Бабочка на плече у доктора

Джон крепко сжал в пальцах осунувшиеся плечи своего протеже, сим успокаивая безудержный нервный тремор, сковавший Холмса импульсной тряской в последствии непрошеной исповеди. Заключительное слово гонения словно далось детективу ценой последнего самообладания, по произношению которого Шерлок совсем занемог, и если бы не Джон, неизвестно, чем бы все это закончилось. Тем не менее, непокорный доктор, превозмогая сильнейший криз душевной боли, все равно сидел с ним рядом. Теряя хладнокровие после таких нещадных слов, произнесенных товарищем в лицо со всей серьезностью, минуя попытки нарочно показаться плохим, создать себе хрупкий преувеличенный образ в угоду привлечения внимания, Ватсон и вовсе оторопел, не зная, как и на что такое списывать. Врачу хотелось бы простить его, ведь Шерлок же был "не в себе", а значит, многие обвинения с него снимались сами собой. Но этот случай не подходил под критерии неосознанного бреда, выроненного заплетающимся языком лишь для того, чтобы что-нибудь сказать. Каждое слово Холмса было наделено большим смыслом, да и во всей его отповеди, от начала до конца, сквозила ледяным ветром суровая истина. "Ненужный." "Старая игрушка." "Уходи." все эти страшные слова лежали перед военным мертвым грузом, как игральные карты на столе у шулера, и какой бы из них не пошел бы доктор, он заведомо оказался бы в проигрышном положении. Джон слышал, как Холмс наслаждался, когда разбивал его по кусочку каждым жестоким словом. Но теперь перед Ватсоном стояла другая задача: Шерлок не должен узнать, что у него это получилось. Джон непоколебимо подбирает с коленей заплаканное лицо за покрасневшие щеки, и кое-как собирая по стенкам души оставшееся терпение, перекладывает детектива на прежнее место, но совестью кверху: теперь у Шерлока не получится спрятать мокрые глаза подальше от доктора, сославшись на приступ после употребления. Нет, теперь Джон будет видеть его насквозь, наблюдать за ним, как за маленькой жизнью бабочки за поцарапанным стеклом витрины, ни на секунду не отводя от темных крыльев властный взор. Шерлок замечает это. Слегка приподнимается на локтях, чтобы жеманно откинуться снова и продолжить страдания, но тотчас падает обратно, оледенев от взгляда серых глаз.       — Что все это значит, Джон? Я же велел тебе уйти. Почему ты здесь? — Дрожащим голосом спрашивает Шерлок. Слезы настолько исказили его, что фальцет Холмса сейчас мало напоминал не то, что его собственный, а даже мужской. — Ты злишься на меня? Джон решительно мотнул головой, не проронив при этом ни звука. Разве только шея слегка хрустнула в развороте, после чего все снова смолкло.       — Джон, — Вскричал Шерлок, натянуто улыбаясь сквозь покрасневшее от слез щеки. — Ты уже можешь говорить, Джон. Скажи, все что думаешь обо мне, прошу тебя, не сдерживайся! Скажи хоть что-нибудь, ну! Рука наркомана тянется к печальному лицу, но описав под подбородком Ватсона параболу, приземляется обратно. Слишком высоко, не прицелиться, пока бабочки облепляют взор. А ведь эти потрясающие создания пили не только из цветов, вот и думай, чем был Шерлок, и почему они так облюбовали его. Доктор кивнул детективу, выказывая, что понял его, но на сей раз не повиновался и ничего ему не сказал. Только наблюдал за Холмсом, предусмотрительно перехватив его шальную руку в свою. Он едва придерживал строптивого, но знал, что этого будет достаточно, чтобы опекаемый не справился с ним. Он просто не способен на резкое движение сейчас.       — Джон! — Капризничал Шерлок. — Прошу, не молчи, отругай меня наконец самыми грязными словами, пожалуйста, только не молчи! Последняя фраза уже напоминала персеверацию, если не мантру, самую странную из всех, которую Джону случалось услышать. Ясное дело, Холмс был не в своем уме, однако чувство страха доктора уже давно притупилось, потому он не боялся остаться в одной комнате с человеком, который мог бы запросто покалечить его и даже не быть за это наказанным. Аффект, невменяемость, да как угодно; называйте как хотите, уточнение термина уже не поможет, когда коллеги согнутся с ларингеальной маской над безмолвным телом, вытаскивая из глаза ложку — единственное, до чего Шерлок мог бы дотянуться в этот момент. Что ни говори, иногда тактическое мышление сильно выручало Джона. Иногда же было для него бесполезным, и только мешало изливаться чувствам, в угоду неодолимому желанию все контролировать. Доктор смотрел на Холмса сверху, и детективу казалось, что глаза его благодетеля прилипли к нижним векам, как две целые ноты на нижней линейке стана, только вместо ожидаемой лиги под ними был пробел. Губы Джона уже давно смолкли, придавая взгляду еще большего осуждения, однако все, что делал доктор — выжидающе молчал с укоризной спокойствия и строгости. Наблюдать такое было потрясающе, сродни тому, как будто смотришь в пасть огромной, хищной рыбы, что вот-вот превратит кости и кожу в кровавую хлябь, пережевав наблюдателя без остатка зубами, пригодными на тысячу острейших клинков. Да, вскоре это случится, и станет неизбежным, но пока что- все хорошо. Проблемы съеденного будут проблемами съеденного, ну а живой Шерлок, заручившись интересом школьника с первой парты, в упоении рассматривает, как глубинные блики биолюминесцентных водорослей ползают по зеркалу зубов, пожелтевших от крови и ила, да как дрожит в бездумных глазах огонек тупой жестокости, распаляясь ярче солнца, оставленного далеко-далеко над рябящей поверхностью. Лучше бы она сожрала его сейчас, лучше бы не мучила, лучше бы убила. Но нет. Джон выпытает из наркомана все горькие слова, выжмет из него последние соки. Крепко сощурившись, чтобы не так страшно было видеть смерть, детектив уже приготовился стать "съеденным", когда "рыба" склонилась над ним, чуть-чуть приблизившись к его носу, однако этого не произошло. Ничего не произошло. Отрешенно хлопая глазами, Холмс испуганно заглядывается через доктора. Что это было? Он не знает ответа. Все это время детектив неосознанно нес себе под нос что-то лишенное смысла, но сейчас остановился. Смолк. Он пытался внушить себе обратное, пытался вбить в голову, что это не Джон умеет смотреть в душу, а он сам себя настроил на подобное, однако сам же в это и не верил, позволяя времени ожидания болезненно истязать его натуру руками Джона. Его Джона Ватсона. Неизвестно, сколько бы еще продлилось томительное молчание, однако вот правая рука доктора слабо дрогнула, не выказывая логического движения. Скорее, это было больше похоже на тремор, или в таком взмахе коренилась врачебная привычка, но вот ладонь Джона потянулась было к щеке детектива и сделав легкий дирижерский жест, тут же остановилась в нерешительности. Замерла. Поплыла по воздуху снова. Ватсон аккуратно ведет пальцами к Холмсу, руководствуясь целью, ведомой только ему, но на пол пути все же останавливается, не выдерживая мысли. Лицо Джона искривляется в иронической усмешке. Его рука только на секунду перекрыла обзор Шерлоку, а маленький кудрявый мальчик уже от этого вздрогнул. Ну и дела, такой забитый, такой зашуганный, когда его не видит общество. Сыщик правильно сказал, при нем он не боялся быть слабым. Но только ли "не боялся", или в его девиантном поведении крылась еще одна причина, истинная, более глубокая? Услаждая тщеславие, Джон с косой ухмылкой наблюдает, как расширенные зрачки пациента перемещаются в сторону его уха, разглядывая намерения Ватсона, ломающие даже опьяненный мозг. гладить он его не стал, но и на затрещину это походило мало, с такого расстояния даже в профилактических целях врезать не получится. С трудом отдирая средоточие взгляда от руки доктора, Холмс переводит глаза обратно, пытаясь прочесть в прищуре Джона истину, однако не видит там ничего, что он мог бы однозначно различить сейчас.       — Джон, — Встревоженно шепчет Шерлок, глядя в лицо товарища разбитыми глазами. — Что происходит? Я не понимаю, ты уходишь от меня? Скажи хоть слово, Джон! И в этот самый момент рука врача прилипает к скуле детектива, уверенным движением хватая его плоть, ложась по всем ее изгибам, словно она была создана для того, чтобы стать частью поднадзорного. Теплые подушечки пальцев Ватсона ложатся на ухо, обеспечивая странное, приятное ощущение уюта. Конечно, он проделывал сие с Шерлоком на протяжении всей процедуры отрезвления, однако сейчас это был совершенно другой жест, синхронно распаляющий противоречивые чувства и температуру. Это из-за сего взаимодействия кончик носа Холмса сделался чуть-чуть краснее? Джон улыбнулся, наблюдая за бабочкой. За ней, за ним, за ними всеми было так забавно наблюдать. И в тот самый миг от лица доктора тотчас перестало веять ужасом. Казалось, эта улыбка вернула его в прежнее состояние, словно напоминая Ватсону, что значит быть человеком. Нет, теперь уже перед Холмсом плавает не исполинский мутант с железной чешуей. Мгновение ожидания стоило всех сожженных свеч. Стоило лишь осмелеть на секунду, довериться, закрыть глаза, и вот, перед Шерлоком на глубине восстала прекрасная русалка. Она здесь лишь затем, чтобы вытащить за руку утопающего, пробивая рябящее зеркало водяной глади отчаянным рывком. И бесчувственное, наглотавшееся воды тело будто нисколько не тяготило ее, а в воде оно словно и вовсе ничего не весило. Скоро она положит его на остов древнего вулкана, торчащий из воды всего лишь на несколько футов, и склонится над заполненными тиной легкими. Как привести его в чувство? Что же делать? Русалка откидывает назад мокрые волосы. Она знает ответ.       — Джон! — Плачет детектив, пока теплые пальцы аккуратно прижимают к черепу ухо, массируя его мягкую часть едва заметными круговыми движениями. — Что все это значит, Джон?! Дж-! Но договорить Шерлок не успел. Его сладкий, болезненный голос, сорвавшийся с окраски, затихает совсем неожиданно. Вторая рука, до этого момента бездействующая у доктора на поясе, незаметно подлезает к Холмсу с другой стороны, и находит приют в уголке губ, поверх небольшого пятнышка от зубной пасты. Еще не облизал, тем даже лучше. Доктор запрещает ему говорить, да и сам помалкивает тоже, желая, чтобы хоть раз Шерлок выслушал представление на чужом для него языке. Языке жестов. Вторая рука переместилась пядью, и теперь легла указательным пальцем на ямочку над верхней губой. Тш-ш. Джон все расскажет сам. Придерживая Холмса за челюсть, доктор поправляет его лицо на себя, и с минуту любуется им, но в его глазах уже не маячит прежняя жестокость; сейчас там море, прекрасное, бушующее море, не способное вылиться дальше берега ресниц. Ладонь слегка приподнимает голову кучерявого дарования, фиксируя ее под собой на комфортной позиции, и остается на месте, не давая хода движениям. Джон медленно склонился над детективом, едва не касаясь его щеки своей, он стал еще ближе, и море в его глазах словно сквозило наружу шквалом более чудовищным, потопляя утлую жертву волнами и брызжущей с них пеной с высоты двадцатиярдового буруна. Однако на сей раз Шерлок позволил ему себя потопить. Казалось, что в его глазах, и в глазах Доктора плескалось одно и то же море. А может, там был космос, а может, июльский ветер, улетающий в заманчивый простор теплой синей ленточкой? Ясно одно, эта экзистенция переливалась из одних зрачков в другие, связуя двух людей незримыми, крепчайшими сердечными струнами, только проходили они внешне, потому спутывали каждый палец, мешая трезво мыслить, думать, соображать. Джон убирает лишнюю руку. Теперь Шерлок снова может говорить, но доктор знает — Холмс этого не сделает. Ладонь Ватсона была слегка мокрой от слез его бедового пациента, что, казалось, пропитали Шерлоку кожу, и теперь она выглядела ровной и мягкой. В действительности же, не поменялось ровным счетом ничего, быть может, только отношение. Но как доказать отношение? Левая рука приземляется детективу на ладонь. Он вздрагивает, а значит, еще не прошел проверку. Доктор терпеливо выдохнул. Им некуда было спешить. Пальцы Джона бережно подхватывают Холмса за акромион правого плеча, начиная ритмичное сокращение. Как будто кот мял подушку перед тем, как на ней устроиться, однако Ватсон бодр, его помыслы однозначно были другими. Шерлок уже ни о чем не спрашивает, не задается бесплодным вопросом. Все равно в ответ получит загадку, которую мозг детектива, под весом облюбовавших его бабочек, не решит. Холмс тяжело дышал, смотря перед собой невидящим взглядом, тяжелые веки под спудом остывающей крови спокойно опустились на долю, спрятав Ватсона под завесой плоти, но тотчас распахнулись обратно, однако уже не доходя прежнего угла. Ведь это был привычный угол для бдительности, а она Шерлоку сейчас была нужна меньше всего. Перфоманс Джона выглядел неоднозначным, однако детектив вынес из него собственный вердикт: доктор побуждал неподкупное сердце к доверию. Что ж, в таком случае, он его получит. Холмс наконец отводит взгляд, чувствуя, что не остался без опоры. Теперь его разум, словно под уздцы, вели умелые руки товарища, не давая оступиться на скользкой дорожке, понять превратно высшее из чувств. Теперь, утратив часть зрения - Шерлок разглядывал только низ жилетки Ватсона, обводя глазами узор чуть выше аппендикса - Холмс чувствовал совершенно другие вещи. Джон обращался с ним самым бережным образом, точно тело детектива было нежнейшей амфорой из тончайшего прозрачного стекла, которое лопнуло бы даже от давления воды, лишь заполни ее доверху. В этих движениях заключалась какое-то особенное волшебство, ритмика, сбивающая с толку, синхронизация обоих рук между собой, что продолжалось долго, достаточно долго, чтобы бабочка, пугливо отлетевшая от Холмса на пять футов к окну, перестала биться в него крыльями, и сползая лапками по шатающемуся стеклышку в форточке, вернулась обратно, взгромоздившись Шерлоку на веки. На этот раз они уже вряд ли смогут ее поднять. Как только Холмс понял, что от него хотят и расслабился, движения постепенно стали сбавлять ритм, после чего успокоились и смолкли. Джон слегка приподнялся над ним, наслаждаясь проделанной работой. Он чувствовал на себе вопросительный взгляд, однако не спешил отвечать на него. По крайней мере, не глазами. Чуть ближе подавшись к Шерлоку, Джон заглянул в его спокойное лицо с нежностью, и приподняв голову Холмса за подбородок еще чуть выше, нежно поцеловал дрожащие, бледные губы. Все произошло так быстро, что Шерлок даже не успел ничего сообразить, или оттолкнуть, или понять, что надо его отталкивать! Все произошло в одно мгновение, то, что объяснялось мыслями достаточно тривиальным языком, обескуражило зависимого. План сработал даже лучше задуманного: ресницы детектива широко размахнулись на мгновение, согнав бабочек прочь, и опустились по собственной воле, но это уже не было сонливостью. Жмурясь от неги, Холмс почувствовал, как гулко в этот момент ударило сердце, стукнулось о ребра, и... замерло. И снова пошло, нет, побежало, нет, понеслось по весь опор, расшевелившая темную кровь в пульсирующих жилах! Дыхание едва заметно участилось, однако детектив не знал, что делать. Не знал, как ответить Джону, и надо ли. Казалось, он никогда еще не чувствовал себя более беспомощным юношей, чем в насущном моменте, отобразившимся во времени, а, быть может, в памяти? Шерлок только в фильмах видел, что любовь бывает, а теперь сам ощущал ее, ощущал самым неподражаемым образом. Тело пробило мурашками, то, что отравляло его, в момент даже сыграло наркоману на руку, только усиливая нежное чувство. Шерлок и подумать не мог, что внутри однажды может стать так горячо, но все же... все произошло так быстро! Послушно прикрыв глаза, Холмс напористо дышал, сливаясь с Джоном воедино, пока время для обоих утекало совершенно безотчетно. Таким образом, быть может, между ними неслышно проскользнула минута, а может, целых пять минут, однако вот Джон отстранился, любуясь своим мальчиком, раскрепощенным, уставшим, и словно едва оперившимся в запретном для него плане чувств. О да, тут он действительно потерялся, и только припухшие губы его алели на прекрасном, взволнованном лице. Ватсон отстранился лишь за тем, чтобы перевести дыхание, и это так прочувствовалось его глазах, что Холмс остался спокоен, понимая все без лишних слов. Он и сам дышал так часто, как никогда до этого, хотя сейчас казалось, ему нужен был не воздух, а... что-то еще. Впрочем обдумать возвышенные размышления Шерлок не успел, мгновение, и Джон припал к Холмсу снова, но на сей раз куда более чувственно, нежно, глубоко и... дольче. Краем уха Джону даже довелось расслышать тихий протяжный выдох, что только подстегнуло решительность: доктор нежно куснул его еще раз, и отпрянул, улыбаясь от безнаказанности собственной выходки. Уж слишком его товарищ был сегодня сладким, а потому, хорошего не должно было быть много. Ватсон и так закусил эспрессо двумя кубиками сахара в поезде, не желает же он в таком возрасте подписать себе диабет? Но все же, уголки губ доктора подернулись улыбкой вовсе не из-за этого. Он был единственным, кто мог видеть Холмса. Другого Холмса, с его темной стороны, однако, какая ирония, именно она сияла мерцающим светом. Сама идея о том, что он смог управлять Шерлоком, не используя слов, окрылила Джона, ведь на лице поцелованного сейчас все говорило в пользу исполнителя, посредством зрительных факторов уводя его по кривой дорожке в опустившуюся душу детектива. Без доктора на его кровати, финал для сыщика был бы предсказуем: опустошенное нутро падает, падает туда, откуда вверх уже не возвращаются, разбиваясь об алкоголь, сигареты и дозы, дозы, дозы. Там оно навеки и упокоится, ибо куски его разлетятся так далеко друг от друга, что одному человеку их будет уже не собрать. К счастью, в насущной реальности, все было не так. Он не один, хоть и прогнал его, он не одинок, и сейчас разверзнувшаяся личность детектива обо всем вышеперечисленном рассказывала Джону сама за себя, пока Холмс молчал. Шерлок по прежнему не мог сдержать слез, что уже стекали по его лицу по одному не пересыхающему руслу, окаймленного с берегов едва заметной белесой кромкой. Из-за этого создавалось ощущение, будто лицо Шерлока треснуло, ибо было фарфоровым, однако к сожалению, оно разбилось. Но что ни говори, в остальном от прежней печали Холмса не осталось и следа. Это была радость, разбитая, сокрушенная радость, сияющая на долгие мили вымпелом последнего фонарика на тонущем корабле. Его пьеса окончена. Занавес. Единственный актер отстраняется обратно на грот-мачту, вслушиваясь, как пылко рукоплещет восхищенный зал. Он заслуживал этого. О, об его терпении однажды легенды складывать начнут. Приручить Холмса, укротить его мятежную натуру, сделать его ласковым, покладистым, послушным, не использовав кнута, разломив напополам тульский пряник... Живи бы доктор на н-дцать лет раньше, его бы наверняка обвинили в колдовстве. А сейчас Джон лишь хитро улыбается. Он уже выступил на бис. О, если бы Холмс не был бы столь слаб, он бы взметнулся к спасителю во второй части после антракта, и со всей присущей ему нежностью впился бы Джону в губы, желая закрепить успех, и закрепить, и закрепить, и- так до тех пор, пока на лице Ватсона не останется синяк, ведь проявлять нежность никак иначе, кроме: "Тебе сделать чая, Джон?" Шерлок не умел. А когда доктор обнаружит отметину одним солнечным погожим утром, он предсказуемо улыбнется зеркалу, и тихо шмыгнет мимо Холмса вниз, пристыженно стучась к миссис Хадсон: "Здравствуйте! Спасибо, совсем хорошо! Миссис Хадсон, Вы не могли бы одолжить мне Вашу пудру и бальзам? Нет, ничего серьезного, просто вчера на лестнице поскользнулся, упал, помял губу." Конечно, Шерлок обо всем догадается, однако "ничего серьезного" в мыслях будет выглядеть куда безобиднее, чем расползающееся во все стороны иссиня-красное темное и болезненное пятно, одним своим видом напоминающее укус шершня на аллергике. Впрочем, Джон знает, Холмс сделал это не со зла. Просто сильно любит, только и всего, а значит, прощать можно. Жаль, что в нашем случае все было совсем не так: тяжелые бабочки облепили аморфное тело, делая каждую его часть неподъемной для ослабших мышц, так дьявольски давил их исполинский вес на бледную кожу, проминая ее под собой до синяков, по форме следа их продолговатых лапок. Быть может поэтому Шерлок чувствовал себя слегка подавлено. Быть может, из-за этого на себя ужасно злился. То, что произошло сейчас было лишь очередной ошибкой в программном коде, и когда Холмс придет в себя, он с легкостью сможет ее поправить, обеспечивая окружающим гарантию того, что это уже никогда больше не повторится. Но сейчас детектив был в том состоянии, когда ошибки совершать хотелось. Подпирая ладонью щеку, Джон с интересом наблюдал за пациентом, любуясь эксклюзивной картиной, воплотившейся в явь всего на несколько минут, а может, секунд, а может, и часов. Кто знает, новый опыт был новым и для исполнителя, и для жертвы, что еще минуту назад счастливо лежала на его коленях, расцветая от смущения и не могла прийти в себя, а теперь, оснащенная азартной улыбкой, она тянется к его жилетке, но пальцы путаются и соскальзывают по Джону, вытягивая вязаную одежду за квадратики. Конечно, упорство Холмса в конечном счете одержало бы победу, и спустя какое-то количество попыток, сыщик достиг бы своей цели, однако в час, когда действие затягивалось, праздная душа зрителя всегда требовала зрелищ, но вместо того, чтобы кинуть в новое лицо постскриптума его пьесы помидором, Ватсон ускорил действие иначе. В одну из бесплодных замашек, рука Джона перехватывает Шерлока за запястье, и лично подводит к собственному вырезу на жилетке, поддерживая ее еще и под локоток. Слишком тяжелая сейчас, сам Холмс такого не выдержит. Его любопытные руки тотчас же полезли выше, и теперь схватились за воротник, начиная неосознанно душить. Хватка была мертвая, ослепленная, как у ребенка. Минимизируя шансы на трагедию, Джон покорно склоняется сам, как и во все предыдущие разы, но вот его позвоночник выгибается в другую сторону, и доктор выпрямляется на месте, перехватив за уголок декоративную подушку. Спать на такой — шею сломишь, а вот поддержать развинченную спину будет в самый раз. Холмс снова потерялся, но сейчас его действия были обособленны доверием. Он не знал, что происходит, зато Ватсон вел его за собою под руку, и потому на душе было спокойно. В кои то веки, ледники хладнокровия в Шерлоке оттаяли, и теперь там расцветали майские луга, вешними водами истекало сердце. Джон сызнова подобрал Холмса, одним движением примостив его в усидчивое положение в изголовье, а сам забрался рядом, и теперь сидел на коленях подле него, придерживая за вившейся затылок голову.       — Так удобнее. — Наконец проронил первое слово Ватсон, завершая его улыбкой.       — Ох, Джон..! Не помня себя от пароксизма безудержного счастья, блестящее от слез лицо Шерлока в момент просияло ликованием, и детектив схватил доктора за затылок, прижимая его к себе. Ватсон понял, что Холмс хочет сделать с ним, однако он не учел, что сам может потерять контроль в счастливую для обоих минуту. Прильнув к детективу, доктор охотно сбочил голову, наслаждаясь впивающимся укусом, таким предсказуемым, и таким... трогательным со стороны Шерлока. Хорошо еще, что не зубами, но как же Ватсону делалось весело от одной только мысли, время от времени посещавшей его разум на протяжении всего представления. Холмс не совершенно не умел этого делать! Однако, несмотря на отсутствующий опыт, попытки детектива были самыми обольстительными, преисполненными смелости. Схватив Джона за оба виска, пальцы Шерлока сжались на его голове и чтобы минимизировать неприятные ощущения, оттягивающие скальп, Джон подполз к Холмсу еще ближе, и прильнул к нему в новом чувственном порыве, услаждаясь маленькой победой. Здесь Шерлок уже не сможет выехать на знании механики конструктора двух тел, здесь он один не справится, и та тщеславная идея, что сейчас детектив был полностью зависим от него, грела разбитую душу доктора. Но вот, отпустив мягкие губы, Джон, отстранился, и переводя дыхание, отвел томный взгляд к камину, поначалу, совсем неосознанно. Лишь позже он поймал себя на мысли, что он словно собирался сжечь все терзавшие мысли о правильности своего поступка, но сейчас кирпичная кладка печи была холодная. Ну, значит позже он спрячет деструктивные думы под трут, и тогда уже чиркнет спичкой, раз и навсегда ограждая свою непорочную жизнь кругом святого пламени. Ведь что сделано, то сделано. Жалел ли об этом Джон? Скорее, он просто переживал за детектива, запутавшегося в красных ниточках судьбы и повисшего в центре пробковой доски на швейной булавке, проткнувшей Холмса в сердце. О, кажется, сейчас детектив сам для себя был собственным нерешенным делом! Распутается ли оно? Впрочем, кто его знает..? Витая разумом в облаках, Шерлок ненароком залез на седьмое небо, когда его подтянул с собой туда доктор Ватсон, так легко, будто шутя. Там они могли осесть и порассуждать о случившемся, однако сейчас вступать в диалоги не хотелось никому из напарников. Порой буквы только и делали, что постоянно мешали, и Холмс чувствовал, что всегда выражал признательность как-нибудь иначе, нежели тремя короткими словами, которыми уже несколько раз бросил в него доктор, а он только поймал их и запер в сердечке, не зная, что сказать в ответ. "Я тебя тоже?" Какая банальщина! Нет, Шерлок проявит нежность иначе, когда однажды Вастону придет сообщение в тесном фюзеляже кэба. О, Шерлок хочет знать, хорошо ли он доехал? Как это... мило. По приезду Джон пообещает себе, что померит детективу температуру. Он не отдаст себе отчета в том, что из-за маленького происшествия будет сиять весь день ярче потолочной лампочки. О, или однажды Джон найдет себя в кровати, на глубине той самой подушки, которая сейчас поддерживала спину детектива, и укрытого на совесть двумя одеялами. Сонно сощурившись, Джон шутливо щелкнет пальцами — он помнил, что в ту ночь свернулся калачиком в кресле. И как так с ним случилось, что сейчас он здесь? И так далее, нежно любимое существо Холмс мог одаривать такими почестями постоянно, однако намекни ему на это, и хитрый плут обязательно чем-нибудь прикроется. Иначе бы он не был Шерлоком Холмсом. Смотря на Ватсона счастливыми глазами, детектив пребывал в самом эфемерном расположении духа, но что-то внутри него выдавало доктору трогательную обеспокоенность. Взяв товарища за руку, Ватсон вопросительно склонил в бок голову, приподнимая светлые брови. Сейчас он видел Шерлока насквозь. И что-то явно терзало его на самой глубине души.       — Джон, — не скрывая улыбки вожделения, взволнованно обратил внимание товарища Холмс, когда ладонь доктора скользнула по руке детектива чуть выше, к локтю, где и замерла, вслушиваясь в пульс.       — Что такое? — Ласково спросил он, придерживая друга.       — Что со мной происходит? Все... Не так, как в теории, горячо, слишком! Ты что-то сделал с моим телом?       — О, — Ласково кивает Джон — всего лишь немножечко согрел тебя. В этом нет ничего такого, если ты волнуешься. Во многих странах что-то подобное даже принято. Слукавил Джон, зная, что "во многих странах" принято было совершенно не это. Не настолько глубоко. Не настолько чувственно. Не настолько "дольче".       — Волнуюсь? С чего бы? Мне просто, скорее всего, не понятна сама механика. Я имею ввиду... Что ты сделал? Каким образом мое глупое тело вдруг стало совсем непослушным? Вернее, послушным, но — Холмс стыдливо перехватил Джона за другую руку, сравняв счет. — тебе?       — Я... — Потерялся с объяснением доктор, снисходительно ухмыляясь такой невинности. — Так тебе нужна механика? — Перебился рассуждением он.       — Если можешь, то да! — Серьезно заявил тот, едва переведя дыхание. — Я всегда знал, что не способен на такое, глупые чувства для других, не для Шерлока Холмса. Я всегда их контролировал, а тут вдруг совсем не смог. Мне жарко, но не спеши меня раздевать, я и так в одной рубашке, распахнутой, и это какое-то другое тепло, странное, как будто кровь нагревается. — Шерлок немного помолчал, после чего продолжил с новым запалом. — Помнишь, мы с тобой в ресторане были? Во-от. Я тогда официанта чуть не сожрал.       — Из скуки,       — Не только, у меня буррито был холодный. А потом я понял, что мясо внутри горячее, и он пока не нагрелся от его тепла. Тут также. Я нагреваюсь, но не понимаю от чего.       — О, это самое странное объяснение, что я за всю свою жизнь слышал! — Засмеялся Ватсон. — Нет, глупенький, твой мозг вырабатывает гормон, и... бабочка в твоем теле разносит его на крыльях со стремительной скоростью. Да, судя по твоему виду, наркотики только обострили чувства.       — Я знаю, — Обиженно промямлил Холмс. — Не первый день живу. Напротив даже, и все же, никогда со мной до этого не происходило ничего подобного. Нет, ты что-то сделал со мной.       — Не я, а твои бабочки. — Поправил рассуждения Шерлока Джон, пытаясь ткнуть его в истину. Только на сей раз, нежно.       — Но... Нет, вряд ли. Я же могу контролировать себя. — Заартачился Холмс, упрямо отрицая логические доводы. — Нет, бабочки так высоко не летают.       — Скажи, — Хитро улыбнулся Ватсон. — Ты хочешь сказать, что тебе не понравилось?       — Ты, дьявол..! — смеется Шерлок, пока бриллианты навернувшихся слез падают на не застегнутую рубашку, — Нет, не провоцируй меня! Я не знаю, как это назвать. Как ты бы сказал..?       — Новый опыт.       — Да! Новый опыт! Но все же, странный! — Упрямо спорит Холмс, находя для затекших пальцев развлечение и перебирая соломенные пряди на висках Джона. — До этого, я всегда мог объяснить все, что бы со мной не происходило. А сейчас... Сейчас не могу! Почему, Джон?       — Я не знаю, словами тяжело объяснить! — Пододвигаясь ближе к детективу пораскинул мыслями доктор, так и не выразив ими конкретики.       — А как-нибудь еще можно? Прошу, перед тем, как ты уйдешь, я хочу понять. "Прошу". Как же прекрасно звучало это его "прошу", свидетельствуя о превосходстве собеседника, почти также выразительно как и его элегантный поклон.       — С чего ты взял, что я тебя послушался, а? — Игриво отозвался доктор, беря Холмса за руку. — Ты правда думал, что от меня так легко отделаться? О... Нет, поверь, друг мой, если бы ты не хотел меня видеть, ты бы на языке тела не ответил бы. С твоей стороны даже попыток оттолкнуть меня не поступило.       — Это потому что-       — Тише, я все уже понял сам. — Мягкий голос Джона доверительно объял смятенную душу детектива, сдерживая ее в рамках собственных порядков. На этот раз подобное протекало даже безболезненно, и цинизм Шерлока вдруг сам уступил чужой натуре. А между тем, Джон все рассказывал; рассказывал, не опираясь о якори наводящих вопросов. Рассказывал о том, чего бы никогда не смог изречь Холмс. — Не волнуйся, ты не сделаешь мне больно. А впредь, не надо так поступать со мной, это эгоистично, ведь ты за добродетель выдаешь порок. Думаешь, что мне без тебя будет проще, но видишь, насколько серьезны мои намерения? Да, иногда ты бываешь невыносим, но как я уже сказал тебе ранее, я выбираю любить тебя, не важно, в каком из смыслов ты это воспримешь, дорогой друг. Не важно, что ты чтишь столп трезвой идеи о том, что надо оставить ближнего своего в трудный момент для его же блага, ведь что еще закалит его характер, да? Но мое мировоззрение другое, потому, когда тебе плохо, я хочу остаться рядом. Ты думаешь, что можешь причинить мне боль, но это не так. В моей голове тоже есть сценарии, Шерлок. В одном из них, мы уже враги. Ты научил меня этому, помнишь? Так вот, любой поворот судьбы я приму со стоическим спокойствием. Ты не разобьешь меня. Ты не разобьешь. Меня.       — Тогда... Я совсем ничего не понимаю. Я думал, ты таким образом со мною попрощался. Но если нет, тогда... что это только что было?       — Просто милое дурачество на наболевшую тему. Пожалуйста, не бойся этого. Не бойся своих чувств, какими бы они ни были. То, что произошло между нами, это нормально. — Пытаясь придать своему голосу уверенности, Ватсон прижался к Холмсу, и заговорил уже с его плеча, оставив на нем горький след недосказанности ностальгической грусти. — Эх, знал бы ты, стольких ребят я перецеловал в свое время... Впрочем, когда в ваш батальон уже летят снаряды, и не таким образом последние чувства выразишь.       — В губы? — Ревностно осведомился Шерлок, подталкивая его затылок своим патлатым виском. — Я не вчера родился, я знаю, в теории, что значит-       — Нет, в лобик. Как покойников. — Скорбно улыбнулся Джон, безразлично откидывая голову назад. — Когда все случится, лба уже может и не найтись, вот мы таким образом и перестраховывались.       — Тогда почему ты не поцеловал так меня? От такого изречения Ватсон даже отшатнулся. А ведь только удобное место нашел, но надо было знать наверняка, просто ли так бросается Холмс такими словами. Доктору очень не нравилось, к чему тот ведет. В ответ на озадаченный прищур, Холмс ловко откинул со лба кудри, и теперь придерживал их обмякшей рукой:       — Ты же знаешь, я умру от "бабочки" в ближайшие несколько часов.       — Не умрешь, Шерлок. — Наконец сознался доктор, наклонив голову к удобному плечу. — Не знаю, откуда ты вообще это взял, но ты не умрешь. Я сделал это потому, что знал: мы с тобой сейчас отступим в жизнь, и пойдем по ее излукам уже вместе, за руку.       — Как тогда, когда мы в наручниках с тобой бежали? — Улыбается Холмс, сияя мокрыми глазами.       — Да, именно так. Но ведь убежали же? Во-от. И тут также убежим.       — Помнишь, как легко стало бежать, когда мы синхронизировались с тобой? Мы были словно единым организмом!       — Знаешь, в какой-то степени это даже не совсем иносказательно. В жизни также. Просто... позволь себе быть слабым рядом со мной, как ты и сказал. И тогда я тоже буду.       — А я выдержу? Ты ведь знаешь, я не остаюсь там, где плохо. Если ты перегнешь палку, я брошу тебя.       — Выдержишь. — Вдруг холодно отрезал Джон. — Я сказал "слабым", но я не имел в виду ничего высасывающего силы. Я не из тех, кто закатывает истерики, ты же знаешь, я не из тех, кто обижается по поводу разбитой кружки и уезжает к родным из-за того, что кто-кто задержался на работе на час-другой. Все будет как раньше, я на тебя не претендую. Но иногда мне нужно сделать вдох. Ватсон слегка притормозил резвый ход откровенных мыслей, понимая, что говорит в совершенно безмолвной комнате. Шерлок слушал его. Не выпал в осадок из-за принятых веществ, нет. Шерлок слушал его, с трудом концентрируя внимание. Каждое слово, каждый взгляд, каждый жест. Теперь-то доктор понял. Если он тоже хочет разбить Холмса, то должен будет сделать это прямо сейчас. Доктор продолжил другим, совершенно новым тоном, скользя взором по навострившемуся положению Шерлока. Ай-ай, сейчас бедняжка все силы потратит, а потом-то его и вырубит! С другой стороны, все уже слишком давно к этому шло.       — Мне нужно спросить себя, чего мне хочется, чтобы стать счастливым? Поговорить с пустой комнатой, снять улыбку с лица на целый день и пренебречь пациентами и твоими расследованиями, заглядываясь в окно. Покорное молчание Холмса только придавало доктору сил, хотя постоянные паузы начали надоедать и одному, и второму. Засматриваясь куда-то поверх Шерлока, Джон завершил монолог так, как будто уже пережил его, а теперь только вспоминал, выискивая в памяти нужный эскиз. Быть может потому голос доктора звучал нежно и ровно, и напоминал собою плотный кондитерский крем; ванильный, но не сладкий, и даже будто слегка терпкий, однако форму держит только так.       — Знаю, ты этим шокирован. Знаю, тебе непривычно видеть такого доктора Ватсона, но пойми меня, пожалуйста, я не машина, чтобы работать вечно. И ты не машина, как бы тебе не хотелось этого отрицать. Не машина. Я же вижу, что ты умеешь чувствовать. . . . . . .       — Главное, чтобы эти приступы глупой апатии одновременно не случились!       — Что? — Испуганно заморгав задумавшимися глазами, воспрянул от забвения доктор, недоуменно косясь на лицо внезапно повеселевшего товарища. Разбивая ледок меланхолии Холмс восклицал это как глупую браваду собственной отрешенности. И прежде, чем доктор вообще что-то понял, Шерлок наклонился на подушке и беззаботно упал в неловкие объятия Джона. С любовью прижав к плечу кудрявую голову бабочки, военный тоже искренне засмеялся, слегка потрепав пациента по волосам. Все-таки, жизнь и так непростительно коротка, чтобы вечно безмолвно грустить.       — Бедная миссис Хадсон! — Подхватил веселье Джон, словно несколько минут назад он и не говорил всех этих лирических слов. — она с нами как с детьми будет! Нет, мы не можем так с нею поступить!       — Будем страдать по очереди!       — О, конечно! Неприменимо, так и будем.       — А представь, — улыбается Холмс, захлебываясь со смеху — Если станет плохо и тебе, и мне, и миссис Хадсон?       — О! Тогда 221 "б" будет не отличить от камерного сумасшедшего дома!       — Будем сидеть по своим углам, ныть и пялиться в стены! Все вместе! Ай да групповая грусть, коллективная!       — К нам на выручку придет Лейстред!       — И займет четвертый угол!       — Тогда кто-нибудь из его констеблей, потому что Лейстред пропал!       — Тогда углов уже не хватит!       — Он займет твое кресло!       — А может, твое?       — А может, и мое! И тогда мы все вместе будем смеяться громче, чем плакать!       — Представь себе лицо полицейского, который придет проведать нас всех?       — О, особенно на фоне твоей химической лаборатории!       — А-ха, Джон, у меня сейчас почка лопнет..!       — Не волнуйся, у тебя еще одна есть! Друзья повалились вместе на перину с громким, переливающимся хохотом, вцепившись в объятия друг друга так трепетно и крепко, будто в этой жизни виделись в последний раз. Холмс упал головой мимо подушки, и Ватсон едва успел интуитивно подставить руку под темноволосый затылок, иначе бы его клиент втрескался бы с силой, достаточной для лишения сознания его измученного тела. Теперь Холмс лежал в головах, откинув все лишние мысли прочь, и все еще смеялся, борясь с новым приступом подкатывающегося к горлу успокоения. К сожалению, последний был сильнее, и Холмс, обуреваемый усталостью, лучше всего сейчас мог понять, что как ни крути, нельзя было смеяться вечно, нельзя и вечно томно грустить. Жизнь мудрым движением расставила все по своим местам, и вот, черед Шерлока принять свою усталость. Свернувшись калачиком, он только счастливо улыбался, чувствуя как руки Джона бережно его приподняли и развернули в полный рост, слегка прикрывая мотылька одеялом. Он уже был готов, теряя бодрость с каждой секундой существования. Бабочки, присевшие на его ресницы, теперь были большими и пушистыми, и невыносимо тяжелыми, их уже ничто не сгонит прочь. Однако пока что ход еще не совершен. У Шерлока еще была секунда, или, быть может, целых несколько секунд. Почти усыпленные легкие делают другой вдох, сильный, способный для того, чтобы выдержать речь.       — Джбж... — Язык не слушался, губы уже практически не шевелились. Разум подкинуло вверх, а глаза пострадавшего закатывались под теплое одеяло изнеженного века. Но что-то внутри бойко побуждало бороться, умолять. — Не умхм...дбм-м...       — Не уйду. — Раздалось подле самого уха. — Я побуду здесь, с тобой, пока ты спишь. Не переживай. Я больше никогда не уйду.       — Общ-бщ...       — Да, обещаю.       — Спаши...брб...       — Ну, тише. Не за что. Давай, отдыхай. — Последнее слово приземляется на щеку Шерлока вместе с нежным поцелуем, укутывая его душу в ромашки. Казалось, в мире не было места уютнее любимых рук. Нежная улыбка Холмса совсем не спешит расправиться, но вот и она замирает на уставшем лице. Вихрастая голова медленно поникает, приземляясь на крепкие плечи военного. Последний рывок стоил Шерлоку всех оставшихся сил. Нездоровый сон вновь оковал его тело, связав крепчайшими путами людского безволия. Обычно, в такие уязвимые моменты, к страдальцам и приходили быстрые сны, но Шерлок чувствовал умиротворение, лежа ухом на едва приподнимавшейся груди доктора. Отсюда лучше всего можно было слышать его сердце, и то, как гармонично билось оно, в темпе неспешного дольче, отсчитывая удар за ударом на пути в стану грез. Если бы Шерлок не попробовал, никогда бы не узнал, как спокойно засыпать на ком-то, кто может постоять за тебя, когда ты настолько немощен, что не можешь даже ложку с тарелки поднять, не говоря уже о том, чтобы проглотить, или не устроить истерику из-за упавшей на пол ручки. Колено детектива аккуратно переползает на голень живой подушки в домашних штанах, рука сжимается на ромбике жилетки под третьем ребром, придерживая кроткий нрав Джона при себе. Теперь уже точно никуда не уйдет. Теплое одеяло нежно согрело его, дома было тихо. Только дыхание Джона нарушало воодушевленное молчание, что еще десять минут назад разливалось по всей гостиной звонким смехом, а теперь замерло в потухающей улыбке доктора, уносясь в ленту воспоминаний на крыльях спешащего времени. Приобняв Шерлока за талию той рукой, которую Холмс уже почти отлежал, Ватсон загадочно улыбнулся потолку, ощущая, как неустанно бдит над Холсом его неутомимое шестое чувство. 70 ударов в минуту. 64. 60.