Бабочка на плече у доктора

Джон остановился, недоуменно хлопая глазами по направлению источника сумятицы, внесшего в его план новую коррективу. Он еще не успел обернуться, когда его разум уже понял что произошло, обрисовывая хозяину проблему с мастерством средневекового художника: так ситуация скатилась в сюр. И все же, как же так случилось? Ватсон кривится, он уже знает ответ, обожаемый Холмсом до степени прямой цитаты, поневоле заученной всеми его ближними: "в то время как Вы слепо полагаетесь на зрение, Вы забываете об одной своей способности, присущей немногим существам на планете. Вы можете смотреть на мир при помощи Вашего мозга, пока все остальные органы чувств повержены неведением." О, Ватсон знал множество таких историй, рассказать которые он мог бы дословно из раза в раз, однако сейчас он не хотел делиться ни одной из них. Быть может, позже, закутавшись в свитер у камина, Джон внезапно заговорит совсем о другом, всматриваясь в пляску искр, отлетавших от трута, пожираемого хищной пастью алого пламени, пока огонь будет танцевать в его глазах, привередливо затухая из-за их цвета, серого, словно припорошенного пеплом. И тогда даже Шерлок умолкнет, проникнувшийся горечью печали, и подползая к товарищу совсем близко, он положит на его плечо голову, смотря через камин взглядом сознательным и острым. И однажды, Шерлок тоже увидит в оранжевых трещинах углей блиндажи, а в ползающих языках пламени — схлестывающиеся друг с другом дивизионы. А вон, из-под остывшей золы, из-под длинной скошенной палочки с лопнувшей, сожженной коркой, выкапывается маленький Джон, а рядом с ним еще солдаты, раненые, присыпанные землей. Сжимая на груди ободранные руки и ругаясь, на чем свет стоит, они степенно ждут приказа, пока небо над ними пылает огненным заревом. Слушая трагичный рассказ, Шерлок задумается, окунувшись в чувство потерянности. Он словно сам сейчас прошел весь этот путь вместе с другом, только на сей раз, Холмс держал его за руку. Может потому глаза Джона неосознанно для него самого, загорятся пылкой благодарностью, находя отклик в такой беспристрастной душе. К сожалению, в насущную минуту все было куда прозаичнее: пальцы детектива железной хваткой покойного окоченения схватили Джона за рубашку, и крепко на ней сжались, не пуская от себя. Шерлок был уже совсем готовый к тому, чтобы лечь обратно и вырубиться, но видимо та доза бабочки, которая еще не успела всосаться в кровь, сыграла решающую роль для его состояния, и потому Холмс не был в кровати целиком, а лишь процентов на семьдесят. Остальная же половина повисла на докторе, и думать забыв о безопасности, о гравитации и о последствии своих решений.       — Шерлок, — Тихо позвал Джон, еще так к нему и не обернувшись. Кажется, он хотел дополнить к обращению что-то еще, но почему-то замолчал, устало заглядываясь обоями. Красивые. Зеленые такие, в оттенке "Малахит". Надо же, как много начинаешь замечать в моменте, когда капризный ребенок за спиной сдерживает твои амбиции за подол жилета.       — М. Джон, — В свою очередь промямлил собеседник, однако по продолжению фразы доктор быстро понял, что Холмс его не передразнивал. — не уходи.       — Что ты, я и не собирался. — Поддавшись просьбе, вздыхает доктор. — Я просто-       — Пожалуйста, не уходи, Джон, — настойчивее повторил свое требование детектив, перебирая руками по его одежде. Конечно, пальцы Холмса были еще очень слабыми, но в виду отсутствия сопротивления со стороны товарища, сыщику сполна хватило сил, чтобы подтянуть Ватсона к себе. А когда рубашка спасателя под его руками закончилась, Шерлок схватил Джона за спину холодными пальцами, однако здесь его рука уже соскользнула, и детектив тяжело ухнул с кровати, лицом вниз, по направлению к мягкому коврику. Благо, падать тут было не высоко, и, в какой-то степени даже не больно. Особенно по сравнению с тем, что с ним только что сделали. Закатывая глаза с наигранной улыбкой снисхождения, Джон, совместив в своем образе две противоречащие маски вскоре откинул обе, надев свою любимую, вросшую в него по форме черепа. Его лицо выражало легкое беспокойство без намека на панический подтекст, что, как заметил Ватсон за долгие годы работы, нравилось его пациентам больше всего. Несомненно, одним из них являлся и Шерлок, как и миссис Хадсон, как и Гарри, и Лейстред, и Дороти, и Эмма, и... и много кто еще. Между тем, что-то помешало Джону осуществить свой докторский замысел. Что-то совершенно бессмысленное, не имеющее поводов для сознательной тревоги, и тем не менее, отравляющее, прорастающее в душе ядовитыми спорами помешательства. Нет, Ватсон не хотел верить, что это происходит с ним сейчас. Нет, это не могло происходить с ним сейчас. Только не сейчас..! Ох! Ватсон зажмурился, силясь обернуться, но теперь неизвестность за спиной пугала хлеще взрыва в лицо. Ныне там могло твориться что угодно. Шерлок досыпал на прикроватном коврике? А может, стукнулся головой, и потерял сознание? А может, на полу лежал кирпич, и теперь Холмс разбил об него череп? Откуда у Шерлока кирпич? О! У Шерлока "откуда-то" найдется не только кирпич! Ох, по этой же логике, он мог лежать сейчас там, проткнутый арматурой через оба виска! Откуда у Шерлока арматура..? Действительно, откуда же? Джон старается контролировать дыхание, но оно оказывается сильнее, медленный выдох провоцирует только еще более стремительный и отчаянный вдох. 90 ударов в минуту. Теперь 100. 110. 120. Нет, нельзя, сейчас нельзя! Шерлоку плохо, миссис Хадсон не поможем им обоим, она вызовет скорую, которая, возможно, спасет их двоих, но репутация Холмса будет убита, поэтому нельзя, сейчас нельзя! Джон хватается за горло, понимая, что то, чего он напридумывал, просто не может существовать. И тем не менее, там, в его голове, оно выглядело таким реалистичным, что Джону стало дурно, и оттого, просто страшно развернуться. Его глаза медленно закрылись, ладонь замерла на шее, под колеблющимся изгибом, теперь он чувствовал, с какой скоростью по телу носилась кровь, и от переживаний, взращенных на этой почве, она гнала по венам во весь опор, еще быстрее, еще быстрее. Джон отшатнулся, крепко стиснув зубы. Что он помнил..?       — Смотри, Шерлок — Как-то сказал Ватсон, когда друзья проходили мимо подсвеченной прозрачной витрины с мармеладом. — Видишь мальчика, который торгует конфетами?       — О! — Улыбнулся Холмс. — Вчера от него ушла жена, а также, у него есть маленькая собачка, — Протягивая руку к мармеладу, юноша за прилавком развернулся в профиль. — точнее, две маленькие собачки и непереносимость молока. Поправил свои размышления Шерлок, деловито ткнув в завязку клетчатую шляпу с двумя смешными козырьками, направленными в полярные стороны. Да, сегодня он надел ее.       — Да я не об этом, — Ухмыльнулся Джон, лукаво скривив хитрую физиономию, после чего предложил Холмсу отрешенно. — Купим мармелад?       — Нет, дружище, ты не мог обратить мое внимание на юношу только ради химозных конфет. — Скептически засмеялся детектив, подмигнув повеселевшему товарищу. На розоватом лице Джона так наглядно читался какой-то замысел (а также недосып, неудовлетворение от завтрака, и то, что наушники ему были маловаты, а кожа требовала витаминов), что Холмс заносчиво изрек утверждение своего факта, воззрившись на Ватсона с любезным предубеждением.       — Ладно, ты меня раскусил. — Сдается Джон, картинно поднимая руки, груженые сумками, кверху. — Просто я тут понял, что заметил то, чего не заметишь ты.       — Не замечу я? Ха! Как самонадеянно! Холмс пытливо всматривается в юношу в белом фартучке, перечисляя другу еще пятьдесят любопытных фактов о нем, однако Джон только непоколебимо качает головой в ответ на каждый из них, не снимая с губ кривой загадочной улыбки.       — Играл в бильярд?       — Не-а.       — Хотел пойти работать клерком, но не вышло?       — Мимо.       — Так что, Джон? — Сдается Холмс, делая резкий разворот на месте. Холмс часто кружился вот так, когда о чем-то размышлял. Его ноги словно тоже думали вместе с ним, переступая по полу, и в какой-то момент, заворачивали траекторию в круг. Некогда у Джона даже было предположение, что эта выученная привычка закрепилась за ним в виду того, что раньше, когда Шерлок только учился думать, у него было не так много места для сего развлечения. Конечно, с тех пор много воды утекло, но тело всегда помнит больше дозволенного. Остриги этого барана, а он на протяжении недели все будет поправлять ладонью фантомные кудри, почти осязаемо ниспадавшие на глаза. Едва не сбив поворотным маневром мирно проходящую мимо женщину, Холмс даже и не подумал остановиться, чтобы обратить внимание на свое бескультурное поведение. Вместо этого он зашагал в другую сторону, так, как будто весь мир для него значил не больше, чем карточка на шляпе прессы.       — Извините. — Кивнул за Холмса Ватсон в ответ на предсказуемую тираду грубых выражений, оброненных брюзжащим напомаженным ртом.       — Так что, Джон? — Не унимается Шерлок, изводясь одним единственным вопросом, расхаживая из стороны в сторону. Так, еще немного, и он своими похождениями траншею выкопает. Нет, это надо пресекать.       — Стоматит. — Усмехнулся Доктор.       — Сто- — Пробуя на вкус новое слово, Холмс обиженно запнулся. — Но как... А! Ну, конечно же! Поэтому запонки на его манжетах-..! О, ты гений, Джон! Вернее, нет, это я гений, а ты — просто профессионал! Ну, не обижайся, быть профессионалом здорово! Ведь ты можешь-... А еще, ты можешь-... А я могу-..! И вместе мы можем-..! И так далее, и так далее, и так далее. Доктор уже не вслушивался в подробности длиннющей теории на повышенных тонах, оснащенные в кульминационных местах нотками безумной мании, и идущие в двух актах на протяжении всей их долгой дороги к дому, с единственным антрактом на светофоре. И это еще миссис Хадсон ничего не слышала. О! Значит, жди повторения пьесы где-нибудь ближе к полудню! Иногда Шерлок был таким предсказуемым. Джон улыбнулся, вспоминая такое милое чудачество со стороны Холмса, хотя назвать чудачеством вот это безобидное происшествие у Ватсона действительно не поворачивался язык. В жизни бок о бок с Шерлоком подобные поступки являлись еще одним из вариантов вменяемости. Впрочем, как и сегодняшняя сумятица. И что Джона так взбесило обыденное поведение детектива, в котором, так или иначе, всегда прослеживалось неуважение и какой-то намек на суицидальный подтекст..? Промелькнувшее воспоминание в светлых тонах немного успокоило Ватсона. 120. 110. 105. Дыхание наконец возвращается в норму, заглатывая во вспенившуюся пасть железную упряжь, что тотчас выхватывает самообладание, и резко его тормозит. Доктор медленно разворачивается к пациенту, лежащему головой на прикроватном коврике и терзающемуся в напрасных попытках встать. Его мозг мог отдавать рукам сигналы, однако мышцы Холмса в один момент словно забыли, что значит сокращаться, потому работали вразлад, что только выматывало болезного, но не приносило никаких результатов. Облегченно переводя дух, доктор опустился на пол к товарищу, не обращая внимания на то, что Шерлок неосознанно вцепился в него, как репей. Хотя, возможно, стоило бы: Холмс уже давно перестал себя контролировать, так что от его пальцев у Васона еще долго не сойдут синяки. Однако, чем бы ни было вызвано его текущее положение, новый недуг Холмса никак нельзя было назвать припадком бесконтрольного страха, (по крайней мере потому, что доктор знал, как оно выглядит), но и придумать другого объяснения тому, что Шерлок так себя ведет, Джон все еще не мог. Конечно, у него хватило бы сил, чтобы механически отцепить от себя Холмса, привязать его к кровати, или уложить детектива на полу, откуда он точно не сможет упасть, и распластаться с газетой в кресле, выжидая тот час, когда чудовищная "бабочка" улетит из его тела, и глаза Шерлока, опухшие от слез, спутанные пунцовыми сетями разорванных капилляров, однажды широко раскроются, созерцая перед собой самую привычную картину. Он будет лежать у себя в гостиной, на тихой "Бейкер-стрит", окруженный сумраком, обливающим беспорядок, учиненный в комнате его же аморальным образом жизни. А в центре этого полотна замрет недвижной плотской статуей доктор Ватсон, уснувший на краю рабочего стола. Его спокойное лицо все еще будет освещено тусклым матричным светом монитора, зависшего до востребования на какой-то открытой странице. Шерлоку даже не надо будет вставать к нему, чтобы узнать, что на экране у Джона собрана, соскобленная со всех анонимных источников сразу, информация о "Марипосе". Ох и достанется же ему... И хорошо бы, если бы досталось, но... бить Холмса... в таком самочувствии... Джон без колебаний отклоняется от логически обоснованного сценария, решив действовать более гуманным образом. Ему было жаль бедного Холмса, потерявшего такой низменный ориентир, потому Джон не совершает никаких насильственных действий, поднимая детектива с коврика и спокойно садясь рядом на нагревшуюся кровать. Ну и ну. Только что сам чуть было не потерял самообладания, а сейчас уже снова протягивает руку помощи во все стороны, не желая думать о корысти. Джон не сможет себе признаться в том, что это было корнем половины его бед, уж слишком пылкой была его благородная натура. Осторожно положив Шерлока на колени, прямо как тогда, в такси, Джон проводит рукой по его мокрым волосам, а потом и в другую сторону, против шерсти. Сейчас он уже не будет возмущаться. Такой тактильный осмотр мало что мог сказать ему как врачу, разве что внушить уверенность в отсутствии серьезных повреждений, которые без труда могли бы скрыться во взлохмаченной, густой шевелюре. Но на этом бы его полномочия заканчивались. И тем не менее, на опыте Ватсон смог заметить еще некоторые подробности происходящего. Шерлок на его коленях уже не спал. Он не знал каким образом умел в два счета вычислить это, однако исполнял подобное уже почти бессознательно, задействовав шестое чувство. Иного объяснения, почему он мог понять, задремал ли человек на нем, или только притворяется спящим, у Джона не было. Впрочем, тело Шерлока ощущалось каким-то по особенному оживленным; хоть Ватсон и наблюдал за ним со спины, но чувствовал, как под пальцами сокращались мышцы, приводя кости в едва уловимое движение. Интересное зрелище для почившей наблюдательности. Жаль только, что бессмысленное. Чтобы убедиться в своей правоте, доктор, аккуратно придерживая Шерлока коленом, умудряется так изловчиться, чтобы перевернуть товарища лицом к себе и не выкрутить собственного сухожилия. Но как бы то ни было, рискованный маневр удается, и вот Джон, подняв руки над собой в неудобном перекрещивающимся положении, наконец может лицезреть гордость своего триумфа. На бледный лоб Шерлока падает несколько каштановых прядей волос, силясь закрыть от доктора подробности употребления запрещенных веществ, однако тщетно, локоны Холмса все равно были короче глаз. А ведь именно в них и крылись улики гнусного преступления против гениальности. "Марипоса" не могла стимулировать мозг. А уж тем более, в такой чудовищной дозе. Его зрачки были бездонными даже после промывания желудка, и в их чернильной пустоте, казалось, утопала сама ночь, господствуя среди спутанных мыслей, пока радужка глаза совсем разъехалась по краям, окаймляя зрачок едва заметным бледным ободом. Кстати говоря, это смешение текстуры и цвета плавало в месте ему подходящем: на белках глаз Шерлока живого места не было, их пронзили яркие кровавые ниточки, оплетенные красной паутиной тех капилляров, что были поменьше, но все равно лопнули, причем, в первую очередь, облив место вокруг себя тусклыми желтыми разводами. Веки Шерлока окрасились жидким заревом, розовея над глазами до самой брови и переносицы, и под — до скулы, болезненно очерчивая их по контуру глазницы градиентным красным кругом, растушевывающимся ближе к щеке до цвета мертвенной бледности, в который сейчас и была выкрашена его болезная кожа. Черт. Как же к лицу ему этот нездоровый оттенок. И только непропорциональные пунцовые пятна, отбитые сильной рукой военного, нарушали эту белоснежную гармонию. Похожие на мазки гуашью плоской кисть с квадратным сечением, они выглядели ирреально, и никак не напоминали здоровый румянец. Скорее, это было похоже на отравление угарным газом, или на косметику, которой неправильно загримировали труп. Сейчас ресницы детектива действительно были распахнутыми, мокрыми от слез, и казалось, в каждом его глазу билось собственное маленькое сердце, ритмично дергая за ниточки нервов то одно, то другое веко. Однако тремор тотчас успокоился, когда взгляд Шерлока нащупал Джона. Да, сейчас в образе подопечного не было ничего лишнего, в этом освещении синеватая кожа Холмса делалась почти прозрачной, губы померкли, посерев от холода спертого внутри, и только взгляд, выразительный и невыносимо печальный, приковал к себе внимание врача немой молитвой о спасении. Джон бы так и продолжил находиться в ступоре, если бы губы Шерлока однажды не задрожали, издав несколько сиплых звуков. Холмс явно пытался сказать что-то, однако выдал только до боли знакомый стон, напоминающий имя доктора. Это и вернуло его в чувство.       — Да, да, Шерлок! Что такое? — Не на шутку встревожился он, прикладывая руку к щеке пациента. Только сейчас, в сравнении, он познал истинный оттенок кожи Шерлока. Она была почти обескровлена.       — Я... все еще сплю? Мы дома? Я умер? — Вскоре получилось спросить у него.       — Почти. Кх-м, то есть, да, мы дома. Все хорошо. Руки Ватсона так и чесались, чтобы позвонить в скорую, однако из солидарности к Холмсу он не хотел делать этого без его прямого согласия. Да и потом, их визит точно обрушит авторитет Холмса девятым валом прямо на общественность, когда в его крови найдут то, что было там намешано. Ох, и скандал же будет... Конечно, пусть и посрамленный, но живой Холмс был бы лучше благочестивого мертвеца за тяжелой крышкой гроба, и все же Ватсон мешкает, разглядывая клиента так, как никого еще не разглядывал до этого. Как ни странно, вид Шерлока даже внушил ему доверие. Холмс походил на вменяемого, мог выстроить предложения и не выглядел уж настолько плохо, если не считать очевидного. К сожалению, такое случалось с ним не впервые, и в основном, он сам мог из сего вылезти. Возможно, Шерлок даже не первый раз пробовал "бабочку", и раз Джон до сих пор не знал об этом, значит, его прошлый опыт не потребовал вмешательства из вне. Ватсон задумался, вспоминая, какого цвета на самом деле была у Шерлока кожа. Точно бледная, а вот насколько? Может... просто события так сложились, что осунувшийся Шерлок стал лишь немного белее в виду недомогания; хотя остальным людям он напоминал бы покойника.       — Скажи мне, Шерлок, — Немного помолчав, окликнул его доктор с вопросом. — Ты как?       — В порядке. — Вяло ответил он. — Только. Голова кружится, и все. Как-то странно. Я. Как будто сплю еще. Вернее, я уверен, что я. Сплю еще. Медленно выцедил Шерлок, будто отрывая от себя каждое слово по кускам, доставая изо рта фразы; но каждый раз они рвались, потому понять суть сказанного было не очень просто. Но только не для Ватсона.       — Может тебе все-таки вызвать скорую? — Озадаченно спросил тот, полагая, что фразу с такой интонацией Шерлок поймет лучше.       — Не надо, Джон. Я буду в порядке. — Простонал тот.       — Ладно, — Смягчился доктор — только не замалчивай, пожалуйста, свое состояние, если тебе хуже станет. Каким бы хорошим врачом я бы ни был, я не смогу вылечить смерть.       — Не буду, — Заверил опасения Джона Шерлок, устало потягиваясь на его коленях. От Холмса все еще сильно пахло перечной мятой, однако белые следы пережеванной зубной пасты уже обтерлись с его лица о подушки и жесткую простынь. Впрочем, они бы в любом случае, вряд ли были бы заметны на нем. Вот его глаза сделали предсказуемое движение вверх, закатываясь под набрякшие от крови веки, однако на сей раз Шерлок сознания не потерял. Влажно моргнув, Холмс снова был во внимании через несколько секунд, и тревога за него мало-помалу отступила от сердца Джона. Что бы там ни было, это точно не передозировка, а значит, выберется сам, по крайней мере, попытается. Сомнения грызли Ватсона, пихая его лицом в обвинения о "медвежьей услуге", которую Джон оказывал Шерлоку таким своеволием, но все же доктор вскоре смог отогнать их прочь. У них с Холмсом еще состоится серьезный разговор на эту тему, а пока что, Шерлок должен просто отдохнуть. Впрочем, хоть он и едва обрел сознание, сейчас Холмса в сон не клонило. Напротив даже, взгляд его можно было назвать раздражительно-бодрым, что точно не было хорошо, зато являлось простой, красивой правдой. Но все же действия детектива мало подчинялись логике. В отличии от осмысленного взгляда, его руки хватались за все, что под них попадало, прямо как когти детеныша, потерявшего из виду мать. Вот и рубашка Джона не была исключением. Шерлок потянул ее на себя настолько сильно, что однажды его ослабшие пальцы просто не выдержали натяжения, и соскользнули вниз, утягивая тело плотским якорем на коврик. Джон поднял его, и теперь смотрел в неоднозначно горевшее лицо товарища, в момент наполнившееся нездоровой, но очень самонадеянной решимостью. Что очень его насторожило. Вот такую выходку уже точно эксплицитно не прочесть, потому Джон опасливо отшатнулся, не зная, чего ожидать от пациента. Конечно, это только сильнее распалило энтузиазм Холмса. Цепкие руки детектива уверенно потянулись к доктору, залезая по его предплечьям на шею, и теперь сдавливали Джону горло, однако не душили его, а скорее, пытались куда-то утащить за собой. Конечно, доктору это не понравилось. Но любовь к риску вновь взыграла в его истерзанном сердце. Доверительно ослабив спину, Джон позволил товарищу шефствовать над ним сейчас, готовясь, чуть что, грубо выхватить инициативу в свои руки, награждая щеку своевольного еще одним пунцовым пятном. Однако Шерлок не делал ничего порицательного: потянув Джона за воротник рубашки ниже, детектив смотрел в его озадаченные глаза своими, разбитыми, и попросту изможденными. Они блестели, как жидкий метал, еще с трудом удерживая концентрацию, а на его щеках все еще белела зубная паста, фактурно отпечатавшаяся на лице по форме следов недавнего избиения. Так продолжалось достаточно долго, Холмс не отпускал доктора, наклонив его над собой на расстоянии десяти сантиметров от лица, но и ближе не прижимал, как и не отталкивал, будто пытаясь удержать его в одиночку, не прибегнув к выбору, которого просто нельзя было бы не совершить. Однако вот его руки брезгливо отпускают воротник, и Шерлок отворачивается в сторону, искажаясь в болезненных чертах. Конечно, все это можно было бы списать на поведение безвольного наркомана, но то, как он смотрел на Джона, нельзя было объяснить даже сотней научных трудов. В глазах Холмса разливалась бесконечная бездна, задремавшая в печали, на лице застыл единственный немой вопрос. Десять мучительных минут Шерлок обдумывал что-то; однажды его руки даже сократились, уменьшив расстояние между ними до девяти сантиметров, но сразу после — бросили Джона, едва не пихнув его вверх, и теперь обнимали пальцами потекшее лицо, пряча его от покровительствующего взора.       — Что не так? — Спросил тот, будто был в курсе.       — Я не могу. — Безэмоционально отчеканил Шерлок. — Я чертов слабохарактерный торчок. Я тебе противен, после всего, что произошло, я тебе точно противен. Впервые, Джон не нашелся с ответом. Отрицать подобное было опасным как минимум потому, что это тоже может поощрить безалаберное поведение Холмса. Но подтверждать такие ужасные слова Джон тоже не мог, потому он застыл на месте, слегка наклонившись над Шерлоком, и приобняв его за подбородок ладонью, развернул бестолковую голову пациента в правильном направлении, склонив ее к себе на гибкой шарнирной шее.       — Почему ты так решил, м? Джон поправляется на месте, сгибаясь над Холмсом. Теперь его глаза были совсем близко к глазам детектива, от них более не отвернуться, более не спрятаться. Джон коснулся своим носом кончика носа Шерлока, заметив, как милый румянец разливается на бледных щеках неестественными пунцовыми пятнами в цвет глаз и их окрестностей. Какое потрясающее зрелище, как будто малиновый сок проливается на белоснежную скатерть.       — А разве это не очевидно? С трепетом переспрашивает Холмс, не пытаясь увильнуть более. В его зрачках было очень легко заблудиться; холодные, затопленные лабиринты словно утопали в них, сводя смотрящего с ума, побуждая скорее отвернуться. Однако доктор как будто заранее знал, куда надо идти, зажигая в их мраке свой свет.       — Нет. Объясни. — Наивно хлопнул глазками Джон.       — Черт с тобой, — Грубо проворчал детектив. — Ты меня не проведешь! Но ладно, я торчу на всякой дряни, обижаю людей за здрасьте, нарушаю то, чего ты умоляешь меня не нарушать. Я паразитирую на чувствах миссис Хадсон, на твоих, на чувствах твоей семьи, и моей семьи тоже. Я так пренебрегаю жизнью, и мне так все равно, что я разбиваю кого-то этим. Я такой ужасный человек, я каюсь, Джон!       — Ну, я рад слышать, что ты сознался. — Холодно ответил Ватсон, убирая руку с потеплевшего лба.       — Что ты имеешь ввиду..? — Едва держась в сознании переспрашивает Шерлок. Жуткая судорога бьет его тело, нервы заплетаются в узлы. Холмс дышит, часто, но воздуха катастрофически не хватает. Внутри головы словно натягивается что-то до предела, и тянется, тянется, готовясь лопнуть. — Джон! — В исступлении позвал Шерлок, переходя на истеричный крик. — Не оставляй меня, Джон!!!       — Однако я свой выбор уже сделал. — Попрекает мольбы детектива врач. И прежде чем сердце мужчины разлетелось на ледяные осколки, доктор продолжил чувственным, ласковым тоном. — Я люблю тебя, несмотря на то, что ты выбрал продолжить причинять мне страдания. Не отрицаю, ты можешь сделать больно. Но мой выбор из-за этого не поменяется, Шерлок. Я выбираю любить тебя.       — Ты..? Так это была месть..? Ох, Джон! Ох, Джон!! Голос Холмса уже давно утратил последние силы, и теперь только шипел на придыхании. Но взгляд наркомана одаривал Ватсона почестями красноречивее всяких слов. В нем сияла наивная, детская, добрая благодарность, пока обескровившие пальцы клещами стиснули протянутую руку до синяков, не желая ее отпускать. Со стороны это напоминало даже не немощь, а отсутствие возможности, в глазах Шерлока читалось горячее, немое уверение, изрекавшее неоспоримым фактом о том, что если вдруг он отпустит Джона, то что-то непоправимое случится в ту же судьбоносную секунду: мир перевернется, небо упадет и Джон исчезнет, исчезнет так, как будто никогда не существовал до этого. Его хотелось ценить, обожать так, как будто это мгновение было последним и больше никогда не повторится. Неизвестно, что толкнуло детектива на исповедь. Однако вскоре, когда Джон предположил, что Холмс сейчас снова упадет в обморок, его глаза резко разверзлись, и он заговорил. Заговорил о том, о чем всегда молчал, и промолчал бы до самого конца, скрывая под спудом гордости едва уцелевшее сердце.       — Джон, — начал детектив неуверенно. — Если я сейчас умру, то ты должен будешь кое-что услышать до того, как это случится. Я хочу сказать тебе кое-что очень важное. Джон знал, что Холмс сгущает краски, пусть и несознательно, но говорить: "Не умрешь, мне виднее" было чревато тем, что из-за этого Шерлок снова закроется, и Джон никогда не узнает того, что тяготило сердце детектива. Да и черт бы с любопытством, Ватсон видел, что Шерлоку было тяжело выдерживать весь груз ответственности в одиночку, потому таким шансом не стоило пренебрегать. Находчиво сымпровизировав Шерлоку, Джон схитрил, и, прикинувшись дурачком, доверчиво склонил голову, испуганно распахивая ресницы во внимании:       — Я слушаю тебя, говори, пожалуйста. — Пролепетал он, глядя в глаза с прискорбным сочувствием. Ох, вот когда Холмс оклемается от этой искусственной "бабочки", Джон ему задаст такую трепку, что невольно привьет Шерлоку инсектофобию. Но пока что его вразумительных намерений ничто не выдавало.       — Джон, — слабо просипел дрогнувший голос. — Я... На самом деле, я... — Мысли ползали по бледному лицу, плавая в испарине пота. Холмс хватал их, стирал по лбу, вдавливал обратно, однако устная речь все равно не могла выпустить их из загонов полностью. — Я часто делал что-то лишь за тем, чтобы... немного... Господи, как же сложно такое говорить.       — Прошу, Шерлок. Я хочу услышать. — Настаивал Джон. Вздох. Очень тяжелый, печальный, долгий вздох, несущий в себе тень столетнего молчания. Такое невозможно ни с чем перепутать, тем более, услышать от кого-то дважды. Значит, игра стоила свеч. И мучений Холмса перед ликом губившей его истины.       — Только у меня есть одно условие. — Отрешенно поникнув мрачным, таинственным взглядом, Шерлок задумчиво потянул носом воздух, словно ориентируясь на нюх, ибо глаза у Холмса были остекленевшими. — Ты не должен перебивать меня, пока я сам не скажу тебе этого сделать.       — Я согласен. — Отозвался Ватсон, пребывая в полнейшей сосредоточенности.       — Я хотел... — Холмс запнулся. Снова. — Просто хотел побыть с тобою слабым. Ужасно. Придуши меня за такие слова, сделай другой выбор, перестань меня любить, прошу, перестань меня любить! Холмс отвел разоблаченный взор к дивану, не сдерживая слез. Неестественный звук исказил горло, Холмс задрожал, чувствуя, что вот-вот расплачется навзрыд, если скажет еще хоть слово. Он не видел, но ощущал на спине пронзающий взгляд Джона, неизвестность делала его испепеляющим. Колени под ухом нагрелись до температуры кипения, кожу словно обжигало, а в его голове мозг как будто варился заживо, там, внутри. Доктор сдержал свое слово. Как бы ему не хотелось встрять, он все равно не делал этого, смотря на Шерлока то пристально, то отводя блуждающий взор куда-то далеко, сквозь пол, на кухню двухэтажного здания. Ватсон молчал, однако вот его рука нежно касается красивого изгиба скулы, и проскальзывает ниже, к подбородку. В этот момент Холмс даже перестает дышать. Легкие его разжались, но не издали сокращающегося звука, Холмс замер, одиночно дернувшись перед сим, точно от выстрела, но вот его затрясло снова, неистово, лихорадочно. Джон осторожно отстранил руку, но его тело сейчас говорило больше, чем язык. В то движение было вложено очень много смысла, и Ватсон, не нарушая обещания, словно сказал ему: "Все хорошо, дружище, это не ты меня спугнул, а я сам не хочу тебя беспокоить. Я могу вернуть ее на место, если ты потянешь меня за рукав", чем Холмс, к сожалению, пренебрег.       — Все это время, все мои выходки, — Лепетал он, перебирая рубашку Джона в пальцах. Холмс оторвал от нее пуговицу. Одну. Вторую. Третью. Джон не обратил на это ни малейшего внимания. Конечно, не ему же их обратно пришивать. Бедная миссис Хадсон... — Я просто... Мне просто нравилось проявлять слабость в твоем присутствии. Нравилось, что ты всегда приходил помочь. Я так жалок, я никогда не мог просто сказать тебе этого в лицо, не мог попросить поддержки, старался излечиться другими способами, а сам постепенно сгорал внутри, и вот что от меня осталось! Оболочка, Джон! Пустая, пустая оболочка!       — . . .       — Сидеть рядом с тобой на ковре, слушать твое дыхание, каждый вздох ловить, побуждать тебя разговаривать с собой, надавливая на жалость, вот что я делал все это время. Просто манипулировал тобой. Использовал тебя, напиваясь твоей кровью. Как ты понять не можешь, что я паразит? Как ты не видишь, что я тебя не заслуживаю? Ты ведь мне даже не интересен и никогда не был, ты посредственный, предсказуемый, глупый. Такой же, как и все остальные люди. Я нуждаюсь не в тебе, а просто в твоем внимании, посмотри, я для тебя в жизни ничего не сделал! Видишь, видишь же! Все, что я мог сделать для тебя, это просто не быть таким мерзавцев, но это не свет, а просто отсутствие тьмы. Ты играешь в одни ворота, Джон. Ты отогрел меня на шее, и сейчас не замечаешь, что я впился в нее зубами. Я кусаю тебя, выпиваю по литру изо дня в день, мучаю, лишаю личной жизни. Я заставил тебя себя полюбить, привязал к одному месту, запер в четырех стенах, и вот, ты сам в себе развил стокгольмский синдром: думаешь, что любишь меня, но это не так. Ты знаешь, что это не так. Ты знаешь, что на самом деле, ты тоже не любишь меня. Мы никто друг другу, просто соседи по квартире, и все. Ты знаешь, что я корень всех твоих зол, причина неуверенности Гарри, причина всех седых волос на голове миссис Хадсон, и на твоей голове тоже. Тебе слишком рано пришлось повзрослеть из-за меня, также, как и Майкрофту. Но он хотя бы может показать зубы, осадить меня, напомнить мне, где на самом деле мое место. Ты же погибнешь, если рядом останешься. Не люби меня, Джон, уходи, пока не поздно. Я переживу, найду себе другую игрушку. Я же... Шерлок Холмс. А ты достоин лучшего. Уходи, Джон. Уходи. Уходи.