Сквозь Мрак

Предложение Кадди казалось ему немыслимым. Джеймс поежился. Следовало бы категорически отказаться и не предавать Хауса. Хотя, в его сознании остался лишь идеализированный образ, крепко зафиксированный памятью. Хаус исчез из его жизни, оставив Уилсону лишь воспоминания — приятные и не очень. Он исчез, чтобы однажды снова вернуться. Спасти свою жизнь, но погубить товарища — такой себе взаимовыгодный обмен. Джеймс любил свою жизнь, какой бы аляповатой она ни была, двумя неделями раньше он бы ни за что не согласился с ней расстаться, ну а сейчас его снова поглощал тот мрак, с которым ему довелось однажды встретиться. Он как будто вновь вернулся в год последнего школьного класса: мысли о суициде, которыми он тешил себя, пережидая, пока не начнется новая череда избиений на допросах — совсем как в семнадцать лет, правда, поводы для самоубийства тогда были несравнимо другие, и в его жизни снова появился Грег. — Я наконец-то знаю, чего я хочу! — восторженно произнес Джеймс, сжимая в руках задачник по органической химии, — Мистер Этмос сказал, что если у меня пойдет органическая химия, то я точно могу поступить на химический факультет. В тот день он был на седьмом небе от счастья. Мир вокруг, до этого казавшийся чужим и холодным, вдруг стал совершенно родным. Глянцевая обложка под пальцами смялась, Джеймс ощутил, что ещё немного, и он помнет книгу от избытка неконтролируемых чувств. Швырнув задачник на застеленную пледом кровать, он подскочил к своему соседу по комнате и неожиданно обнял его. Грег вздрогнул, когда руки парня обвили его торс, и тихо выдохнул. Уилсон прижался головой к груди друга, ощутив, как раскрасневшиеся щеки колет ткань свитера. Сердце Хауса стучало невероятно быстро — скорее всего, тому виной выброс адреналина от неожиданного порыва радости Уилсона. Хаус ничего не ответил, лишь положил ладонь на голову парня и взъерошил его аккуратно уложенные волосы, придавая его причёске некую небрежность. Несколько движений значили больше, чем тысяча слов. Питавший надежды на то, что его отец одобрит выбранное направление, Джеймс искренне рассказал своему родителю при встрече, на какой факультет он бы хотел поступить. Выслушав его, отец погрузился в молчаливые раздумья. Сжимая в руках полы пиджака, Джеймс в жутком волнении ожидал его вердикта. Разумеется, он мог наплевать на все правила приличия, подать самостоятельно документы на факультет химии и сдать вступительные экзамены, утаив эту информацию от отца, однако потом она все равно бы открылась, и у родителя, обнаружившего в счетах на оплату образования неточность, возникли бы закономерные вопросы или он вовсе бы отказался платить за обучение. Да и действовать исподтишка в такой ситуации парень совершенно не мог, нечто незримое мгновенно сковывало его по рукам и ногам, словно тяжёлой якорной цепью, а на душе становилось неспокойно, следовало только подумать о том, как он примет решение в самоволку. Джеймс до последнего думал, что если быть предельно честным и играть по правилам своего родителя, он смягчится и станет относиться к нему менее требовательно. Возможно, даже позволит поступить туда, куда ему хочется. — Нет, — сухо ответил отец, — Мы уже с тобой всё обсудили, ты идёшь на врача. На самом деле никакого «мы» не было, вернее оно существовало лишь в пределах сознания отца. Ничего они никогда с ним не обсуждали, Джеймса в одночасье просто поставили перед фактом — либо он идёт учиться на врача, либо после окончания школы валит на все четыре стороны, а точнее, на Второй Круг, окучивать грядки и вычищать свинарники на ферме. Почему именно Второй? Джеймс, увы, не знал, но догадывался, что отец лишь пытался его напугать, хотя парень не чурался никакой работы, похоже, именно его родителю казалось унизительным работать на ферме. Джеймс же таких предубеждений не имел. — Но почему? — парень содрогнулся, то ли увидев собственные широко раскрытые и полные непонимания глаза в отражении стеклянной двери книжного шкафа, то ли от того, что собственный голос показался необычно высоким, срывающимся на визг. Вероятно, внятной аргументации на этот счёт у отца не было, кроме того, что именно он платит за образование Джеймса, а,значит, имеет право влиять на образовательный процесс сына. Парень подозревал, какие мотивы на самом деле двигали отцом. Услышанное однажды от Хауса словосочетание «ярмарка тщеславия» подходило сюда как нельзя идеально. В погоне за престижем и желая быть ничуть не хуже коллег, которые наверняка хвастались друг другу успехами своих отпрысков, отец по собственной воле или неосознанно вовлекался в эту игру. Его тело охватила неприятная дрожь, а разум накрыла волна отвращения. Насупив брови, он уставился на отца, ожидая услышать от него внятных объяснений. Порой у него получалось делать такой взгляд, от которого окружающим становилось неприятно и даже жутко. «Взгляд как на говно» — Хаус называл его просто, и почему-то просторечное описание всегда смешило Уилсона. «Взгляд как на отца» — для себя Уилсон окрестил его так. В глубине души Джеймс гордился собой, что у него получается, пусть и неосознанно, делать что-то, что заставит собеседника напрячься или испугаться. Сам он не отличался никакими выдающимися способностями. Про таких говорят скорее «старательный», чем умный. К учебе Уилсон не питал никаких страстных чувств — просто внимал тому, что говорят преподаватели и прилежно выполнял их требования. Прилежен он был во всем, обязательно мыл руки перед едой, чистил зубы по утрам и вечерам, два раза в день принимал душ, на занятиях появлялся в чистых выглаженных рубашках. Никаких хобби он не имел — почти всё его свободное время занимала учеба, спорт он не любил, однако занятия по физкультуре исправно посещал, хотя выдающимися физическими данными тоже не отличался. После занятий, взмокший и потный он влетал в общую душевую и, скидывая с себя прилипшую к субтильному телу синтетику, нырял под холодный душ, становясь лицом к голубой кафельной плитке. Смывая с себя солоноватый пот, Уилсон старался как можно быстрее завершить водные процедуры и одеться. Пока он стоял под холодными струями воды, ему казалось, что взгляды сверстников прикованы к его крыловидным, несколько оттопыривающимся лопаткам, созвездиям прыщей, покрывающим его спину и плечи, к измененному сколиозом позвоночнику и тощей заднице. О последнем он думал лишь иногда, чаще всего беспокоясь о лопатках и прыщах, которые не брал никакой лосьон. Может, потому он и не любил физкультуру. — Не смотри на меня так, — в голосе родителя он отчетливо уловил напряжение и какую-то угрозу. — Но мне так нравится химия. — запротестовал Джеймс. Отец устало вздохнул и посмотрел на сына так, словно ему приходится объяснять какие-то прописные истины. — Врачу тоже необходимы знания по химии, — снисходительно ответил он, — На медицинском факультете она тебе тоже пригодится, лечебное дело — довольно престижное направление. Джеймс скривился, обнажая неровный ряд верхних зубов. «Престиж». Снова ярмарка тщеславия даёт о себе знать, как бы умело ни маскировал отец свое желание преуспеть среди коллег и похвастаться успехами сына, к которым он приложил руку. Парадоксально, родители любят хвастаться достижениями своих детей, намеренно что-ли опуская то, что стоит за этими успехами — слезы, нервные срывы, испорченная психика и полное отвращение к тому, чем тебя заставили заниматься. — Почему Я должен стать врачом? — шипя, проговорил Джеймс. — А кем ты станешь? — неожиданно громко крикнул отец, отчего юноша едва подскочил на месте, — Химиком? Пиротехником? Будешь разрабатывать пестициды на благо Города? Слова били наотмашь. Кем ты станешь? Говно вопрос, счастливым человеком, который отдается своему делу и горит идеями, в конце концов. Тем, кто не будет до конца жизни торчать на нелюбимой работе, пока его не вынесут оттуда вперёд ногами. Джеймс чаще задышал, ощущая, как в нем начала подниматься волна безответной ярости. — Что, перед коллегами нечем будет похвастаться? — с вызовом спросил он, скрестив руки на груди. И тут же испугался от собственной наглости. Кажется, и отец не ожидал услышать от него этого. Проигнорировав провокационный вопрос, мужчина грозно посмотрел на своего сына. В его взгляде так и читалось желание то ли залепить ему оплеуху, то ли вовсе размазать по стенке за невиданную дерзость. Джеймсу было плевать. Если отец поднимет на него руку, в этот раз он в стороне не останется. — Это твой Грег собирается на химика? — спросил отец, его губы изогнулись в кривой ухмылке. — Нет, — сухо и максимально спокойно ответил Уилсон, ощущая, как сильно потеют его ладони, — При чем здесь вообще Хаус? «Твой Грег» — забавно, отец не знал совершенно ничего о взаимоотношениях его сына и «того парня из Первго», делая одному себе понятные выводы из скудных рассказов сына о своем друге. — А при том, — произнёс родитель с нажимом, — Что он на тебя плохо влияет. С тех пор, как ты с ним начал общаться, ты стал совершенно другим. Наглым, неуправляемым… Подражаешь ему во всём. — Он тут ни при чем, между прочим, Хаус очень хороший друг, умный и заботливый, может, это ты просто не можешь смириться с мыслью, что я тоже человек и воспринимаешь все, что хоть как-то отклоняется от твоей линии, как личное оскорбление? — Ты чего добиваешься? — ответил вопросом на вопрос мужчина, — Если что-то не нравится, забирай документы и топай восвояси, куда хочешь. На меня в таком случае можешь не рассчитывать. Спустя секунду он несколько смягчился. — Ты ещё молод и глуп, и не понимаешь, что медицина — это деньги, это связи, — его голос приобрел снисходительный тон, — Сможешь многое, и тебя подлечат, — он крякнул, — Лопатки-то свои в зеркало давно видел? — Каждый день их вижу, — с ненавистью выплюнул слова Джеймс. — Ну как же ты не понимаешь, какой пример ты подаёшь Дэнни? Ох, как же отец любил к фразе «он же берет с тебя пример». Вероятно, ещё одного бунтовщика их семья не выдержит. Парень ядовито ухмыльнулся. — Думаешь, тебе в жизни твоя упертость сыграет на руку? Именно упертые люди всегда добивались своих целей. Ухмылка не сходила с уст Джима. — Убери эту идиотскую хмыльку со своего лица и заруби себе на носу — ты будешь делать то, что я тебе скажу. Пока я плачу за твоё обучение, ты будешь делать то, что тебе велено. Джим вопросительно изогнул кустистую бровь. — Будешь сопротивляться — я поспособствую тому, чтоб твоего дружка отчислили без права восстановления. Джим ещё длительное время не мог прийти в себя после этого разговора. Вернувшись в общежитие, он упал лицом в подушку и тихо зарыдал. Он ведь ничего из себя не представлял, единственное, что было в его жизни хорошего — это Хаус и занятия химией. Всё остальное либо было индифферентно, либо вызывало у него отвращение. Желание смерти пришло тихо и едва заметно. Он не противился мысли о самоубийстве, первое время старался просто игнорировать странные позывы. Душевные тенезмы, которые он изо всех сил приглушал мыслями о том, что рано или поздно ему жить станет проще и будет легче дышаться, стоит только перетерпеть, это всего лишь этап, некое испытание. Наркоз для совести, не иначе. За свою короткую жизнь, Джеймс уяснил, что в ней есть три важнейших компонента — деньги, власть и свобода. Два из них хорошо сочетались, взаимоисключая третий. Имеешь деньги и власть, но свободы у тебя нет. Имеющему власть и свободу деньги просто не нужны, верноподданные ему всё предложат и дадут. А свободному человеку с деньгами оковы власти просто чужды. Сам он не стремился ни к деньгам, ни к власти. Большие деньги и власть развращают, такой человек начинает думать, что всё на свете можно купить, на каждого можно надавить, пригрозив ему своими связями, а теми, кто находится под его каблуком, можно всячески помыкать, ведь платит-то он. Делиться с Хаусом своими переживаниями он не спешил. Считал, что если расскажет, будет ещё хуже. Судьба Хауса и так бесчисленное множество раз висела на волоске, он неоднократно был на грани отчисления за свое скверное поведение и многочисленные выходки. Расскажи ему Уилсон о своем разговоре с отцом, и скорый на пакости Грег снова попал бы в передрягу. А подставлять его Уилсон ох как не хотел. Хаус не имел привычки доискиваться, Джеймс сам предпочитал говорить, что у него на душе. Ловя на себе его обеспокоенный взгляд, Уилсон неприкрыто лукавил, говоря, что всему виной недосып и стресс от экзаменов. Они оба знали, что он врёт, однако предпочитали интеллигентно молчать. О том, во что вылилось его молчание, Джеймс сожалеет до сих пор. Он не отследил тот момент, когда мга мыслей о смерти поглотила его с головой. Это произошло так стремительно, что он даже опомниться не успел, как оказался в кромешном мраке. Джеймс потух и осунулся. Приходя в комнату, он подолгу сидел на полу, смотря, как закатное солнце чертит кроваво-красные линии на паркетном полу, и взвешивал все «за» и «против». От жалости к себе тошнило. Обняв себя за плечи, Джеймс тихо плакал. Ему не хотелось уходить, бросать Хауса, который будет явно потрясен потерей. Уилсон был для него чем-то вроде чеки у гранаты, предохранителем пистолета, сдерживающий фактор во плоти. Именно после того, как Хаус переехал к нему в комнату, Грег несколько остепенился и успокоился. Что же будет после того, как он наложит на себя руки? Ничего. Ему — желанный мрак и пустота, его мозг умрет, а жизнь его прекратится, а что же будет с Грегом? Оставлять товарища вообще не хотелось, однако так надо. Так надо. Кому? Ему самому. Потому как, он больше не может всё это терпеть. Он дьявольски устал держать лицо и резко отплясывать под дудку отца. Ему хотелось свободны, пусть она и ждала его по ту сторону сна. Через несколько суток — точный счёт времени Уилсон, увы, потерял — он проснулся с четким ощущением, что пора. Пора. Это слово отдавалось мириадами мурашек, пробегающих по коже, дрожью в теле. Ему было одновременно и страшно и легко на душе. Страшно от неизвестности и легко от того, что он наконец обретёт желанную свободу. Становясь на табурет, он вдруг ощутил, что всё пройдёт и наладится, что в нем найдутся силы всё перетерпеть, просто необходимо собраться и идти дальше. Завязать себя в узел, но пройти сквозь этот мрак. Неожиданно возникший светлый проблеск мыслей напугал его, на мгновение ему даже захотелось отвязать от занавесочного карниза кожаный ремень и слезть со стула. Мирный выход из ситуации на миг показался ему таким осязаемым, что стало жутко. Он помотал головой. Нет, это всего-навсего его мозг дурачит его, какая-то часть его сознания боится умирать и ищет отговорки. Если он поддастся этому желанию, будет лишь хуже. Сунув голову в петлю, Джеймс потрогал пальцами пряжку ремня, лежавшую на затылке. Можно резко спрыгнуть с табуретки, смещенная давлением петли к позвоночнику, тогда подъязычная кость сломается. А можно просто сделать все максимально тихо. Что же случится, когда Хаус вернётся с экзамена и обнаружит его тело, висящее в петле? Сердце сжалось, а на глазах выступили слезы. Уходя — уходи. И лучше думать о хорошем. Стул с глухим стуком ударился о пол. Он помнил, как глубоко и часто вдыхал стремительно уменьшающиеся потоки воздуха — петля все сильнее и сильнее сдавливала шею под тяжестью тела. Тяжёлая давящая боль сковала лицо. Казалось, ещё немного, и его глазные яблоки лопнут или вывалятся из орбит — нечто с сильным напором давило на них изнутри. Шум и пульсация в ушах отрезали его от звуков окружающего мира. Сознание уже начало покидать его, когда он неожиданно почувствовал, как кто-то с усилием потянул его за ноги вверх. Натяжение петли ослабилось, и он сделал рефлекторный вдох. Дальнейшее он пояснил отрывками. Он поведал о наболевшем Грегу, захлебываясь слезами. Сипя от рыдания, Уилсон прижимался телом к другу. Хаус молча слушал его, еле ощутимо поглаживая по волосам. — Посмотри на меня, — он взял в ладони лицо Уилсона. Красные от лопнувших сосудов склеры придавали карим глазам инфернальный оттенок. Испещренное мелкими, походившими на веснушки, пятнами экхимозов и опухшее от рыданий лицо, на шее — ярко-красный след от петли. Уилсон сидит перед ним, до конца не осознавая, что произошло. Чтобы улучшить доступ кислорода, Хаусу пришлось разорвать на нем рубашку. Челюсть мелко тряслась от рыданий, да так, что стучали зубы. — Зачем ты меня… — он снова захлебнулся в рыданиях, не договорив. — Я знал, что так будет, Джимми. Знал, но не стал останавливать. — увидев немой вопрос в глазах Джеймса, он продолжил, — Потому что каждый хоть раз в жизни задумывается о смерти. Каждый должен пройти через это и осознать, что ничто в этой жизни не стоит того, чтобы её по своей воле обрывать. — Да что ты знаешь… — прошипел Уилсон, сжав в кулаке ворот его рубашки. От пережитой гипоксии в висках резко заломило. — Ты сделал это из-за своего отца? — мягко спросил Грег. Джеймс кивнул, не спеша отпускать ворот. — Никто не достоин того, чтобы ради него обрывать свою жизнь. Никто, Джимми. — он коснулся его лба своим, обхватив пятерней затылок друга. — Я не смогу. Это длится всю мою жизнь. — Посмотри мне в глаза, — он огладил рукой затылок Джеймса, запуская пальцы меж прядей, — Вот так, хорошо. Встретившись с карими глазами, он продолжил: — Кому и что ты докажешь, если умрёшь? Судорожно всхлипнув, Уилсон хотел было что-то сказать против, однако замолчал и задумался. — Послушай меня, если не получается жить благодаря, надо жить вопреки.Ещё не родился и никогда не появится на свете человек, ради кого стоило бы накладывать на себя руки, — хриплый шепот Хауса, казалось, лился ему прямо в уши. — Я устал… я очень устал, — сказал Джеймс первое, что пришло ему в голову, — Он меня достал, думает, что я его собственность. Всю жизнь под запретами, все время строю из себя хуй пойми кого, только бы ему было, чем похвастаться в курилке. — Давай наебем его, а? — Как? — прошептал Джеймс. На лице Грега появилась странная ухмылка, а в холодных голубых глазах заплясали странные огоньки. — Если он так меня ненавидит, пусть побесится. Ты ещё какое-то время сопротивляйся, ну, так играючи. А потом резко скажи ему, что ты идёшь на медицинский. Когда он похвалит тебя, что ты образумился, — ухмылка превратилась в хищную улыбку, — Ты скажи ему, что Хаус идёт на медика, а я за ним. — И в чем смысл? — А в том, что он начнет беситься с того, что так долго не мог склонить тебя к поступлению, куда ему надо, а тут ты легко согласился, но потому, что «тот парень из Первого», — Хаус скорчил гримасу, от которой Джеймс невольно хохотнул, — Решил поступать на медицинский. — Хорошо, я так и сделаю, — парень шмыгнул носом. — Хочешь, я пойду на один факультет с тобой? — спросил Хаус. — Если ты ради меня, то совсем не стоит, — начал было оправдываться Джеймс. — Из-за совпадения личных интересов, — он сплел пальцы левой руки с пальцами руки Джеймса, — Но я буду рядом, чтобы подставить тебе плечо. Уилсон многозначительно фыркнул. Несомненно, есть вещи гораздо хуже и мучительнее смерти. За отнятую жизнь полагался смертный приговор, однако за менее тяжкие проступки полагались иные виды наказаний. Одним из наиболее частых была работа в шахтах. Город жил обособленной жизнью, обеспечивая себя самостоятельно электроэнергией, продовольствием, топливом и прочими ресурсами. Однако для их производства порой требовались дополнительные материалы. Уилсон знал, что ещё задолго до его рождения, Город построил шахты по добыче каменного угля, металлов и прочих полезных ископаемых. Город располагался на выгодной территории, простираясь широчайшими бетонными кольцами стен на множество километров на север, юг, запад и восток. Для добычи ресурсов требовалась рабочая сила, которой могли стать заключённые. Заключённых нередко ссылали работать на рудники и в шахты, откуда, увы, живым никто не возвращался. Обвалы, затопления тоннелей, отравление подземными газами или гибель от банального истощения — многообразие путей затяжного прыжка в могилу заставило мужчину поежиться. Джеймс потёр виски. Даже если он примет предложение Кадди, то какова вероятность, что это сомнительное предприятие увенчается успехом? Хаус хитёр и проницателен, он знает Джеймса как облупленного, и в два счета определит все его намерения, тогда все пойдет прахом. Хотя, пожалуй, этим можно воспользоваться. Подать Грегу невербальный знак, намекнуть, и тогда он всё поймет. Уилсон помрачнел — ещё неизвестно, к каким последствиям приведет эта идея, если попробовать воплотить её в жизнь. Было слишком наивно полагать, что Хаус радостно встретит его. Очевидно, он будет вести себя крайне настороженно. Они не виделись много лет и для того, чтобы заполучить доверие Грегори вновь, потребуется не один день. Уилсону казалось, что он совершает непростительную ошибку. Грег сделал для него слишком много хорошего, чтобы поступать так с ним. Пусть даже он косвенно виноват в том, что Уилсон оказался в следственном изоляторе. Очевидно, так поступают только законченные подонки — приносят в жертву друзей, пытаясь спасти свою шкуру. А спасти ли? И что подразумевается под спасением? Нет, необходимо что-то придумать. Какую-то стратегию, тактику, нарисовать в голове примерный план действий. Должен же быть способ обхитрить Правительство. Надо только каким-нибудь способом поставить Грега в известность о происходящем, а уж он точно придумает, как им двоим отсюда выбраться. — Что меня ждёт после выполнения задания? — Тебя амнистируют, восстановят на работе, а произошедшее, — она махнула рукой, — Спишут всё на оторвавшийся тромб у пациента. — Какие гарантии? Она усмехнулась: — Хочешь гарантий — покупай электроприборы. Уилсон закатил глаза. Ну и шутка. — Дже-е-еймс, — Кадди помахала у него перед носом ладонью, — Не будь идиотом, это твой шанс выбраться отсюда. Разве можно сомневаться в Правительстве, которое, — она начала загибать пальцы, перечисляя, — Кормит, поит, одевает и охраняет тебя? Оно тебе как родитель, и будь уверен, заинтересовано в помощи своим детям. Как так можно — не доверять своему родителю? Хотелось расхохотаться во все горло — о том, что такое не доверять родственникам, Уилсон знал непонаслышке. — Это был риторический вопрос, — пояснила Кадди. — Допустим, мне гарантируется свобода, проехали… Хаус — не дурак, догадается, зачем меня к нему сунули, — Джеймс сцепил пальцы рук в замок, — Как мне его разговорить? Кадди задумалась. Побарабанила пальцами по столу, наморщила гладкий без единой морщины лоб. — Тебе дадут несколько суток на то, чтобы установить с ним контакт и начать с ним диалог — никто не просит прыгать с места в карьер. Хотя, чем быстрее ты закончишь, тем тебе будет лучше. В её голосе ему слышалась завуалированная угроза. — Что, если это займет гораздо больше времени? Комната погрузилась в молчание. Лиза что-то прикидывала. — Я поговорю об этом с руководством, — она закинула ногу на ногу, — В любом случае, у тебя есть ещё сутки сверх назначенного времени — на случай, если что-то пойдет не так. — А если он будет молчать? Я… я не всесилен, — вздохнул он. — Угомонись и не драматизируй, — Лиза показала ему раскрытую ладонь, призывая остановиться, — Я буду лично следить за процессом, и если что-то пойдет не так, то тебе будет оказана помощь. — Какого рода? — Джеймс позволил себе криво ухмыльнуться, однако тут же поджал губы, едва поймал на себе испепеляющий взгляд Лизы. Зря он позволил себе такую вольность. — Тебе об этом знать необязательно, — безэмоционально отчеканила она. Черные линии тонких бровей вновь сошлись над переносицей. — А если он пустит следствие по ложному следу? — в горле встал ком. — О, не волнуйся, этого не произойдет. — уверенно сказала Кадди так, будто знала всё наперед. Уилсон вновь ощутил, как по коже побежали мурашки. Её излишняя уверенность пугала его. Страшно представить, что случится, если вся эта авантюра увенчается успехом. Сможет ли он спать спокойно, не терзаясь крамольными мыслями? Уилсон поджал губы. Последствия сделанного выбора обязательно догонят его, стоит ему только вернуться на волю. А куда возвращаться-то? В свою пустую холостяцкую квартиру, где его будет поджидать стойкое ощущение вины за совершенное предательство, к которому потом обязательно присоединится уже знакомый мрак. Или же Джеймс привезет его с собой. Последствий от столкновения с бетонной стеной не избежит никто. Ужас вины и желание наложить на себя руки излюбленным способом будут греть ему постель по ночам, не давая сомкнуть глаз. Наверняка его коллеги уверены в том, что он — убийца. Позорное клеймо ещё не скоро смоется, если смоется вообще. Всё время он отметал от себя страшную догадку, почему Клэр решила дать обвинительные показания. Сейчас она вспыхнула ярким квазаром в сознании, и всё душевные стенания по поводу медсестры растаяли как утренний туман. Действия всегда имеют последствия. И сейчас его поджидала очередная сделка с совестью. — Мне дадут возможность привести себя в порядок? — Обязательно, — кивнула Кадди и поморщилась, окинув взглядом пятна крови на его рубашке, которых он сам до этого не замечал, — Хотя, для вида можно было бы остаться в той же одежде. Чистенький Джимми явно вызовет подозрения. Он скривился. Кадди была права. Похоже, душ отменяется. — Тогда отложим этот вопрос, — она повела плечами и выпрямила спину, — На первых парах тебе необходимо выглядеть как можно… дерьмовее. — Хорошо. Я согласен. Оставалось надеяться, что ему удастся подать Хаусу какой-то невербальный сигнал. В обстановке полного молчания его вели по стылому коридору, уводя всё дальше и дальше от кабинета. Ему становилось тошно. То ли от волнения, то ли от количества сделанных поворотов по подземным лабиринтам. А, может, всему виной был голод. Левое ухо чесалось с непривычки, именно в нем, прикрепленное к барабанной перепонке, находилось прослушивающее устройство. Этакий микронаушник. В голове сам собой рождались вариации того, как он станет намекать Грегу о том, что его прослушивают. Разумеется, Кадди успела уведомить его, что если он хоть как-то попытается рассказать Хаусу о жучке, ничего хорошего его не ждёт. Ладони потели от напряжения, он то и дело вытирал влажные руки о край штанов, звеня наручниками, чем нервировал своих молчаливых конвоиров. Однако они держались достойно, лишь изредка бросая на него полные гнева взгляды, хотя, по их недовольным физиономиям было видно — им страсть как хотелось врезать Уилсону, чтоб он вел себя как можно тише. Они уводили его прочь от ярко освещенных люминесцентными лампами помещений, в этой части подземных сооружений царила кромешная тьма. Стараясь не злоупотреблять добротой своих тюремщиков, Джеймс покорно шагал во мрак. Его толкнули в камеру, и он упал на бетонный пол, словно мешок с картофелем. Выставленные вперёд руки немного смягчили падение. На разодранных ладонях выступили капельки крови. Находится без наручников было весьма и весьма непривычно. Он потер затёкшие запястья, размазывая по коже кровь. Сидя на полу, Уилсон не сразу обратил внимание, на то, как на него смотрят. Глаза не сразу привыкли к необычно густой темноте. Напротив него, на деревянной лавке восседал сгорбленный силуэт. Сердце пропустило удар. Неужели это Грег? Джеймс закрыл глаза и стал часто дышать — надо как можно быстрее адаптироваться. Картина перед ним стала гораздо чётче, стоило ему лишь распахнуть глаза. Такие знакомые голубые глаза изучающе смотрели на него сверху вниз, заставляя застыть в немом удивлении. — Уилсон? — до боли родной голос за десяток лет стал ещё более хриплым.