О нежности, разнице в росте и любви

      Даниэль проворно выпрыгнул из машины, открыл заднюю дверь для Белявской и вытащил из багажника еë сумку. Та немного скованно поблагодарила мужчину, бросила Еве, которая сидела на переднем пассажирском, что подождëт еë внутри, и пошла к большому зданию вокзала. — Светлана, помочь? — услышала она голос Даниэля и развернулась, покачав головой. — Нет, спасибо, сумка лëгкая, Даниэль Михайлович, — ответила Лана с маленькой, но искренней улыбкой, и Старов кивнул перед тем, как снова сесть в машину.       Ева проводила подругу взглядом и повернулась к мужчине. Как только он захлопнул за собой дверь, еë рука легла на его бедро, выводя кончиками пальцев полукруги. — Я буду по тебе скучать, — тоскливо вздохнула Сырова и опустила глаза на мужскую ладонь, накрывшую и легонько сжавшую еë собственную. — Полтора месяца, зефирка, и мы снова встретимся. Это не так много, как кажется, — голос Даниэля прозвучал как обычно ласково и успокаивающе. — Ты сама не заметишь, как они пролетят. Но… Я тоже буду скучать, моя милая. Очень-очень. — Мы же будем созваниваться? — с надеждой уточнила Ева, хотя и знала, что здесь будет лишь положительный ответ. Его она и получила. — Конечно. Я собираюсь звонить тебе каждый день, чтобы убедиться, что ты не нашла себе кого-нибудь помоложе, — в своей излюбленной дразняще-серьëзной манере произнëс Даниэль, и Ева рассмеялась. — Ты будешь в своëм Китае и не сможешь звонить так часто, — еë маленькое закатывание глаз не выглядело по-настоящему недовольным, а потом подленькая улыбка расцвела на губах. — Так что кто знает…       По лицу Старова скользнуло трагичное выражение, и он прижал вторую руку к груди. — Что?! Теперь я боюсь тебя отпускать, Ивви! — драматично воскликнул он. — Может быть мне отменить завтрашний самолëт?       Ева весело хохотнула и сильно наклонилась к мужчине, чтобы достать губками до его щеки. Лëгкий поцелуй разгладил недовольную морщинку между бровей, но хотя девушка и понимала, что Даниэль просто дразнится, ей вдруг показалось, что он вполне мог иногда думать всерьëз о подобном исходе. Впрочем, Сырову это не слишком смутило. Она даже подумала: «Один-один».       Потому что сама всë думала о всех красивых коллегах Даниэля, что мелькали на общих фотографиях. Да, большая часть людей всë-таки была достаточно почтенного возраста, но также Ева заметила немалое количество учëных возраста Даниэля и даже моложе. Все эти красивые люди, собирающиеся практически со всего света, разве не могли быть причиной для нервозности Сыровой? Но, как оказалось, еë практически непоколебимая вера в Даниэля была сильнее подобных мыслей.       Старов повернул голову, чтобы поймать девичьи губы, и Ева, довольно улыбнувшись, с готовностью ответила на его поцелуй. Глаза Даниэля слегка округлились, и он отстранился, почувствовав, как ладошка девушки скользнула к его ширинке и уверенным движением сжала пах. А ведь еë губы всë ещë казались припухшими от долгих утренних и немного грубоватых поцелуев и такого же долгого, но очень нежного минета, который она делала прямо в прихожей перед выходом. Некоторые из засосов, видневшихся на шее и ключицах, только начинали наливаться лиловым оттенком, и Даниэль мог быть уверен, что следы от его хватки на еë бëдрах до сих пор не сошли. А кое-какие наверняка могут остаться и на несколько дней. И вот Ева снова ведëт себя недвусмысленно, словно желая насытиться и насытить самого мужчину на весь период разлуки. — Вот бы сделать это прямо на вокзале, — шепнула Ева, выдыхая Даниэлю в губы, и фыркнула. — Где-нибудь в туалете. — Сомневаюсь, что тебе понравилось бы в вокзальном туалете, — рассмеялся Даниэль, легонько чмокнув девичьи вытянутые губы. — Да, но это не помешает фантазировать об этом в поезде. Немного романтизации, и вот я уже смогу представить, как ты брал меня в этой хлипкой кабинке за десять минут от отъезда, — лëгкое возбуждëнное дрожание в голосе Евы Старов распознал сразу. Его разум с лëгкостью нарисовал картинку, подобно той, что представляла себе девушка. Словно наяву он видел, как Ева загнанно дышит носом, отчаянно зажимая себе рот и поскуливая, а еë ноги разъезжаются по кафелю. И так же отчëтливо он видел, как после она бежит к поезду, чувствуя вытекающую из неë сперму — та пачкает бельë и стекает по трепещущим, покрытым испариной пухлым бëдрам. — Я знаю, чего ты добиваешься, — низко ответил Даниэль и снова поцеловал девушку. — Ты хочешь свести меня с ума, котëнок, да? — Это не работает? — невинно спросила Ева, а Старов глянул на часы и завëл машину. — Нет, — Даниэль глянул в зеркало и аккуратно выехал со стоянки, довольный тем, что запасной час, который он всегда выделял перед поездками, наконец пригодится. — Я ведь уже…       К вокзалу они вернулись минут через сорок. Даниэль вышел из машины, на ходу поправляя ремень на джинсах, убрал волосы за ухо, резинка с которых осталась где-то на заднем сидении, и открыл дверь для Евы. Та едва не выпала ему в руки, задорно расхохоталась, когда он поймал еë, и сдула с лица взъерошенную прядь. Горящий взгляд засиял ярче, когда Даниэль провëл пальцами по еë волосам, приглаживая и убирая их от лица, и болезненно алые губы, несмотря на саднящее чувство, растянулись в ещë более широкой улыбке. Мужчина вытащил сумку Евы, захлопнул машину и взял девушку, едва заметно подрагивающую и ослабевшую, но заметно довольную, под руку.       Они преодолели пешеходный переход, обсуждая предстоящие каникулы, и перед самым входом в здание, Даниэль поправил сползшую с девичьего плеча прозрачную лëгкую рубашку и открыл дверь. Ева, чувствуя внимание людей, прижалась к боку Старова ближе и неловко запахнула рубашечку потуже, но судя по взгляду, который бросила на неë Лана, оторвавшись от телефона, — это мало помогло. И хотя Ева преувеличивала, считая, что на неë все пялятся — ей хватило выпученных глаз одной старушки у входа, — Даниэль наклонился к ней: — Всë хорошо? — Да, конечно, просто… — Ева потëрла шею, слегка морщась. Мужчина скользнул по ней взглядом (Лана сказала бы, что на той нет живого места из-за грубоватых свежих засосов, напоминающих кровоподтëки, чередующихся с утренними и более старыми следами; кстати, ровно как и на зоне декольте, и даже руках) и стянул с себя бомбер. — Лучше? — спросил Даниэль, застегнув бомбер на Еве до самого подбородка, и подвернул очень длинные рукава до локтей.       Девичий нос уткнулся в воротник, и Сырова блаженно прикрыла глаза, довольно вдыхая. Благо в здании вокзала на всю работали кондиционеры, из-за чего было совсем не жарко. Лана сделала едва заметное движение глазами, словно закатывая их, и отвернулась, когда Даниэль сел через пару сидений от неë и наклонился, чтобы поправить чуть сползшие гольфы Евы. Ева, хихикнув, дождалась пока Старов выпрямится, шагнула ближе и обвила его шею руками. — Посадка заканчивается уже скоро, — тихо напомнила Белявская и встала, не дожидаясь ни подруги, ни мужчины. Хватило с неë и почти часового ожидания в компании телефона, и тошнотворно сладкого зрелища. Ева легонько поцеловала нос Даниэля и отодвинулась.       Перрон полнился людьми, и Сырова успела испугаться, что они не успеют сесть на поезд. Но уже скоро поняла, что большая часть толпы — это провожающие, а проводницы впускали пассажиров быстро и без каких-либо заминок. — Вот и всë, — вздохнула Ева, поворачиваясь к Даниэлю. — Не говори так обречëнно, — Старов притянул девушку к себе, чтобы крепко обнять, и весело ойкнул, когда девичьи ладони сжали его ягодицы. — И как мне целое лето быть без этого, — приглушëнно пробормотала Сырова, потираясь носом о мужской торс, и сжала зад Даниэля еще крепче. Вздох сожаления сорвался с еë губ, когда раздался первый гудок, и она оторвалась от мужчины. — До встречи, моя милая, — Старов помахал Еве рукой, когда та забралась в поезд. — Люблю тебя! — И я тебя! — Ева добежала до своего места и, с трудом открыв окно, высунула в него нос. — Пока! — Хорошей дороги, милая! Пока! — Даниэль снова взмахнул рукой, а Ева вдруг округлила глаза. — Кофта! — Вернëшь потом, — ответил Старов, любуясь тем, как засверкало девичье лицо. Что-то ему подсказывало, что Ева за эти полтора месяца собирается заносить его бомбер до дыр и не то чтобы он был против.

***

      Квартира встретила Еву тусклым светом в прихожей и сонным шаркающим звуком бабушкиных тапочек. Бабушка вышла из спальни, потирая глаза, и перекинулась с внучкой парой фраз. Впрочем скоро Ева заверила женщину, что та может идти спать, а сама она умоется, перекусит и тоже ляжет спать. Наталья походила по квартире пару минут и вскоре последовала словам внучки. Девушка, очень стараясь не шуметь, разделась, поужинала и приняла душ.       Вообще Еве казалось, что в последнее время они с бабушкой нашли больше взаимопонимания, чем за всю жизнь, и учитывая то, что сама девушка практически научилась не принимать еë слова близко к сердцу, она была уверена, что это будет самое спокойное лето дома. Однако первым же утром еë ждало жестокое разочарование. — Это что такое? — взвизгнула Наталья вместо доброго утра, стоило Еве войти на кухню.       Девушке не стоило большого труда понять, что так ужаснуло женщину, и она неловко почесала взлохмаченную голову. — А я не говорила? У меня парень появился, бабуль, — включив дурочку, пролепетала Ева, но сесть за стол ей не дали. Женщина грубо схватила еë за подбородок и задрала тот, чтобы разглядеть шею. — Какой ещë парень, Ева? Ты вообще видела себя? Выглядишь, словно продажная девка! Какой парень, я спрашиваю? — сам по себе повышенный тон не пугал девушку. Всë-таки бабушка порой разговаривала так, особенно, когда не было посторонних слушателей в лице Белявской. Однако Ева всë равно втянула голову в плечи, ощущая, что сейчас бабушка отчего-то разозлилась по-настоящему. — Просто парень. В универе познакомились, — Сырова дëрнула головой, чтобы вырваться из цепкой хватки женщины, и сделала шаг назад. — Бабуль, ну ты чего? Он хороший парень. И любит по-настоящему, как ты и говорила.       Наталья отдëрнула руку практически с отвращением и рухнула на табурет у кухонного стола. — Какая любовь, Евочка? О чëм ты вообще? В твоëм возрасте-то? Дура ты, Ева, дура! Твой одногруппник? — Нет… — неуверенно протянула девушка, сминая тонкую ткань ночнушки пальцами. — Немного старше.       Ева не могла предсказать реакцию бабушки, а потому не знала, стоит ли говорить правду. Женщина всплеснула руками. — Старше?! Что за бестолковая! Насколько? — Ему… Т… Три… — нерешительно начала девушка, но еë возмущëнно перебили. — Тридцать? Ты в своëм уме? Так это и есть твоя подработка? — Выплюнула последний вопрос она. — Сколько ты можешь меня позорить, Ева? Что ты, что твоя мать! Вот уж точно яблоко от яблони.       Девичьи брови поползли к переносице, и она сжала ткань с лëгким раздражением. Еë всегда цепляло и даже бесило, когда бабушка упоминала маму. Потому что она никогда не делала это с позитивным умыслом — лишь чтобы пристыдить либо покойную дочь, либо внучку. А та не могла спокойно слушать, как говорят нечто плохое про еë самого любимого человека. Бабушка же даже не собиралась успокаиваться. — Ева, просто подумай головой! Зачем взрослому мужчине такая, как ты? Что ты можешь ему дать? Он ведь пользуется тобой, внучка, пользуется! — Женщина в сердцах кинула полотенце на стол и упëрлась лбом в ладонь, будто у неë разболелась голова. — Прекрати, — тихо, но твëрдо ответила Ева, чувствуя, как раздражение всë сильнее начинало закипать в еë груди. Но она не собиралась давать ему выход. Совершенно спокойно она села за стол и поднесла к губам уже чуть остывший чай, налитый ей бабушкой ранее. — Он не такой. — Балбеска! Ты ничего не знаешь о жизни! — Наталья подняла взгляд на внучку, которая тянула чай. — Господи, я не могу смотреть на тебя. Ты отвратительна мне, посмотри на это. Я не выпущу тебя на улицу, пока это не пройдëт. — Хватит уже думать о том, что о тебе подумают. Даже если подумают, то обо мне. Ты-то здесь причем?! — сердито ответила Ева и отпила ещë. Судя по всему, спокойно позавтракать ей пока не дадут, но она могла хотя бы выпить чаю. Женщина еë проигнорировала, со скрипом отодвинула табурет и встала. Она раздражëнно ходила по квартире, переставляя вещи с места на место, и очень громко сетовала. — Какая же дура. Ей наплели о любви и она развесила уши. Тридцатилетний мужик прямо за душу еë полюбил. И разукрасил всеми цветами тоже из любви к еë душе. Вся в мать! Вся в мать! — Женщина появилась на пороге. — Я говорила твоей матери! Она меня не послушала. В любовь поверила, полная дура! Уехала с твоим отцом. Мужику под тридцать, а девке едва восемнадцать. Ну какая любовь? Продажная только, Ева. Продажная! Я со стыда чуть не умерла, выйти на улицу месяц не могла.       Ева уткнулась в стол, ковыряя узор на скатерти. — Прекрати, — сипло попросила она и посмотрела на бабушку исподлобья. — Дура твоя мать, упаси Господь еë душу. Моя дочь же, в кого такая? И я говорила, бросит он еë. И бросил! Наверняка нашëл помоложе и бросил он вас! И твой мужик попользуется тобой и бросит, вот увидишь! Нечем тебе привлекать взрослых мужчин, нечем, дурëха! Бросит, как мать твоя бросила тебя. Скинула тебя на меня, будто мне заняться было нечем. Слушать меня надо, я тебя не бросала. Но вот она благодарность. Бросает гневные взгляды и продаëтся каким-то негодяям. — Заткнись! — закричала Ева и вскочила из-за стола. Кружка с остатками чая влетела в стену и осколками осыпалась на пол. — Заткнись! Заткнись! Ты ничего, блять, не знаешь! Просто закрой свой рот!       Женщина отшатнулась, словно испугавшись ярости, сквозившей в каждом вздохе девушки. Еë грудь нервно вздымалась, крылья носа гневно вздымались, и влажно блестящие глаза смотрели с неприкрытой угрозой. Ева даже успела удивиться самой себе. Думала ведь, что смирилась и простила, думала, что никакие слова бабушки больше не смогут вывести еë из равновесия. — Заткнись! — еще раз закричала девушка и скинула со стола тарелочку с конфетами. — Ещë слово про маму или папу, и я убью тебя! Клянусь, я убью тебя. Папа любил нас! Он любил нас, слышишь ты меня? Да как у тебя язык поворачивается что-то подобное говорить?       Со стола полетела газета с ручкой, а из упавшего пульта по полу покатились батарейки. — А ну-ка прекрати! Что ты устроила? — прикрикнула на Еву женщина, но та не послушала. Она сделала пару шагов и взвизгнула, наступив на осколок. — Вот видишь. Успокойся, кому сказала. — Это ты успокойся, — девушка выдернула осколок, игнорируя текущие по щекам слëзы. — Он любил нас! И он погиб. Из-за тебя они уехали, и из-за тебя он погиб! Ты прекрасно это знаешь. Поэтому не смей говорить про моего отца хоть слово.       Батарейка из пульта остановилась возле ноги Натальи, и та наклонилась, чтобы поднять еë. — Да что ты знаешь, внучка?! Тебе было семь, что ты можешь помнить? Он ушëл в моря и не вернулся — вот и всë! И не говори со мной в таком тоне! Кто воспитывал тебя, когда твоя мать бросила нас? Кто?       Кровь неприятно хлюпнула под ногой, когда Ева резко наклонилась и схватила осколок. Его острые края вонзились в мягкую нежную кожу. И теперь на лице женщины отразился неподдельный испуг. С такой яростью смотрела на неë собственная внучка. Если бы та подумала о причинах, почему гнев застилал глаза, то может пришла бы к выводу, что это была злость и обида, которую девушка давила в себе столько лет подряд. Она слишком редко давала ей выход, а порой и вовсе не понимала, что злится. — Закрой пасть! — завизжала Ева. — Это из-за тебя она покончила с собой! Ты убила еë! Ты убила мою маму, ты, ты, ты! Ты виновата! Ты убила собственную дочь! Ты убийца. Ты должна была поддержать еë, а не говорить, что она виновата! Мне было девять, я не могла вытащить маму из депрессии, но ты! Ты должна была это сделать.       С ладошки Евы капала кровь на пол, и она сжала зубы с такой силой, что, казалось, ещë чуть-чуть и они бы захрустели, ломаясь. — И ты просто не имеешь права открывать рот на папу, маму или Даниэля. Не имеешь!       Злость топила еë, хоронила заживо, и здравые мысли едва доносились до девушки сквозь эту толщу. Но внезапно раздавшийся звонок, прозвучавший песней на всю квартиру, донëсся. Ева отвлеклась, хоть ярость никуда не делась, и, хромая, прошла мимо женщины — та отошла сама, не решившись встать на пути, и схватилась окровавленными ладошками за телефон. — Проснулась, принцесса?       Ева несколько секунд удивлëнно смотрела на экран телефона, понимая, что ей не послышалось. — Дани? — поражëнно спросила она. — Да, пташка, — ответил Даниэль, словно удивлëнный еë шокированным голосом. А Ева шмыгнула носом и вдруг разрыдалась так громко и сильно, что не слышала больше ничего. Рыдания сотрясали еë тело с такой силой, что телефон едва не выпал из рук. — Дани, Дани, Дани, — невнятно заговорила она, свернувшись в комок на полу. Осколок она выронила и теперь просто хваталась за ковëр, не зная, как успокоить разрывающую еë тело истерику. Дышать было так тяжело, что в голове гудело. — Милая, — раздался испуганный голос Даниэля, — что случилось, Ева?       Попытка ответить провалилась. Из-за истеричных всхлипов речь прерывалась, и Даниэль не смог понять ни слова. Он даже не мог представить, что же произошло, но был благодарен чутью, предложившему позвонить вместо сообщения. Одним движением он переключил звонок на видеозвонок, и Ева не сразу заметила, что телефон замигал, предлагая переключиться. Экран с трудом ответил на касания мокрого пальца, но в конце концов, Ева тоже переключилась. — Это кровь? Ивви? Малышка, это кровь?       Ева словно немного заторможено посмотрела на порез на ладони и размазанную по лицу кровь и кивнула, чувствуя, как всхлипывания продолжают встряхивать всë еë дрожащее тело. — Я… Порезалась, — надрывно выдавила она и вытерла льющиеся сопли рукой. — Ладонь. И ногу. Немного. Болит. — Солнышко, что произошло?       Раздался громкий всхлип. — Бабушка… Она… — Ева задрожала, закрывая глаза, и Даниэль успел предположить худшее. Он никогда не видел, чтобы простая ссора Евы с бабушкой заканчивалась хоть немного похожим образом. — Я не говорила, но моя мама она… Она с собой покончила после гибели папы. Он погиб, когда мне семь было. Они… Так любили друг друга. А она! Я ненавижу еë. Она убила их! Убила… И меня убьëт. Или я убью еë, Дани, я убью еë. Она не должна говорить про них или тебя. Пусть говорит про меня. Но я убью еë, если она скажет хоть слово, клянусь. Я не могу больше, Дани! Я столько времени слушала еë, я больше не могу. — Девочка моя… — обескуражено и с такой щемящей тоскливой нежностью протянул мужчина, что Ева разрыдалась с новой силой, уже не услышав дальнейших слов.       Девичье лицо резко изменилось, когда до еë слуха донëсся недовольный тихий голос бабушки, которая из кухни вышла в коридор. Ева вся подобралась, словно дикое животное готовое к прыжку, напряглась так, что даже Даниэль увидел эту натянутость тетивы. — Ева, малыш, слушай меня, есть предложение. Принцесса, посмотри на меня. Да, ты уже разобрала вещи? Нет? Чудесно. — Даниэль ободряюще улыбнулся и продолжил одним порывистым потоком, будто боялся, что если сделает слишком большую паузу, девушка снова отвлечëтся. — Давай я куплю билет и скину его тебе, а ты оденешься, умоешься, перевяжешь ранки и вернешься домой, хорошо? Как тебе такое, милая моя? Может быть Светлана проводит тебя до вокзала? Я напишу ей. Она ведь недалеко от тебя живëт?       Ева снова кивнула, и от еë плача, теперь безмолвного, простого потока слëз по красным щекам, у Даниэля разрывалось сердце ровно так же, как и от истеричного крика раненого животного, что он услышал в начале. Ощущая еë боль, как свою, Старов нервно вздохнул. — А как же командировка, Дани? У тебя самолëт вечером… — всхлипнула Ева, обнимая себя. — Какой самолëт, крошка? Неужели ты думаешь, что я смогу улететь сейчас? — Даниэль открыл коротенький диалог с Белявской, состоящий, в основном, из его вопросов и кратких, но ëмких ответов Ланы. — Но… — еë голос прозвучал до угнетающего неуверенно, будто так и спрашивал: «Я доставляю проблемы? Я мешаюсь? Или я и правда настолько важна? Я важнее любимого дела? Меня настолько любят? Просто так?» — Это ведь важно… — Это не…       Едва не сказав, что это не важно, Старов сделал небольшую паузу, чтобы подобрать правильные слова. Это была важная поездка, да, и Даниэлю не хотелось, чтобы Ева чувствовала вину или, чего хуже, вовсе отказалась ехать (она могла, не зная, что тогда приехал бы сам Даниэль). Но потом он решил, что нужно сказать иначе. — Да, милая. Это и правда важно. Но нет ничего важнее тебя. Сейчас я нужен тебе, так ведь?       Ева активно закивала, покачиваясь, встала с пола, и взвыла. — Очень-очень нужен, Дани. — Вот поэтому я и буду ждать тебя. Как бы я не любил свою работу, я не могу уехать, когда моя любимая нуждается во мне. Потому что тебя я люблю больше, — мягкий, ласково убеждающий голос успокаивал Еву, дарил непоколебимую уверенность. Она прошла, всë ещë хромая, мимо бабушки, греющей уши в коридоре, в ванную и закрылась в ней. — Если ты уедешь, можешь не возвращаться, — холодно произнесла Наталья и, убедившись, что внучка услышала еë, ушла к себе в комнату.       Ещë через пятнадцать минут, пока Ева умывалась, обрабатывала ногу и ладонь, и собирала вещи, которые раньше придавали уюта небольшой комнате в бабушкиной квартире, раздался громоподобный стук в дверь. На пороге оказалась Белявская — встрëпанная, злая, как тысяча чертей, и в одежде, накинутой наспех. Она прошлась по квартире, с ужасом поглядела на пятна крови, игнорируя Наталью, и когда Сырова сказала, что готова идти, подхватила одну из еë сумок и вышла из квартиры. Только тогда Даниэль попрощался, скинул электронный билет и отключился. — Ты позавтракала? — первым делом спросила Лана вместо расспросов о произошедшем.       Ева лишь покачала головой и посмотрела на билет и время. До поезда было ещë практически два часа. — Идëм ко мне, — ответила подруга. — Подождëм там. — Хорошо, — Сырова кивнула и перехватила сумку поудобнее. — Она говорила про маму. Мне показалось, что ещë чуть-чуть, и я убью еë… Даниэль вовремя позвонил. Прямо спас еë. — С искусственным весельем добавила Ева. — Если бы убила, мир хуже не стал бы, — после маленькой паузы раздался сдержанный голос Белявской. — Но ты бы сильно страдала. Он спас тебя, а не еë.