Сквозь Мрак

— Вы когда-нибудь ударялись так, что аж искры из глаз сыпались? Джеймс вертит между пальцами шариковую ручку. С разных сторон аудитории доносятся согласные возгласы. Преподаватель отходит от доски и оглядывает сидящих перед ней студентов. Глаза у нее голубые, как обманчиво спокойная водная гладь. Хелен Энджелика — настоящий подарок судьбы для студентов, она говорила о сложном простыми словами, и даже такие непростые темы, как дыхание и сердечная деятельность становились понятными.Неловкое движение пальцев, и перо шариковой ручки мажет кожу, оставляя кривую синюю линию на внутренней стороне ладони. Она поправляет очки, тихонько кашляет и, сведя брови, качает головой. Джеймс в смущении отводит взгляд, щеки за несколько мгновений наливаются румянцем. Слишком долго для простого зрительного контакта. Он растерянно кивает и утыкается взглядом в тетрадь с семинарскими записями. Линия на руке заставляет его еле слышно чертыхнуться себе под нос. Уилсон пишет что-то для вида в своей тетради, пытаясь перебить смущение. — Внимание на доску, — физиолог берет в руки мел, — Каждый анализатор имеет периферический отдел, проводниковый отдел и корковый отдел или же центральное представительство. В трёх начерченных мелом от руки квадратах уместились и «периферический отдел», и «проводящий отдел», и «корковое представительство», а через мгновение между ними возникли стрелки. «От рецепторного к проводящему, от проводящего к центральному, » — бормотал себе под нос Уилсон, перенося схему в тетрадь и ставя между ними стрелки. С шорохом мелок очерчивает кривую от коркового отдела к рецепторному. — А если есть обратная афферентация, чем тогда будет являться эта схема? — Хелен склоняет голову набок. Сидящая впереди от Уилсона студентка как по команде тянет руку, желая ответить. — Да, Лиза? — миссис Энджелика протягивает к ней раскрытую ладонь, давая слово. — Сенсорная система. — отчеканивает Лиза. — Умница, — утвердительно кивает Хелен. Уилсон делает заметки в тетрадь, то и дело украдкой поглядывая на своего друга и соседа по парте. Спрятав лицо в сгибах локтей, он мирно спал. На мгновение Джеймс задумался, стоит ли разбудить его прямо сейчас или дождаться перерыва и тогда уже нарушить его покой? В любом случае, их преподаватель никогда не стремилась будить спящих студентов или делать им замечания, гораздо важнее было то, как подопечные покажут себя на контрольных занятиях. На перерыве Грег проснется, они сходят за кофе, возьмут по сэндвичу, покурят за зданием кафедры, пока никто не видит. Вечером Хаус стащит у него семинарскую тетрадь по физиологии и, завалившись на кровать, будет наверстывать всё, что проспал утром. Энджелика вскидывает руку и смотрит на часы, делая одной себе понятные выводы. — Итак, перерыв на пятнадцать минут. — говорит она и выходит из аудитории. Джеймс закрывает тетрадь, откладывает ручку и легонько пихает локтем в бок спящего соседа по парте. — Хаус, просыпайся, перерыв! Перерыв Перерыв Перерыв Он обнаруживает себя стоящим напротив раковины. Встречаясь взглядом со своим отражением, Уилсон неосознанно вздрагивает, замечая, как на мгновение зрачки расширились от испуга. Или же виной всему был полумрак тюремных коридоров? Глубокая ссадина, косо пересекающая кустистую бровь, успела покрыться темной коркой. По нижнему краю нижней челюсти небольшими пятнами располагались синяки. Только потеряв всё, начинаешь ценить такие банальные вещи, как возможность почистить зубы или умыться. Белый, обложенный налетом язык Уилсон особенно придирчиво рассматривает в зеркале. В тусклом свете коридорной лампы мутно блестит металлический шарик, успевший покрыться слоем налета. Он напрягает язык, чувствуя, как штанга серьги еле слышно звякает, ложась поперек нижних передних зубов. Гноя нет, и хорошо. «Выдержишь пирсинг языка, значит, выдержишь всё, » — голос некогда верного друга всплыл в голове сам собой. — Это тренировка воли, — вздохнул Джеймс, повторяя слова, которыми его много лет назад подбадривал друг. Со скрипом он повернул ручку смесителя, открывая кран. Красные белки глаз, пробивающаяся щетина, лохматые сальные волосы — с каждым днём он всё меньше и меньше походил на человека. Вперившись глазами в пугающее отражение, Уилсон осклабился и тут же поморщился — на жёлтые зубы противно смотреть. Водопроводные трубы отозвались низким гудением, и через несколько мгновений крана хлынула ржавая вода. Зачерпнув холодную воду, Уилсон ощутил стойкий запах затхлости и металла. Ледяная вода обжигала руки. Был бы хоть кусок самого паршивого хозяйственного мыла — можно было бы помыть голову. Пусть в раковине. Пусть с шансом схватить простуду или что-нибудь похуже. — Один хер я не жилец, — прошептал Джеймс и плеснул себе холодной водой в лицо. В душе теплилась надежда, что старая знакомая, на встречу к которой его вскоре должны были отвести под конвоем, поможет ему выбраться из этого ада, однако реальные перспективы не оставляли ни одного шанса на выживание. Оставалось лишь покориться неминуемо наступающему концу всего. Сбежать отсюда не представлялось возможным: даже если ему удастся каким-то чудом улизнуть из тюремной камеры, он рискует заблудиться в коридорах следственного изолятора. Нутро лабиринтов особого отдела полиции проглотит и переварит беглеца — его настигнут, в таком случае можно рассчитывать на лёгкую и быструю смерть — дежурный надзиратель пустит ему пулю между глаз. Или его уволокут обратно в камеру, а затем, загнав в глухой угол пыточной, забьют до смерти. Уилсон прикрыл глаза. Успеет ли он ощутить, как девять грамм свинца пробьют ему череп насквозь, или же небытие примет его в свои объятия быстрее? Каково это — умирать под градом ударов людей, которым он ничего не сделал? У полицейских развязаны руки, для них он — меньше чем человек и чуть больше, чем животное. Вода струится меж пальцев и уже не кажется такой леденяще холодной. Он чуть склонил голову набок, ощутив, как заныли мышцы шеи — вся его жизнь, казавшаяся ему рутиной, киселем однообразных событий, на поверку оказалась не так плоха. Существование, зацикленное на заработке денег, нехитрая схема «дом-работа-дом», в которую он произвольно добавлял событий, распивая в гордом одиночестве пиво или потрахивая медсестёр, выходивших с ним на дежурство, теперь виделись досугом в райских кущах. Упасть бы лицом в подушку, коснуться уставшим от не самой любимой работы телом постельного белья, пусть и не первой свежести, ощутить под пальцами покрывшийся пятнами жёлтый в катышках матрас, и лежать в своей пещере уединения и забытия, пока будильник снова не прогонит тебя на работу. Пить и не задумываться о воде, смотреть на гаснущие огни жилых домов, стоя во весь рост в пустой квартире — формула счастья проста. Резко лишившись всего, осознаешь, в каком довольстве ты жил. — Выглядишь уставшим, — знакомый голос заставляет внутри что-то йокнуть. Пальцы ощупывают мягкую дерматиновую обивку кресла, Джеймс осматривает пространство вокруг себя, не до конца веря своим глазам. Интерьеры небольшого кабинета, отведенного им с Лизой Кадди для разговора, совсем не вязались с основным убранством особого отдела. Этот кабинет будто существовал в вакууме, отдельно от глухих бетонных стен и железных засовов: обитые деревянными панелями стены, ровно уложенный паркет, пара мягких кресел и широкий стол, отделявший Уилсона от его визави, над головой — свежевыбеленный полок без намека на трещины и следы протечек. В воздухе витали запахи духов и кофе. Вольготно расположиться в кресле не получается — позади него стоят два конвоира, зорко следя за движениями закованного в наручники тела. Будто считав его настрой, Кадди поправляет приталенный малиновый пиджак и, махнув рукой в повелительном жесте, говорит полицейским: — Оставьте нас. Формулировка и интонации, с которыми Лиза произносит слова, никак не тянут на просьбу. Это приказ. Приказ начальства, чтобы эти двое убрались за дверь. Интересно, о чем таком она собирается поговорить с ним, что даже этих двоих она решительно выставляет за дверь? Один из полицейских хотел было возразить, но Кадди, перехватив инициативу тут же добавила: — Никаких «но», это приказ. Я знаю этого человека много лет, и более чем уверена, что он не причинит мне вреда. На измученном лице Уилсона мелькает тень улыбки, которая сразу же исчезает, стоило лишь встретиться глазами с одним из конвоиров. Брошенный ему на прощание взгляд, прежде чем двое полицейских покинули комнату, не предвещал ничего хорошего. Джеймс делает вид, будто ничего не было: сейчас не время показывать слабину, особенно перед Кадди. Она уже не его одногруппница медицинского факультета, а чиновник. Разглядывая вытянутое лицо без единой морщины, такую же гладкую шею, украшенную небольшим кулоном-подвеской, пушистые темные волосы, Уилсон подумал про себя, что слухи и сплетни про сыворотку вечной молодости, которую поставляют правительству, не такой уж и миф. Или женщина пользовалась услугами пластических хирургов и косметологов — за приличную мзду лучшие врачи Города могли сделать многое. — А ты совсем не изменилась, — собственный голос звучит чуждо, высоко и несколько пискляво. Её тонкие губы растянулись в хищной улыбке, сощурив глаза, Кадди испытующе посмотрела на Джеймса. — Правда? Отрадно слышать, — она провела рукой по волосам. Он определенно поторопился с выводами. Та Кадди, которую он знал, была совершенно другим человеком — энергичная зазнайка и заучка, стремящаяся везде быть первой, выкладывающаяся на полную каждый день и знающая ответ на любой теоретический вопрос, но совершенно не ладящая с практикой. Она всё время встревала в словесные перепалки с Хаусом, явно питая зависть к его недюжинному интеллекту, к развитию которого, в отличие от Лизы, он не прилагал таких масштабных усилий. Впрочем, ему это и не было нужно. Грег мог проспать весь семинар, уткнувшись лицом в сгиб предплечья, но когда звучал вопрос преподавателя, на который никто не знал ответа, и та же Кадди молча сидела, просчитывая в голове стратегию ответа, он просыпался, не долго думая давал правильный ответ, и ложился спать обратно до перерыва. Ему не было нужды что-либо доказывать, его способности говорили сами за себя. Лиза же пыталась постоянно словесно унизить Хауса, напоминая ему о том, откуда он родом, и намекая на низкое положение в обществе. Грег в свою очередь, не оставался в стороне, и стремясь лишить Кадди желанного наркоза для совести, отвечал ей обидными колкостями, спорил, переходя на повышенные тона, указывая ей на то, что она просто взбалмошная девчонка, которой повезло родиться в обеспеченной семье, которая готова платить за её образование, а он выиграл грант на обучение в Третьем Круге своим трудом. — Нет ума, есть деньги, — каждый раз резюмировал он и демонстрировал ей средний палец. Судьба свела их втроём во время пьяного спора о том, во всем так хорош Грег, как он заявляет. Хаус принял вызов Кадди, а Уилсону оставалось лишь присоединиться. Признаться, Грегори умел брать на понт и легко вовлекал людей в одному ему понятные игры. Так он не долгими уговорами подначил Уилсона сделать пирсинг языка. Зная о проблемах парня с авторитарным отцом, который решил, что раз уж потомство сошло с его конца, то его ребенок до гробовой доски (интересно, чьей именно) — его же частная собственность, а потому распланировал жизнь Джеймса «от» и «до». Хаус, зная о проблемах друга, предложил ему нетривиальное решение: доказать самому себе, что его отец не имеет над Джеймсом такой сильной власти, как кажется. — Не будешь широко открывать рот, он этот пирсинг никогда не увидит, — деловито заявил парень, натягивая латексные перчатки, — Твой папаша думает, что имеет власть над тобой, однако над тем, что происходит в стенах нашей Alma mater, — он заговорщицки подмигнул взбудораженному предстоящей манипуляцией Уилсону, — власти у него нет. Захватив кончик языка зажимом, Хаус принялся намечать маркером точку вкола. — Поближе или подальше? — ненавязчиво поинтересовался он, — Если ближе к корню, язык сильнее опухнет. — Пошередине, — как можно разборчивее ответил Уилсон, стараясь не шевелить языком. Когда маркер коснулся эпителия языка, Джеймс хотел было податься назад, но напоролся на пристальный взгляд голубых глаз товарища и замер. — Будешь дёргаться — закрою замок на зажиме, — предупредил Грег, в его голосе не было ни намека на шутку, и показательно сжал язык Уилсона посильнее. В ответ Джеймс еле слышно промычал что-то неразборчивое, покачав головой. — Не будешь? Вот и умничка, — ухмыльнулся Хаус, доставая из упаковки длинный катетер. Увидев длиннющую иголку, Уилсон ощутил, как внутри него всё похолодело, а по спине поползли мурашки. — Это тренировка воли, — Хаус взял его пальцами за подбородок и заглянул в испуганные карие глаза, -Выдержишь пирсинг языка, выдержишь что угодно, а заодно и отцу утрешь нос. Последние слова возымели особый эффект — Хаус четко знал, что именно отзовётся в душе соседа по комнате. Обжигающая боль длилась всего секунду, на смену ей пришел тремор во всём теле. — Адреналин, — констатировал Хаус, проталкивая иголку сквозь вытянутый на зажиме язык, — Не нервничай, Джимми, ты в надёжных руках. Еле слышный хруст заставил Джеймса зажмуриться. Хаус вытащил иглу, на кончике которой остался еле заметный алый сгусток. «Кусок моего языка, » — где-то на задворках сознания пронеслась мысль. Через мгновение он уже закручивал шарик штанги. — Молодец, Джимми, ты заслужил подарок за храбрость, — на лице Грегори появилась странная улыбка, стягивая перчатки, он облизал губы. Уилсон одарил его вопросительным взглядом. — Открой рот, хочу посмотреть, как он выглядит, — интонация голоса Грегори приобрела странный тягучий оттенок, парень взял ничего не подозревающего Уилсона пальцами за подбородок. Джеймс послушно открыл рот, демонстрируя другу кровоточащий язык. — Ты молодец, — протянул Хаус, огладив пальцами кожу подбородка. Касания друга отозвались в его организме приятной волной чувств, и Джим прикрыл глаза. Теплые губы Хауса накрыли его губы, язык проник в рот, пробуя кровь на вкус. Сердце пропустило удар, Джеймс хотел было отпрянуть — не осознанно, а скорее лишь рефлекторно, однако не смог шелохнуться, тело словно застыло в оцепенении, лишая его возможности капитулировать. Язык начало саднить, Уилсон протестующе замычал, но не посмел оттолкнуть друга. Разум метался в попытках осмыслить калейдоскоп событий: иглу, пробивающую язык насквозь, новые непривычные ощущения от пирсинга, и неожиданный поцелуй друга. Пошевелив опухшим языком, Джеймс коснулся языка друга, тупая боль мгновенно дала о себе знать. Отстранившись, Хаус вытер стекающую по подбородку Джеймса кровавую слюну салфеткой и нежно похлопал его по щеке. Неожиданно для себя Уилсон потёрся щекой о ладонь друга — как ни странно, такой ход совершенно не удивил Грегори, причмокнувшего губами, смакуя попавшую и ему в рот кровавую слюну. — Всегда мечтал попробовать человеческую кровь на вкус, — сказал Хаус, ловя непонимание и напряжение в глазах Джеймса, — Ты сладенький. — Защланетс, — проговорил Джеймс. Язык уже начал опухать. — Да, засранец, — подтвердил Хаус, — Но ведь за это ты меня и любишь, Джимми. Джеймс надул щеки, которые мгновенно начали покрываться предательским румянцем. — Сглотни. — сказал Грег, — Или выплюнь. — Щево? — Уилсон начал безбожно шепелявить. — Слюну выплюнь или сглотни, — уточнил парень. Уилсон сглотнул. Кадди сложила руки на груди, осматривая Джеймса с головы до ног. От него не укрылось то, как она борется с отвращением и презрением, кривя губы и морща нос. — Перейдем к делу, — сказала она, опершись локтями на стол, — Помнишь Грегори Хауса? — Как его забыть, — Уилсон недвусмысленно подмигнул ей, заметив, как по лицу Лизы проползло замешательство. Всё-таки что-то от той старой Кадди в ней осталось. — Буду кратка, — она сцепила руки в замок, не разрывая зрительного контакта с Уилсоном, — Ты очень сильно оплошал. Уилсон уже открыл рот, чтобы возразить, однако Кадди жестом потребовала молчания. — Ты заявляешь, что это была самооборона, пациент в состоянии наркотического опьянения напал на медицинскую сестру приемного отделения, а ты оттолкнул его, — она смерила затаившего дыхание Джеймса пристальным взглядом, — Так? — Так, — эхом ответил ей Джеймс. Дурное предчувствие не отпускало его. — Медсестра, с которой ты дежурил в ту ночь, — женщина сделала паузу, подбирая слова, отчего Уилсон моментально напрягся, — Мисс Блейк, дала показания против тебя, — ровным тоном произнесла Кадди, — Возможно, её заставили дать показания под давлением. Министерство здравоохранения послало меня разобраться с этой ситуацией. Если бы он не сидел в кресле, земля точно ушла бы у него из-под ног. Уилсон нахмурил кустистые брови, не желая верить голословным заявлениям: возможно, это провокация — теперь уже и министерство здравоохранения пытается избавиться от него. Загнать его в тупик заявлением о том, что Клэр дала показания против него, и вынудить подписать бумагу о признании вины. Клевета. Клэр бы никогда так не поступила. Он втянул носом воздух, пытаясь утихомирить зарождающийся в душе гнев. — У Вас есть письменные доказательства? — во рту от волнения пересохло. Неожиданно для самого себя он обратился к Лизе на «вы». Открыв ящик стола, Кадди достала папку для бумаг. Напряжение стремительно нарастало, в ушах начало стучать. Предъявленная на вытянутой руке Лизы копия рукописного текста не оставляла никаких сомнений в том, что Клэр действительно дала показания. Аккуратный витиеватый почерк, которым она подписала ему смертный приговор, четко отпечатался на сером листе копии. Хоть он и старался не проявлять никаких эмоций, его начало колотить дрожью от волнения, что скрыть было довольно трудно. — Я… я не верю, что Клэр могла написать это, — он рвано вздыхает, пытаясь сохранить остатки душевного равновесия. Вдох отдается тупой болью в межреберных мышцах, но Джеймс не обращает на боль особого внимания. Его голова мелко тряслась от овладевших им эмоций. Смесь страха, гнева и отчаяния так и норовила отразиться у него на лице, однако он сдерживался, как только мог. Ещё один болезненный вдох, чтобы выровнять дыхание и успокоить колотящееся в быстром ритме сердце, а так же привести себя в чувство. «После всего, что между нами было, она не могла. Просто не могла. Не-ет, добровольно Клэр бы никогда не пошла на такое, её точно заставили.» — мысли метались в черепной коробке подобно стае птиц в замкнутом пространстве. В ход наверняка пошел дар убеждения, присущий каждому особисту — её напугали, возможно, тоже избили. Обманули, пригрозили увольнением, надавили — вариантов того, как могли настоять на том, чтобы девушка добровольно пошла на такой рискованный шаг, было множество. Разум цеплялся за любые обстоятельства, способные склонить молодую беззащитную особу к лжесвидетельству. Он не мог поверить в то, что Клэр после того, как он спас ей жизнь, по собственному желанию оклеветала его. — Других свидетелей нет, Джеймс. Отчаяние наотмашь бьёт по мозгам, ему хочется заорать, давясь слезами. Множество дней его избивали, морили голодом, держали в холодной сырой камере, заставляя подписать ненавистную бумагу о признании вины. — Ты осознаешь, что за убийство человека тебе грозит смертная казнь? Он сжимает губы, стараясь унять предательскую дрожь. — Я никого не убивал, — трясущимся голосом говорит Уилсон, — Я, черт возьми, никого не убивал. Этого пациента доставили в приемной покой, он был под какими-то наркотиками, видимо, употреблял очень длительное время. Вялый зрачковый рефлекс… Твою мать, я ушел за набором для интубации, а когда вернулся… — челюсть дрожала, Уилсон находился на грани того, чтобы не разрыдаться, он закрыл лицо ладонями и замер. Он помнил тот ужас, моментально пробравший его до глубины души: мокрые от слез глаза Клэр, маленькие руки, пытающиеся совладать с напором чужого торса, покрытые абсцессами пальцы, старательно пытавшиеся перекрыть девушке доступ к воздуху. — Пожалуйста… Отпустите, — хрипела Блейк. Её губы стремительно синели, казалось, ещё немного, и ему придется разбираться не только с буйным пациентом, но и с трупом медсестры. Удивительно то, что в таком положении девушка оставалась вежлива и продолжала мягко просить его. Мужчина душил её, в полном безмолвии сжимая пальцы на тонкой девичьей шее. Отсутствующий взгляд, затуманенные наркотической пеленой глаза смотрят как будто сквозь Клэр. Она пытается вцепиться ему в предплечье, однако промахивается, хватая пальцами воздух. Дальнейшие события превратились в калейдоскоп смазанных стоп-кадров: Уилсон бросил набор для интубации на кушетку, в два быстрых шага приблизившись к мужчине, со всей силы толкнул его в грудь. Комната погрузилось в молчание. Его собеседница не торопила его и не пыталась призвать к диалогу. Сквозь пальцы он видел, как она неотрывно смотрит на него. Сытый никогда не поймет голодного. Та Лиза, с которой они с Грегом много чего делили — и знания, и постель, и трепетное волнение в ожидании экзаменов, навсегда осталась в прошлом, ярким осколком воспоминаний. Теперь она другая, совершенно иная, перед ним сидела заматеревшая чиновница, ведающая бумагами и начисто лишённая сострадания — после выпуска она стремительно поднялась по карьерной лестнице, прошло всего немного времени, она волшебным образом отделилась от простых смертных, прервала все контакты со старыми товарищами, оправдываясь чрезмерной занятостью, сменила привычный ареал обитания — комнату в общежитии — на пахнущий пластиковыми папками и документацией офис. Теперь для нее людские судьбы — лишь текст в официально-деловом стиле. Грег тоже ушел. Сначала в научную деятельность, поселившись в лабораториях научно-исследовательского института. Он нашел себя в среде гениальных и светлых умов, горящих желанием создавать новое, учёных, превращавших фантастические сказки в реальность. Грег звал его с собой, однако Уилсон не мог пойти за ним, вопреки своей тяге присоединиться к нему, скрепя сердце, он пошел работать в ведомственную клинику, обслуживающую военных, куда его по знакомству пристроил отец. Проницательный взгляд голубых глаз Хауса вызывал во многих людей бег мурашек по коже. Холодный и угрюмый Грег, острый на язык и слишком умный, чтобы с кем-то общаться. Джеймс помнил, как трудно Хаусу было о чем-то говорить с одногруппниками: их проблемы и переживания казались ему ерундой, которая его не касается, однако послушать сплетни он любил. Для того, чтоб в очередной раз убедиться, какие же люди идиоты. Любовные муки, ссоры, расставания, воссоединения, прибавление в семьях, кафедральные слухи о конфликтах и преподавателях — сплетни были хороши в небольшом количестве, а их обилие нервировало Грега, заставляя его покидать аудиторию во время перерыва и искать тишины в коридорах их высшей школы. Грань того, что Хаус с заинтересованностью слушал, а от чего уходил в тишину, боясь информационной перегрузки, порой не осознавалась им самим. — Все человеческие выводы, ощущения, — последнее слово он говорил со странным пренебрежением, — Это субъективное восприятие объективного.Истинны ли они? Джеймс молча слушал его, внимая его речам. Хаус как никогда был прав. Отвечать на риторический вопрос он не стал. — Парадоксально и да, и нет, — упёршись ладонями в поверхность подоконника в мужском туалете, Хаус уселся на широкую кромку и прислонился спиной к окну. — И мы с тобой такие же, — Уилсон остался стоять на месте, смотря на него снизу вверх. — Да, Джимми. — его ладонь ложится на волосы Уилсона, и слегка взъерошивает уложенные волосы. Голубые глаза не кажутся ему пугающе холодными. Вопреки слухам, Хаус умел не только отпугивать взглядом, но и улыбаться глазами. Его взор излучал манящее тепло под лёгким прищуром век. Таинственный невербальный знак, условный сигнал к действию, который безошибочно считывает его неокортекс. Уилсон подаётся вперёд, обвивает руки вокруг талии друга, ощущая под пальцами синтетическую ткань застиранного медицинского халата, заставляет его наклониться вперёд. Он касается губ Хауса своими губами, сначала осторожно, будто спрашивая разрешения. Пальцы Грега касаются его лица, и Уилсон накрывает его губы своими, жадно целуя. С каждым движением языка сердце начинает стучать быстрее, время с каждой секундой все сильнее теряет свою форму. Сквозь одежду он ощущает давление бедер Хауса, обхватывая его пояс ногами, парень притягивает Джеймса как можно ближе к себе. Чувство того, что кто-то внезапно может зайти в туалет и их ненароком увидеть, не пугает, а, наоборот, распаляет желание целовать Хауса, сминая его губы. Хаус отвечает ему коротким поцелуем, а когда Джеймс накрывает его губы своими, еле ощутимо кусает Уилсона за кончик языка. Штанга пирсинга шваркает по внутренней поверхности нижнего ряда зубов, раскрасневшийся Джеймс отстраняется и с лёгким непониманием смотрит на друга. Хаус кивает в сторону двери. Слышится приближающийся звук шагов. — Ничего страшного, доиграем дома. Он отчуждал, но его принимали. Хаус был частью коллектива, стараясь держаться от всех подальше и, коммуницируя с окружающими, в основном, через Уилсона. Хаус мог быть общительным, при желании, однако взаимодействие с людьми его чрезвычайно быстро утомляло. По окончании высшей школы, они встречались у Уилсона на квартире по выходным и проводили ночи вместе, сплетая пальцы рук, тела и души. А потом, положив голову на грудь Хаусу, который быстро засыпал, обнимая партнёра, Джеймс размышлял о превратностях судьбы, о том, как случившийся в студенчестве групповой секс с Лизой и Грегом открыл ему нечто новое в его друге и соседе по комнате. Зажатый между двух тех, утопающий в безграничном удовольствии, под звуки сбивчивого дыхания и стонов, он познал Хауса и Кадди с совершенно другой стороны, чувственной и нежной, однако отдал предпочтение своему товарищу. Грег мало рассказывал ему о своей работе, шло время, и Хаус поменялся. Даже наедине с Джеймсом он стал мрачным и задумчивым, он видел, как мужчину терзало что-то, какая-то нерешенная проблема, Уилсон не стремился докопаться до его эмоций и чувств, спрашивать было бесполезно, он знал, что если Хаус захочет, то сам расскажет, уже после того, как разберётся со своими делами. Их встречи стали ещё реже, пока вовсе не сошли на нет. Хаус пропал. Первого мая он не пришел, хотя Джеймс терпеливо ждал его всю ночь, не смыкая глаз. Позднее по Третьему Кругу поползли слухи об ученом, создавшим новый анальгетик, но отказавшимся делиться с правительством своими исследованиями. Поговаривали, что он сбежал, кто-то говорил, что он затерялся среди трущоб Первого Круга, а кто-то выдумывал небылицы о том, как мужчина сбежал за стены, пожертвовав собой, и унес секрет своей работы в могилу. Пазл сложился сам собой, этим учёным был Грегори. Однако Уилсон не верил, что тот погиб за стенами Города — глупости, Хаус бы никогда не стал жертвовать собой. Поэтично, красиво, но не истинно. А что есть истина? Где же её искать? Отчаяние, рвущееся глухим ревом из глубин души, больше не могло найти себе иного выхода, и он тихонько завыл. Благо, ладони худо-бедно приглушали его истерику. Слезы потекли сами собой по побитому лицу, струясь по раскрасневшимся щекам. Тяжело. Боже, блять, как тяжело. Не поднимая глаз, он сидел, вперившись помутневшим от слез взором в кожу ладоней. Больше не было сил бороться и сдерживать эмоции. Во взгляде Лизы Кадди промелькнуло сожаление, и тут же померкло. Шумно вздохнув, она опустила голову, и тихонько шмыгнула носом. На самом деле, она хотела подойти, присесть рядом с Уилсоном и обнять его. Едва она услышала новость о том, что он угодил в застенки особого отдела, вызвалась сама отправиться в следственный изолятор, чтобы поговорить с ним, спросить о том, что же произошло на самом деле и помочь. Лиза тяжело вздохнула — равнодушно глядеть на его страдания она не могла, как и не могла поддержать его. Тупой поведенческий парадокс. Грудную клетку словно сдавило тисками.