Die Aufzeichnungen des Großen Preußens.

14.02.2005.

С точки зрения науки любовь — совокупность химико-биологических процессов, происходящих в человеческом организме. Все эти высокопарные возвышенные чувства вызваны переизбытком определённых гормонов в людских головешках, проще говоря. И так как наука моя сука, в целом Великому Мне по нраву данное утверждение. Веселее же быть эмоциональным торчком, нежели эмоциональным калекой, согласитесь? За всю свою действительно долгую жизнь — а ныне и «смерть» — всего несколько раз доводилось мне испытать такие вот окситоциновые нарко-трипы. Иной раз в одиночестве, а иной вместе с кем-то. Но, если уж распределить все мои чувства к определённым лицам на некие «периоды», то всего их выйдет около четырёх: I. Наивная детская — То были времена, когда и трава росла гуще да зеленее, а сам я был невелик ростом, с шилом в одном месте, религией в основе мировоззрения и вострым мечом наперевес. Если уж говорить о женщинах, то мой тогдашний несомненно юный и наивный разум характеризовал их как слабых физически и морально существ, пригодных разве что для «поддержания быта». О чём-то интимном, а уж тем более о сексе с ними я не мог помыслить, вернее даже сказать не желал ровно до «подросткового периода», — периода Великого Меня, как герцогства — однако об этом поговорим позже! И вот именно в эти бородатые средние века наивному и почти во всех смыслах чистому мне повстречалась она. Поскольку сам Тевтонский Орден был образован из некоего подобия госпиталя, в нём всё же встречались особи женского пола, но только лишь в лице монахинь. Ею она и являлась. Имя у этой девушки было довольно чудное, но звучное — Ингрид. Внешне, конечно, она была не красавица, что-то среднее между полевой или кладовой мышью, если уж выражаться языком блядских ни на что не намекающих метафор. Серые безжизненные, как у дохлой рыбёхи, хотя и добрые глаза, длинные каштановые волосы, с виду ломкие и сухие, потому всегда собранные в большую хлипкую косу. Вся она была какая-то болезненно худая, нездоровая и угловатая. Да и умерла в итоге от какой-то из множества тогдашних хворей. Единственное, что я действительно прекрасно помню, точно знал эту женщину вчера, — помимо её неказистого внешне хрупкого облика — так это её тёплые руки. (Звучу сейчас, как блядский фетишист, ей Богу.) Почему-то этой до глупоты дурейшей женщине нравилось гладить меня по голове, точно какую-то бесноватую псину для успокоения или так, будто я её сын. А мне…было смешно, неловко и в каком-то плане даже приятно. Но здраво оценивая всю эту историю сейчас, могу точно определить — с моей стороны это была привязанность «ребёнка к родителю». Матери-то у меня не было и быть не могло, а вот «отец» (Для Людвига он будет, пожалуй, Древнегерманским дедом.) был, только скопытился уж слишком рановато. Да и, честно говоря, всякому пиздюку нужна своя мамаша — надо ж откуда-то учиться эмпатичности. II. Неловкая юношеская — А вот теперь, любопытные киндеры, старый Великий и единственный в своём роде прусс поведает вскользь о периоде своего существования, как герцогства и трудностях переходного возраста. Помимо политически унизительного положения вассала одного поганого пшека, на юного меня тогда давила и религия. Отчего-то гораздо, блядь, больше, чем в пиздючестве. Возможно из-за большей осознанности у меня появилась некая озлобленность на мир и (О удивительно!) излишняя богобоязненность. И всё это щедро дополнялось табуированием некоторых несомненно важных тем. О да, именно о людской ебле мне было грешно и стыдно думать. Что уж там говорить о практической стороне вопроса, ксе-е-е… Однако ж думалось, а очень скоро и вылилось в практику. Верно смекаете, это то самое ебанутое времечко, в плане личностных эмоциональных качелей, когда в моей праведной жизни появилась ещё одна женщина. Ныне она экс-супруга одного Аристократишки, чья нездоровая страсть к клавишным инструментам во многом и была одной из житейских причин их развода. Лизхен/Эржбет/Элизабет Хедервари — венгерка, чей внешний вид в детстве отчётливо казался мне мальчишеским, а вот в юношестве преобразился до такой степени, что своим светлым умом я в конце концов допетрил о её женской природе и сущности. Сучьей сущности. Но на первый, горящий от переизбытка гормонов и явного недотраха (Первого в моей жизни и последнего, смею заметить!) взгляд она была чуть ли не богиней красоты, хоть и со скверным норовом. Пиздецки скверным. И вот тут уж мой характер сыграл со мной же жестокую во всех смыслах шутку. Каким же образом? А совершенно идиотским, мне до сих пор мерзко всё это вспоминать, но раз уж взялся за такую тему в такой день, то следует закончить. В общем, я был тогда довольно чувственным малым («Размяк», совершенно непозволительно размяк!) с привычкой больно быстро привязаться к людям. (И не только к ним, в общем-то.) Так вышло и с Лизхен. Всё тогда завертелось слишком стремительно, — в плане физической близости — а осознание того, как же сильно я влип из-за такого рода странной влюблённости в своём тогдашнем положении настигло меня слишком поздно. Помните, я ранее написал об одиночных окситоциновых нарко-трипах? Так вот в этом случае это он и был. Наглухо односторонний. Без вариантов. Вообще. И какое-то время меня всё это устраивало — ебаться ведь ей со мной нравилось и хоть в этом она была искренней, потому какое-то время я игнорировал собственное недовольство таким положением дел в нашем «личном общении». Вообще, говоря по совести, в плане секса мы друг друга «использовали», как объект для эмпирического познания всех тонкостей «интимной жизни.» От того мне тогда и казалось, что права жаловаться у меня нет и быть не могло. Ужас, вот вспомнил об этой странице своей личной истории и аж блевать потянуло — жалость к себе это самое неприятное, что Великому Мне когда-либо доводилось испытывать. Думаю, стоит уж подытожить данный период. Потому что мне вновь становится блядски мерзко оглядываться на такого вот жалкого «прошлого себя» — пиздюка в переходной стадии психоэмоционального развития. Наши такие «отношения» закончились так же резко, как и начались, не успев развиться во что-то полноценное. Хотя они бы и не смогли развиться, если уж говорить честно. «Гилберт, нам с тобой следует прекратить эту «связь». Потому как всё это больно грязно, грешно и безнравственно. А за муж за тебя я не выйду в любом случае, если уж прямо сказать. Нет тут никакой любви, понимаешь? Ты для меня не более, чем своеобразный «друг детства», иной раз доводящий меня до высшей степени раздражения.» — Бум-бах, два прямых выстрела. Первый в голову, а крайний в сердце. Вот после такого «милого» во всех смыслах разрыва на дружеской ноте с Эржбет Хедервари я зарёкся слишком сильно доверять людям и себеподобным, привязаться к людям и себеподобным, любить искренне людей и себеподобных. Рваная рана в груди не хотела заживать, а прусский юнец окончательно лишился царя в голове и пустился «во все тяжкие». Следовательно, из второго периода прямо вытекает третий, самый, надо сказать, обширный по времени. III. Переходная тернистая — Ох, я помню это время достаточно отчётливо, поскольку и завершилось то оно, сменившись на другой «период» не так уж и давно (по моим нечеловеческим меркам, уточню!). Этот промежуток моей личной истории можно ещё научно обозвать «времечком для экспериментов». Почему же именно таким образом? Да всё до ебанутого просто — именно после разрыва с обворожительной, хоть и сукой по натуре своей женской, Лизонькой, юному Великому, с разбитым сердцем и некоторым — пусть и довольно скудным на тот момент — сексуальным опытом открылся путь в удивительный мир познания человеческих низменных страстей. Далеко за пределами чего-то традиционного. Но давайте-ка старый прусс будет вещать по порядку. Стоит разграничить временные рамки, для большего понимания всего того, о чём я напишу дальше. После становления Великого Королевством (с 1701 года) и прямо до появления мальца Людди (до 1871 года). Почему так коротко? А всё просто, с Великими делами и свершениями приходит большая ответственность. На вид эта самая «ответственность» была белокурым мальцом лет семи-восьми (на людской взгляд). Тяжко заниматься исключительно своей личной жизнью, когда и в мировой политике дела интересные творятся, так ещё в собственной семье, вследствие этих самых внешнеполитических событий происходит «пополнение». Всё, контекст понятен? Пляшем дальше. Есть у меня такая черта — интерес и любопытство к чему-то новому. Хотя, говоря по совести, что-то подобное имеется у любого разумного существа — тяга к познанию. Но лично Великий преуспел в познании плотских страстей и людского блядства. И именно в эти годы случилась моя «личная кризисная ситуация»…Мда-м. Пустившись «в разнос» мне не было дела до того, кого я использую для удовлетворения своих уже далеко не целомудренных желаний — женщин или мужчин, плевать! Брал вероломно и собственнически, как хотел, когда хотел и где хотел, совершенно ничего не стесняясь и никого не боясь. В то время мне ещё больше стало казаться, что нет надо мной судей, Бога и прочего такого нравоучительного. Но самым интересным было то, что все, кто со мной возлежал (Вот же ж словцо вспомнилось, ксе-се…) не жаловались и были более чем довольны! Ну ясное дело — Великий Я был хорош и для любого смертного кожаного мешка было бы честью в один из таких приятных вечеров (или ночей) ублажать меня! Однако ж именно вопрос всякой такой «гейской херни» меня иной раз волновал — было что-то вроде отторжения именно к длительным отношениям такого вида, а не к перепиху на одну ночь. Да, волновал, … Пока мне под руку не попадалась кружечка крепкого добротного пива. Вот тогда уж держитесь все, отъебу так, что ходить неделями будете походкой кавалериста! Да, исключительно в активной позиции и никак иначе — тогда лихому, дерзкому и во всех отношениях безответному к чувствам всяких там людишек Мне казалось излишне унизительным ложиться под кого-то, открываться, проявлять «слабость». Можно ещё обозначить это как «нежелание кому-то доверять», отсюда и нелюбовь к серьёзным и длительным отношениям, которые для меня были невозможны ни с людьми, ни с себеподобными. Первые рано умрут, а вторые в любой момент предадут — и то и то было проверено мной на личном опыте. А после этих весёлых, развратных и шальных времён наступило затишье, длинной во всё взросление Людвига, падение Германской Империи, две Мировые войны и вплоть до начала следующего, четвёртого «периода», предпосылки к которому начали формироваться где-то в шестидесятые годы двадцатого века. И вторым по значимости, помимо Великого, героем в этом четвёртом периоде был и является один русский засранец, который сейчас, кстати говоря, жарит для Великого Меня картошку, потому что провинился… Ну да о чём это я? Ах, да, о финалочке… Ну что ж, извольте… IV. Конечная осознанная — Так-с, ну тут всё более менее очевидно. 1960-е годы, Холодная война, напряжёнка конкретная во всём мире и многие «прелестные явления», что уж сказать. Поскольку моё участие в мировой политике закончилось году так в сорок седьмом, единственным, чем я мог заниматься в то время — волочением своего жалкого существования полуэксклава в составе «могущественной страны социалистического блока», которая тогда и являлась одним из непосредственных участников всех мировых тёрок. В свободное от этих самых тёрок время ебучий Брагинский умудрялся бесить меня любым своим действием. Да что там действием, даже просто присутствие его рядом делало мою жизнь невыносимой! История о моём пребывании в доме Советов в первые годы после окончания Второй — и на этот момент последней — Мировой Войны достойна отдельной главы и, вероятно, я уже когда-то это описывал. Что ж, стоит сделать это по-новому, однако не в этот раз! Сейчас сосредоточусь на том, о чём хотел поведать изначально. Итак, блядский Ванёк. Изначально я ухлёстывал за его сестрой. Вернее даже сказать за обеими. И обе меня, Великого Меня, динамили! Нет, ну вы только подумайте, посылать МЕНЯ — и ладно Наталья, она ж баба отбитая, к ней подступиться нельзя было даже спустя какое-то время, когда я уже пообжился в этом Советском общежитии и перестал вызывать у этой девушки исключительно только приступы неконтролируемой агрессии, сопровождаемые метанием колюще-режущих предметов в мою сторону, так и Ольга, та самая милая фройляйн с …«большими принципами» — как я уже когда-то выразился — отвергала меня. И как вы думаете вёл себя этот русский придурок? А никак. Даже не препятствовал, очевидно зная, что мои попытки расположить к себе обеих этих странных славянских женщин не увенчаются успехом. И ведь сто процентов в глубине души, в мыслях, злорадствовал и потешался над моим провалом. Ну да и чёрт с его сёстрами, откровенно говоря! В какой-то момент у меня с Иваном появилось слишком много «совместной работы» (бумажно-волокитной, очевидно.), потому я проводил с ним слишком много времени, что ещё больше вызывало во мне неприязнь ко всему такому несправедливому миру в целом. Ну вот бесила меня его блядская улыбка, когда он пытался косить под «дурачка» и в очередной раз отлынивать от работы. И этот его идиотский шарф — какого-то чёрта всё ещё доживший до двадцатого века, не сильно-то потрепавшись. (Ещё одно доказательство того, что Брагинский ёбаный колдун.) Но гораздо больше всего вышеперечисленного меня бесила его, так называемая «забота». То даст мне меньше работы, то пораньше отпустит, а то и вовсе к Ольге на кухню пахать отправит. Будто знал, что его дорогая старшая сестрёнка скорее пошлёт меня к чёрту на куличики, чем подпустит к плите и вообще вовлечёт в такой сложный кулинарный процесс, как готовка обеда/ужина. Единственное, за что можно было простить все прошлые «огрехи» в поведении Ваньки, как моего «непосредственного начальства» — он был неплохим собутыльником. И, шутка ли, но если бы не спиртное разной крепости, то этого «периода» могло б и вовсе не быть. Всё дело в том, что несколько хмельной Брагинский и совершенно трезвый Брагинский — это два совершенно разных вопл…человека. В первом, по мере усиления дозы алкоголя иной раз проспался философ, с которым вообще можно было разговаривать, не испытывая прямой неприязни (Вероятно так было потому, что и сам я был пьян. И, признаюсь, легче спаивался, чем этот русский.), а во втором на утро после совместной попойки вновь начинала взыгрывать «бесячая забота» — которая таковой вовсе не казалась, потому как Ванечка всегда и везде находил средства для опохмела. То втихаря от той же Оли таскал рассол, то «клин клином вышибал». Переходя к сути — в один из таких вот совместных выходных, кое-кто слишком разоткровенничался. И было б хорошо, если б это был Брагинский. Но увы. Эту деталь в своём рассказе хочу всё же не освещать — больно жирно будет такие душещипательные подробности описывать даже в личном дневнике. Пускай лучше в моей светлой головушке хранятся — так надёжнее! Так вот, совершенно неожиданно для самого себя излив душу, Великий не получил ожидаемой ответной реакции. Какой именно? Смеси чужого отвращения с жалостью и неприязнью. Нет, этого не было вовсе. Вспоминая сейчас, всё это кажется таким до тупого смешным и неловким, однако… Ответ был схожим — Ванька-дурак и сам поведал мне…много интересного о своих «жизненных проблемах.» И причём, довольно красочно, с чувством. Ладно, признаюсь, тогда я даже ими проникся и относиться стал к этому глупому Ваньку чуть…лучше. В какой-то момент меня перестала бесить его своеобразная «забота» и частая совместная работа. Улыбка у него больше не была блядски неискренней, да и пиздецки живучий шарф меньше раздражал этой самой своей пиздецкой живучестью и не казался более неуместным в сочетании с военным мундиром. Что-то изменилось и кто-то точно «влип по-крупному». И опять этим «кем-то» был не Брагинский, чёрт возьми. Жизнь текла довольно размеренно… До падения Берлинской стены, начала «перестройки» и развала СССР. Вот тогда последний Прусс в своём роде осознал, что действительно влип. Да, именно осознал, уже не отрицая очевидное. Осознал и остался жить (а может и «доживать») в стремительно опустевшем доме Советов вместе с определённо не последним в своём роду русским. Остался, удивив тем самым и весь мир, и всех окружающих, и бывшие республики и в первую очередь мальца Людди, так отчаянно не понимавшего всей ситуации. Остался, уже одним своим присутствие удержав одного Ваньку-дурака от того, чтобы окончательно ёбнуться головой от отчаяния. А после, когда всё стало несколько неловко и нескладно, но налаживаться — первым делом расставил все точки над «и», признался и потребовал внятного ответа. И неожиданно быстро получил утвердительный ответ. Взаимность штука хорошая, верно говорят. Вот странное дело, длительные отношения презирал, а в итоге на них же и «подписался». Да что там — сам их начал. Смешно. А вообще… Великие никогда не ошибаются, а конкретно Я ещё и всегда прав! Потому и любое моё решение автоматически становится таковым. И не моя вина, что глупый русский согласился — пускай теперь терпит мои «эмоциональные качели» и «сложный характер, ради возможности быть рядом и если его эти идиотские три слова, сказанные в ответ тогда дрожащим от удивления голосом на русском языке были правдивы и серьёзны. А если будет послушным и перестанет уж наконец слишком много трындеть об одном звёздно-полосатом малолетнем засранце, да постоянно ездить с ним на встречи в ВАЖНЫЕ ДАТЫ, то может и мою благосклонность заработает. Говоря об этом… Нет, ну как можно в такой день мотаться на работу ради очередной встречи с этим сучёнышем, а? Если б поехал — вернулся бы в пустой дом и никакой безусловно вкусной жареной картохой не отделался бы… Так, как-то неравномерно я к выводу перешёл, даже и не сформулировав сам итог своих рассуждений… Да и чёрт с ним, уж и не знаю, что сказать, слишком много думать тоже вредно, да и Великий порядком устал за сегодня, ксе-е-е… P.S. Возможно я и прощу сегодня своего русского идиота. Ключевое слово «возможно». А вообще, стоит Ваньку всё ж поздравить, как-никак его праздник! Ксе-се-се-се.