De tu (mi) parte

Противный мальчишка из параллельного класса обзывает Марка припадочным и знает, что ему за это ничего не будет. Его папаша – директор школы, и в прошлый раз, когда Марк вмазал ему в нос, отца вызвали на беседу. Дома Марку не влетело, но смотрел отец так... Марк больше пальцем не тронет этого прыщавого говнюка, хер бы с ним. Противный мальчишка из параллельного класса обзывает Марка припадочным и вдруг ухмыляется, выкручивая руль так резко, что машину заносит и переворачивает, от сумасшедше громкого скрежета металла закладывает уши. Ужасно громко трещит дверь какого-то хозяйственного помещения, когда армейский товарищ впечатывает Марка в нее спиной. Он так и не научился отличать людей, из которых могут получиться надежные товарищи, от всего остального сброда. И всё никак не может вспомнить, с чего началась драка, помнит только, что этот мужик его бесит-бесит-бесит. Курит, когда остальным нельзя, и пьет бренди, пока все они травятся палью, потому что больше из-под полы ничего не достать. Бесит, урод. Марк игнорирует боль в ребрах и бьет в ответ, но попадает только по горячему воздуху. Он всегда горячий в пустыне днем, нагревается буквально за час, можно ошпарить легкие, если не повезет. Марк идет пустыней уже несколько дней, весь его отряд остался позади, лежать в горячем песке, а он сохранил пару глотков воды на дне фляжки, чтобы хотя бы подохнуть счастливым. Крошечное озерцо впереди – не мираж, это Марк откуда-то точно знает. Буквально на коленях подползает, чтобы зачерпнуть веющей прохладой воды, но кто-то на противоположном берегу наклоняется, касается затянутой в черную кожаную перчатку ладонью воды, испаряя ее всю. Марк только успевает заметить старомодную твидовую кепку и полную самодовольного презрения ухмылку. Стивен не носит ничего подобного, Стивен, выходя из музея, должен покупать веганскую шаурму и идти на автобусную остановку – ему нужно успеть покормить свою рыбку до вечернего познавательного шоу по тв. Стивен не должен идти на стоянку и садиться за руль, не должен ехать куда-то за город, многие и многие километры до самого блядского Мадрида, где все, кажется, носят блядские перчатки с блядскими кепками и лопочут непонятную Марку херню. У Стивена не должно быть пушки, да это и не может быть он, наставляющий дуло на Марка и произносящий единственную чертову фразу на испанском, которую Марк недавно заучил. Марк огрызается в ответ, но слов не слышно, как и выстрела, все звуки тонут в мягкости темно-серых стен вокруг. Больше похоже на пещеру, но нет эха. Сделав пару шагов, Марк видит, как отражаются невидимые источники света, давая понять – все стены здесь – зеркальные поверхности, отражающие пустоту. То ли пустоту в его душе, то ли еще что – Марку насрать, главное, наконец тихо, и он здесь один. Высвеченный откуда-то сверху, слово одинокий актер на пустой сцене, готовящийся произнести монолог о том, как ему херово жить на этом свете. Но, видимо, даже здесь никто не даст ему выступить в соло. – Сюрприз-сюрприз, – прозвучавший голос с едва различимой хрипотцой, такой знакомый, что у Марка моментально засвербело в висках. – Прятки закончились. Как бы ты ни надеялся скрыться от меня, mi alma [душа моя], у тебя, как видишь, не получилось сделать это даже здесь. В нашей дурной голове. Марк изможден до чертиков. Такая вот хрень снится ему не в первый раз, гоняет его по кругу из полузатертых существующих и вовсе ненастоящих воспоминаний. Перемешивает всё в чертовски мерзкий ком, в котором Марк тонет раз за разом, просыпаясь в итоге в поту и с запавшими больше прежнего глазами. Выплыть из сна по собственному желанию почти никогда не выходит, будто подсознание издевается над ним, крепко держит в ловушке из тревожащих образов. Но только совсем недавно в этих его кошмарах стал появляться поганец Локли, как будто и без него было недостаточно паршиво. Раньше он не вел с Марком никаких бесед, только гаденько кривил губы и делал любую плохую ситуацию еще хуже. Теперь вот совсем разошелся, охренел, границ не знает. Сжав губы, Марк угрюмо пронаблюдал, как тот прошелся внутри тонкого, похожего больше на темную водную гладь зеркала, держась теней. По мнению Марка, там ему и самое место, но поганец, помедлив, все-таки шагнул вперед, позволяя бликам света очертить свою фигуру и оказываясь совсем недалеко от Марка. – Уютно у тебя здесь, пиздец просто, – окидывая взглядом мрачную обитель, Локли с самым невозмутимым видом сцепил руки за спиной. – Не нравится – вали. Я тебя не звал, – Марку хочется огрызаться, хочется разнести тут все до единого сраные зеркала, но что-то подсказывает – не выйдет, они наверняка срастутся, возникнут заново, и в каждом из них будет по ухмыляющемуся поганцу. И зачем только разум подкидывает ему ненавистный образ, зачем. Марк разглядывает его одежду – не без противной зависти. Сам он в каком-то пропотевшем насквозь дерьме, и поганец наверняка сейчас по этому поводу выскажется – такой весь безупречный, представительный даже, на стиле, мать его. В застегнутой под самую шею рубашке под легкой курткой, брюках, подпоясанных ремнем с тяжелой пряжкой, в скрипучих перчатках из черной кожи и в неизменной твидовой кепке, которую Марк ни разу не видел вживую, но которую их подсознание всегда любезно показывало ему именно такой. Подсознание хочет подсказать, что поганец типа во всем лучше него, да? Заебись. А ведь Марк в глубине души всегда считал, что Стивен – тоже лучше него. Не по части составления гардероба, конечно, но во всем остальном – да. Отлично, выходит, Марк оторвал от себя типа какие-то свои самые сильные стороны, лучшие свои куски, а сам остался не при делах, годный только чтобы выполнять работу тупоголового наемника. Поправляя безупречно завязанный галстук, Локли хмыкнул: – А знаешь, что особенно приятно? Из нашей головы тебе от меня уже никуда не деться. Так что куда бы ты ни попытался сбежать, я буду преследовать тебя снова, и снова, и снова, пока ты окончательно не съедешь с катушек, – не скрывая пробивающегося в тон восторга и проступающей в уголках губ ухмылки, Локли глубоко вдохнул, склоняя голову на бок. – Здорово, а? – Как же ты меня достал... Я, вроде, уже говорил сегодня? – Марк скрестил руки на груди, ему и нечего больше сказать поганцу, очерченному краями зеркальной поверхности, как супер-современная картина с ретро наполнением. Ебучая говорящая картина, вознамерившаяся свести его с ума. Марк и сам ухмыльнулся – зло и криво. Он давно уже спятил, у поганца никаких шансов. – Хочешь преследовать меня? Охуеть мерзкое у тебя хобби, приятель. Значит, нам предстоит долго наслаждаться обществом друг друга: будешь приглядывать за мной в душе, раз тебе так всралось, проводить со Стивеном инвентаризацию, вот веселуха, правда? Даже во сне меня достал, молодец какой, ну так поздравляю, будем теперь вместе кайфовать в моих ебнутых кошмарах. Наверное, это и вправду своего рода олицетворение его изуродованного подсознания – какая-то пещера, в которой со всех сторон на него смотрит он-не он. Марк проходится вдоль зеркальных поверхностей, краем глаза наблюдая, как поганец преспокойно переходит из одной в другую, преследуя его. А он ведь всегда считал себя охотником, а не жертвой. Смешно, пиздец. Марк старается не думать о словах поганца, холодных и острых, застрявших где-то между ребер и теперь при каждом вдохе царапающих нутро. Из нашей головы никуда не деться. Ни одному из них. Здорово, да. – Ну, что бы ты ни делал, – Марк наконец останавливается около одного из зеркал и смотрит прямо поганцу в лицо. – Что бы ты ни делал, тебе никогда не достать меня – по-настоящему. Можешь только капать на нервы и пакостить по-мелкому, я как-нибудь привыкну. Не знаю, пройду курс медитаций, ни на минуту не ослаблю контроль – но не дам тебе и малейшей возможности вылезти, – Марк даже улыбается, представляя себе бессильную ярость поганца, доебки которого рано или поздно перестанут его трогать. – Твоя принцесса в другом замке, Локли, и она тебя не дождется, вот беда. – О ужас, – состроив в ответ на улыбку Марка кислую мину, Локли покачал головой, прижимая ладонь к груди. – Видимо ты не оставил мне выбора: теперь мне остается только позорно свалить и больше никогда не беспокоить нашего будущего Далай-ламу, – сдержанно посмеиваясь, Локли склонил голову вперед, так что тень от козырька кепки упала на лицо, и подмигнул, делая еще шаг назад и позволяя мраку позади полностью поглотить свою фигуру. Марк наблюдал с почти физическим удовольствием, как поганец отступает в тень, в вязкую глубину зеркала. Хотелось бы видеть это почаще и, желательно – наяву. Он успел подумать, что в этот раз кошмар закончился на приятной ноте, может, это хороший знак, и ему правда удастся обращать на поганца меньше внимания. В медитациях вправду нет ничего плохого или позорного. Очевидно, что первые тридцать-сорок попыток закончатся сломанной мебелью и сбитыми костяшками, но он готов попытаться. Может, не ради своей жизни, которую и жизнью-то назвать стыдно. Может, даже не ради бедняги Стивена, который вообще ни о чем не подозревает и имеет право жить свою жизнь, не обнаруживая себя время от времени посреди неизвестной улицы напряженно пялящимся в собственного отражение в витрине модного бутика. Нет, на это Марк собирался пойти из чистого упрямства: поганцу ничего не светит, и точка. Эту мысль Марк даже не успел додумать до конца. До его слуха донесся едва различимый хруст суставов и глубокий вдох, а потом поганец дернулся вперед и вдруг оказался слишком близко, ближе, чем если они оба прижимались к зеркалу с разных сторон, ближе, чем Марк когда-то мог представить. Он успел разглядеть совершенно темные непрозрачные глаза и безумный оскал, на секунду удивиться, что его лицо может выглядеть так. Успел практически ощутить сшибающую с ног волну хищной ярости и того неостановимого, что так старательно гасил в себе всегда, пугаясь этой жажды чужой крови и заталкивая ее так глубоко внутрь себя, что там она скомковалась, сформировалась и обрела имя, завидный вкус в одежде и на редкость поганый характер. И идеально поставленный удар. Чувствуя, как ворот его потрепанной футболки натягивается на чужом кулаке, Марк словно в замедленной съемке увидел очередную ноту своих бесконечных кошмаров – разливающееся ртутью зеркало, выпускающее поганца из плена подсознания, обтекающее всю его фигуру какой-то колдовской аурой, холодной и сверкающей. Красиво, черт. – Надо было задуматься о медитациях пораньше, amigo [приятель], – у Локли не голос – срывающийся порыкивающий шепот. У него короткий замах и точное попадание в солнечное сплетение. С перчаток, куртки, даже с его лица скатывались остатки серебристого крошева, бывшего когда-то поверхностью зеркала, и Локли не спускал горящего совершенно безумным восторгом взгляда с Марка, пропустившего удар и согнувшегося пополам от боли. – Ты что, какой-то гребаный жидкий терминатор? – прохрипел Марк, отпуская примерно половину разума припоминать, из какой это части франшизы, и с какого перепуга тот робот был жидким. Вторая половина действовала на автомате: сжать запястье всё еще держащей его за ворот руки, коротко ударить по локтю, высвободиться таким образом и сразу отступить на пару шагов. Поганец тоже отстранился, передергивая плечами, но досады на его лице Марк не заметил. Напротив, в воздухе, передаваясь и Марку, разлилось нечто, похожее на полыхнувший контакт высоковольтных проводов – заряжало точно также, пуская по телу приятный ток, приводящий в тонус мышцы и разгоняющий кровь Но почему Марк не просыпается? Это точно уже не просто сон, это внутренний диалог, в котором поганец нашел-таки лазейку, способную перевести их конфликт в другую плоскость. Ту, где решить вопрос можно не только словами. Это, в общем, вполне в их духе – Марк отдал ту часть себя, которая хоть как-то любила трепаться, Стивену, и все эти словесные разборки с поганцем у него уже в печенках сидели. У самого же Марка всегда хорошо получалось договариваться только одним способом. – Посмотрим еще, кому из нас больше понадобятся медитации. Будешь практиковаться, годами сидя взаперти в моей голове, амиго, – Марк напрягся всем телом, прежде чем бросить себя вперед, сразу целясь поганцу в висок. Пожалуй, этой подсознательной дракой он мог бы открыть новую страничку в клинической психиатрии. Их подсознание оказалось даже еще более отстойным местом, чем Марк считал раньше. Здесь у поганца свобода действий, пускай и в пределах этой импровизированной арены, на которой до этого Марк всегда выстаивал ночи в одиночестве. Но – это Марк понимает вдруг очень явственно – у поганца не может здесь быть больше сил, чем у него самого. Можно сказать, что служили, тренировались и убивали – они вместе, за редким исключением, когда поганец устраивал свои вылазки. Так что у него может быть лучше реакция, это да. Может, припасенные в рукаве какие-то грязные приемчики, которых он нахватался, урывая себе контроль ненадолго. Но во всем прочем они равны. – Ишь какие мы злые, – голос Локли опустился до шипения, и от Марка не ускользнуло то, как профессионально тот вперился в него взглядом, подмечая стойку, как сгруппировался, легко отводя корпус в сторону и уклоняясь, одновременно с этим отводя энергию чужого удара вперед и перехватывая руку близ локтя. Действуя быстро и отработанно, Локли перехватил плечо Марка, уводя руку в загиб за спину. Они оба знают, что для бойца с их опытом выбраться из захвата – плевое дело, и этот жест скорее заигрывание, однако пока их стычка не переросла в по-настоящему серьезное избиение друг друга, Локли чуть склонился вперед, так, чтобы Марк отчетливо услышал тихие слова: – Если для того, чтобы ты остался здесь, мне придется каждую ночь надирать тебе зад, так и быть, – нарочно выкручивая чужую руку побольнее, Локли довольно оскалился. – Лучше сдайся сейчас, пока можешь сделать это достойно. Пощажу твою симпатичную мордашку. Боли в выкрученной руке Марк и не почувствовал. Вместо нее – привычную злость, практически действующую за него. Он даже не запомнил, как, действуя отточенно, выбрался из захвата, как отскочил на безопасное расстояние, как обшарил наметанным глазом пространство вокруг себя, привычно отыскивая что-то, что могло бы сойти за оружие. Ничего, конечно, это ебаные чертоги разума, и сражаться в таких условиях не учат в спецназе. Могут ли они вообще навредить здесь друг другу технически? Марк чувствует, как уголки собственных губ дергаются, сильно опущенные, но стремящиеся разъехаться в оскале. Есть только один способ проверить. – Считаешь меня симпатичным, а, Локли? Вот уж спасибо, – если разум можно отключить, находясь внутри своей же головы – Марк это делает. Выкидывает все мысли, оставляя только цель перед собой. И статус этой цели «пиздец заебал» только помогает ситуации. – А как думаешь, где ты окажешься, если я грохну тебя здесь? – внутри приятно шевелится, когда на эти его слова с лица Локли сползает самодовольство, и тот хмурится и медлит. Сама идея убить одну из своих личностей – настолько безумна, что Марку противно думать эту мысль. Он и не думает. Поганец, получив по морде, наверняка тут же сбежит вглубь этих ненастоящих зеркал, не станет совсем уж подставляться. Вопрос только в том, увидит ли потом Марк в отражении в зеркале, как красиво разукрасил поганцу лицо, или нет. Он надеется, что выглядит сейчас достаточно тупоголовым злым идиотом, чтобы поганец не был о нем слишком высокого мнения. И идет в атаку ровно также, как в прошлый раз, с той только разницей, что вовсе не собирается сейчас бить. Вместо этого оказывается чуть ниже, чем ожидает сгруппировавшийся поганец, и запросто вцепляется правой рукой за его бок, левой – за ногу под коленом. Обманка срабатывает, поганец не успевает отреагировать, и «ножничное» движение руками с разворотом валит его на спину, выбивая из груди резкий выдох. Марк припечатывает сверху собой – коленом в плечо, чтобы не рыпался, и с наслаждением мажет кулаком по скуле. Марк знает, что плечо у поганца ноет нещадно, что перед глазами у него яркая, медленно рассеивающаяся вспышка, и что удар отдается по всей челюсти – сам получал такие не раз. Локли дышит сбивчиво, кривясь, сдавленно смеется, игнорируя свое невыгодное положение, и его снова непонятные Марку слова так и пышут удушливой злостью: – ¿Eso es todo lo que puedes hacer, debilucho? [Это всё, что ты можешь, слабак?] Его ладонь ложится Марку на колено и, в полный контраст происходящему, проскальзывает вверх почти ласково, надавливая сильнее под тихий-тихий рык. Используя свободные ноги, поганец, упираясь одной из них в пол, резко сгибается и ударяет коленом другой сзади, вынуждая Марка ослабить давление и опереться на руки над ним. Марк снова за ним не поспевает, занеся кулак и замечтавшись, как бы сейчас сломать поганцу нос. Сгруппироваться, чтобы не допустить перевеса сил, не выходит, кулак Локли тут же обрушивается на коленную чашечку, окончательно сбивая Марка с его плеча. Опираясь о него же, Локли удается оттолкнуться вверх, так что они снова оказываются нос к носу. Сейчас – самое время, чтобы попытаться переломить ход схватки в свою сторону, но Марк мешкается, а поганец, вопреки всем разумным ожиданиям, обхватывает его за загривок, резким движением притягивая к себе вплотную и от души впиваясь зубами в шею чуть выше поношенного воротника. Конечно, у них тут не ММА и не партнерский спарринг, но такого подлого приема Марк не ожидал точно – это было что-то из разряда то ли детей, кусающихся от бессилия, то ли самых матерых наемников, готовых глотки рвать зубами совершенно не фигурально. Поганец обжег дыханием, оказавшись слишком близко, Марк расслышал рычание, какое-то почти звериное, и задохнулся одновременно от боли и от инстинктивной паники – его застали врасплох, самое уязвимое место на теле атаковано, нужно срочно защищаться, но этого Марк тоже не успел. Локли отцепился от его шеи, рывком переворачиваясь и меняясь с дезориентированным Марком местами. Теперь он, паскудно усмехаясь и всё еще рвано дыша, нависал сверху, тогда как Марк не успел даже зажать ладонью шею, заболевшую отвратительно остро и ноюще. Вот же... поганец. До крови прокусил. Что Марк успел, так это перехватить атаку, как только Локли дернулся, намереваясь придушить его предплечьем. Это был уже промах поганца – он действовал слишком очевидно и попался. Марк схватил обе руки раньше, чем Локли успел развернуть предплечье в сторону его шеи. Образовалась короткая пауза, позволившая Марку не без внутреннего удовлетворения рассмотреть, чего ему удалось достичь. Винтажная кепка слетела с поганца еще при падении, на помятой скуле наливался замечательный кровоподтек, волосы в беспорядке, дышит сорванно – растерял весь свой лоск. Что сам он выглядит немногим лучше, Марку было плевать. Пускай сам он жадно ловит ртом воздух, пускай лицо залито потом – зато он сумел опустить поганца на свой уровень. Заставить играть грязно и изваляться в пыли их подсознания. И теперь они стали действительно равны: поганец знает, что Марк в любой момент может скинуть его с себя тем же приемом, влупив по пояснице, и всё, что им остается кроме этого – посмотреть, у кого первым сдадут силы. И Марк хочет посмотреть. – Что, Локли, зубки режутся? – Марк сипло засмеялся, и тут же зашипел от отозвавшейся в шее жгучей боли. – Правильно, ты ведь из нас самый младшенький, позже всех появился. Должно быть, так крепко люди не держатся друг за друга, даже когда один из них вот-вот упадет с обрыва. От напряжения руки между ними мелко трясутся, и драка верно переходит в затяжную схватку, в которой из-за равных сил никто из них не может перенять преимущества над оппонентом. Честно этот чертов бой никому из них не выиграть. Марку даже подумалось, что, может, стоит дать поганцу попытаться себя придушить – будет отличный шанс откусить от него кусок в ответ, а то и сломать пару пальцев. Будто считав его мысли, Локли демонстративно, с издевкой оскалился и с глухим рычанием попытался надавить сильнее, сдавленно проговаривая сквозь зубы: – Понравилось, Спектор? В следующий раз… загрызу… к херам. «Загрызет», – мелькнуло у Марка в голове, – «реально ведь загрызет и не подавится, паскуда». Его поганая копия зависла над ним слишком надолго, Марк мог разглядеть работу мысли, отчетливо ощутил, как Локли внимательно проследил за каплей пота, стекшей у Марка с виска, а потом зацепился взглядом за шею, где кожа наверняка вспухла и уже налилась алыми кровоподтеками. Где-то на краю сознания забилась тревога – поганец явно что-то задумывал, еще секунда и провернет очередной грязный прием, надо срочно стряхивать его с себя. Вот сейчас, Локли как раз заерзал и чуть отклонился назад, давая Марку превосходство и возможность перехватить контроль над ситуацией. Локли приподнялся и с рывка, используя весь свой вес, надавил на сопротивление Марка, но не вперед, как делал до этого, намереваясь добраться до чужой глотки, а в стороны, разводя руки соперника и придавливая их по обе стороны от его головы своими руками поверх. И низко склонился – Марк понял, что угроза насчет «загрызу» близка как никогда, и попытался встретить укус, выгнуться на лопатках и с размаху разбить поганцу нос. А получается… только подался навстречу этому. Злому, остро жалящему, давящему, бесцеремонному. До него даже не сразу дошло, что это можно назвать поцелуем – осознание пришло где-то в тот момент, когда чужой горячий язык грубо мазнул по только что прикушенной губе, собирая выступившую кровь. Локли решил, что сможет таким образом выбить его из колеи, сместить чашу весов в свою сторону и выиграть бой, но Марку… Марку стало пиздецки весело. Адреналин впрыснулся в кровь новой здоровенной порцией вперемешку с букетом других гормонов, и больше всего там оказалось дофамина. Потому что даже в такой абсурдной, дикой ситуации фактом оставалось то, что Марку Спектору даже больше, чем трахаться нравилось – целоваться. Искренние поцелуи не купишь за деньги, в борделях у всех на них гребаный запрет, а в том, что делал поганец... О, искренних чувств там было просто море. Не тех, конечно, что подразумеваются обычно – тут была ярость, животный инстинкт выйти победителем любой ценой и бешеный раж – но зато всё это было неподдельное. И давало громадный заряд сил – их запросто хватило удержать дернувшуюся было руку поганца, стиснув пальцы на запястье стальными тисками; хватило сдавленно-рычаще засмеяться поганцу в его поганые губы и укусить в ответ, не сдерживаясь, усиливая общий привкус крови во рту до противной густоты. Сил хватило и на то, чтобы всем телом дернуться вбок, тяжело перекатываясь с поганцем в сцепке, оказываясь наконец над ним. – Блять, ты больной наглухо, – Марк не мог выровнять дыхание, но хриплый смех так и рвался наружу, особенно при виде окровавленной и покрасневшей от трудов рожи поганца. Не омрачало ситуацию даже взвывшее дикой болью колено, на которое Марк приземлился, и даже окончательно сорванная спина. Поганец просчитался, понадеявшись таким неожиданным жестом выбить у него почву из-под ног. Он слишком много времени проводил глубоко внутри, и не понял еще, что Марк из них троих – на самом деле самый отбитый. Иначе их не было бы трое; иначе у поганца в голове ничему настолько дикому просто неоткуда было бы взяться. Можно ли, будучи уже не в своем уме, съехать окончательно на уровне подсознания? В широко раскрытых глазах поганца Марк, как в крошечных зеркальцах, видит себя – так же перемазанный кровью, смешивающейся с потом, взлохмаченный; плечи сотрясаются. И взгляд. Потемневший, сумасшедший, искрящийся – взгляд того, кто был достаточно безумен для того, чтобы однажды начать разговаривать со своими отражениями. Не давая себе передышки, а поганцу – возможности собраться и выкинуть еще что-то, Марк дернулся в сторону снова, снова утаскивая поганца за собой и снова оказываясь под ним. В памяти мелькнуло воспоминание из самого первого года в армии, когда старики развлекались, соревнуясь в самом дебильном борцовском приеме, который знают. Плотно отпечатавшаяся в памяти картинка: какая-то бразильская, что ли, борьба, которая со стороны выглядит как сущий стыд для йогов-извращенцев и все, конечно, ржали как кони, но, помнится, из того захвата выбраться-то никто особо и не мог. – От больного слышу! – кажется, у поганца закончился запас испанских фразочек, и он смог лишь коротко окрыситься перед тем, как Марк дооформил картинку в голове. Марк засмеялся снова. Йог из него был крайне так себе, но попытаться стоило. Пока они катались по полу, рук поганца он так и не выпустил, а вот ноги оказались в каком-то довольно странном положении, из которого Марку без особого труда удалось – закинуть обе ноги гаденышу на поясницу, там скрестив в закрытый гард, выпустить обе его руки, заставляя на них тут же опереться, и с силой прижать к себе, буквально обняв за плечи, ткнув Локли носом куда-то себе подмышку. Хватка вышла крепкой, поганец глухо зарычал и несколько раз дернулся в стороны в чужом захвате, вкладывая в резкие рывки бешеные, но бесполезные порывы освободиться. Где-то на краю сознания Марк припоминал, что полагалось еще как-то перекрутить свои локти-колени, чтобы прижать противника совсем накрепко, но так далеко его компетенция не простиралась. В этом скрученном положении поясница непрерывно болит так, что Марк этого не замечает уже. И, продолжая посмеиваться, честно отвечает на последний вопрос поганца, горячо и сорванно дыша ему почти что на ухо и чувствуя вставшие дыбом волоски. «Понравилось, Спектор?» – Понравилось. – Охуеть… ну ты ёбнутый, Спектор, – Локли завозился, пытаясь вывернуть голову, и приглушенно усмехнулся.– И что же еще тебе нравится? Тесные спарринги с другими мужиками? – отведя одну руку назад, Локли уложил ее на чужое бедро, медленно огладив его ладонью вверх-вниз. – Или только с самим собой? – под еще один хриплый смешок рука на мгновение остановилась, но лишь для того, чтобы с нажимом скользнуть вверх, забираясь под край футболки и медленно оглаживая напряженный бок пальцами в кожаных перчатках. Собиравшийся продолжить обмен колкостями Марк запнулся, почувствовав руки поганца совершенно не там, где мог ожидать. Воспользовавшись заминкой, Локли неожиданно быстрым, в противоположность предыдущему темпу, движением скользнул рукой дальше, под приподнятую поясницу Марка, упираясь второй об пол и напрягаясь всем телом. Выиграв себе время на короткую передышку и возможность восстановить вместе с дыханием силы, издав приглушенный рык, Локли резко дернулся назад, однако вовсе не стремясь вырваться из захвата. Утягивая за собой и без того прижимающегося противника, помогая себе второй, свободной рукой оттолкнуться от пола, он выпрямился, усаживаясь прямо вместе с Марком на ноги. Подобный исход приема, если в армии и отрабатывали, то точно не на глазах товарищей. Положение выходило шатким, вынуждало Локли напрягаться всем телом, Марк мог почувствовать каждую дрожащую от напряжения мышцу, и его… унесло. Разум не справился с перегрузкой по всем фронтам сразу: с сенсорной, которая взрывалась болью по всему телу и вмешивала какие-то всполохи странно-приятного тепла; с эмоциональной, которая смешала боевой раж, личную неприязнь и тупое упрямство в дикий коктейль; и с логической – Марк перестал понимать, каким образом всё это происходит, сон ли это, или глубины подсознания, или какая-то необъяснимая реальность... уже не было никакой разницы. Нащупывая хрупкий баланс в неустойчивом положении и под давлением чужого веса, поганец завозился, слегка развел ноги и отклонился назад, крепко обхватывая его ногами, а Марк просто замер и крутил в голове одну мысль. Поганец рычит. Сам Марк никогда так не делает, предпочитая в бою сосредоточенно считать выдохи, а Локли вот – низко порыкивает на особо весомых словах угроз и рычит зверем, прикладывая недюжинное усилие. Пока Марк думал эту мысль, стеклянно уставившись перед собой и даже глупо приоткрыв рот, своей хватки он не разрывал, продолжая крепко удерживать поганца за плечи, не позволяя им никак существенно поменять положение. Но из этого положения Локли все равно мог беспрепятственно оглаживать ладонями чужую спину, забираясь под одежду и прощупывая пальцами каждый позвонок. – Пусти, – неспешно опустив обе руки до его поясницы, Локли, напряженно выдохнув, надавил на нее пальцами, аккурат туда, куда прежде направлял удар коленом. – Или мне зайти еще дальше? – добавил он паскудно, касаясь большими пальцами кромки штанов. ...Всё же – слишком всё реально. Все ощущения, запахи, звуки. У поганца руки в перчатках, кожаных, тихо поскрипывающих, он зачем-то трогает Марка за позвоночник, вынуждая тело рефлекторно напрячься, сводя лопатки, насколько возможно в этом положении. Прокушенную губу и шею отвратительно печет, напряженное в хватке колено отчаянно пульсирует болью, но он знает – Джейку больно точно так же. Впервые называя поганца по имени, пусть и только в мыслях, Марк вглядывается в лицо напротив, словно в замедленной съемке. Лицо у них одно, но себя Марк не узнает. Нравятся ли ему спарринги с самим собой? Слишком сложный вопрос. Локли – другой. Его руки – чужие. Снова больно давят на отшибленную поясницу, помогая Марку вынырнуть из своих спутанных мыслей, сдавленно зашипеть и рвано втянуть полную грудь воздуха – он почти забыл дышать, погрузившись в разглядывание поганца. – Прибери грабли, Локли. О, или дай угадаю, неужто так на меня запал, что пролез сюда, аж в нашу голову, чтобы меня облапать? И как, нравится? – веселье никуда не делось, Марк с новой силой ощутил себя в вязком и очень глубоком сне, из которого не выбраться, в котором что ни делай – станет только хуже. И чтобы не проиграть, не утонуть – нужно становиться хуже самому. Если к этой игре привыкнуть – вполне можно начать находить ее веселой. Едва ли это признак здорового рассудка, но с такой роскошью Марк давно уже распрощался, и теперь пользовался тем, что есть. Марк все-таки разорвал свою хватку, но не для того, чтобы отпустить поганца, нет, он едва не прижал его к себе еще ближе, забираясь одной ладонью под воротник такой стильной, когда-то безупречно отглаженной рубашки. Застегнутой на все пуговицы, поэтому втиснутая между воротом и шеей рука здорово натянула воротник, придушивая поганца, но не так сильно, как если бы руки было две. Но в замедлившимся дыхании определенно добавилось хрипотцы. Вторую же Марк уложил поганцу на влажный от пота затылок, зарылся пальцами в короткие волосы, прихватил кожу ногтями. Плечи Локли напряглись, словно он готовился дать отпор, но спустя секунду медленно опустились, и Марку показалось – волоски на загривке у поганца встали дыбом. Рука за шиворотом огладила, насколько получилось, кожу между лопаток, и Марк пожалел, что здесь у поганца нет никакого хорошего синяка, чтобы отомстить, надавив на больное. – Можешь зайти дальше, если хочется, – Марк скопировал его лукавые интонации, растянув губы в улыбке, и прострелившая губу боль от укуса только добавила ситуации остроты и веса. – Только держи в уме, Локли, что потом ведь – не забудешь. Оно всегда будет у тебя прямо здесь, – Марк медленно прижался своим лбом ко лбу поганца, медленно и так крепко, словно они сиамские близнецы и родились так, с одной головой на двоих. Из которой не получится выкинуть ни единое общее воспоминание. – Сможешь потом спокойно жить свою замечательную жизнь и ни разу не вспомнить, как это было, а? – А ты? – вызывающе отвечая на взгляд напротив, Локли соскользнул ладонями с поясницы Марка на его бока, и пальцы мелко дрогнули перед тем, как сжаться, ощутимо продавливая кожу вдоль выпирающих косточек плавным движением снизу-вверх. – Это работает в обе стороны, Спектор. Сможешь просто забыть, как я касался тебя? Отклонившись назад и в бок, чтобы уйти от соприкосновения лбами, Локли порывисто подался вперед, усилив давление ворота рубашки на горло, но даже не подумав останавливаться, и прижался губами к влажной, солоноватой от пота коже на шее Марка. Его ладонь поползла вверх, задирая футболку Марка и грубовато оглаживая напряженные мышцы, касаясь ребер. От этого прикосновения Марка всего перетрясло, и кто бы сказал ему, отчего такая реакция – было ли это приятно, противно, пугающе? Всё сразу. Перчатки еще эти... Можно было бы считать, что в их противостоянии у поганца есть фора, ведь он не трогал Марка голыми руками, но нет – Локли не гнушался лезть к шее и лизаться как последняя псина, чем умудрялся перевести их взаимодействие в какую-то совершенно новую безумную плоскость. Плоскость не так далекую от драки за жизнь, столь же яркую и значимую, но гораздо более интимную. Была ли это уловка? С поганца станется: грохнуть кого-то, оказавшись с ним в койке – проще некуда, справится даже новичок... Если конечно, сумеет отделить чувства от цели и в нужный момент не дрогнет. Марк думает – поганец бы не дрогнул. Ладонь поганца точно не дрожит, по-хозяйски трогая ребра и бок, и на какое-то мгновение зрение Марка затуманивается. В этом тумане он выхватывает скорее не картинку, а ощущение – их со стороны. Приходит горячее, ничем не объясняемое желание без конца оглаживать тело, которое он знает буквально как свое собственное. Как одержимого, тянет прижаться вплотную, ощутив чужой жар, и не отпускать, даже если треснут ребра. Это чувствуется также остро, как затягивающее, вспыхивающее в боях желание нанести смертоносный удар сопернику и с восторгом ощутить, как меж пальцев утекает жизнь очередного подонка. С огромным трудом Марк осознает, что это – не его чувства. Не его жажда убийства и не его расходящиеся по телу ощущения, играюче задевающие что-то под самыми ребрами и оседающие внизу живота. – Или будешь каждый день топить эти воспоминания в дешевом алкоголе? Отмываться от них и делать вид, что я никогда не существовал? – Локли никуда не делся, продолжал дышать ему в шею, опустился вниз, до самого укуса, где очертил кончиком языка оставшийся от его же зубов след, вырывая Марка из внезапно накатившего морока. – Сделаешь тут вид... Ты ж на том свете меня достанешь, – Марку пришлось приложить усилие воли, чтобы не вскрикнуть болезненно от прикосновения горячего языка к укусу, получилось сдавленно замычать и дернуть шеей, но уйти от тесного контакта не было никакой возможности – слишком крепко они сплелись, и ни один не собирался отпускать. Марк давно уже не чувствовал себя так близко к кому-то. И длинно выдохнул, почувствовав нырнувшую под кромку штанов руку, по-хозяйски огладившую крестец, и пытаясь заставить себя подстроиться под непривычный контакт, чтобы тело перестало вздрагивать и напрягаться на каждое новое прикосновение. – Только вот: кто – ты, Локли? Поганец говорит про себя: я. У Марка от этого что-то коротит в мозгу. Относиться к своему альтер-эго как к надоедливому говнюку, от которого можно бегать и отмахиваться до бесконечности, на которого можно орать, вымещая злость, которого можно не замечать – это одно. Воспринимать его как личность – совсем другое. Личность, которая смотрит на него, говорит с ним, дышит и жадно трогает – в этих полуборцовских объятьях Марк начал ощущать себя как какой-то гребаный трофей, зверушку, за которой долго гонишься, чтобы аккуратно убить, набить ватой и потом всем хвастаться добычей. Вот только добыча из Марка Спектора откровенно хреновая. Он не захотел убирать руку из-за ворота поганца, с удовольствием чувствуя, как ткань давит ему на глотку, но второй рукой обнял затылок сильнее: ладонью, предплечьем, локтем, обнял всю голову, прижимая поганца к себе еще ближе. Почти нежный жест любовников, которые друг по другу долго скучали. Из этого положения он мог бы свернуть Локли шею, если постарался бы. Мог бы и придушить: запустить обе руки в воротник и, если повезет, продержаться достаточно долго, чтобы поганец перестал дергаться. Вместо этого Марк согнулся еще сильнее, притираясь щекой к щеке, задышал влажно, медленно, задышал прямо поганцу на ухо, будто собирался сказать что-то. И резко сместился ниже, мстительно впиваясь зубами в линию челюсти и с удовлетворением ловя звучный вдох, сорвавшийся до приглушенного шипения и тихого смешка сквозь стиснутые зубы. Пускай место не такое нежное, как шея, но Марк компенсировал это тем, что быстро несколько раз сомкнул и разомкнул челюсть, будто пытался прожевать. Прокусить до крови почти не получилось, но гематома останется отличная. Крови и без того было достаточно на губах и на языке, солоноватый вкус пота примешивался к ней и ощущался удивительно привычно. Словно это не первый раз, когда они имеют возможность коснуться друг друга, словно так было всегда. Марк провел свой маневр стремительно и, оторвавшись, на секунду прикрыл глаза. К черту. Локли запустил свою поганую руку, куда не следует, он думает, что может этим Марка сломать, или ему реально нравится – на такую сложную аналитику Марка не хватало. Важнее, что это происходит, и это тоже схватка, и отдавать поганцу легкую победу он не собирался. – Я точно буду вспоминать. По большим праздникам, – Марк, наверное, даже не соврал. Голос просел на пару тонов, и даже если бы хотел, Марк не смог бы скрыть пробивающееся в нем лихорадочное возбуждение, замешанное на диком интересе. Он не отпустил голову поганца, оставляя расстояние между лицами критически малым, но выпутался из его ворота, не раздумывая и не задерживаясь по пути, опустил руку на пах. Под ногти попалась и звякнула массивная пряжка ремня. Чертов пижон. Марк кривовато ухмыльнулся и грубо сжал через слои ткани, сразу принимаясь мять и даже не пытаясь сделать приятно. – Ты тоже вспоминай. Что я делал с тобой. – Совсем охреневший, Спектор, – недоупрек под податливое движение бедрами вперед, к чужой руке, прозвучал почти восхищенно. Их противостояние продолжалось, но совсем на другом уровне, и Марк только что самолично снес последнее разграничение, вызывая у своего альтер-эго азартный оскал. Пробившееся в голосе поганца восхищение отозвалось у Марка внутри вспышкой зудящей гордости, замешанной на всё усиливающемся возбуждении от того, как охотно Локли подался навстречу грубой ласке. Ничего общего с тем видом общения, которое у них было раньше – теперь это ошеломительная, сбивающая, кажется, обоих с толку искренность реакций. Поле, на котором они уж точно равны, не привыкшие выворачиваться перед кем-то наизнанку, непривычные показывать всё даже в постели. Потерявшись в этих ощущениях, Марк упустил момент, когда рука Локли добралась сперва до застежки на его штанах, а затем и до самой ткани, бесцеремонно сдергивая ее вниз. Теснота, до этого сдерживающая его руку на крестце, ослабла, позволяя ладони опуститься ниже, туда, где Марк ее совсем уж не ожидал, вырывая шумный выдох и сдавленные ругательства сквозь сжавшиеся зубы. Уверенные движения руки, оглаживающей и сжимающей ягодицы, проскальзывающей пальцами меж ними, отчаянно поджимающиеся в ответ мышцы, волна неконтролируемого возбуждения и злости, которую всю Марк попытался передать грозным взглядом из-под нахмуренных бровей, но наткнулся только на совершенно блядскую ухмылку. Остановившись и настойчиво отстранившись, насколько это было возможно в их тесном контакте, Джейк убрал руку из штанов и предусмотрительно перехватил запястье Марка второй, отводя ее подальше от своего паха перед тем, как, подавшись вперед, завалить его на лопатки. Свободу движений ограничивали их объятия, но в остальном ему пока ничто не мешало, сорвано выдохнув и опираясь на колени и локти, опустить бедра, прогибаясь в пояснице, чтобы вплотную прижаться пахом к паху Марка. Глядя тому в глаза и бессовестно ухмыляясь, Джейк несколько раз, контролируя скорость, повел ими вверх-вниз. Весь этот маневр пиздецки болезненно приземлил Марка на отшибленную поясницу, но этого он практически не заметил. Если это их подсознание, и оно одно на двоих... То, глянув Локли в глаза за секунду до этого, Марк увидел совершенно отчетливую картинку, от которой зашумело в голове и непривычно обожгло скулы. Джейку этого откровенно мало. Движения его собственной руки, заставляющее член тереться о ткань – Локли думает сейчас о том, чтобы как минимум не оставить на теле Марка ни единого места без своего прикосновения, укуса или наливающихся яркими оттенками синяков, – в этот раз не от ударов, – попутно срывая с полуразомкнутых губ раскатистые стоны. Может ли быть, что здесь, глубоко внутри их разума, грань между личностями настолько истончается, вмешивая их вдруг в друга, что появляется возможность смотреть чужими глазами. И, может, именно от этого так силен был боевой запал, обоюдная ненависть и это сумасшедшее желание? Еще один отменный вопрос для мастеров клинической психологии. Марк же просто... нашел эту фантазию поганца с собой в главной роли не только возмутительно грязной, но и чертовски горячей. – Теперь у нас соревнование, кто кого трахнет? Пиздец, Локли, я тебе не дам, – Марк сам не верит, что говорит это вслух своему чертовому альтер-эго, и не узнает собственный голос и свой же короткий смешок, сорвавшийся с губ. Но Локли, совершенно не дрогнув, возвращает усмешку, парируя самодовольным обещанием: – Это мы еще посмотрим. Марк несколько раз облизнул губы, пересохшие от частого тяжелого дыхания. Они оба просто психи. Столько возможностей атаковать из этого положения, запросто перевести исход драки в свою пользу, а что делают они? Съехавший с катушек поганец натирается о него с таким азартом, какого Марк не видел если не никогда в жизни, то точно не припомнит, как давно. Съехавший с катушек Марк Спектор валяется с болтающимися на бедрах штанами и мужиком между ног, едва не отъезжая от остро прошившего всё тело кайфа, и отталкивает его от себя, только чтобы потянуться к его ширинке и сравнять счет. С пижонским ремнем справиться получается не с первого раза, Марк таких в жизни не носил. Зато с застежкой дело идет куда быстрее, Марк не опускает глаз, вперив взгляд в лицо Локли, не желая пропустить ни единой его эмоции, пока демонстративно широко мажет языком по своей ладони, пока лезет под белье, пока обхватывает сразу плотно, улавливая звучный выдох и удивленный блеск в глазах, и с каким-то идиотским восторгом понимая, что да, поганцу всё это нравится. Сейчас и с ним. Что не у одного Марка встал как по команде среди всего этого безумия. Свободной рукой он снова обхватывает шею, тянет Джейка к себе ближе, чтобы поцеловать, уже не пытаясь кусать и без того истерзанные губы, но всё еще не слишком-то нежно, принимаясь буквально вылизывать чужой рот изнутри. Тот отвечает охотно, вкладывая в порыв зеркальную грубоватую напористость и едва не рыча в поцелуй. Это ощущение помогает Марку несколько перебить другие – наливающийся твердостью и, черт, горячущий член, который он незатейливо катает в кольце из пальцев, тяжесть и запах тела поганца слишком близко, пробегающая по его телу короткая дрожь, совершенно бесстыдные движения бедрами навстречу и тихий скрип черной кожи, с которым Джейк стискивает кулаки. Марка буквально вплавляет в пол чертовой ненастоящей пещеры, и само ощущение того, что Локли так запросто только что не стянул с него нахрен штаны – это... слишком. Марк первый раз глухо стонет в чужой рот, ругая себя за несдержанность. – Охуенно скулишь, Спектор, – растягивая губы в слабой ухмылке и сорвано шепча в поцелуй, Локли отстранился. – Завали... Просто... черт-черт-черт, завали Ло-к-ли... И это все, что Марк может сказать, лихорадочным шепотом, заплетающимся языком. Восприятие смазано, и одновременно слишком ярко выхватывает картинки одна за другой: изменения выражений лица поганца. Вот совершенно развязная ухмылка, и Марк сказал бы, что поганец с ней родился, настолько она его красит. Вот снова удивление, и о да, наверняка мало кто на этом свете видел, как Локли удивляется. Вот он сглатывает, движется кадык над сбившимся воротом рубашки и – блять, серьезно? – когда-то идеально повязанным галстуком, и выдыхает, чуть округляются искусанные припухшие губы. Вот он упрямо их сжимает, будто ему и не нравится вовсе, но по его глазам Марку видно всё. Вот – мать твою, почему так горячо? – он цепляет зубами и стягивает свою совершенно блядскую перчатку, и Марк готов кончить просто от этого зрелища, настолько в этом жесте смешалось: предвкушение, грация движений, обещание большего. Марк нахрен не пытается ничего анализировать, просто чувствует. Как Локли гладит его голой ладонью, от груди к паху по напряженным мышцам, чуть царапая кожу короткими ногтями, и в их ситуации это можно считать вершиной ласковости, сам-то Марк на такие нежности не разменивался. Да и не особо умел. Чаще стаскивал с себя и очередного мимолетного партнера одежду, и вот эти движения у них с поганцем получаются очень похоже. Рваные, притормаживающие, с плохо слушающимися подрагивающими пальцами – Марк мог поставить что угодно на то, что когда поганец жмет на курок, пальцы у него никогда не дрожат так, как сейчас, когда он стягивает белье ниже сперва с бедер Марка, а потом и со своих и не справляется с первого раза. Марка троит от того, что он лежит под ним едва не голый, но все эти ощущения к чертям стираются, когда Локли, неизящно сплюнув в ладонь, соединяет их внизу. Заменяются на острое удовольствие, бьющее одновременно в голову и в каждый сантиметр тела до кончиков пальцев, которые, дрогнув, сжимаются где придется – у Локли на загривке одна рука, вторая – под его ладонью, на его члене, и это может быть даже больно, но не похоже, чтобы поганец имел что-то против. Поганец прижимается к его бедрам вплотную и явно испытывает проблемы с дыханием, то выдыхая звучно, то переставая дышать вовсе. Сперва двигая рукой издевательски медленно, распределяя слюну и выступающую смазку меж ними, он постепенно наращивает скорость для того, чтобы замедлить ритм снова; то слегка сжимая хватку, то ослабляя и задерживаясь, чтобы сосредоточиться на члене Марка и огладить крайнюю плоть и головку подушечкой большого пальца. Коротко бормоча что-то на испанском. Марк сдохнет, если когда-нибудь признается, но его блядский испанский звучит до дрожи горячо. И как и, главное, когда он успел научиться наглаживать два ствола одновременно так отменно? Умудряясь издеваться даже сейчас, но при этом уделяя Марку тонну внимания – даже если это только для того, чтобы показать, какой он крутой, сейчас Марк готов с ним согласиться. Это он тоже никогда не скажет вслух, но в замен этого стонет, не сдерживаясь, раз за разом всё протяжнее, но чутко ловя ответный стон, от которого всё внутри переворачивается, сминается в ком неясных реакций и растекается обратно чистым кайфом. Поняв свой промах, Джейк пытается сдержать или заглушить остальные стоны, подаваясь вперед и целуя Марка, как и он, не размениваясь на ласку чувствуя, как к поцелую примешивается привкус крови от растревоженных ранок, но это уже и не может помочь, и это Марку нетрудно определить по дрожи в его пальцах, сбившихся с ритма. Снова, расплывчатым образом перед глазами, Марк ловит мысль-ощущение: с не меньшим удовольствием Локли мог бы наблюдать со стороны, подначивать горячим шепотом на ухо, выжимать чужую выдержку до последней капли, доводить до сорванного голоса и скулежа, с усмешкой останавливая и удерживая от разрядки на самой грани… если бы прямо сейчас сам медленно не сходил с ума, различая происходящее из-под полуприкрытых век только замыленные обрывки на периферии сознания, улавливая тяжелое, горячее дыхание вперемешку со стонами и не отдавая всё то же взамен. Упершись пятками в пол, Марк поддает бедрами навстречу, насколько получается, и понимает, что весь дрожит, наверняка вызывая у поганца внутреннее веселье и вертящиеся на языке едкие комментарии. Прижимается так сильно, словно пытаясь вернуть все те грани собственные личности, которыми он одарил альтер-эго, давая прочувствовать всю дрожь, от и до пробегающую по телу. Еще одна вещь в которой Марк никогда не признается – руки у поганца охуенные. Вроде бы, такие же, как у него самого, но ничерта, это даже близко не похоже на то, как Марк порой сбрасывает напряжение, когда нет времени добраться до борделя или подцепить кого-то в ближайшем баре. Но Марку мало, мало одной только этой руки, вторая нужна тоже. Ее он нашаривает рядом с собой, и с силой тянет, заставляя поганца потерять опору и окончательно лечь на него. Они уже даже не целуются, просто дышат друг другу в губы, изредка сталкиваясь языками. Крепко вцепившись в эту захваченную руку, Марк прижимает ее куда-то к своему бедру, к ягодице, чувствуя, как она пытается сжаться обратно в кулак, и это – последняя идеальная капля. Кажется, Марк стонет его имя. По чертовым слогам, по одной букве его сраного имени «Д-ж-е-й-к», и это позорная капитуляция, но так охрененно ему не было, кажется, никогда. Оргазм накрывает медленной волной, в которой Марка вплавляет уже не в пол, а прямо в Локли, тяжеленного, горячего, такого, сука, родного, что это попросту пугает. В этой медленной тяжелой волне Марка перекручивает кайфом, он буквально чувствует, как толчками выходит сперма, и неосознанно пытается хоть как-то притереться еще ближе, чем уже, есть, чтобы сорвать Локли за собой. И получает –бесконтрольный толчок бедрами, остервенело сжатые на бедре пальцы и звучное восклицание, которое Джейк гасит в раскатистом рычании, заглохнувшем где-то в шее Марка, куда он порывисто уткнулся, спуская следом. Марк поймал всё. И это замечательное рычание, и его крупную дрожь, и то, как он трогательно затих, уткнувшись ему в шею и обмякнув так, что из-под этой тяжести хрен выползешь. Сдавливающее напряжение отпустило громадной волной, и образовавшуюся в голове пустоту заполнило только ощущение чужого притиснутого тела и звук частого горячего дыхания. Будто больше ничего в жизни и не нужно. На несколько долгих минут Марк ощутил себя гонщиком, пришедшим к финишу слишком рано. Раньше даже, чем туда добрались зрители и комментаторы, раньше, чем успели повесить ленточку, которую нужно оборвать. И теперь у него достаточно времени, чтобы просто провести его в тишине, совершенно никуда не торопясь, терпеливо дожидаясь момента, когда вокруг него все засуетятся, и снова нужно будет куда-то бежать, что-то делать... Это ощущение несколько притупилось, но не ушло, когда Локли размотанным движением вывернулся из-под его руки и приподнялся, чтобы, осоловело сморгнув и мазнув по Марку коротким взглядом, перекатиться, вытягиваясь на спине рядом и подтягивая обратно штаны вместе с бельем. Пока поганец молчал, можно было и самому не начинать углубляться в дебри анализа произошедшего, да и это всё равно без толку. Здесь не разберется даже бригада матерых мозгоправов, что уж говорить о них, с их-то диагнозом. Но гудящие руки-ноги приходили в себя, возвращалась боль во всем теле и жжение в губах, становилось даже прохладно после таких жарких объятий. Напрочь вышвырнутые из головы мысли и ясность ума осторожно наползали обратно. Такого завершения их драки никто из них точно… не ожидал. Марк мог бы поставить деньги, что вот сейчас поганец подаст голос и прокомментирует произошедшее в духе «и отчего ты раньше не говорил, что вся вредность в тебе от обыкновенного недотраха». Но Локли пока молчал. Скосив глаза, Марк разглядел, как он потянулся рукой к синяку на лице, видать, чтобы прикинуть его обширность, о вовремя одумался, заметив растянувшиеся меж пальцев нити из смеси слюны и спермы. – Mierda, – надо думать, Локли выругался, хоть прозвучало это почти обреченно. Марк только хмыкнул. Он уже различил, что, блять, они вдвоем залили ему весь живот, и это мерзко... будет мерзко, когда к нему вернется способность выдавать происходящему хоть сколько-то здравую оценку. К Локли вот она явно еще не вернулась, иначе бы так не веселился – с его стороны в Марка полетел внезапный приглушенный смех. – Почему в нашем ебанутом подсознании может существовать десяток сраных, хер пойми как работающих зеркал, но при этом нет даже обыкновенной салфетки и хотя бы одной гребаной сигареты? Приподнявшись на локтях и покосившись на Марка, Локли беззастенчиво смял в пальцах край его футболки, комментируя это насмешливым: «за рубашку, Спектор». Привычная мелкая пакость, Марку сразу стало как-то легче, против привычки, он улыбнулся на его смех в ответ и только вяло махнул рукой – комментировать такое обхождение со своей одеждой он точно не собирался, она, ввиду захламленности его сознания, того явно не стоила. – Что, Локли, без посткоитальной сигаретки никуда, да? – хмыкнув, Марк потянулся к своим штанам, чтобы натянуть их на нужное место вместе с бельем, но руки внезапно наткнулись на смятую простынь, в которую он завернулся, ворочаясь во сне, а потом в сознание врезался привычный звук будильника. Ему пора было на задание. Чтобы оформить в голове эту простую мысль Марку потребовалось довольно много времени – хватило еще на два повтора будильника. Он в снятом накануне номере гостиницы – в ванной разбитое зеркало, надо быть осторожней – до выезда меньше часа – он нахрен трахнулся с раздражающим поганцем из отражения и сейчас должен выглядеть как побитая собака. На осознание этого ушло еще два повтора будильника и почти ледяной душ, в ходе которого Марк не сумел найти на себе ни одного синяка сверх тех, что уже были, когда он засыпал. Поясница побаливала, да, но это скорее из-за сна в непонятной позе. Перед укрытым простыней ростовым зеркалом Марк простоял еще сколько-то в напряженной медитации, то и дело трогая искусанные губы, которые искусанными не оказались, только отдавали фантомным зудом. Либо это всё был максимально долбанутый сон (и тогда Марк собирается гнобить себя за него всю оставшуюся жизнь), либо чудикам с расщеплением личности доступен такой вот способ нескучно провести время. При любом из вариантов – смотреть в глаза поганцу как-то не хотелось. И, постояв еще немного, Марк... малодушно не стал. Локли и сам мог не объявиться в отражении, но и на свою рожу смотреть сейчас не было сил – всё равно у них одно лицо. Которое Марк успел разглядеть так близко и в таких выражениях, что... нет, вот об этом лучше забыть навсегда. Заодно Марк решил забыть и то, как прошло задание. Кажется, он больше обычного хмурился и бил сильнее, но это всё. Нужно было вытрясти безумный сон-не-сон из головы, но к тому моменту, как Марк вышел из самолета, приземлившись в Хитроу, он думал, что ему это нихрена не удалось. Хотя вошедшее в привычку избегание любых отражающих поверхностей дало свои плоды, и даже когда ему случалось поймать где-то отражение – Марк видел только себя самого, но инцидент с Локли всё равно никак не шел из головы. Вот же поганец, точнее слова и не подобрать. У Марка всегда была эта поганая черта, с самого невинного детства. Мерзкий червячок, который выползал ни с того, ни с сего, и с маленьким Марком становилось невозможно договориться и даже просто нормально поговорить. Если он отказывался идти с семьей на озеро и петь «песнь на море» в седьмой день Песаха, то никакая сила в мире не могла его переубедить, а сам он становился до того противным мальчишкой, что на следующий год его даже не хотели брать с собой, как бы он сам не упрашивал. Об этом случае и других похожих Марк знал во всех подробностях благодаря матери – та не упускала возможности припомнить ему все его детские выходки, каждый промах и каждое грубое слово. И вот теперь та его часть, которая в пятилетнем возрасте была просто гаденькой – обрела собственное сознание и стала ходячей проблемой. Марк на самом деле был почти уверен, что ему не приснилось. Он просто не смог бы сам выдумать такое – всё, что поганец говорил и делал – Марк попросту не знал, что он умеет так. И, даже если бы задался такой целью, не сумел бы нафантазировать своего раздражающего поганца до такой степени горячим. Но у Марка есть и другая личность, и сейчас он должен вернуться в квартиру Стивена, покормить дурацкую рыбку и оставить Гранта наедине с его уютным мирком на какое-то время. Это было бы честно. Это также поможет самому Марку временно рухнуть в спасительную тьму и глубину, так далеко, где его никто не достанет, даже приставучий Локли. Приставучий Локли умудрился не просто выцепить его во сне, но и оказался чертовски хорош в драке, даже когда она не предполагала переламывания хребтов. Эта мысль навязчиво крутилась у Марка на самом краю сознания, он ее не думал, но она получала развитие – Локли, каким бы поганцем он ни был, отлично держит удар, сам нападает со свирепостью и расчетом одновременно, умеет хрипло стонать, сорванно дышать на ухо и целоваться как в последний раз, а руки у него без блядских перчаток ничуть не хуже, чем в них... На этой яркой картинке Марк вжимает педаль тормоза в пол. Закурить бы, но сумку он кинул на заднее сиденье... Стоп. Марк медленно, напряженно огляделся. Салон ему незнаком, на панели – квитанция из каршеринга. За окнами – ровные аккуратные зеленые насаждения лесополос и проглядывающие сквозь них квадратики полей. Собственные руки – на руле, и это – странность почище встречи с альтер эго в подсознании. Сзади нетерпеливо засигналили, и Марк, выругавшись сквозь зубы, кое-как нашел, куда ткнуть, чтобы включились аварийные огни. Всё-таки перегнулся назад, отыскивая в сумке сигареты, и закурил в окно. Так, он точно не отключался и не отдавал никому контроль. Если подумать, Марк отлично помнит, как вышел из аэропорта, как, вместо того, чтобы взять такси на привычный адрес квартиры Стивена, взял машину в аренду. Еще и выбирал долго, с каким-то выебистым салоном, что-ли... Марк огляделся. Салон, как салон, хер его знает, чем они отличаются вообще. Он также хорошо помнит, как вырулил на М40, не имея четкой конечной точки маршрута, ему просто хотелось... проехаться. Ну конечно, а еще на нем чертова рубашка, его практически единственная, которую он, если и надевает, то поверх футболки, а сейчас на все пуговицы под горло, и рука сама собой тянется, чтобы поправить отсутствующий галстук. С некоторым сомнением Марк покосился на свои руки. Никаких перчаток, хоть это радует. Только вот он посреди сраного шоссе в окрестностях сраного Бирмингема, тогда как должен кормить сраную рыбку в сраном Лондоне, и вот это нихрена не радует. Закурив вторую, Марк побарабанил пальцами по оплетке руля. До Лондона часа два, и это если без вечерних пробок, до которых наверняка уже недолго. Он в состоянии сносно рулить внедорожником, но в целом терпеть не может водить и, черт, не может же быть, что он так позорно очаровался поганцем, что его потянуло на такие вот развлечения? Не меньше двух часов за рулем по дороге обратно настолько не улыбались Марку, что он ухватился за зеркало заднего вида, покрутил, направляя максимально на себя. Оттуда на него посмотрел хмурый мужик, настолько помятый, что не могло оставаться сомнений в том, что смотрит Марк именно на себя. Сжав губы в недовольную линию и посопев, он раздраженно постучал пальцем по зеркальцу. – Вылазь давай, Локли. И признавайся, как ты так у меня в голове наследил, что я вот только голосующих попутчиков подбирать не начал еще. Прошла всего пара секунд – и отражение, дрогнув, приняло независимый и заносчивый вид. Локли явился по первому же зову. Ждал? Или просто уже собирался в очередной раз вылезти и начать капать на мозги? Не всё ли равно. Под кожей у Марка вскипала какая-то странная смесь: жгучий стыд, становящийся еще сильнее при мысли, что всё это могло тупо ему присниться, и тогда он конченный извращенец и жить ему незачем; жгучая же радость от простой возможности поболтать с поганцем, и скажи ему кто об этом всего сутки назад, Марк бы подох со смеху; в конце концов, не менее сильное желание выместись из тачки, пообломав к хренам все зеркала, раскрошив их об асфальт, и долго и самозабвенно орать в какой-нибудь особо крошечный осколок, в котором не поймать даже чужого взгляда толком, потому что какого хрена – Марк Спектор сто лет не чувствовал себя более живым, чем прямо сейчас.