Кайл в цепях

      Я точно-точно не должен был пить эти рюмки.       После того, как первоначальное возбуждение «Ого, Кайл выпил пять рюмок виски!» спало, наступило относительно нормальное состояние. Первые десять минут — или около того — я был в порядке: непринуждённо и блаженно сидел за столом и ждал, пока моя эрекция пройдёт. Однако это было затруднено тем фактом, что Картман сидел напротив меня, и его нога под столом то и дело касалась моей. Видимо, способность пить крепкий алкоголь вызывает у него восхищение, раз он хоть раз заговорил со мной как с человеком. Или, может быть, это просто потому, что он тоже пьян.       Потом я начал меняться: каждый раз, когда Картман произносил что-то даже отдалённо смешное, я начинал хохотать до исступления. Его это очень тешило, и он наклонялся вперёд и рассказывал мне все самые нелепые шутки, до которых мог додуматься. На самом деле он забавный, когда его анекдоты не антисемитские. Я заметил, что знакомые бросают на нас подозрительные взгляды, как будто они думают: «Какого хрена нацист и еврей так хорошо ладят? Почему они не орут друг на друга или не дерутся нам на потеху?»       Извините, чуваки, у нас перерыв.       — Так, я голоден, — внезапно говорит Картман, вставая, чтобы размять спину. — Пойду-ка я перекушу.       Может, я тоже пойду за ним и перекушу. Но когда я встаю, голова словно начинает кружиться, зрение затуманивается, и я внезапно ощущаю жуткое изнеможение, и единственное, чего я сейчас хочу — это вздремнуть. Нечасто мне удаётся вести целую беседу с Картманом без того, чтобы хотя бы один из нас в какой-то момент не пригрозил другому смертью. Думаю, что, наверное, наступает конец света — я действительно не хочу спать из-за чего-то подобного.       Следующее, что я помню — это то, что мы оказались в комнате, где разложена еда. Я понятия не имею, в какой именно комнате: я только смутно помню, что бывал там.       — Что это у тебя? — спрашиваю я.       Картман уставился на то, на что я указываю на его тарелке — похоже на маленькую кучку костей.       — Рёбрышки.       — А какие ли они на вкус?       Да, нахер грамматику: я нажрался. Картман ухмыляется, протягивая мне одно из рёбрышек.       — Почему бы тебе не узнать?       В ответ на ухмылку Картмана я также ухмыльнулся и взял у него рёбрышко, намеренно соприкасаясь своими пальцами с его рукой.       Я с любопытством разгрызаю сладковатое на вкус мясо. Быстро решаю, что рёбрышки вкусные, но и отстойные. На них почти нет мяса. Я чувствую себя бомжом, который нашёл в мусорном баке чью-то полусъеденную свиную отбивную. А вот соус очень вкусный, настолько, что, когда я закончил с мясом, решил побаловать себя. Я провожу языком и губами от одного конца ребра к другому, слизывая каждую каплю соуса, пока не осталась только белая косточка. Когда я заканчиваю, то смотрю на Картмана, который наблюдал за мной, ухмыляясь и приподняв одну бровь. Я не могу не задаться вопросом, о чём он думал, пока я слизывал каждую каплю липкого соуса с этой кости.       Внезапно моя красивая чистая кость выхватывается у меня из рук. Я быстро оборачиваюсь и встречаюсь взглядом со Стэном. Он не выглядит счастливым.       — Кайл, какого хрена ты делаешь?       Я перевожу взгляд со Стэна на ребро, потом на Картмана, а потом снова на Стэна.       — Чувак, я ем.       Стэн закатывает глаза.       — Зачем ты ешь рёбрышки?       — Тут не было фаршированной рыбы.       — Эй, смотрите, Кайл пошутил! — Картман хихикает. Стэн — нет.       — Ты ведь понимаешь, что это свиные рёбрышки?       А, ну да. Я же не должен есть свинину, верно? Упс. Выпустив один из своих несносных зевков «мне так надоел этот разговор», Картман подходит к Стэну и забирает у него кость, небрежно бросая её через плечо.       — Расслабься, хиппи. Неужели это такая большая проблема для еврея — есть свинину?       Я медленно киваю. Действительно, это большая проблема, особенно для моих родителей. И так было плохо, когда в двенадцать лет я отказался есть кошерное мясо после того, как Картман рассказал мне, как его готовят. Тогда мама была очень расстроена, а сейчас она была бы в полном шоке, узнав, что я ел свинину. Думаю, есть более оптимальное решение — я попросту не скажу ей.       — Это очень важно, Картман, — сурово говорит Стэн. — Свинина запрещена в еврейской культуре.       — Мне нравится иногда делать запрещённые вещи.       Оба моих друга странно смотрят на меня, и я немного краснею. Вообще-то я и сам не понимал, почему мне стало нужно это сказать, хотя это было правдой. Картман ухмыляется.       — Правда? Например?       Как раз когда я собираюсь ответить, Стэн внезапно хватает меня за руку и тащит через всю комнату. Думаю, он хочет устроить один из наших супер-лучших дружеских разговоров по душам. Это круто. Давненько у нас такого не было.       — Чувак, я реально думаю, что тебе нужно идти домой.       Мои разум и тело кричат «нет». Я соглашаюсь.       — Зачем идти домой? Мне очень весело! И Картман очень добр ко мне.       Стэн хмурится.       — Ты пьян.       — Как и все остальные. Почти.       Я жестом показываю на Крейга, который храпит на диване, на Клайда и Кенни, которые заняты тем, что пытаются сбрить Крейгу бровь, не разбудив его. Стэн качает головой в недоумении.       — Они привыкли к такому, а ты нет. Тебе нужно пойти домой, протрезветь и немного поспать, пока ты не сделал что-нибудь постыдное.       Удивительно, как слова Стэна заставляют меня растаять. Я всегда с готовностью признаю, что я — упрямый ублюдок. Я был таким, когда был моложе, и ещё заносчивее стал сейчас, когда я уже подросток. Если бы кто-то сказал мне что-то подобное, я послал бы его нахер, а потом пошёл бы и выпил ещё пять рюмок виски, чтобы позлить. Но почему-то слова Стэна меня очень тронули. Почти захотелось заплакать. Как глупо.       — Ты такой хороший супер-лучший друг, Стэн!       Я чувствую, как напрягается его тело, когда я вовлекаю того в объятия, крепко прижимая к себе.       — Э… это круто, чувак.       Я вижу, что ему немного не по себе от этого, и, честно говоря, мне тоже, однако по какой-то причине я продолжаю жаться к нему и лепетать.       — Правда. Я иногда веду себя как самая последняя дрянь, а ты всегда так терпелив со мной. Ты замечательный, чувак. Я так тебя люблю.       Прежде чем он успевает ответить, я наклоняюсь и крепко чмокаю его в губы. Стэн в шоке отпрыгивает назад и смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Мы оба оглядываем комнату и видим, что почти все смотрят на нас. Венди выглядит такой разъярённой, что это смешно. По крайней мере, Картман, похоже, так думает. Я поворачиваюсь к Стэну и вижу, что его глаза закрыты, а переносица крепко зажата между указательным и большим пальцами. Сегодня он часто так делает.       — Кайл… иди домой.       Я улыбаюсь с опаской. Я собираюсь объяснить, что меня просто захватил момент, но замечаю, что Венди быстро приближается, как какая-то фиолетовая ракета с тепловым наведением. Поэтому я быстро бормочу своё согласие/извинение/прощание в одном коротком беспорядочном предложении и, пошатываясь, направляюсь к дверному проёму. По пути я прохожу мимо хихикающего Картмана.       — Ты ведь не уйдёшь, да? Ты — жизнь и душа этой дерьмовой вечеринки, еврей!       Я не останавливаюсь, чтобы ответить, и бешено мчусь к выходу, так как меня внезапно начинает тошнить; открываю входную дверь и, спотыкаясь о порог, выхожу на холод. Поражённый тем, что падение ничком получается избежать, я на минуту замираю, вдыхая ночной воздух. Это заставляет меня почувствовать себя немного лучше. Но реально ли я только что поцеловал своего лучшего друга? Не то чтобы это что-то значило, потому что я определённо не люблю Стэна в этом смысле. В любом случае не могу решить, было ли это глупее, чем пить виски, или глупее, чем облизывать ребро на глазах у Картмана.       Внезапно за моей спиной раздаются тяжёлые шаги.       — До скорого, засранцы!       Дверь захлопывается, и рядом со мной появляется Картман. Я поднимаю бровь.       — Ты тоже уходишь?       Он смотрит на моё лицо, несомненно замечая, как я плохо, по моим предположениям, выгляжу. Картман засовывает руки в карманы куртки и кивает.       — Эта вечеринка — полный отстой. Кроме того, ты только что целовался со Стэном, а у меня ещё не было возможности постебаться над тобой за это.       Я застонал, чувствуя, что мне неожиданно стало плохо вновь. Картман смеётся, когда мы вместе выходим из дома и идём по улице.       — Ты видел лицо Стэна, когда ты его поцеловал? Блядь, бесценно! Венди выглядела так, будто хотела отрезать тебе яйца!       — Конечно, видел! Я поцеловал её парня на глазах у всех наших друзей!       Картман фыркает, закатывая глаза.       — Ну и что? Подумаешь! Ты же не упал на колени и не предложил ему отсосать или ещё чего. Тупая сучка, как всегда, переборщила. Наверное, просто переживает, что Стэн находит тебя более привлекательным, чем её убогую задницу.       Пока Картман говорит, на меня внезапно накатывает очередная волна тошноты, и всё содержимое моего желудка вырывается изо рта и из носа фонтанами. Это была самая отвратительная на вкус рвота, будто чистая желудочная кислота. Я официально чувствую себя дерьмово, но скоро мне станет ещё хуже, когда я наконец пойму, чем именно меня стошнило. Или, точнее, на кого.       — Чувак! Ты, блядь, заблевал всю мою куртку! Ебаный больной! Я надеру тебе задницу, Кайл!       Следующее, что я помню, как моя задница ударилась о тротуар. Я приземлился со звучным стуком, но по какой-то причине мне не было больно. Я поднимаю глаза и вижу, что Картман вытирает пыль со своих рук, но не делает никакого движения, чтобы надрать мне задницу, видимо, удовлетворившись тем, что он просто столкнул меня вниз. Он осторожно снимает куртку, стряхивая с неё блевотину на землю. Я открываю рот, чтобы извиниться, но когда Картман поворачивается и хмуро смотрит на меня, я вдруг чувствую злость.       — Не смотри на меня так! Это ты виноват в том, что напоил меня, жиртрест!       — Ты выпил всего пять рюмок! Всего-то! Может быть, если бы ты не был таким долбаным пиздюком и нормально бы пил…       Он прерывается, заметив, как по моему лицу скатилась одна слезинка. Ну, разве я не вихрь разрушения? За один вечер я успел напиться, нарушить один из законов кашрута, пристать к своему лучшему другу и выставить себя на посмешище перед всеми, кого я знаю. Теперь, только что облевав объект моих сдерживаемых сексуальных желаний, я лежу на заднице в куче снега со слезами на щеках и блевотиной на подбородке. Это пиздец. За неимением лучшего, Картман пытается сказать что-нибудь ободряющее и терпит неудачу.       — Просто иди домой. Уверен, к утру твой хиппи-педик простит тебя.       — Я не могу пойти домой в таком виде! Мама убьёт меня на хрен!       Мой голос жалобно трещит, когда на глаза наворачиваются слёзы. Картман смотрит на меня с полным отвращением, что очень хорошо заметно на его лице. Мне абсолютно стыдно за то, что я позволил ему увидеть меня таким, но, как и много раз до этого, стыд кажется таким приятным. Я подтягиваю колени к груди, наклоняю голову вперёд, чтобы спрятать лицо, так как я снова начинаю краснеть. Я думал, что алкоголь должен замедлять кровоток. Судя по болезненному пульсированию внутри джинсов, он явно не справляется со своей ебаной работой. У меня сейчас серьёзные проблемы.       Картман нетерпеливо вздыхает.       — И что собираешься делать? Просто сидеть в снегу и рыдать, как жертва изнасилования на выпускном вечере, пока не протрезвеешь?       — Да.       Я угрюмо дуюсь, крепче прижимаю ноги к себе, как бы желая доказать свою точку зрения, но всё, что я делаю, это ещё больше нагружаю свою пульсирующую промежность. Проходит несколько мгновений тишины, пока я жду реакции Картмана на мой резкий, хотя и приглушенный, ответ на его неприятно сформулированный вопрос. Я начинаю думать, что он, возможно, сдался и пошёл домой, пока меня грубо не подтаскивают к ногам за воротник рубашки.       — Подними свою плаксивую задницу с земли, нюня ебаная. Мы идём ко мне домой.       Повернувшись к нему лицом, я театрально тру глаза, чтобы удержать его внимание выше моей талии. Последнее, что мне нужно, чтобы Картман заметил, что я владею могущественным «Экскалибуром» в штанах. Не то чтобы это имело большое значение в данный момент; на самом деле, это звучит как идеальное завершение этого чудесного вечера. Я смотрю на лицо Картмана. Выражение отвращения всё ещё есть, но уже не так заметно, как раньше. Я могу поклясться, что в его глазах появился призрачный намёк на жалость, но потом я вспоминаю, что это Эрик Картман. Скорее всего, это жалость к себе, что, думаю, вполне объяснимо — в конечном итоге он весь в моей рвоте.       Как только мы начинаем идти в направлении его дома, Картман поворачивается ко мне лицом так быстро, что я чуть не врезаюсь в него. Он хватает переднюю часть моей рубашки в сжатый кулак и притягивает моё лицо к своему. Его губы настолько близко к моим, что они легко соприкоснутся, если я подамся вперёд, однако я не решаюсь на риск. Наши взгляды встречаются. Кажется, что его глаза почти горят от внутренней ярости; он такой напряжённый. Если он будет смотреть на меня так ещё, клянусь, я испорчу свои джинсы. Через пару секунд он говорит.       — Но если ты хоть кому-нибудь скажешь, что я тебе хоть как-то помог, я сломаю тебе не только нос. Понял, жидовская крыса?       Он отпускает меня, когда я киваю, поворачивается и уходит вверх по улице, а я следую за ним. Я надеюсь, что он настолько разозлён этой ситуацией, что не обернется, чтобы проверить меня. Очень трудно идти как нормальный человек, когда ты пьян, а твой «пистолет» взведён и заряжен. Я действительно ценю его поступок: он мог бы просто оставить меня плакать на тротуаре и пойти домой. Однако в то же время я опасаюсь: как я уже много раз говорил, речь идёт об Эрике Картмане — парне, который никогда ничего не делает для кого-то, если только он сам не получит от этого какую-то выгоду.       Интересно, что он надеется получить от меня сегодня?