Самый хрупкий мальчик на свете

Отработав вечернюю смену, Тима хотел встретить Костю с работы, но застеснялся и остался караулить его у подъезда. Подходя, парень удивленно спросил: — Давно ждешь? — Только пришел, — соврал Тимур, потирая свой раскрасневшийся от мороза нос. Когда они молча поднимались до пятого этажа, он уже весь извелся: «Щас погонит меня… Чего он удивился-то?.. Я же у него вещи оставил… Че он тогда молчал, раз его бесит?!». Его мысль оборвалась, когда в тесной прихожей Костя нашарил вторую связку ключей на полке и протянул ему. Тимур с озадаченным видом кивнул и спрятал их в карман. — Как работа?.. — сдавленно спросил он. Костя снял парку и энергично ответил: — О, ну… Сегодня с приключениями! Пришла поставка, а там товар не бьется… Потом выяснилось, что у них опечатка на штрих-кодах всей партии… Охренеть, конечно. Короче, весь день туда-сюда… — он пошел на кухню. Тима последовал за ним и даже замер на пороге от неожиданности: все опять сияло чистотой. — А он и похавать сделал? — усаживаясь на табурет между столом и холодильником, спросил юноша. — Ага. Макароны по-флотски. Грозился еще суп сварить, но, слава богу, на работу опаздывал… — Это значит — суп варить он в другой день придет? — Да, но фиг знает когда, — парень разложил еду по тарелкам и сунул одну из них в микроволновку. — Жесть у тебя брат, конечно. Мне бы такого… — Бля, да с ним сложно! — Костя поставил Тиме макароны и стал греть свою порцию. — Как по мне, он точно «Американский психопат» какой-то. — Это тот прикол из тиктока, где мужик улыбается и пишут, что он сигма? — Тима смотрел на него с интересом и не ел. — Типа да. Это фильм такой, там серийный убийца ебанутый, который оч много мнит о себе и дохуя всякие вещи чистит. — Ну похоже на него. Он-то любит, когда порядок. — Как по мне, вот эта стерильность — это вообще главный признак психопата, — Костя сел со своей тарелкой напротив юноши и стал ковырять макароны. — Это же против природы нафиг! Вон Матвей сразу после еды посуду моет — это потому что его пиздили в детстве много и у него выработался рефлекс. — Тебя же тоже? — Ну я, видишь, покрепче оказался, а Матвея переебало. Он, типа, раньше короче тоже такой… Ну совсем психопат был. У него была короче какая-то компашка — «нацисты из «Вконтакте» Слава это называет. Они че-то там придумывали в интернетах, манифесты писали нахуй, а потом стали по улицам ходить, всяких смазливых пацанчиков у гаражей зажимать и мигрантов. — Так он же сам гей? — Я же говорю — он психопат был. Ему это не мешало быть гомофобом. — Ну в принципе… я его понимаю. У меня же похоже. — Вот. А щас он норм почти, только вот всё чистит — и доебывает со своей чистотой страшно! Каждый раз мне за пепельницу чего-то выговаривает. Блядь, конечно, в ней окурки лежат! Это же пепельница! Она для окурков. — Ну ты правда, как в хлеву, живешь. — Ну иди убирайся, чего ты мне говоришь! — Мне оно не надо. — А мне оно надо? — Ну ладно, пусть твой брат убирается — ему же оно надо. Может, ему нравится. Вдруг он от этого поспокойнее? — Наверное, — Костя согласно кивнул. — А че у тебя — как в шараге? — Ну… — Тима покривил рот. — Такое. Помнишь пацан мелкий со мной ходил все время? — Ну. — Да че-то прессовать его начали без меня. — А ты чего? — Ну я там поддал одному. — Ну это ты умеешь, — Костя усмехнулся. — И чего? — Да как-то… Поссорились мы с ним. — Которому поддал? — Да нет! — Тимур нахмурился. — С Артаком. — А за что? — Ну он э-э… Спалил меня разок с… — Товарищем Р? — Блядь, да нахуй ты это повторяешь! Сам придумал — сам смеешься! — парень сказал это эмоционально, но Костя не испугался и, показав зубы в улыбке, ответил: — Ну хочешь — я буду звать его «Ромашка»… — Да откуда ты… — поежившись, Тима покраснел и опустил взгляд. — Тебя два разных: трезвый и пьяный — ты знаешь? Из трезвого факты тисками тащить надо, зато пьяный за двоих рассказывает. — Фу, блядь, уж лучше «Товарищ» этот говори… Ну… А ты не перебивай. И я тебе трезвый расскажу. Во-о-от… Ну спалил он нас раз, и посрались мы, в общем. — Типа он гомофоб? — Ну там непонятно… Он вообще нытик. — Я тоже нытик. — Ну и я тоже. И чего, блядь, кому-то полегче, блядь, стало, что мы это все проговорили?! — Тима всплеснул руками. — Короче он там в позу встал, типа, что я его предал… — Он в тебя влюблен был? — Костя округлил глаза. — Нет! Ну что я там пиздел ему про девчонок… Ну и там правда вышло, что я пиздел ему постоянно. А он че-то там… ну… — парень замолчал, поругался сам с собой и закончил нервно: — Короче я сегодня вроде, это, заступился за него, но в итоге опять посрались… — Обидно… А ты хочешь с ним помириться? Тимур пожал плечами, засунул в рот больше макарон, пожевал и, не глядя на юношу, кивнул. — Может, вы остынете, еще раз вдвоем встретитесь и нормально поговорите… Ты же ему не говорил про себя, потому что боялся? — Ну типа. Но ему я сразу, бля, сказал: «Че бы я тебе сказал: «Вон смотри я, это, по парням там, петух!»? Как бы я тебе сказал, ну, типа…». — А он не понял? — Вообще не. Я даже повторял — он как будто не слышит. Хотя всегда раньше слышал… — Блин, знаешь, бывает, когда у людей такой шок и что это как-то на травму накладывается, что они потом как будто тонут в этой травме, и она все закрывает, и они не понимают… Ну… вроде как ты ему говоришь: «Мне было страшно. Я не мог сказать. Мне больно», а они переводят это себе, что ты ему говоришь: «Ты меня пугал. Я тебе не доверял. Ты делал мне больно». И вот их из этого невозможно выкорчевать… Надо ждать, пока остынут. Слава рассказывал мне, что у них так часто с Матвеем, — и надо прям иметь терпение… Тима подумал и ответил: — Вроде он подостыл чуть-чуть, но… — парень представил какой стыдный это будет разговор и, покусав губы, решил сменить тему: — Ты про Славу так часто говоришь — вы с ним корешитесь типа? — Ага. Я с ним много общаюсь… Если честно, я с ним намного ближе, чем с Матвеем. Он у меня стал таким первым близким другом, когда никого не было… — Ого, а Матвей не ревнует? — Кого? — Ну, не знаю: парня своего к тебе. — Бля, да зачем? — Костя замотал головой, но затем, подумав, добавил: — Хотя… бывало че-то такое… Матвей — чудик, я же говорю тебе. Вот он все время в этой травме — с ним три переводчика надо и плюс еще один день на обработку данных… Иначе он тебя не услышит. — А че так? — У него детство было сложное. — У тебя по-другому разве? — Ну, смотри, у нас просто батёк ебанутый. Руки распускал, а Матвей — он меня старше — его он дольше по голове бил. У него совсем мозги от этого в кучку съехались. Бедняга, — Костя сказал это с нервным смешком. Тима удивился. Не глядя на юношу, поковырял ногтем стол и тихо спросил: — И че… сильно он тебя? — Ну… — парень тоже отвел взгляд и понизил голос. — Отец когда заебывал, я вообще думал, бля: вальну его нахуй и роскомнадзор совершу… Всю школу так думал. — Понял, — Тима сглотнул. — У меня мать тоже любит доебаться чисто от жизни хуевой… Я в детстве постоянно мечтал, чтобы меня в детдом забрали. Думал — там, может, хоть пиздить поменьше будут… Костя вдруг усмехнулся и тут же закрыл лицо рукой: — Прости, это нервное… Бля, типичная российская семья — ребенок мечтает, чтобы его спрятали от родителей куда подальше… — Да че… Классика, — он тоже слабо улыбнулся. — И че ты — не общаешься с отцом больше? — Пошел этот долбоеб нахуй. С ним Матвей общается. Вот он к нему ходит. — А отец знает, что он… — Знает. — И как? — Я же говорю тебе: он долбоеб… Они оба. Одному нравится издеваться, а второму — терпеть. Вот они и нашли друг друга. А мне это нахуй не надо! Резко поднявшись, Костя поставил их тарелки в раковину. Тимур поежился и, растерявшись от его эмоциональной реакции, тихо сказал: — Пизда, а у меня нет бати. — Повезло, — Костя, хмурый, принялся мыть тарелки. — ХЗ, наверное, было бы, типа, попроще, если бы он в общак бабок заносил. — Да может, он бы синячил на все эти деньги. — Ну, с мамашей тогда разница небольшая. — Извини… — Костя вспомнил слова Алисы про семью Тимы и виновато глянул на него через плечо. — Да че ты… — тот опять, краснея, отвернулся. Они молчали, пока парень не домыл посуду, а потом пошли в комнату. Там они, сидя в трусах и футболках на разобранном диване, стали залипать в ютуб на ноуте. Костя параллельно сидел в телеграме, а парень часто подглядывал в его телефон. Судя по количеству переписок, у него там была куча знакомых, с которыми он активно общался: в чатах и личке. Тима сам не заметил, как вдруг расстроился и только попросил: — Может, спать уже? А то у меня утренняя смена завтра… Костя послушался, и через полчаса они легли и погасили свет, но беспокойство Тимы так и не прошло. Лежа в майке, он подложил руку под щеку и, отвернувшись от Кости, упер взгляд в шкаф-стенку напротив. Пролежав так минут десять, он раздраженно выдохнул — всякий раз, когда он закрывал глаза, в голову тут же лез Рома — да еще и не один! Под ручку со своей девушкой… Теперь она его греет, да? — Чего ты не спишь? — Костя, лежа на спине, сидел в телефоне. — Тебе мой свет мешает? — Да нет… Мне моя башка мешает… — А… понимяу… — А с кем ты общаешься? — Ну там чатик у нас есть. Пишем ерунду всякую. — Тусите вместе? — Иногда ИРЛ в Москве собираемся… Но там немного, кто из Москвы… Нас человек десять в прошлый раз было. — А про что чат? — Ну… секрет! Тимур заинтересовался, под противный скрип дивана повернулся на другой бок и глянул на лежавшего головой к двери парня. Они встретились глазами в полутьме: Костя почти не разглядел уставшего лица юноши, но тот в блеклом свете телефона хорошо рассмотрел его смешливое лицо. — А расскажи чего-нибудь… — попросил Тима. — Сказку? — Как дед насрал в коляску… — И поставил в уголок, чтоб никто не уволок! — Сразу видно, что ты тоже из неблагополучной семьи, — парень посмеялся. — Ну, хочешь вот… — Костя посмеялся тоже. — Я, когда раньше ходил на свидания или просто знакомился с кем-то и мы вроде начинали сближаться… штуку такую придумал интересную… — Ну. — Это, знаешь, чтобы человек сразу понимал: насколько я «того»… Я, когда мы гуляли и теряли нить разговора, предлагал, короче, обменяться травмами детства… — Это какой-то тест, чтобы отсеять психически здоровых? — Да! И тут я сразу видел своих людей: они такие типа: «О! Ща-ща-ща! Блин, вот эту историю сейчас расскажу… А нет! Выбор большой! Вот эта пожирнее! Слушай…». А бывали такие типа: «У меня в первом классе был кнопочный телефон, когда у всех были сенсорные…» и я такой: «Отстой, чел даже в ПНД ни разу не ходил — о чем мне с ним болтать…» Тима посмеялся и сказал: — Ну давай, рассказывай. Костя задумался на минутку, потом оживился, вспомнив, и начал: — Классе в восьмом короче… Отец меня спалил с сигаретами. Ну не в первый раз, а в очередной, скажем так… Но ему надоело. Решил поиграть в отца года короче… Взял два больших куска черного хлеба. Мой винстон. Вытащил оттуда все сигареты. Я, бля, тогда так радовался, что половину расстрелял в школе и у меня там только штук десять осталось… В общем, сделал мне такой бутерброд с сигаретами и заставил съесть. — Бля-я-я, — Тима поморщился. — А ты? — Съел, — парень хвастливо улыбнулся. — Пиздец. — Причем я тогда не сильно боялся, что он меня отпиздит, если не съем, — Костя соврал самому себе. — Похуй уже было — привык. Мне хотелось из принципа типа: хочешь наказать меня? Да мне поебать. Валяй! — И че потом? — Рвало меня пиздец. Я до сих пор черный хлеб не очень ем… У меня прям в голове его вкус с табаком ассоциируется. Но курю вот с удовольствием… — Ой, бля… — Тупо, кстати, что не помогло… Я сейчас пытаюсь бросить курить… Ну хотя бы меньше курю, но че-то дерганный стал капец… И это еще ладно, но прям кашель какой-то пошел, вот в легких тут стоит… И с утра кашляешь пиздец… Как будто черепаха выходит. Жесть короче, но заебало все деньги на сиги тратить… И так, блин, ничего не остается… — А на вейп не хочешь перейти? — Да меня бесят эти ваши вонючки сладкие… В них нет романтики. — Ну да… Их с хлебом не схаваешь, — Тима посмеялся. — Твоя очередь. — Чего? — Травму детства. Тимур подумал, выбирая, что повеселее, и, помявшись, начал: — Ну, как-то в классе седьмом ехали мы с матерью тут на дачу. В электричке. А она то ли забыла, что деньги потратила все… То ли так и планировала… Хуй знает. Только мы ехали и пришли контролеры. И стали, типа, билет просить, а у нас нету. И они стали ругаться… А она, ну, такая, знаешь, к жизни не приспособленная совсем. И так нихуя нет, еще кредитов понабрала до кучи… И мы сидим в этой электричке переполненной, а эти тетки просят деньги, типа, за билет, а она сидит себе и молчит нахуй. Чисто поебать ей… Можно было и побежать, и в другой вагон хотя бы съебать, а она сидит… Чисто королева. И мне так было стыдно. Я им даже свой кошелек пустой показал со спайдерменом… Я так себя раздавленно чувствовал тогда: как будто от меня все ожидают чего-то, а я чего — я в седьмом классе… Потом еще, — он тяжело вздохнул. — Нас погнали все-таки в другой вагон. И вот мы идем… И какой-то тетке нас жалко стало… И она подняла руку, что оплатит нам за билеты… И тогда меня прям развезло. При всем вагоне, короче, разревелся, как сука. Они помолчали. — Нету у меня смешного… Извини, — обняв подушку, пробубнил в нее Тима. Костя, выждав паузу, несмело сказал: — Мне тоже нравился человек паук в детстве. У меня был такой прикольный. У него ноги и руки двигались… Старый был такой облезлый. Я с ним и спал, и в школу ходил. Несколько лет. Потом как-то отец на меня ругался, что у меня не получается ничего в школе, и взял и, я тебе клянусь — специально его именно взял!!! Знал, что он мой любимый!!! И о пол ебнул. И у него нога отвалилась… У меня такая истерика была. Мне кажется, я тогда впервые видел, когда отец, вроде как, боится. Он меня даже успокаивал, хотя он обычно так только с Матвеем нянчился, потому что Матвея прям крыло всегда. Он ему даст — он потом вечер не разговаривает. И я прям видел каждый раз, как у батька в голове что-то щелкает. У него сначала забрало опускается — он ничего не соображает и руками машет. Потом он как будто приходит в себя и начинает бегать-трястить: ой-ой-ой, как же так случилось! А я, в отличие от Матвея, как-то адекватно реагировал: ну злился в ответ, там сам дрался… Короче… а в тот раз вот меня накрыло жестко. Мне мама потом его заклеила изолентой, и у него нога перестала двигаться — я играл, что он ранение получил и даже костыль ему из веточки сделал… Тима долго посмотрел на него и, грустно улыбнувшись, сказал: — Бля ты такой настоящий… Вот смотришь на тебя и, типа, думаешь: что ты весь такой, это, ну прячешься. Вон глаза намажешь, волосы… Ну искусственный. А потом ты берешь и такой внутрятины наваливаешь… Как это… Искренний, во. Без понтов. Костя мило улыбнулся. — Если честно, я даже не стараюсь. Мне кажется, я просто не могу заставить себя быть не собой. Я слишком долго притворялся кем-то другим. Ну, знаешь, типа таким, как ты. — Типа как? — Ну… ты же видел: я хотел быть «ровным пацанчиком». И мне всю жизнь было так хуево… Даже не так! Ну вот как будто ты в клетке с иголками на стенках. И там тесно. И надо все время позу держать, чтобы не колоться. А мне колется… И поза подзаебала. А потом, когда вот это вот все… Я просто ну… офигел. Типа это такая ну. Клетки нет. Никакой. Ты просто всегда в своей позе. В любой, но своей. Понимаешь? — Типа. — Вот… И я раньше так злился на людей… Вон Матвей, он не просто так со мной сейчас так обращается… Я не в смысле, что он мне мстит… Просто у него свои есть поводы для обиды… Я это понимаю… — «Так с тобой обращается» — это, что, типа, — он хавать тебе готовит и деньги дает?.. М-м-м… со мной бы так «обращались»…. Костя нахмурился и быстро бросил: — Да пусть не готовит, блядь! Я не просил его. Мне надо будет — я приготовлю. Не готовлю — мне, значит, не надо. — Да ты заставить себя просто не можешь… Стержня нет, — Тима сказал это беззлобно. — Какая разница? Я говорю, что я его не прошу. Это его решения. А он потом за эти решения требует…. Он как отец. Тот тоже, блядь, «иди сюда, держи». Потом, блядь, и то и это ты ему должен… И жизнь он всю на тебя убил, а ты чмо неблагодарное. Только позоришь… — Костя раздраженно выдохнул. Тима задумчиво покивал. — Ну и знаешь, тоже тяжело: открываешься людям, — умерив пыл, тише продолжил юноша. — Что ты чувствуешь себя вот так-то, а они потом… Ну не всем эта твоя свобода подходит. — А как ты себя чувствуешь? — Ну… — Костя, подумав, побегал глазами из стороны в сторону и ушел от ответа: — Ну… собой. Неважно… Важно, что людям вокруг всегда виднее, кто ты. И они пытаются тебя переделать под их это видение. — Как твой брат? — Да. — Странно так. — Ну он сам такой. Не знаю…. Я совсем не знаю, когда и как он понял свою гомосексуальность. Слава говорит, что в школе… Но у Матвея я не спрашивал… — И? Это про что… Я не понял… — Ну, я думаю, что вот у него…. М-м-м… что он не мог… принять себя, что ли… Я не знаю, но он, скажем так, не был фанатом геев раньше… Хотя, раз Слава говорит, значит, он уже тогда знал все про себя… Просто упирался, что сам исправится или… Ну, я не знаю. И вот я так проанализировал. Что он на меня это переносит. Как будто я тоже гей и боюсь себе в этом признаться, но мне надо вроде как смелости набраться, признаться себе, ему — и тогда я заживу… — Закрученно… — Да… И самое обидное, знаешь, что, ну… Я такой, знаешь… открытый ко многому. Я еще себя очень плохо знаю и иногда думаю: вот, а вдруг мне в будущем что-то захочется такое?.. Не знаю: попробовать, проверить… Я просто это не отсекаю. Сексуальность — это спектр, — Костя смущаясь, сначала прервал, а потом продолжил бодрее: — А он… Он меня бесит этим своим… Ну типа, что если я даже допущу такую мысль, то Матвей сразу такой: «А я говорил! А ты спорил! Я всегда прав! Ты всегда лошок!!!» Тимур заинтересованно посмотрел на него в холодном свете экрана телефона, но юноша не встретился с ним глазами. Помолчав, он сказал: — Знаешь… Клево так с тобой, Кость… Я вдруг подумал, что это как бы то, чего мне вот не хватало с Артаком. Он тянулся всегда ко мне — тащил из меня, вот как ты сказал, клешнями, типа, инфу, а я упирался… И потом бесился, что он тащит, а он хотел. Ну чтобы друзья. Короче сам я все и похерил. Надо было ему раньше сказать, что я пидарас, а то вышло сейчас, что я правда, как уебач… — А что сейчас ему это не скажешь? — Думаешь так просто, — Тима надулся и выпятил губу. — А чего ты боишься? Тима поежился и натянул одеяло до носа. — Ничего я не боюсь, спать давай. Костя удивленно посмотрел на него и понял, что сеанс «внутрятины» на сегодня закончен. — Ну споки!