De tu (mi) parte

Марк бесится. Марк не может вынести все зеркала и все отражающие поверхности из квартиры Стивена, и потому пытается бывать там как можно реже. Не смотреть по сторонам. Закрывать старое мамино трюмо и не поднимать глаз от раковины в ванной. Сраный аквариум сраной золотой рыбки будто издевается над ним, ловя каждый, мать его, источник света – в него можно смотреться, как в сраное зеркало, и Марк, пересиливая себя, смотрит. Всё как обычно, не видно даже Стивена – только собственное угрюмое лицо, в которое Марк вглядывается так долго, что даже совершенно здоровый человек начал бы видеть то, чего нет. Кривящийся в насмешке рот – Марк копирует его с секундным запозданием, перед самим собой разыгрывая глупый спектакль, и дает себе зарок не приближаться к аквариуму больше. Он подарит Стивену чертову автокормушку, пришлет анонимно по почте, и тогда ему не понадобится задерживаться в этой квартире дольше, чем требуется, чтобы смыть с себя кровь и пыль. Марк вовсе не напуган, нет. Нет. Но он оклеивает бумагой все стены в своем контейнере на складе, пока не делает его похожим на одиночную комнату в психлечебнице. Это помогает только на время. У поганца всё равно остается до черта много способов действовать ему на нервы. Армейские металлические контейнеры со снарягой и боеприпасами – Марк всерьез подумывает заменить их на плетеные корзинки для белья из какой-нибудь Икеи. Наручные, мать их, часы – он меняет их на электронные, с кожаным ремешком, наплевав на стиль. Если существует какой-нибудь культ долбанутых ненавистников стекла и металла – он бы по праву мог его возглавить. Проблемой остается только внешний мир и работа: Марку всё равно приходится ехать в такси, идти по улице, лететь на самолете, обедать в забегаловке и параноидально присматриваться там к блестящим бокам хромированных солонок. Он чертов фрик, который постоянно убегает от голоса в голове. Голос начинает очередную партию в призрачно-зеркальные догонялки прямо в машине по пути в очередной отель – Марк скрипит зубами, но всё равно не может заглушить паскудное мурлыканье в голове: «Что за придурок за рулем, manos fuera [руки оторвать]». Марк Спектор чертов фрик, и, прежде чем завесить ростовое зеркало в номере простыней, не стесняется ткнуть пальцем в зеркальную поверхность и громко заявить. Vete al infierno. Он как-то купил и тут же швырнул в мусорку испанский разговорник только затем, чтобы найти нужную фразу, вырвать листок с ней и заучить. Иди. Нахер. И отчетливо слышит раздражающий звук в ответ – недовольное цыканье. И голос вслед за ним: – Tienes una pronunciación terrible, Mark [У тебя ужасное произношение, Марк], – издевка доносится со стороны небольшой ромбовидной зеркальной вставки над спинкой кровати. – Ты ведь понимаешь, что я всё равно никуда не денусь, сколько бы ты от меня не бегал? Марк вздрагивает всем телом, это должно быть хорошо заметно со стороны, и это вызывает очередную волну злости на себя самого. Черт, пора признать, что он далеко не так хорош, как Стивен. Стивен умничка, его уровень игнорирования очевидного наверняка мог бы попасть в книгу Гиннесса. Интересно было бы посмотреть, как поганец стал бы пытаться также испортить жизнь Гранту, и получил бы только большое жирное нихуя и миллиард самых оригинальных объяснений происходящим вокруг странностям. Отличный вышел бы ситком, вроде идущего на каком-то местном восточном канале по телеку, который Марк врубает погромче, лишь бы заглушить чужой голос. Краем глаза легко заметить, как его отражение вдруг возникает там, где его раньше не было – на изрядно запылившемся основании настольной лампы. Оттуда поганец играючи перетекает к окну, по пути наглядно продемонстрировав, сколько работы по устранению лишних отражений ждет Марка впереди. Силуэт в окне блеклый и виден даже хуже, чем в стенках аквариума в квартире Стивена, но именно там он замирает. Шторы Марк занавешивает, не глядя на окно. Настольную лампу безжалостно выдирает из сети и относит в узкую гардеробную у двери. Туда же отправляется блестящая стеклянная пепельница – он будет стряхивать в найденный в минибаре бокал – до невозможности стильный, высокий, из замечательного черного матового стекла. Снаружи и, сука, изнутри. На прикроватном столике телефон ресепшена и дополнительный прейскурант в рамочке – ее Марк просто укладывает подложкой вверх. Остается последний элемент высокого интерьерного дизайна. Марк бесцеремонно встает ногами на кровать и тычет кончиком складного походного ножа в паз под зеркалом. Наверняка приклеено на говеный клей и сейчас отвалится. И он с удовольствием оплатит неустойку за порчу имущества, если это поможет хоть ненадолго надежно избавить себя от компании... его. Марк помнит, когда он появился. Не помнит, как конкретно, и что он тогда сделал, но точно помнит тот день. Старшие классы, Марк подрался на улице. Проще некуда – каким-то парням не сильно старше него показалось, что он выглядит как-то не так, и это стало поводом для словесной перепалки, перешедшей в драку. Они были пьяны, их было больше, но Марк не помнит, чтобы боялся, скорее, злился, и еще радовался, если удавалось заехать удачно кому-то из них, и хорошо понимал, что шансов у него никаких, и сейчас его отделают по-полной, а потом... Потом папаша ругает его несколько часов напролет (еще бы, наследник уважаемого раввина замешан в таком неблагочестивом происшествии), а у Марка в крови все костяшки на обеих руках, и рубашка с того дня так и не отстиралась. И он ничерта не может вспомнить. Только парни эти, случайно встреченные через полгода на улице, шарахнулись от него с дикими глазами. Когда зеркальная вставка наконец поддается с хрустом отдираемого клея, из нее в Марка летит очередная тарабарщина: – Todavía te conseguiré, cabrón [Я тебя всё равно достану, мудак], – сопровождаемая красноречивым жестом, наверное, чтобы Марк точно понял посыл. Не поведя бровью и с довольным лицом держа кусочек зеркала на вытянутых руках, Марк еще раз внятно сообщает: – Пошел нахер, – разводить диалог с поганцем он не собирается, тем более, все равно ничерта не понятно, что он там лопочет. Пускай лучше развлекает себя на полочке в гардеробе, удачи ему с этим. Сочтя все эти меры на первое время достаточными, Марк устраивается перед орущим что-то бессвязное телевизором, невидяще уставившись в экран. Очевидно, что поганцец справится с капанием ему на мозги и без всей этой отражающей дребедени, но так хотя бы на его рожу смотреть не придется. Разве что окно Марк не учел. Занавески в номере откровенно халтурные, слабо, но можно различить за подобием тюля очертания силуэта в окне. Который на некоторое время замер, давая надежду, что на сегодня отъебется, но в конце концов произнес: – Знаешь, что забавно? Тебе кажется, что я говорю отсюда, – кое-кому приходилось повышать голос, соревнуясь в громкости с идиотским закадровым смехом со стороны телека, – но на самом деле я звучу в твоей башке, так что тебя ни эта херня, ни беруши не спасут. Марк скосил глаза. Поганец, кажется, скучающе прислонился плечом к оконной раме, склонил голову набок и, Марк мог поклясться, что чувствует, как он сверлит его взглядом. Но вроде ничего не предпринимал. Вся эта игра в гляделки начинала изрядно напрягать, захотелось курить, но ровно в тот момент, когда табак занялся, обещая хоть немного расслабления, Марк на секунду потерял контроль над собственной рукой. Та коротко дернулась в сторону, пальцы разжались, и всё прекратилось раньше, чем Спектор успел сообразить. От окна донесся тихий смешок. Пару секунд Марк смотрел на упавшую и покатившуюся по полу сигарету, потом медленно поднял ее. Вдох. Выдох. Он не будет орать, это глупая проказа мальчишеского уровня, и поганцу не удастся... Да какого черта! Марк стиснул кулак, ломая сигарету пополам, и тут же зашипел, разжимая обожженную ладонь. Он даже не понял, как оказался на ногах и схватился за сраную бесполезную штору, отдергивая ее с такой яростью, что хлипкая пластиковая гардина жалобно хрустнула. – Охренел? – Марк рычит, тыча пальцем в стекло так, что оно начинает дребезжать. Свое отражение взбешенное, перекошенное, сквозь него проступает чужая зубастая ухмылка, но огни окон, зажегшихся в соседнем крыле гостиницы, не дают разглядеть наглых глаз. – Засунь себя туда, откуда вылез, ясно? Мне нахрен не сдалось твое драгоценное общество. – Да-да, скажешь то же, когда… – слова потонули в грохоте телевизора, громкость которого Марк, тут же развернувшись, выкрутил на максимум. Усевшись прямо на полу у кровати, Марк прикладывается к бутылке... чего-то, хрен пойми этих арабов. Местное пойло мерзкое на вкус, зато отлично бьет жаром в голову, так, что начинают зудеть уши, и это Марку только на руку. Он готов сделать всё, что угодно: от наведения в голове дурманящего алкогольного марева до абсолютно детского варианта «ла-ла-ла, я тебя не слышу» в собственном исполнении, лишь бы не различать голос своего альтер-эго. Не давая поганцу и шанса, Марк во весь голос комментирует актеров всё никак не кончающегося ситкома, хотя и ничерта не понимает, что там у них происходит. Но вот эта баба явно тут за главную грымзу, а вот тот дед из последних сил держится уже серий триста, чтобы не откинуться, и его наследство не досталось мерзким детишкам. Марк без понятия, болтает ли что-то там себе поганец, или нет, от шума и своего же голоса в ушах звенит. Когда от сраного сериала с тараторящими арабами и закадровым ржачем начинает болеть голова (ну не от пойла же), он переключает канал и громко вслух восхищается лотами магазина на диване. Надо же, какая пиздатая овощечистка, ее надо срочно заказать на адрес Стивена, такой подарок, просто обалдеть, он прям щас наберет короткий номер с экрана, только глотнет еще и телефон найдет... Что он надрался, Марк понимает, когда подняться на ноги с первого раза не выходит. Магазин на диване сменяется спортивным каналом, идет какой-то матч, где все орут даже громче него, и Марк этому рад, надрывать глотку он откровенно устал. Если поганец и раскрывает рот сейчас, Марку его всё равно не слышно за шумом в голове. Молодцы арабы, половина бутылки всего – лошадь свалит же. Надираться в вечер перед заданием никогда не было хорошей идеей, но и Марк Спектор никогда не был образчиком здравых мыслей, скорее наоборот. Но это помогало. Он точно добьет эту бутылку, и потом отрубится, это будет почти идеально, поможет не думать, не слышать, не быть. Встать на ноги всё же удается, Марк держит курс на ванную, прекрасно понимая, что уединение – последнее, что его там ждет. Ну и похер. Пускай глядит из фаянса унитаза, как Марк отливает, если ему так охота. Пускай бормочет на своем испанском. Марк замирает, покачиваясь перед зеркальным шкафчиком над раковиной. Какое-то же есть слово, которым знакомые его папаши наградили испаноговорящую семью по соседству. Такое грубое, пренебрежительное, прямо обидное... Вспомнить бы сейчас. Задрав брови и прикрыв глаза, Марк качает головой. Ну да, конечно, испанцы из детства. У коммуны отца с ними были какие-то контры, а ему теперь разгребать паршивца с языком без костей. Пиздец, а у него ведь была любимая книжка про динозавров еще, так что, считай, повезло. Хотя динозавры вот не разговаривают... – Долго будешь пялиться? – со стороны Марк выглядит, наверное, как конченный псих. Огрызается своему отражению, уверенный, что оно смотрит на него как-то не так. Не удивительно при таком выражении лица – взгляд, подернутый дымкой опьянения, смазанный и слегка расфокусированный. Несколько секунд отражение никак не меняется, оставаясь в той же позе, в которой Марк покачивается у раковины, неотвратимо начиная чувствовать себя кретином, говорящим сам с собой. Но потом, конечно же, всё меняется: глаза яснеют, губы растягиваются в звучной ухмылке. – Сколько захочу. Еще и каждое твое действие прокомментирую, даже если зеркало разобьешь и унесешь каждый осколок в гардероб, – поганец в отражении довольно ощерился, выпрямляясь и складывая руки на груди. – К слову, выглядишь так жалко и херово, что в следующий раз сочту за милосердие не вытаскивать тебя из очередного дерьма и просто позволю нам всем сдохнуть. Зеркальце не особо большое, отель не стал особо расщедриваться, но поганец все равно как-то нашел способ устроиться поудобнее, привалившись плечом к одной из граней. Демонстративно окинув Марка пытливым взглядом, добавил: – Видел бы тебя твой любимчик Грант. Знаешь, это ведь всё еще наше тело, Марк, и однажды я найду способ дать тебе пинка и отстранить от «руля». Представляешь, как будет здорово? Заодно открою малышу Стиви целый новый мир, кроме того, что ты позволяешь ему увидеть, – вопли болельщиков из телевизора отчетливо слышны даже в ванне, но звучат, отражаясь от дешёвой плитки, тише, чем в комнате, благодаря чему поганцу удается понизить голос, приправив угрожающий тон ноткой насмешки. – Либо мы можем решить всё между собой и прийти к согласию до того, как я начну насильно вышибать у тебя контроль. Слова, которыми Марк собирался огрызаться, застревают в горле. Он не успевает, да и не собирается себя остановить, и за два бешеных удара срывает шкафчик с места, вмазав его в соседнюю стену. Хлипкие соединения не выдерживают, шкафчик перекореживается, зеркало бьется на несколько крупных осколков. Всего этого Марк даже не видит. Шарахнув дверью ванной, влетает обратно в комнату и едва не с мясом выдирает провод от телевизора. Если поганец так хочет трепаться, они будут трепаться. Стянуть закрывающую узкое высокое зеркало ткань – всё равно, что отдирать присохшие к открытой ране бинты. Ощущение омерзительное, но у Марка есть цель. Он тяжело дышит перед своим отражением и больше не ждет, когда поганец проявит себя, всё равно ему прекрасно всё слышно, так пускай слушает. – Ты не смеешь, говорю один раз, ты нахрен не смеешь тронуть Стивена, – он снова тычет пальцем в зеркальную поверхность, и его колотит от ярости и дикого ледяного страха очень глубоко под ребрами, потому что говнюк попал в самое, блять, яблочко и прекрасно об этом знает. Марка буквально выворачивает, когда он представляет, что поганец мог бы сделать с жизнью Стивена: начать с малого, вызывая у него всё больше подозрений, что с ним что-то не так, развить это до паранойи и ужаса, заставив сомневаться в собственном рассудке (ха-ха), и затем воплотить в жизнь худшие его кошмары… Обещания всего этого запросто можно прочесть на паскудном лице. Здесь поганец наконец может показаться в полный рост и даже расположиться с видимым комфортом. Поганец ухмыляется, и ему не нужно ничего произносить вслух, Марк буквально слышит внутри своей головы издевательское: «Ну, давай-давай, что же ты сделаешь?». – Хоть раз, хоть один раз сделаешь ему больно, напугаешь, подвергнешь опасности, и я клянусь... Наше тело, говоришь? Марк скалится совсем бешено, делая себя отвратительно похожим на него, и снова хватается за бутылку. Двигается кадык, он почти давится, и ему плевать. Плевать, как он выглядит, и как херово будет завтра, плевать, каким жалким его считает этот, самый сильный из них. Защитить ни в чем не повинного Стивена – единственное ценное и хорошее, что он еще может сделать в своей жизни, и не этому ему мешать. – Хочешь контроля, хочешь за руль, бомбила ты хренов? Запросто! Хотел бы я посмотреть на твою рожу, когда отдам тебе контроль – да подавись, на здоровье! – в какой-то, знаешь, совсем уж неприятной ситуации, – Марк теперь почти шипит, злобно сощурившись, и ему самому мерзко от своих слов, но важнее напугать поганца. – Их точно будет больше, просто дохрена, они, может, даже не будут вооружены, но точно сделают нашему телу охуеть как паршиво. И да-да, мне же потом разбираться с последствиями, но знаешь что? Насрать. Я нереально кайфану, пока ты будешь отхватывать. И, будь уверен, не знаю, как, но удержу Стивена внутри, тебе не удастся всё скинуть на него, даже не надейся. Ну как, пришли к согласию, тебя всё устраивает? На этих его словах ухмылка всё же стерлась с лица поганца, уступив место плотно сжатым губам. Сложно было не узнать друг друга получше, когда вы соседствуете в одном теле и, волей-неволей, являетесь зрителями чужих проявлений жизни, поэтому Марк точно знал, что поганец понимает – если нужно, если ради Стивена, – Марк может пойти на самые крайние меры, чего бы они ему не стоили. И даже выкинуть нечто совсем из ряда вон. Как не посмотри, а они с поганцем чертовски похожи. Удовлетворенно выдохнув, Марк понимает, что ноги его особо не держат больше. Адреналиновая волна отступает также быстро, как пришла, он снова усаживается на пол, теперь уже перед зеркалом, и с наслаждением закуривает, забивая горечью табака горечь от своих же слов и мыслей. – Ты серьёзно пытаешься меня запугать? – вопрос прозвучал бы с искренним любопытством, если бы поганец не произнес его таким низким, почти зловещим тоном. Порывисто приблизившись к грани стекла вплотную, он опустился на колено, но лишь для того, чтобы заглянуть в глаза сидящего напротив Спектора и убедиться, что тот не шутит. – Ты, блять, не посмеешь. А даже если будешь настолько идиотом, чтобы втянуть нас в подобное, то сначала я переломаю хребты всем, кто окажется рядом, голыми руками, если придется, а потом… – переполняемый удушливой, рычащей злостью голос сорвался, но в замершем мгновении звенящей тишины и невольном жесте вскинутой руки, в безуспешной попытке добраться до Марка на той стороне, завершение считывалось само: «доберусь до тебя». – Посмотрим, как тогда ты будешь кайфовать. Джейк Локли. Марк знает имя поганца, знает уже давно. С того раза, как в первый раз обнаружил себя стоящим посреди кучки неадекватно изуродованных трупов. Имя, руки чуть не по локоть в крови, ощущение заполняющей легкие свободы и, блять, радости убийства – всё это пришло в разум само, вспыхнуло там омерзительной лампочкой, которую так и не получилось загасить до сих пор. Включаясь в бой в экстренные моменты, когда их кровь уже во всю переполнял адреналин, он с удовольствием принимался пересчитывать чужие косточки. Это доставляло удовольствие, сравнимое с экстазом: слышать их хруст, чувствовать тяжелый, дурманящий запах крови и пороха, видеть в глазах напротив, как чужое предчувствие победы сменяется растерянностью и паническим страхом; полностью отдаваться всепоглощающему азарту драки и поддаваться тёмному, балансирующему на грани безумия чувству. Всё это пьянило похлеще самого крепкого алкоголя В тот день, когда до Марка дошло, когда дошло в полной мере – он блевал не меньше часа, и потом еще почти сутки не мог выползти из сортира паршивого съемного номера. Теперь... Стало почти привычно. Можно угрожать, можно на самом деле пойти и впутаться в любую, самую, самую дурную ситуацию, какую только возможно найти в глухих задворках негостеприимной страны, их тут хоть отбавляй. И не страшно. И что будет потом – тоже не волнует. Только страх за Стивена, который тут ни при чем, и глухая неприязнь к поганцу в зеркале, который кривит губы и явно не собирается оставить его в покое. – Я просто хочу больше своего времени, а не только тех моментов, когда ты без меня не справляешься – вот, что меня устроит, – слышно, как поганец старается укротить прорезающийся клокочущий гнев, медленно чеканя каждое слово. Настает очередь Марка растягивать губы в довольной улыбке. Сбить спесь с Локли можно – вон, больше не щерится, занервничал, стал просить, торговаться. Марк роняет сигарету в импровизированную пепельницу и прикуривает следующую, и от его довольного взгляда не ускользает то, с какой жадностью поганец из зеркала за этим следит. – Дашь мне то, что я хочу и сможешь надрачивать на своего ненаглядного Гранта в одиночестве, я отстану от тебя и его не трону, – поганец явно не в силах воздержаться от лукавой ухмылки и попытки задеть побольнее. – Признайся, ты ведь приглядываешь за ним даже в душе? На слабоватую, почти детскую подколку Марк только фырчит. Он ведь запросто может устроить и так, что в той неприятной ситуации поганец окажется, скажем, связанным. В наручниках, с мешком на голове, что угодно. И тогда даже такая наглухо отбитая машина для убийств вряд ли сумеет переломать кому-то там хребты. Впрочем, пускай это останется сюрпризом, раскрывать все свои карты Марк не собирается, и от этого еще шире своя кривая ухмылка. За свою глупую, упрямую и болезненную привязанность к тому, кого сам выдумал, Марку было стыдно... когда-то. Сейчас нет. Стивену он обязан многим, и долгое наблюдение за тем, как он просто живет свою жизнь, укоренило где-то внутри уверенность – это стоит стараться защитить. Хоть что-то же в своей жизни он может сделать правильно? – Завидуешь, что за тобой в душе никто не приглядывает? Бедняга Локли, никто из тех, кого ты встречаешь, не живут долго, да? Никто даже не присмотрит, не позаботится, всё ли у тебя хорошо. На вернувшуюся шпильку Локли невольно скопировал фырканье Марка и поднялся с колен, резко выпрямляясь. «Solo ustedes dos, indefensos, necesitan» [Это только вам двоим, беспомощным, нужно] – бормотание, звучащее под нос, получилось адресованным скорее в пространство зазеркалья, чем в сторону сидящего там, в реальном мире. И Марк, как обычно, не понял смысла слов, но уловил просквозившую на пару мгновений… досаду? В любом случае, поганец, кажется, исчерпал свои угрозы и доводы, принявшись расхаживать туда-сюда, время от времени заходя за грань. Зеркало было ростовым, но узким, в таком пространстве особо не разойдёшься. Марка заметно размазало, давал знать о себе и откат после бурного всплеска эмоций и алкоголь, как никак, бутылка изрядно опустела. – Как же ты достал меня, приятель... – у Марка так замечательно плывет перед глазами, что продолжать диалог на повышенных тонах он точно не смог бы. – Вот можешь ты просто взять и исчезнуть? Нет? Ну вот и я нет. Хреново, а что поделаешь. Твое здоровье, – он звонко чокается донышком бутылки о зеркало, надеясь, что заставил поганца ощутить нехилый звон в ушах, и хорошенько прикладывается. – И чем такой, как ты, может занять свое время? Пойдешь и вырежешь, не знаю, английскую королевскую семью? Или это для тебя не тот уровень? Всё это были уже пустые пьяные разговоры – Марк мог поклясться, что Локли скорее застрелится во плоти или сбросит их в холодные воды Темзы, чем добровольно покинет их голову. Сам Марк исчезнуть не мог априори. – Не твое дело, – поморщившись, поганец всё-таки перестал мельтешить, тоже усаживаясь в отражении, и неожиданно поддержал диалог. – Может и так, что с того? За такими знатными и «добропорядочными» семейками водится больше всего грешков. Хотя какая-то из принцесс… или кто она там, я не шарю в этом, очень ничего. Вот ее оставлю в живых, – задумчиво помолчав, он лукаво усмехнулся и пожал плечами. – Не уровень твоей очаровательной бывшей женушки, конечно, но тоже неплохо. Или ты думаешь, меня вообще ничего кроме резни не интересует? На это замечание Марк только сощурил уголки глаз, с запозданием заметив, что поганец сделал то же самое. С тем же запозданием Марк понял, что рука с зажатой в ней бутылкой снова перестала ощущаться как своя, пальцы разжались, и поганец гаденько ухмыльнулся: – Твое здоровье. На грохнувшуюся о пол бутылку толстого стекла Марк посмотрел уже весьма заторможенно и на вопли не изошелся. Всё равно уже особо не лезет. А из упавшей на плоский квадратный бок бутылки даже почти ничего не вылилось – слишком мало осталось, не достало до горлышка. – Говнюк. Вот ведь... Не завидую я той принцесске, – Марк посмеивается и вместо алкоголя закуривает еще одну. В номере уже можно при желании повесить топор, глотку дерет от горечи и от дешевого пойла, но без всех этих факторов разговор со своей самой темной личностью был бы каким-то неполным. Недостаточно мерзким. – Жила себе преспокойно, расчесывала по утрам волосы, готовилась выйти за какого-нибудь там общественного деятеля, а тут такой сюрприз ей на голову – головорез-автолюбитель в стильной кепочке и со сдвигом по фазе. Она-то, поди, рыцаря ждала. Хотя не так всё у нее и плохо – большую часть времени ты всё равно будешь отсутствовать. Марк хрипловато смеется и тут же, подавившись дымом, кашляет. Да уж, более жалкого способа провести вечерок он пока еще не придумал. Только надираться до соплей в компании поганца в зеркале. Немного лучше, чем компания поганца в голове, поэтому... пусть так. – Не обольщайся, ты на роль рыцаря годишься с тем же успехом, что и я. Поганец кривит губы и тихо цокает языком. Этот вечер должен был закончиться, как и многие другие до этого: немного буйства, вспышек гнева с двух сторон и затишье до следующего раза, изредка нарушаемое комментариями поганца в никуда. Однако разнообразие в виде сегодняшней беседы, почти дотягивающей до таинства пьяных разговоров, даже несколько усмиряло постоянно витающее на фоне смутное раздражение от такого общества. – Нет, ну раз уж у нас такой задушевный вечер откровений, ты меня просвети, – сознание никак не желает покидать Марка, падая в спасительную алкогольную отключку, и он не находит ничего лучше, чем развивать с поганцем беседу. Где-то внутри ворочается удивление и что-то еще, он не уверен. Это буквально первый раз, когда они разговаривают. Не орут, стараясь задеть побольнее, не игнорируют друг друга, а говорят. И Марку вдруг, где-то на самом-самом краешке сознания действительно интересно, чем поганец стал бы заниматься, будь у него такая возможность. – Кровавая резня, тачки, долбежка по мозгам – вот три столпа твоей личности. Или я неправ? Он внимательно следит за реакцией и придвигается к зеркалу ближе, чтобы ничего не пропустить, прислоняется взмокшим лбом к прохладной гладкой поверхности. Поганец, нахмурившись, отвечает слегка дерганным движением плеч и покачиванием головы: не-а, не прав. Удивительно, что у поганца со Стивеном одно лицо, они как сраные близнецы, из тех, которые две стороны одной медали, которые отличны друг от друга ровно на столько же, на сколько и похожи. И он, Марк – между ними. Болтается, бесполезная деталь, нужная только затем, чтобы вся конструкция не развалилась. Поморщившись болезненно, Марк тут же криво скалится и снова тянется за упавшей бутылкой. У него есть план, и он намерен его придерживаться. ...Хотя он и поделиться может. Руки уже слушаются плоховато, но получается – поднести горлышко к зеркалу прицельно туда, где отражается своя-чужая голова, еще немного более точной настройки, рот или где-то примерно... Марку не нужно произносить очередное «твое здоровье», оно и так слышится в их голове, когда дешевый алкоголь щедро стекает по зеркалу вниз. За полупрозрачным ручейком, извилистой змейкой сбегающим по поверхности стекла, поганец следит, удивленно приподняв и изогнув бровь. И вдруг – пожав плечами, принимает приглашение. Марк бы сам не поверил, если бы не видел сейчас, как тот лукаво прищурил уголки глаз и, приподнявшись на колене, медленно провел кончиком языка по гладкой поверхности, словно старясь перехватить оставшуюся крупицу вкуса. – Какой же дрянью ты надрался, Марк, – поганец посмеивается, переводя на него взгляд и, копируя позу, прижимается лбом с противоположной стороны. – Ты ошибся в третьем пункте: «долбежка по мозгам» – это просто навык, выработанный специально для тебя, – их близость мнимая, но Локли всё равно понижает голос, словно это что-то меняет. У Марка на языке завертелись замечания, один язвительнее другого: и насчет того, что дрянь здесь не одна, не только у него в бутылке, и о том, что ему, поганцу, только и остается ловить за ним капли даже этой горькой дряни, и о важности своей персоны, раз уж ради него был разработан целый навык... Всеми ими Марк поперхнулся, почувствовав свою руку больше не своей, и не сумев сосредоточиться достаточно, чтобы вернуть контроль. Он слишком надрался и расслабился, и поганец, конечно же, воспользовался этим, перехватив контроль совершенно незаметно для Марка. Рука снова плавно выпустила бутылку и потянулась к лицу, Марк почувствовал прикосновение своих-чужих – их – пальцев на скуле и задохнулся от возмущения. – Если тебе вдруг действительно стало интересно, чем бы я занялся в свое время… Может я бы на самом деле подцепил себе сhica linda [милашку], пусть и не принцесску, – очертив плавную линию до подбородка рука замерла на мгновение и соскользнула вниз. Теперь все пальцы уверенно прошлись по шее, оглаживая кадык. – От жизни следует получать удовольствие, Марк, а не только хандрить и сожалеть обо всем подряд, - пальцы, до этого плавно оглаживающие кожу, обхватили шею и замерли, чуть надавливая на пульсирующую вену. – И было бы неплохо им делиться, – хватка на горле стала жестче. В голове у поганца точно одна только дичь, в голове у Марка – шок, отвращение и поднимающаяся очередной волной привычная злость. Оторваться от зеркала не получается, не хватает сил – ни физических, ни каких-либо еще. Марк видит всё одновременно: мерзкий прищур поганца и свое лицо с глубоким отпечатком саморазрушения, плохо выбритое, потерявшее четкую форму из-за количества влитого в себя алкоголя. Видит свою-не свою руку: движение почти ласкающее, неприятное до такой степени, что, еще немного, и на коже мог бы проступить физический след, раздражение от касания. Затуманенное алкоголем зрение теперь болезненно-четкое и контрастное в центре и размытое, расслаивающееся на цветные полосы по бокам. Верный признак отравления некачественным спиртным, с ним такое уже бывало... Лицо Марка некрасиво дергается, но от прикосновений уйти не получается, мозг взрывается сигналами об опасности: прямо сейчас, одно из самых уязвимых мест на теле, один из самых ненавистных им людей, этого нельзя допустить. Но Марк допускает, чувствуя, как усиливается хватка, и как от этого быстрее зреет внутри ярость. Поганец еще не понял, что Марк был с ним добр. Устроил вечер откровений, позволил выдвигать условия и, кто знает, может, к какому-нибудь соглашению они и пришли бы в итоге... Но не теперь. – Далеко зашел, мудак, – Марк сипит, хотя хватка на горле пока еще не перекрывает доступ кислорода. Уголки губ сильно ползут вниз, зубы сцепляются крепко, и, не отрывая взгляда от не-своего отражения, Марк крепко хватается за не-свое запястье второй рукой. Тянет, давит пальцами на жилы, заранее зная, что боли не почувствует – это сейчас чужая рука. Потом поставленный самому себе синяк будет мерзко болеть. Но это уже потом. Он уверен, что Локли чувствует тупую боль и медленно расползающееся вверх, до самых кончиков пальцев, колкое онемение. Отодрать от себя руку получается и, вместе с недюжинным усилием воли, получается вернуть контроль. На выбросившемся в кровь адреналине Марк вскакивает на ноги, почти не пошатнувшись и в последний момент останавливает себя, чтобы не разнести хорошим пинком сраное зеркало в мелкое крошево. Ноге тогда хана, и крови натечет, что пиздец... – Так охота натрахаться? Свожу тебя в бордель, так и быть, – рычит Марк, дергаными движениями подбирая с пола простынь и во второй раз неаккуратно накидывая ее на зеркало, чтобы не видеть, как поганец хмурится, разминая руку, покручивая запястье и сжимая-разжимая пальцы. – Арабы те еще затейники, есть заведения с красавицами, знаешь, на любой, блять, вкус. Выберу для тебя лучшую, принцессу из мира калек и уродов, оплачу сутки, а то и всю неделю – я пиздец какой щедрый. Еще приплачу особо охране, чтоб ни под каким предлогом не выпускали и дверь покрепче поставили – у них любой каприз за деньги гринго. И развлекайся, сколько угодно, хоть до мозолей хер себе сотри, только от меня отвяжись, урод гребаный. Марк в этом номере едва ли несколько часов, а его уже блевать тянет от этого места. Нашарив на полу пачку сигарет и зажигалку, Спектор – весь взмокший, взъерошенный, с дикими глазами – идет распугивать обслугу, игнорируя летящее вслед невнятное оскорбление. На лестнице черного хода, на свежем воздухе становится легче, вдобавок – абсолютно ничего отражающего, сплошной бетон. Курить уже не лезет, но Марк курит из принципа, пытаясь вязкой горечью сбить еще более мерзкое чувство. Даже получается, он не думает, не думает о том, что поганец еще выдумает. Он просто не позволит ему. И всё. На бетонном полу Марк сидит до темноты и еще немного, пока не начинает замерзать, и, самую малость – трезветь. Вот теперь можно. Номер встречает его тишиной – то ли поганец затаился, то ли просто выжидает удобного момента, чтобы поднасрать – Марку плевать. Он валится на постель, собираясь отлично выспаться и зная – даже если поганец захочет перехватить контроль во сне, увести куда-то это тело у него не выйдет. Еще буквально часик – и похмелье накроет с такой силой, что не то, что трахаться – жить не захочешь. Да и отравление не пройдет еще сутки минимум, и тоже радости жизни не добавит. Ухмыльнувшись в подушку этой мысли, Марк отрубился. И не мог видеть, как глухо вздохнув, Локли обвел оценивающим взглядом видимый кусок ночного неба, усеянного россыпью не скрытых за привычной грязью искусственного света, которой так богат Лондон, звезд; из-за здания в отдалении еле-еле выглядывал краешек полумесяца. Марк не мог знать, что, задумчиво склонив голову на бок, Джейк прикинул, что пребывать в отрубе Марку предстоит еще прилично времени, а значит было бы забавно перетащить его в один из тех притонов разврата, которым он сам грозил ему, и сдать в полное распоряжение владельцу, подобрав самого мерзкого из возможных. Или завести их в пустыню, чтобы на пару ближайших километров не было не единого намека на живительную влагу для пересохшей после выпитого глотки, и пусть выбирается, как хочет. Вот так был бы неприятный сюрприз, но… проблема в том, что Джейку же самому потом этого засранца из передряг и вытаскивать. В несколько медленных шагов он перешел к отражению в темном экране выключенного телевизора – тот находился ближе к постели и оттуда можно было рассмотреть Марка получше. «Охренеть, даже во сне умудряется выглядеть недовольным придурком», – разглядывая, насколько позволял отвратительный с этого места угол обзора, спящего, Джейк скривился. Отдыхает он там, небось даже парочку ярких снов уже успел посмотреть. Мог бы – добрался бы до Спектора даже там. «А может и могу». Под влиянием неожиданной мысли, Локли сложил руки на груди, слегка раздраженный отсутствием даже банальной зубочистки под рукой, которую можно было бы закусить и покатать на языке. Несколько тягучих мгновений, под сопение Марка и чью-то едва различимую через стены номера ругань, он обдумывал спонтанно возникшую затею: в теории, он мог бы попытаться достать Спектора в их подсознании, где бы тот ни пребывал; пролезть, словно непрошенный и самый дурной в его жизни кошмар туда, где он привык пребывать в спокойствии и копить силы. Что он терял при этом? Хер знает. В их безумной голове были совсем другие правила, и Марк мог оказаться там гораздо опаснее, чем если бы им каким-то образом довелось встретиться лицом к лицу в мире реальных вещей, но и Локли в их подсознании не гостем был. Скривив уголок губ, Джейк пожал плечами в ответ на собственные размышления: к чему бы это ни привело, и что бы ни случилось, он не боится. Ни Спектора, ни последствий. Резко развернувшись на пятках и встав спиной к комнате, он встретился взглядом со смутным, переливающимся зыбкой дымкой фоном. То, что с другой стороны зеркала кажется таким же реальным как в жизни, на деле – обыкновенная, хорошо детализированная декорация. – Спокойной ночи, Марк, – кинув короткий взгляд через плечо на их бренное тело на постели, Джейк издал глухой смешок. – Спи крепко, – и ступил в темноту их подсознания.