О нежности, разнице в росте и любви

— Нет, ты не понимаешь! — голос Евы дрогнул, сорвался, оставляя после себя неприятный комок в горле.       Лана ровно выдохнула и подняла глаза на подругу с самым спокойным выражением лица, на какое только была способна. — Понимаю, Ев. Я тебя почти семь лет знаю и всë прекрасно понимаю, — таким же ровным, практически мягким голосом ответила девушка. — О, избавь меня от этого снисходительного тона, — рыкнула Ева, отходя к окну. — Если понимаешь, тогда почему… Ай, ну тебя.       Сырова махнула рукой и посмотрела на двор за общежитием, раздражëнно притопывая ногой. То есть, в целом, Лана просто констатировала факт, но еë попытки распутать клубок в груди подруги бесили. Заставить же себя пойти на историю Ева не могла и, по сути, бесила еë не Лана, а собственная слабохарактерность. И чем больше пропусков появлялось в журнале напротив еë фамилии, тем сложнее ей было решиться зайти в аудиторию. Она не понимала, как некоторые могли спокойно пропускать пары и потом приходить на них, как ни в чëм не бывало. Ей же было неловко заходить в аудиторию даже после больничного к любому из преподавателей. А к Даниэлю Михайловичу и вовсе не получалось себя заставить пойти. Что она скажет? Как посмотрит в глаза? Глупые вопросы роились в еë голове, жужжа, словно жирные, летние мухи и от этого жужжания кипел мозг.       Белявская тяжело вдохнула. Одной из черт еë подруги была способность очень быстро менять мнения. И черта вообще-то не такая уж и плохая — адаптивность, гибкость и так далее. Да только вот работала она, пока Ева не начинала себе в голову вдалбливать какую-нибудь ерунду. В такие моменты Сырова становилась непробиваемой и упëртой, как баран перед новыми воротами. Тоже качество весьма неплохое — однако не в случаях, подобных этому. — Просто знаешь, что будет? — не выдержала Ева, поворачиваясь к Белявской. — Будет вот это «ты серьëзно?»       Сырова сложила руки на груди и скривила лицо в какой-то смеси иронии и неприязни, а глаза еë несколько раз пробежались вверх и вниз, словно осматривая кого-то. Как бы спрашивая невидимого собеседника серьëзно ли он. — Он же не такой, — возразила Лана. — Ты сама это понимаешь. — Настя тоже не была «такой»! — Сделав кавычки пальцами, воскликнула Ева. — Она была весëлой, дружелюбной и та-ак нежно относилась ко мне. А потом что? Потом было «ты, блять, серьëзно?». Посмотри на меня. Посмотри. Разве я имею право говорить серьëзно? Имею право надеяться, что кто-то такой может посмотреть на меня и подумать: «Ого, я бы хотел узнать еë поближе»?       Ева провела ладонью по лицу ото лба до подбородка, оттягивая щëки вниз. Голос еë всë ещë дрожал от старых обид, сдерживаемых слëз, новых страхов. Она снова вздохнула, выравнивания дыхание. — Прости, я не хотела, — Сырова рухнула на кровать. — Я знаю, что он не скажет так. Он посмотрит с сочувствием и скажет «прости, Ева, если я тебя ввëл в заблуждение». Вот что он скажет. Ещë что-нибудь в духе «ты обязательно найдëшь своего человека, просто не торопись». А я не хочу! Не хочу…       Она заморгала, делая вид, что изучает узор на наволочке, а губы еë задрожали с новой силой. Глаза наполнились слезами, а голос снова сорвался. — Я не хочу, чтобы он смотрел с осуждением, отвращением или жалостью. Я просто… — Ева нахмурилась, моргнула, поднимая голову к потолку. — Не знаю… Просто… А, ненавижу всë это дерьмо. Какого чëрта я распустила нюни?       Лана устало вздохнула. Она прекрасно могла понять боязнь подруги, даже если они казались самой Белявской глупостью. Но никакие слова Белявской не доходили до ума Сыровой. Вбив себе в голову, что над ней будут смеяться из-за влюблëнности, а еë влюблённость будет очевидно распознана, она ничего не хотела больше слышать и в еë речи даже пару раз мелькали размышления об отчислении. Лану это начинало подбешивать. Неожиданно для неë самой ей в голову пришла мысль, что уж Старов бы нашëл, что сказать еë бестолковой подруге. — Ева, блять, ты ведь приехала не личную жизнь устраивать, а учиться! Учиться. Ты хочешь из-за какой-то ерунды разрушить свою учëбу, я не понимаю. Тебе никто не предлагает идти во вторник на пару, признаваться в любви и быстренько начинать делать маленьких рыжих покемонов, — Белявская увидела крошечную усмешку Сыровой, резкий тон подруги будто и не задел ту, и продолжила. — Но тебе нужно идти на пары, иначе за ноябрь у тебя будет незачëт, а значит никакого автомата на сессии. Как минимум. Просто отпусти всë ненужное, сосредоточься на учëбе. Всë образуется само собой. — А вдруг нет? Я же начну вести себя, как полная дура. Вот чтобы все точно поняли, кто моя зазноба, — пробурчала Ева, а Лана усмехнулась и вздохнула, подбирая слова. — Просто… Позволь себе на этот раз ничего не делать. Он же не трусливый подросток, ну. Не сделает ничего, ну и ладно, переживëшь. А сделает — так вообще славно. Давай, вытирай сопли.       Сырова вытерла глаза тыльной стороной ладони и вздохнула тоже. — Тебе легко говорить. А как мне в глаза ему смотреть после снов всяких? — Тебе снились влажненькие сны? — фыркнула Лана, приподнимая левую бровь. — Что? Нет! С чего ты взяла, — округлила глаза Ева, едва не прикусив язык. — Вы не перестаëте меня удивлять, юная леди, — преувеличенно вычурно, но всë равно узнаваемо понизила голос Лана. — Ой, заткнись, а!       Мерзкая тревога, мешавшая уснуть вечером, подняла Сырову практически за час до будильника. Девушка тупым взглядом посверлила экран телефона, слепящий глаза, и вылезла из-под одеяла, не решившись спать дальше. Да и чувствовала она, что вряд ли получится уснуть. Поэтому найдя в темноте полотенце, Ева вышла в ярко освещëнный коридор. Лëгкая нервозность всë усиливалась, неприятно сжимая девушке желудок, но она сжала кулаки, не заметив, как снова грызëт нижнюю губу, пока не почувствовала, что содрала чуть больше кожи, чем стоило. Да, она, возможно, трусиха, да, она вела себя глупо, по-детски и даже отчасти по-свински (к ней с такой добротой, а она…), но, в конце концов, череде прогулов, из которых только два оправданы справкой, пришëл конец. И прогулам, и этим перекатываниям по университету в лучших традициях фильмов про шпионов — только бы не столкнуться с преподавателем. Ева зашла в душ, замерла возле зеркала и улыбнулась отражению. — Очень даже хорошенькая, — она заправила волосы за ухо, немного покривлялась и прошла дальше, мысленно перескакивая с темы на тему.       Ева успела подумать и про домашнее задание, и про конспекты, и про пары, что будут после истории, усиленно прогоняя мысли, которые вызывали это противное, тревожное ожидание. Натирая лицо пенкой для умывания, о которой вспоминала раз в неделю, если не реже, Сырова прикинула, что наденет. Будет ли то платье уместно? Ева качнула головой, как бы отвечая сама себе — слишком уж оно не походило на то, что девушка обычно носила. А она ведь не хотела наряжаться как-то особенно, так? Мысль снова прыгнула в сторону. Будет ли Даниэль Михайлович что-то еë спрашивать на паре? А она хоть и переписывала лекции и делала домашние задания, точно опозорится. А что делать-то с прогулами? Убедительного оправдания Ева так и не придумала. — Ладно, будь, что будет, — вздохнула Сырова, возвращаясь в комнату.       И хотя она так сказала, всë оставшееся утро она сохраняла молчание, размышляя. Как и всю дорогу до университета, лишь единожды поругавшись под нос, когда испачкала свои зелëные колготки о ступеньку автобуса. Лану, хоть та и любила тишину, это молчание с непривычки несколько напрягало — Ева обычно любила поболтать. Но Белявская была рада, что Ева убедила себя в том, что ничего не случится, если она придëт к Старову на пару. Сколько бы Лана не говорила правильные вещи, сколько бы не призывала к разуму — всë было бесполезно до того момента, как Ева пересиливала себя сама. Перебарывала свою тревожность, мнительность, нервозность, которые редко покидали еë даже при всëм весëлом, практически наплевательском на всë фасаде. Неуверенность в себе, взращенная любящей бабушкой, случайно брошенными фразами, неудачными влюблëнностями и отношениями, скрывалась за пëстрыми мешковатыми свитерами и толстовками, постукивающими бусами и заколками да яркими тенями на глазах.       Ева отдëрнула юбку, сжала рюкзак покрепче и зашла в аудиторию вслед за Белявской, стараясь держаться за еë спиной, чтобы не бросаться в глаза. Пискнув приветствие, она почти обогнала Лану и пробежала на свой ряд. Старательно не замечая выразительного взгляда Старова, обращëнного прямо на неë, Сырова вытащила учебник и уткнулась в него носом. В конце концов она ведь не была первым и последним человеком, когда-либо пропускающим пары, верно? И хотя Даниэль Михайлович мог похвастаться лучшей посещаемостью его пар, чем многие из преподавателей университета, в группе Сыровой имелось целых два злостных прогульщика (правда они не были с первого сентября ни на одной из пар), так что Ева сказала себе — всë будет в порядке. Ну не отчислят же еë из университета за несколько прогулов, а это было худшим из вариантов. Да и пара уже началась, а ей ничего ещë не сказали. — Кто мне расскажет про культурные эпохи Древней Греции?       Ева отложила ручку и, бросив быстрый взгляд на других одногруппников и убедившись, что готова отвечать не только она, робко приподняла левую руку. Так, чтобы не привлекать к себе внимания, а скорее для собственного успокоения — «я знаю ответ, всë хорошо». Но Старов посмотрел прямо на неë и, раздумывая пару мгновений, перебрал пальцами по столу. — Удивите меня, юная леди, — он подпëр подбородок с практически заинтересованным видом.       Ева, разволновавшись, сглотнула и набрала воздуха в лëгкие, чтобы заговорить, но вдруг снова раздался голос Даниэля Михайловича. — Подождите, в тетради есть что-нибудь? Задания, конспекты?       Сырова закивала и с громким скрипом стула встала, когда мужчина сделал движение рукой, чтобы студентка принесла ему тетрадь. — Можете идти на место и рассказывать, — Старов поднял на неë глаза, заметив, что Ева ждëт свою тетрадь обратно. Та кивнула и с облегчением вернулась на свой ряд. — Историю Древней Греции делят на пять периодов, они же культурные эпохи. Эгейский, гомеровский, архаический, классический, эллинистический… — Как ещë называют второй период? — листая конспекты, спросил Даниэль Михайлович. — Тëмные века. Потому что… Произошëл упадок культуры и утрата письменности. А гомеровским его называют, потому что «Иллиада» и «Одиссея» Гомера — это основные источники информации про этот период. — М, хорошо. Дальше, — Старов кивнул, не поднимая головы. Его губы дрогнули от улыбки, и Ева невольно напряглась, лихорадочно вспоминая, не оставила ли в тетради чего-нибудь лишнего, не нарисовала или не написала чего-нибудь постыдного, имея привычку чиркать на полях. — Начало Античности приходится на архаический период. Началом Античности считаются первые Олимпийские игры, устроенные в… Семьсот… В семьсот шестьдесят седьмом году. А расцвет Древней Греции приходится на классический период. — Семьдесят шестой год, а не шестьдесят седьмой. При каком правителе расцвет проявляет себя в высшей мере? Игнат, продолжи, — Даниэль Михайлович что-то написал в тетради Евы и, захлопнув еë, поднял голову. — Ох, молодой человек, если Вы слушали Еву, должны были понять, о чëм я. Ева, возьмите.       Сырова снова вскочила со своего места и резво спустилась вниз. Даниэль Михайлович протянул тетрадку девушке, но в последний миг, когда еë пальцы почти коснулись обложки, он приподнял руку. — После пары задержитесь, — и мужчина снова протянул тетрадь, но разжал пальцы не сразу. — Не пытайтесь сбежать, хорошо?       Ева кивнула с несчастным, виноватым видом, и только тогда Старов убрал свою руку, позволяя девушке вернуться на место. И как бы она не пыталась мысленно оттянуть конец пары, как бы не молила, чтобы звонок никогда не звенел, полтора часа пролетели слишком быстро. Собственная шутка про то, что этот сюжет она уже где-то видела, вместо успокоения принесла лишь больше нервозности. А еë желание затеряться в толпе и бегом покинуть аудиторию, как только прозвучало «до свидания» от преподавателя, осуществить не получилось — слишком уж пристально тот смотрел. Ева вздохнула, жалобно посмотрела вслед Лане и медленно спустилась со своего ряда, чувствуя себя так, будто шла на эшафот, только вниз.       Даниэль Михайлович обошëл свой стол и прислонился к нему, складывая руки на груди. В аудиторию заглянула девушка из следующей группы, но Старов попросил закрыть дверь и подождать. Девушка кивнула и в коридоре раздался еë голос, призывающий к ожиданию. — Итак, юная леди… В этом месяце у Вас проблемка с аттестацией по моему предмету.       Ева понуро повесила голову и буркнула, что понимает это и извиняется. Вид у неë был, как у побитой собаки, и Даниэль Михайлович вздохнул. — Что случилось? — Девушка лишь пожала плечами и качнула головой. — Извините, временные… Кхм… Личные причины. Извините, такого больше не повторится. — Она подняла глаза и тоже вздохнула.       Не было у неë ответа на этот вопрос. «Я надеялась, что это временное помутнение рассудка? Я надеялась, что мне просто показалось, что я втрескалась по уши? Я надеялась, что Вы будете разочарованы во мне и перестанете так тепло относиться?» Всë это было правдой, но также это было тем, что нельзя говорить вслух. — Вы могли хотя бы подойти и предупредить. Так обычно поступают, — мягко заметил Старов без капли осуждения в голове. — Если бы я Вас встретила, точно подошла бы! Да как-то не пересекались нигде… — И правда. Очень удачно, — Даниэль Михайлович беззлобно фыркнул, с улыбкой наблюдая, как щëки девушки порозовели. Он не винил студентку за несколько детский поступок и даже мог еë понять. Не заметить еë заинтересованность он не мог, и догадывался, что заинтересованность в преподавателе способна напугать вчерашнюю школьницу. Если Старова что-то и удивляло, то собственная реакция. За столь короткий срок, всего пару месяцев, он успел привязаться ко «вчерашней школьнице», успел заскучать по еë сияющему виду, когда она что-нибудь рассказывала. И пустующее место Сыровой резало глаза неожиданно сильно. — Извините, — пролепетала Ева и перевела взгляд с мужских губ ниже. По подвеске на шее, по расстёгнутому воротнику рубашки, а от вида его обтянутых брюками бëдер у неë пересохло в горле, и она опустила глаза. — Это и правда случайность. — Ладно, я не буду допытываться и читать лекции о том, что на пары нужно ходить. Вы ведь уже взрослая девочка и сами всë понимаете. Прогуливаешь — получаешь неуд, всë просто, — Старов покачал головой. — Но я очень не люблю ставить плохие оценки. И просто так не могу поставить за ноябрь аттестацию. Поэтому Вам придëтся поработать, Ева.       Даниэль Михайлович оттолкнулся от стола и взял из-под бумаг ежедневник, тут же открыв его. — Значит завтра… Хм… В шесть жду здесь, — он поднял голову, а эмоции Евы сменялись, словно в калейдоскопе, — У моих первашей-историков факультатив, так что посидите с ними. — О… Я не могу… — тихо пробормотала Сырова, — У меня подработка… Может быть, я отработаю как-нибудь по-другому?       Теперь настала очередь Даниэля Михайловича смотреть на девушку с очень сложным выражением лица. Та вдруг вспыхнула, испуганно округляя глаза, и вжала голову в плечи. — Я имею в виду докладик… Или презентацию… Или конспектик какой-нибудь… — пролепетала Ева, отчаянно краснея. «Ну что за тупица! Хотя я бы ему, конечно… И без всяких оценок…»       Старов вдруг рассмеялся, прикрывая губы ежедневником. — Ох, Вы так вгоните меня в могилу, милая. Отработаете, не волнуйтесь. И докладик, и конспектик, и на факультатив придëте, но… — Старов сделал серьëзное, задумчивое лицо. — Вы работаете? — Немного! Это не влияет на учëбу, честно. Я поменяюсь сменами и приду. Правда приду, — заверила Ева, привыкшая к тому, что преподаватели не очень жалуют работу. Уже несколько раз она слышала, как в свой адрес, так и в адрес других студентов слова: «Ваше дело учиться, а не работать». — Хорошо. Но, пожалуйста, позвоните мне, если вдруг не сможете прийти, Ева.       Сырова кивнула головой, сделав шаг в сторону выхода, и вдруг спохватилась. — Но у меня нет Вашего номера.       Даниэль Михайлович как-то лукаво улыбнулся и вернулся за стол. — Есть. Жду Вас в шесть вечера завтра.       Ева не решилась переспрашивать, но смущающая догадка родилась в еë голове. Так что она попрощалась и выскочила за дверь. Ожидавшая группа хлынула бурным потоком в аудиторию, а девушка поспешила по пустому после звонка коридору на следующую пару. Однако она остановилась на лестнице и подрагивающими руками вытащила тетрадь из рюкзака. Одиннадцать размашистых, но аккуратных чëрных цифр на последней странице вызвали в животе Сыровой эту яркую, приятную щекотку, словно сотни бабочек перебирали своими лапками. Как и имя напротив. Не Даниэль Михайлович. Просто Даниэль.