О нежности, разнице в росте и любви

— О чëм задумалась, мышка? — Даниэль убрал кисточку с краской от волос Евы и внимательно посмотрел в девичьи глаза через отражение зеркала.       Ещë недавно она заливисто рассказывала об эмоциях, вызванных книгой, которую прочитала по совету Даниэля. Потом они погрузились в комфортное молчание, прерываемое лишь тихими просьбами мужчины повернуть голову так или иначе. Густые волосы Евы, к тому же отросшие чуть ниже плеч, прокрасить было не так легко и быстро, но Даниэль не жаловался. Возиться с волосами Евы ему доставляло отчего-то невероятное наслаждение. Свои волосы он никогда не красил — слишком уж любил их такими, какие они были с рождения, но ещë со студенчества кому-нибудь да помогал с этим. Друзья, которых у него во время учëбы было слишком много, всегда могли к нему обратиться. А с головами Фели и Алисы ему приходилось иметь дело практически все четыре года. С русыми волосами его парня проблем никогда не было, поэтому оставалось лишь обновлять огненно-красный цвет. А вот осветлить жгучую брюнетку Алису было той ещë задачкой. Как подруга не облысела — загадка. Потом Даниэль помогал сестре. Та, будучи помладше, очень любила экспериментировать, в том числе и с волосами. И даже Сëма, его неугомонный младший брат, не так давно обратился к старшему с той же просьбой. Точнее было бы сказать, «ненавязчиво намекнул» в последнем разговоре — прямо просить о помощи своевольный Сëма ещë до сих пор считал ниже своего достоинства.       Но даже погруженный в процесс, Даниэль не мог не заметить, как на девичье расслабленное лицо словно набежала лëгкая тучка. Словно евин разум вернулся к какой-то беспокоящей его мысли. — Да знаешь… — Ева почесала нос запястьем. — Я подумала, а не переборщила ли я с бабушкой. Наверное, я слишком остро реагирую на еë слова о маме. А так ведь она хорошая женщина. Просто… — Ты скучаешь по ней? — спросил Старов, когда девушка замолчала, так и не закончив мысль. — Я… Не уверена. Наверное, да, немного. Мы не были очень близки, но… Во время учебы стабильно звонила раз в пару дней, чтобы узнать, как у меня дела. А сейчас я не могу вспомнить, когда мы в последний раз разговаривали, — Ева закусила нижнюю губу, покусывая шершавую кожицу, и начала сверлить взглядом тюбик с зубной пастой на полочке. — С другой стороны, она мне столько крови попортила. Половина разговоров сводилась к неприятным темам. Разве я не должна радоваться, что больше не разговариваю с ней? Почему мне стыдно и кажется, что я переборщила?       Даниэль положил ладонь в шуршащей перчатке на девичью макушку. — Ивви, милая, конечно, ты скучаешь. Это нормально. Какой бы она не была, она ведь вырастила тебя. Но… — он улыбнулся еë отражению, когда Ева подняла глаза, и продолжил, стараясь осторожно подбирать слова. — Токсичных людей нужно держать на расстоянии от себя. Это сложно, особенно, когда токсичный человек — твоя семья. И я не говорю, что ты должна прекратить общение раз и навсегда и больше никогда не разговаривать с ней. Лишь до тех пор, пока еë слова перестанут тебя задевать, наверное… Когда тебе станет настолько плевать, что она думает о тебе и о близких тебе людях. Ты не сможешь изменить еë, но ты можешь научиться не принимать к сердцу еë разрушающие тебя сейчас вещи. И это касается не только еë слов, но и слов других людей. Ты поймëшь, как станет легче жить, когда тебя практически ничто не способно задеть. И тогда, если будет желание, ты сможешь вернуть общение. Всë-таки семья какая-никакая… — Даниэль развëл руками. — Понимаешь, что я хочу сказать, солнышко? — Да, — Ева вздохнула. — Я понимаю, Дани… Спасибо. Просто это так непривычно что ли… — Она чуть наклонила голову, когда Даниэль вернулся к еë волосам, и, немного подумав, тоже слегка улыбнулась. — А ты всегда знаешь, что сказать, да? — М-м, может не всегда, — мужчина перекинул прокрашенную прядь на левую сторону. — Но сейчас — да. Знаю, о чëм говорю. Опыт, так сказать. — Даниэль помолчал, методично распределяя осветляющую краску по следующей пряди, хоть и чувствовал заинтересованный взгляд девушки. — Я ведь ушëл из дома и почти на пятнадцать лет разорвал общение с отцом, когда мне было чуть больше двадцати…       Удивлëнная, даже скорее поражëнная девушка вскинула голову настолько резко, что мужчина едва не выронил кисть из рук, и округлила глаза. — Я знала, что у вас сложные отношения, но чтобы настолько?.. — с сочувствием и печалью протянула Ева. — А что случилось тогда?       Старов вздохнул, ещë несколько секунд методично проходясь кистью по волосам, потом потëр нос запястьем так, чтобы не испачкать лицо краской. — Не то, чтобы «случилось». Это было вопросом времени. Я хотел сбежать из дома ещë в подростковом возрасте. Но я чувствовал ответственность — у меня росли младшие сëстры, и кто, если не я, защитил бы их? Я знал, что ни от Севы, ни от Изы этого не стоит ждать.       Девушка, зная, что старшие брат с сестрой Даниэля были слишком похожи на «сложного» отца, как когда-то говорил сам Даниэль, осторожно спросила: — А мама?       И ей подумалось, на сколько же они были «сложными» людьми, если он чувствовал необходимость защищать своих младших, если он так хотел сбежать и в итоге не общался с семьëй столько лет? «Защищать?» — снова возникло в голове Евы, и Сырова почувствовала, как тяжесть сдавила ей грудь. — Он бил вас? — выдохнула она, не дав Даниэлю ответить про мать. — Не переживай так, малышка, — мужчина издал тихий смешок. — Это было очень давно. А мама… Раньше я думал, что она боялась его в такие моменты, хотя отец очень любил еë и никогда не поднимал на неë руку. А уже не так давно она сказала, что была молода, еë отец воспитывал их с сестрой также, и она была уверена, что это единственный способ воспитать хороших людей. И не лезла в отцовские методы, хотя ей претила жестокость, и его ярая гомофобия еë смущала. Она в конце концов принялась за его «перевоспитание», но ни я, ни Дарина — моя вторая младшая сестра, уже не застали всего процесса. Дарина, например, до сих пор не общается ни с кем из родственников. На праздники звонит мне и Марго — вот и всë.       Даниэль перевëл дыхание, кинул пластиковую тарелочку и кисть в раковину и, завязав девичьи волосы, стянул перчатки с рук. — Готово, красотка, — он поймал взглядом слабую улыбку на губах Евы и вздохнул. — Ты ведь хочешь услышать всю историю? — Это неприятные воспоминания, не надо, — смущенно пробормотала Сырова. Разумеется, ей хотелось бы знать, но вот бередить застарелые раны мужчины — нет. — Не волнуйся, они уже давно меня не беспокоят. Иди пока на кухню, я всë помою.

***

      Собственная слабость раздражала и без того вспыльчивого парня до скрипа зубов. Ноющая боль под бинтами сменялась острыми вспышками при особо неудачных движениях, от лекарств гудела голова и хотелось спать. Отсутствие какого-либо движения и общения бесило не меньше. Правда со вспоротым животом особо не подвигаешься, а новенький телефон-раскладушку отец конфисковал. Оставалось читать детективы Агаты Кристи подряд и флиртовать с медсëстрами всех возрастов. И ждать, когда дыра на брюхе заживет настолько, что его выпустят из палаты. Отец снова грозился забрать его из университета и отправить в военное училище, наплевав на тот факт, что учиться сыну оставалось меньше года. А вместо сочувствия по поводу ранения лишь высказывал своë бурное недовольство выбором друзей. Впрочем он всегда был недоволен Даниэлем — его выбором профессии, его компанией, игрой в группе и, тем более, отношениями с парнями. Скорее в августе выпал бы снег, чем он высказал бы сыну что-то помимо досады. Как и Даниэль скорее бы выпрыгнул из окна, чем прислушался к отцу.       Друзья Даниэля не навещали. Ни Алиса, защищая которую он и схлопотал нож, ни Паша — басист из группы, ни Феликс — их солист и парень, которого с Даниэлем связывали отношения, хоть и весьма свободные. Но Старов не расстраивался. Он прекрасно понимал, что в военный госпиталь, в который его засунули с подачи отца, с его же подачи никого не пустят. Единственное, что беспокоило Даниэля — он не мог узнать, как дела у его друзей. Как там Алиса? После того, что она пережила, ей точно нужна была его поддержка. Благо, что Феля и Паша оставались с ней. А парни? Не вляпались в проблемы? Они вполне могли. Броситься сломя голову мстить было в духе Феликса, а мягкий, но готовый порвать за друзей Паша одного его бы не отпустил. Как и Алиса — в любом состоянии она едва ли не первая оказывалась в эпицентре событий. Даниэль с улыбкой вспоминал, как она разбила бутылку о голову одному наглецу, и успокаивался. Даже без него его друзья должны были быть в порядке. В перерывах между чтением, когда от букв начинали болеть глаза, медсестрички разбегались по делам, дедули из соседних палат разбредались, младшие сëстры и мама уходили домой, парень иногда предавался мыслям о будущем. О дипломе, который он едва начал писать, о Феликсе, о Франции… — Даниэль, — тихо шепнула медсестра в возрасте, заглянувшая в палату. — К тебе пришли. — Людмила Павловна! — обрадовался он и едва не вскочил. — Спасибо Вам. — Не за что. Десять минут, не больше. Мне голову оторвут, если узнают, — преувеличенно сурово произнесла женщина и пропустила вперëд девушку с коротко остриженными осветлëнными волосами. — Десять минут, молодые люди!       Увидев подругу, Старов засиял, словно начищенное золото. Ещë бы, хоть что-то хорошее за дни, что он провëл в этой больнице. — Ли́са! — Лежи, лежи, — криво улыбнулась девушка и, по-кошачьи бесшумно ступая, прошла к кровати парня.       Она казалась Даниэлю… погасшей. Наверное, это было ожидаемо. И даже сильной дерзкой Алисе нужно больше времени, чтобы пережить некоторые вещи. И всë-таки парню казалось, что здесь скрывалось что-то ещë. Будто Алиса хотела что-то сказать ему, но не знала как, и от того ей было стыдно смотреть другу в глаза. Будто она не хотела этого говорить и ненавидела свою роль посланницы. Или может быть она чувствовала свою вину за то, что еë друг оказался на больничной койке, ослабевший, до сих пор бледнее обычного из-за потери крови. — Как ты? — поинтересовался Даниэль, не совсем понимая эмоций девушки. — Ты в порядке? После… После всего этого. — Я? Я… Да. Почти. Ты же знаешь, это ерунда, — махнула рукой Алиса, но еë синяки под глазами, не маскируемые даже извечным чëрным карандашом и тенями, говорили о другом. — Это не ерунда, Лис… Мне жаль, что я пришëл поздно. И жаль, что мы не успели поговорить тогда. Поэтому давай… — Феликс мëртв, — внезапно выпалила она, не дав парню закончить, и опустила голову, словно не могла посмотреть другу в глаза. — Что? — удивился он. Наверное, послышалось. — Феликс мëртв, — повторила Алиса тем же тоном. Срывающимся, извиняющимся. — Несколько дней назад его тело забрали родственники. Наверное, уже похоронили на родине. Не знаю.       Даниэль застыл, не в силах переварить услышанное. Нет, это разумеется не могло быть правдой. Он подтянул себя ближе к девушке, игнорируя режущую боль в животе (или это была боль в груди?), и схватился за плечо Алисы. — О чëм ты, блять, говоришь? Что это значит, Алиса?       Она подняла на него чëрные глаза, блестящие от стоявших в них слезах. И рука Даниэля соскользнула с еë плеча, чтобы безвольно упасть на койку. Вот оно что… Еë веки опухли не от рыданий по себе — вовсе нет. Не от жалости к себе, не от боли, что она испытывала, потому что к ней отнеслись с жестокостью. Нет. Она скорбела по другу. И вся ярость, поднявшаяся из глубин живота Даниэля, готовая вырваться наружу со словами «ты лжëшь», улеглась, оставляя после себя какую-то пустую, ноющую боль. — Что случилось? — выдавил он из себя.       Алиса перевела взгляд на свои ногти с ободранным чëрным лаком и на еë лице отразилось неуверенность — с чего начать? — Когда Крыс подумал, что убил тебя, сбежал с компашкой. — Это я помню, — нетерпеливо перебил Старов. — Я был в сознании. — Фел с Павой приехали чуть раньше скорой, и им было не до того, чтобы бросаться в погоню, — продолжала девушка, словно не услышав резкой реплики друга. — Но когда приехал твой отец и забрал тебя из областной сюда, а мы узнали, что ты в порядке… Ну относительном… Мы надумали мстить. Только Крыс не дурак — залëг где-то сначала. Мы всех на уши подняли, все зашевелились. Думали, что до стенки на стенку дойдет. Но Фел узнал чуть раньше нас. Ты же его знаешь, он не успокоится, пока не вынюхает всë. И он ушëл без нас.       Алиса замолчала и еë обкусанные, не накрашенные яркой помадой впервые за долгое время губы задрожали. И невидимая рука в когтистой перчатке сжала сердце Даниэля крепче, провернула то в юношеской груди, разрывая все сердечные струны. И чем дольше тихо плакала девушка, тем больше становилась дыра в груди Даниэля. Тем сильнее хрустели сломанные рëбра, тем больнее было. Словно осознание одновременно и постепенно заполняло его тело, грозясь разорвать изнутри, и давило снаружи. Неподъемной каменной плитой, нет — всем небосводом, внезапно рухнувшим ему на плечи. Алиса ведь никогда не плакала. Даже когда сидела за спиной Даниэля в ошметках от капроновых колготок и его ярко-бирюзовой олимпийке.       Значит Феликс и правда мëртв? — Нет, нет, — взмахнул Даниэль головой. Алисе не нужно было продолжать. Всë было понятно. Но сквозь оглушающую боль, выламывающую зубы, он прорычал: — Не верю. — Они ждали его, — ответила Алиса, и звук еë дрожащего голоса прозвучал свистом топора, что рассекает воздух.       Дышать стало тяжело. Конечно его ждали. Крыс потому и был Крысом — умным, хитрым, изворотливым. Тем, кто прогрызëт себе дорогу через живот пленного. И вот то же чувствовал парень. Эту грызущую боль. — Их всех посадили. Выловили в тот же день. Предумышленное убийство, нападение, изнасилование, наркота. Список, короче, нехилый. Не меньше двадцатки всем. Твой отец постарался. У него и в суде есть знакомые? — Отец?! — яростно зарычал Даниэль, взмахом руки скинув вазу с ромашками.       Вазу притащила мать на второй день, ромашки — Марго с Дариной перед школой. Вода разлилась, забрызгав всë вокруг, ваза превратилась в осколки стекла, стукнувшись о стену, а цветы мокрой кучей упали на пол. — Он знал? Этот старый ублюдок всë знал?! И держал меня в блаженном неведении? Я убью его. А потом Крыса. — Дани, — тихо протянула Алиса, почти не вздрогнув, когда парень разбил вазу, и взяла его ладонь в свои.       Изрыгая проклятия, Даниэль позволял подруге аккуратно обнимать его. И пока она что-то успокаивающе бормотала, он прокручивал в голове последние дни. Отец ведь приходил практически каждый день, осуждал, ругался, крыл по-армейски хлëстко сына и ничем не выдал себя. Нет, Даниэлю не нужна была отцовская поддержка — пусть все добрые слова, что тот мог бы сказать, катятся к чëрту! Но он хотел бы знать о том, что происходит с его друзьями. Смерть самого близкого человека не то, о чëм можно умолчать, тем более зная о том, как важен Феликс Даниэлю. И даже когда Старов младший вытер злые слëзы, несдержанно стекающие по щекам, и перестал ругаться, а Алиса отстранилась, так и не выпустив руки друга из своих, Даниэль мысленно смаковал всë, что скажет отцу.       Та самая медсестра, что сжалившись, пропустила Алису к пациенту, испуганно заглянула в палату, когда девушка разговаривала с другом уже добрые полчаса. Только сказать она ничего не успела. Кто-то твëрдо и бесцеремонно отодвинул женщину от двери и прошëл внутрь. Алиса нахмурилась, а Даниэль невольно подобрался, выпрямился и едва не соскочил с кровати. — Отец, — тихо произнëс парень, а высокий рыжий мужчина, с холодной неприязнью осмотревший палату, качнул головой. — Сиди, — припечатал он. И даже если сказано это было из благих побуждений — чтобы раненый сын не вставал и не тревожил шов на животе, прозвучало единственное слово без капли заботы.       Его неестественно прямая спина, будто не была предназначена для склонения — каждый раз, когда Алиса встречала отца Даниэля, тот передвигался, словно проглотил рельсу. И даже без формы в мужчине угадывался военный — в его осанке, безупречно выглаженном костюме, в идеально уложенных ярко-рыжих волосах на несколько старомодный манер. Алиса бросила осторожный взгляд на парня. Его первая реакция всегда выдавала страх. По-солдатски он напрягался, коченел, словно по команде «смирно», и лишь потом вспоминал, кто он есть. — Выйди, — махнул головой мужчина, когда Алиса поздоровалась с ним.       Но Алиса не шелохнулась, лишь вернула свой взгляд к Даниэлю. Оставлять друга в таком состоянии с деспотичным отцом она не хотела. А Даниэль, сжавший дрожащие руки в кулаки, наломал бы дров точно и ухудшил и без того отвратительные отношения. — Отец, — снова произнëс парень. — Почему ты не сказал мне? — Не сказал что? — незаинтересованно уточнил Михаил. — Ты знаешь! О смерти Феликса! Ты должен был сказать мне!       Красивое, но холодное и жёсткое лицо мужчины подëрнулось дымкой недовольства. — Не смей повышать голос, — процедил он. — Я не должен отчитываться перед тобой.       Даниэль подался вперёд, готовый всë же встать с койки, и набрал в лëгкие воздух, чтобы продолжить гнуть свою линию. Но отец перевёл взгляд прозрачно голубых глаз снова на Алису. — Людмила, проводите еë на выход.       Только тогда Алиса заметила женщину, которая до сих пор мялась у порога. Сложно было обратить внимание на что-то ещё, когда Михаил словно занимал всë пространство, настолько давящая у него была аура. Людмила Павловна заикнулась было о состоянии Даниэля, собираясь попросить быть с ним помягче, но мужчина бросил такой уничтожающий взгляд на бедную женщину, что она едва не проглотила язык. — Пойдëм, девочка, — нежно протянула она, поманив Алису за собой. — Иди, — бросил Даниэль, ожесточëно хмурясь. Теперь, когда он вернул самообладание, он собирался серьëзно поговорить с отцом. — Я хочу кое-что обсудить с ним.       Алиса лишь вздохнула. В коротком приказе еë лучшего друга так отчëтливо прозвучали отцовские интонации, что ей и правда захотелось выйти. Иначе она оказалась бы между двух непримиримых огней. Она попрощалась с Даниэлем, понимая, что теперь вряд ли увидится с ним до того, как его выпишут, и вышла из палаты. Но уходить из госпиталя не спешила. Конечно она мало чем могла помочь, если бы разговор отца и сына потëк по неправильному пути, однако она приняла решение дождаться его конца в коридоре. Даже если в палату еë больше никто не пустит. Тем более что Людмила Павловна не стала гнать девушку прочь сразу.       Только понять, где начинается уже «неправильный путь» их разговора было сложно. С каждой секундой их голоса, доносящиеся из-за не особо прочной двери, становились всë громче и злее. Алисе даже не было нужды вслушиваться в поток обиженных обвинений Даниэля — уж его-то голос звучал на весь коридор. Девушка пододвинула лавку поближе, чтобы заглянуть в прямоугольное оконце над дверью, за несколько секунд до того, как Михаил размахнулся и раздался звонкий звук пощëчины. Даниэль отшатнулся, хватаясь за щëку, и загнанным озлобленным зверем воззрился на отца. Разговор был, кажется, окончен. Уже вернув лавку на место и почти подойдя к лестнице, Алиса услышала, как парень что-то крикнул уходящему отцу. А ответ мужчины девушка узнала много позже, когда Даниэль появился в университете. — Немного осталось доучиться, — флегматично протянул Паша, нервно накручивая светлую прядь на палец, и снова закурил.       Даниэль затянулся и посмотрел на проплывающие по небу белоснежные облака. И правда… Оставалось ведь совсем ничего. Да только все полтора месяца после выписки из госпиталя и ухода из дома он кочевал по впискам, ночевал то у одного, то другого друга, то проводил ночи в клубах. Мест в общежитии не было от слова совсем, да и не до учëбы ему как-то было. Работая и лишь иногда посещая пары, свободное время он топил в алкоголе. К тому же, разумеется родители лишили его всех средств. Работа, которую можно было совмещать с учëбой, не могла оплатить и съëмное жильë, и еду с алкоголем, а кататься по друзьям Даниэлю уже стало тошно. — Ну и что, — легкомысленно ответил наконец Старов, игнорируя пристальный взгляд подруги. — Тебе же нравится учёба. Неужели ты готов всë нахуй бросить, когда осталось грëбанных полгода?! — психанула Алиса. — Лис… — он стряхнул пепел на асфальт. — А что мне делать? Дальше жить у тебя на полу в спальне? Я не привереда, но я больше не могу. Твоей маме это явно не нравится. — Всë еë устраивает, — буркнула девушка. — Я не тупой, Лис. Я всë слышу же и вижу, — Даниэль с усмешкой затянулся, когда Алиса стушевалась. — Расслабьтесь. Я не пропаду. Найду работу получше, чем работа преподом истории… — Твоя Леночка бежит, — тихо прервал его Паша, метко кинув сигарету в переполненную урну.       Даниэль развернулся на пятках и беспечно улыбнулся спешащей к ним преподавательнице. Та, цокая каблучками по асфальту и хмурясь, сжимала в руке какую-то бумагу. Еë же она и впечатала Старову в грудь, когда подошла. — Это что такое? — недовольно воскликнула она. — Промойте ему мозг, пожалуйста, — попросила Алиса, потянув Пашу за рукав. — Стоять! Еще раз увижу с сигаретой у универа… — Открутите уши, — закончил Паша. — Больше не будем. — Честно! — кивнула Алиса. — Ну-ну… — покачала головой женщина и снова подняла взгляд на студента. — Это что такое, Старов? — Заявление об отчислении, Елен Игоревна. Было, — всë также беспечно ответил парень. — Переписывать придëтся… Не смотрите так. Всë равно я уже на грани отчисления. — Старов! — Елена Игоревна цокнула и еë стальной взгляд смягчился и стал сочувственным. — Ты когда в последний раз спал? Ты вообще ешь? — Ем. Сплю. По расписанию. Не смотри так, Елен Игоревна, — досадливо пробурчал Даниэль, а женщина ткнула его в живот. — Быстро за мной, несчастный ты ребёнок, — она смяла заявление, сунула его в карман вязаного кардигана и пошла вперëд. — Куда? — Ко мне, конечно, Даниэль! Не могу смотреть, когда дети голодают. — Я не голодаю, — пробубнил Старов, в два шага догоняя низенькую преподавательницу. — А ну не спорь. Одна кожа и кости. Зато спиртом от него несëт за версту.

***

— В итоге я задержался у неë на несколько лет, — весело сказал Даниэль, мешая остывший чай в кружке. — Она отговорила меня от отчисления и приютила. Помогла наверстать учëбу и не вылететь. — На несколько лет? — переспросила Ева, мысленно пытаясь разобраться в жизни Старова.       Всё слова поддержки уже были сказаны, но Даниэля прошлое и правда больше никак не задевало, на сколько Сырова могла судить. Да, он всегда хорошо держал лицо, но и за год знакомства, Ева уже разбиралась в его эмоциях. — Ага, — Старов отпил из кружки. — Да, она стала моей женой позже, если тебя интересует это. Через полгода после армии мы обручились. — А где она сейчас? И почему расстались? — поинтересовалась Ева, стараясь тоже держать лицо. Она давно знала, что его первая жена была старше Даниэля, но об истории, так крепко связывающей их, он не рассказывал. — Они с мужем живут во Владивостоке. Когда кто-то разнюхал, что Лена живëт со мной, разразился громкий скандал. Хотя на тот момент нас не связывали романтические отношения. Я всë ещë скорбел по Феликсу, а она, будучи на двенадцать лет старше, скорее играла роль матери для меня. Но еë всë равно уволили, — вздохнул Старов. — Она с трудом устроилась в небольшую школу, где и работала, пока не познакомилась с одним переводчиком, которого приглашали на Дальний Восток. Ну а разошлись… Не совсем подходили друг другу. Я же говорил, что в юности я был слабо похож на нынешнего себя. Вспыльчивый, своевольный и свободолюбивый. Гулял и ругался постоянно, что уж скрывать. А она нуждалась в спокойствии и стабильности. — Понятно… — тихо протянула Ева. А если кто-то сейчас узнает про них с Даниэлем? Она мысленно содрогнулась. — Надеюсь, что сейчас у неë всë хорошо. — Да, как и я. Когда мы разговаривали в последний раз, она была счастлива. Хоть это и было много лет назад, но с мужем они жили душа в душу. Так что я только был рад за неë, — Даниэль встал из-за стола. — Включи чайник, пожалуйста. Не могу пить холодный.       Ева щëлкнула кнопкой на чайнике. — Я рада, что ты встретил еë. — Я тоже, — улыбнулся Старов, повернувшись к девушке. — Если бы я отчислился, то никогда бы не познакомился с тобой.