Освоение Сибири

…«Великодушевная раба Божья Сибирь, обращаюсь к вам, смиренный раб Божий Русское Царство. На землю мою пришло горе Великое. Нет царя надо мной, а землю побил град, дождь и снег. Города мои беднеют, люди умирают. А аспид коварный, Пресполитой Польшей называемый, напал на меня и взял в плен брата моего старшого Смоленска. А столицу мою, Москву, поработил узами кровными между правителями. За сим прошу помощи твоей великодушно. Не откажи, не оставь меня в беде, хоть и знаю я, что не люб тебе. Раб Божий Русское Царство. Помоги, прошу»…        — На кой-чёрт мы туда едем? — прокричал черноволосый парень, одной рукой придерживая поводья галопом скачущей лошади, другой закрываясь от летящего в лицо снега. Протёртые варежки грели плохо, да куртка почти вся состояла из заплаток. Тюмени и так несладко приходилось во время сибирских морозов, а тут ещё по сугробам на лошадях тащить своих же людей через горы по прихоти одной небезызвестной особы.        — Сама не знаю! — крикнула в ответ Сибирь, с лёгкостью пробегая снежные долины и расчищая путь впереди. Зимой её магия возрастала, и теперь столице пришлось поднажать, чтобы догнать бегунью.        — Может, ты влюбилась? — даже в такое время он умел ехидничать. Совсем его избаловали, надо будет морозца покрепче сделать по возвращению.        — Может, тебя бес попутал? — не осталась в долгу Сибирь и рванула вперёд. Тюмень лишь закатил тёмные глаза, пробурчав что-то под нос, и, подстегнув коня, помчался за ней.       Вот и граница Архангельской и Вологодской губернии, а вот и стрелки архангельские. Во главе сам Архангельская губерния на вороном коне, в дышащем на ладан кафтане, осунувшийся, с измученными глазами, ищущими покоя. Ветер ерошил своими руками его светлые непокрытые волосы, оставляя на них бусины снежинок. За спиной были видны крепкий, но изношенный лук и колчан, полный стрел. Около него-то и остановилась Сибирь, обдав волной снега.        — Здрав будь, Архангельская губерния, — поклонилась она.        — Здравствуй и ты, Сибирь, — удивлённо произнёс парень. — Ты гляди, даже не запыхалась…        — Эта шельма так три дня пробежала, останавливаясь на ночь с уговорами, — пожаловался подъехавший Тюменский, кашляя в кулак.        — И сейчас побежит? — и без того выделяющиеся глаза Архангельского поползли на лоб.       Сибирь быстро кивнула и помчалась на юг. Юноши еле успели погнать коней следом.        — Она, видать, совсем не ровно дышит к этому вашему… Царству Русскому али как там его… — почесал затылок Тюмень, подпрыгивая в седле.        — Да не, она не потому так делает, — покачал головой Архангельский, всматриваясь в чёрную точку на горизонте. — Не такая это любовь, о которой ты думаешь.        — А разве ж бывает другая? — изогнул бровь черноволосый. Он знал только любовь к еде и к женщинам. А русский, как уже было выяснено, в качестве еды им не годился.        — Увидишь, — решил не вдаваться в подробности стрелок и пришпорил коня. Тот возмущённо заржал, выражая явное неудовольствие по поводу пинания его и так худых боков разваливающимися сапогами, но больше он сделать не мог, посему что было силы заработал ногами, постепенно приближаясь к чёрной точке на горизонте. Краем глаза Архангельский заметил воеводу, постепенно нагоняющего его.        — Скоро у Костромы будем, — крикнул Жеребцов сквозь метель. — Ещё вёрст эдак пять, потом разделимся и окружим.        — Понял! — срывая голос, ответил светловолосый.       Сибирь смогла остановиться только у небольшого пролеска, в нескольких метрах от которого возвышалась мощная каменная крепость. По всему периметру стены расположились башни, откуда костромские стрелки вели прицельный огонь по крылатым польским воинам. Даже в такую метель шляхтичи умудрились нацепить нечто вычурное. Захотелось плюнуть.        — Ну, что уставилась? Столько воинов никогда не видела? Их и больше быва-а-ает, правду говорю, — спросил подъехавший Тюмень, качая головой с самыми уверенными глазами на свете. Девушка мгновенно убила его взглядом:        — Еще раз рот откроешь — я тебе челюсть вырву, — многозначительно пообещала она. — А где вторая половина наших? Не случилось ли чего?       В ответ Тюмень замычал что-то плохо разлечимое, но ругательское, махнул рукой куда-то вправо, а затем попытался сделать из рук что-то круглое. Правда, вышло треугольное.        — Да скажи уже, черт тебя дери, постреленыш! — не выдержала Сибирь.        — Так ты ж сама запретила рот открывать, — развел руками Тюменский. В темных глазах, довольных от вида раздраженной мордашки Сибири, вовсю зажигали смешинки. — Окружать они пошли, с западу.       Девушка сухо кивнула и, махнув рукой, пошла через редкие деревья, на ходу вынимая своего верного железного друга.        — Ни тебе спасибо, ни вообще ничего, — вполголоса начал возмущаться парень, следя за тем, чтоб стрелки шли как можно бесшумнее.       «За-мол-чи. Или я тебя наизнанку выверну» — сообщили глаза цвета фиалки, злобно глядя из-под черной челки. Тюмень попытался ответить тем же, но у него вышло только «Силенок не хватит, ледяная баба». Сибирь же в ответ отправила ему уничижительный взгляд особо укоризненной силы, а потом на голову парня упала шапка снега. Он замотал головой, недовольно бурча и сдаваясь в этой дуэли взглядов. Но ненадолго.        — Могли бы позвать Пермь… Он хоть наш… А то тут эти беловолосые… Чудики, — он покрутил пальцем у виска, высовывая язык в уголке рта. Оспорить истину было некому, потому что Архангельская губерния ушел окружать с запада. А то он бы быстро и метко прямо в затылок доказал, что все тут нормальные.       Сибирь решила, что вступать за чужую честь она не станет, поэтому просто закатила глаза и, схватив родную кровь за ворот одежды, притянула к себе.        — Уйди. В. Снега, — четко сказала она, а потом отпустила братика, отвесив подзатыльник. Тюмень показал язык и наконец-то замолчал.       Со стороны города вдруг раздались звуки взрывов, а затем громкий скрежет, как бывает в горах при падении камней. Кто-то закричал, раздался плач и чей-то долгий вой. Поляки наконец-то смогли взорвать стену.       Бой как-то сам собой оказался вокруг них. Тюмень, забыв об обидах и надутых щеках, с радостью убивал своим мечом, смеясь и что-то то и дело выкликивая. Темные глаза горели кровавым огнем, а люди валились тут и там. Стрелки работали на славу, но вот из-за тучей пыли и гари прицелиться было сложно. Враги и друзья смешались, слишком похожие друг на друга, а от взрывов закладывало уши и трещала голова, дезориентируя. Кровь заливала руки и одежду, тяжелые черные волосы вились сзади будто полотно самой смерти.       Не скоро прекратила течь кровь, но вот и убит предводитель поляков, и вот гарь сходит с города, являя белое небо. Метель тоже утихла, позволяя белым облакам очерчивать бельмо солнца в зените. Вокруг была разруха, а малочисленное выжившее население стенало, стараясь как-то залатать раны. Все, кто был на ногах, а таких осталось немного, собрались у отстоянного храма.        — Ты как?.. — Архангельский придерживал за плечи какого-то пацаненка с такими же белыми волосами, испачканными в крови. Раненный покачал мечом, а потом покачал головой.        — В первый раз было больнее, хах… — он усмехнулся, поднимая лицо и утирая с него кровь и пороховую пыль. — А вот и спасители наши далекие… А я Кострома…        — Сибирь, а это Тюмень, — представил их Архангельский, продолжая с какой-то братской заботой поддерживать истощенного Костромского. Тюмень фыркнул и коротко мотнул головой в поклоне.        — Благодарствую Вам за помощь…- прошептал Костромской, а потом сознание покинуло его ослабшее тело, и он повалился на землю. Меч упал рядом, перепачканный в грязной польской крови. Сибирь чуть закусила губу и отвернулась, глядя на белые зимние небеса. Такой маленький, а сколько страданий на его долю выпало!        — К знахарке бы его, — наконец произнесла Сибирь, переводя взгляд на Костромского, лежащего на руках брата. — Зажить-то заживет, да только, чую я, медленно.        — Была тут одна, недалече живет, — покивал Архангельский. — Версты три до нее, не боле.        — Показывай дорогу.

***

      Февральское солнце облило золотой краской монолитные стены отныне свободного города. Лучи его бросились играть в догонялки на наконечниках стрел, лезвиях мечей, бряцающей на каждом шагу коня сбруе. Забежали они и в капельки еще не высохшей воды на белоснежной коже. Темно-фиолетовые глаза недовольно сощурились. Им по душе был другой пейзаж: молочные капли снега на далеких пиках гор, укрытый белой шубой лес да покрытая ледяной броней речка. Но дом за горами, а здесь, в Русском Царстве, делов было невпроворот.       Черноволосая девушка, заслоняясь рукой от вконец обнаглевшего светила, одиноко брела по просыпающемуся городу. Свежий и прохладный снег, послуживший заменой воде, придавал сил, но думы тяжкие не прогонял.       Едва Сибирь толкнула деревянную дверь их временного с братом пристанища, как увидела самого Тюменского, скрестившего руки на груди. Воздух вокруг юноши будто потрескивал от мрака, который излучали его темные глаза.        — Я домой хочу, — заявил он, увидев сестру на пороге.        — Хоти, — равнодушно отозвалась та, открывая заслонку печи. — Хотеть не вредно.        — Ишь, умная какая выискалась! — возмутился Тюмень. — Вот отведай, отведай, что там в котелке, а я на тебя посмотрю, шельма!       В котелке оказалась самая обычное толокно. Но даже такая снедь показалось Сибири лучшей едой на свете.       Тюмень ахнул, глядя как старшая спокойно поглощает это варево.        — Ты не баба, — все еще не владея собой, он присел на лавку. — Ты мужик какой-то… Нет, хуже. Ты… Ты… — у него в горле клокотало слишком много слов.        — Дай поесть во благе! — стукнула ложкой по котелку Сибирь, отчего глухой звон прокатится по всей избе.        — Сибирь, ну Сибирь… — заканючил Тюменский, дергая сестру за рукав. — Ну пойдем домой… Там сыто. Уютно… Ты ж русских на дух не переносишь, что тебе тут…        — Раз хочешь — иди, я тебя не держу, — Сибирь влила в себя холодненькой водички. Ей было совершено не до капризов младшего. Мысли ее занимал только один человек…        — Я без тебя не пойду! — попробовал сделать ход конем черноволосый.        — Не ходи, — последовала реакция. Парень чуть не взвыл.        — Ты понимаешь, что меня держишь тут ты? Если бы не ты, я бы уже сидел у костерочка и грел бы свои косточки…        — Я это и сейчас могу сделать, если не замолчишь, — предложила Сибирь, доставая топор из-за пазухи.        — Ой, лишь бы оружием побряцать, — проворчал Тюмень и вдруг резко обрушил неизвестно откудова взявшийся меч на Сибирь. Та успела увернуться.        — Ну, подеремся еще, — закатила глаза девушка и, ловко выкрутив меч из мальчишеских рук, отбросила его в угол. — Токмо безоружных не бью.        — Да что с тобой?! — Тюмень пнул стоящую у стола пустую табуретку, заставив с грохотом улететь её в угол. — Мы на чужбине! А ты… Ты!.. Почему мы не уходим?! Кто тебя тут держит, Сибирь?! Неужто тот парень?! Да плевать я на него хотел, у него своя семья и своя жизнь! Мы сделали что могли, так пошли отсюда! — крик разносился по хате, отражаясь от стен и возвращаясь обратно. Тюмень взвыл от невозможности высказать все словами. А потом в столешницу вонзился нож, пробив её насквозь и заставив дерево пойти трещинами. Силы в парне было много, как и дури.        — Сибирь, кто держит твою душу здесь?.. Ответь мне, — тихо, буквально шепотом спросил Тюмень, поднимая тёмные глаза на сестру. В них не было ни боли, ни ярости, а просто вопрос. Один единственный.       Ледяные руки обхватили горло, почти перекрывая дыхательные пути, и притянули так, что юноша почти растворился в фиолетовой бездне.        — Какое… Твое… Собачье… Дело? — холодный голос проник в душу, затрагивая самую глубину. Тюмень беспомощно забился, не зная, куда деться от удушающего холода Сибири.       Внезапно его отшвырнули в угол, будто надоевшую собачку. Молния боли ударила в затылок, а в глазах на миг потемнело.       Сибирь уже стояла в сенях, когда появился брат, придерживаясь за стену. Вид у него был болезненный, а на пальцах руки, которой он держал голову, виделась кровь.        — Куда собралась?..        — Кострому надобно проведать. Тюменский чуть не сел. Нижнее веко глаза нервно дернулось.        — И не стыдно тебе, исчадие снегов, такое говорить?! Брата избила, а по чужакам так и шляешься! — крикнул он, переставляя ноги. Каждый шаг давался с трудом — шутка ли, приложиться головой об стену. — Ведь я же твоя родная кровь, за что ты так со мной? — ноги подкосились, и юноша упал на колени. На задворках души поселилась надежда, что сестра одумается.        — У меня нет родных, — ворвался в сознание ее голос, напоминающий ледник. — А ты… — она потянула темные короткие волосы на затылке, испачканные кровью, заставляя Тюмень посмотреть на нее. — А лучше б тебя не было…