотреть и безудержно хохотать, но потеряла сознание раньше, чем успела собрать слова. — Праведные боги, он ведь не закричал — шептал женский голос справа. — Заткнись, дура— ответил сиплый голос мужчины. — Теперь нам уготована плаха… — тяжело выдохнула старуха.       Эллин хотела подняться, но не получилось и пошевелить пальцем. А мертвецы всё кружили вокруг и смеялись.