***
Кровать была мягкая, одеяло согревало, а подушка так и манила в страну Морфея. Было тепло, но в то же время холодно. Сибирь повернулась на другой бок и уставилась в стену. Так было в институте. Среди энного количества воспитанниц Смольного Саша Брагинская чувствовала себя одинокой. Родных рядом не было, а по выходным ее никто не навещал, хотя она и приходила в общий зал в надежде, что увидит хотя бы Российскую империю. Но никто так и не приходил. Сибирь с тяжелым вздохом поднялась и, закутавшись в одеяло, поплелась в соседнюю комнату. Брат уже вовсю храпел, завернувшись в плед, словно в кокон. — Тюмень… Тюмень! — потрясла она его за плечо. — Мнмямнмя… — сказал парень и приоткрыл глаза. — Пшла нахер… Чего надобно? — Не спится мне… — почесала кончик носа Сибирь и просительно уставилась на брата. — А я тут каким боком? — соображал разбуженный Тюмень. — А можно к тебе? — Не понял… — оторопел столица. Мозг стали посещать сомнения по поводу психического состояния сестры. Та уже вовсю лезла прямо по Тюмени, по пути накрывая его одеялом и оставляя синяки. — Да что ты… — Спасибо! — обезоруживающе улыбнулась Сибирь и улеглась в любимую ямку Тюмени у стенки. Парень почесал затылок и решил разобраться с этим завтра на свежую голову. Вскоре его храп вновь разносился по комнате, заглядывая в каждой её уголок. Фиолетовые глаза начали слипаться; бледные руки обвили юношеский стан и притянули ближе. Улыбки пробежали по мордашкам брата и сестры. Теплое. Живое. Родное…Глава 11. "Елизавета Петровна. Дела житейские"
2 февраля 2023 г. в 02:23
За окном рыжими полосами пробегали леса. Грифельное небо почти лежало на верхушках берез и кленов. Наверно, отдохнуть захотело. В фиолетовых глазах мелькали огненные всполохи, пролетали листья-кометы, оставляя за собой желтый след. Повозка уносила Сибирь домой, за горы.
Колеса замедлили ход. За окном пошли люди, что-то неся с собой, а кто-то просто налегке. Бледные руки со скрипом отворили дверцу, бросили звонкую монету извозчику и сняли друг с друга надоевшие перчатки. Со стороны Сибирь выглядела богатой наследницей: дорогая накидка темной волной укрывала плечи; пышная юбка нежно-сиреневого цвета доставала почти до самой земли, а солнце бы точно оценило золотые узоры на шелковой ткани. Сибири очень хотелось почесать лоб, но правила поведения требовали не делать этого в людном месте. Даже если рядом один человек, следовало терпеть, пока не останется один или не посинеешь от зуда. Но девушка знала кое-кого, с кем точно можно было послать к чертям весь этикет. И именно его сейчас настороженно искали два фиолетовых глаза. Кучер, хлестнув поводьями лошадей, пустился дальше, поднимая пыль в воздух и заставляя ее танцевать свой медленный вальс.
Город, после шумного, оживленного Петербурга казался на редкость тихим. А уж вечером тут совершали тихий променад лишь влюбленно воркующие пары, уставшие господа и степенные бродячие псы. Все было тихо, лишь около кабаков слышны были голоса, тускло горели фонари, под ногами была не привычная мощенная улица, а самая обычная пыльная земля, утоптанная до крепости камня. Какое же тут все было… Маленькое, серое, незаметное, скромное и бедное, по сравнению со столицей. Один монастырь, в котором жила Сибирь, стоил, казалось, половину Тюмени.
Да и манеры тут явно были другие. Со стороны раздался заливистый свист, а затем полупьяные крики заводской молодежи. Молодые дамы в таких одеяниях были тут довольно редки, а к местным девушкам подойти можно было только с их согласия. Иначе оглобля на шее станет милым подарочком от всю жизнь работающей в поле или в коровнике дамы.
— Вай-вай, какая дама посетила скромный маленький город вдалеке от больших дорог! — раздался ехидный и притворческий голос с правого бока. — Позвольте поцеловать вашу руку, мъда-ам!
То ли нарочно, то ли по незнанию говоря неправильно, протянул Тюмень свою ладонь. Узкую, с крепкими и костлявыми пальцами, всю в мозолях и мелких, но глубоких царапинах — следов ошибок на производстве.
Сибирь чуть улыбнулась и, быстро высчитав угол наклона кисти, протянула руку. Но такой жест был всего лишь «формальностью»: в тот же миг девушка крепко пожала руку брата, потряхивая заодно и его самого. Эмоции фонтаном были через край, а такой приличной барышне, как она, не резон было кричать на всю улицу. Бешеными глазами она сделала знак, мол, пойдем в лес и, не дожидаясь, пока Тюмень сподобится что-либо ответить, потащила его в темноту чащи, благо та располагалась рядом.
— Да что за… Шельма, куда ты меня тащишь? — шипел сзади брат, упираясь на пытаясь вырваться из железной схватки сестры. Но он всего лишь пытался. — Убить, что ли, на радостях решила? Так я ж еще ничего не сделал…
Сибирь с широченной улыбкой помотала головой и скользнула за деревья. После пяти минут ворчанья Тюмени они вышли на небольшую поляну. Сумерки еще не властвовали здесь, но потихоньку прокладывали путь к престолу. Сибирь деловито развязала дорожный баул и выудила оттуда новые, но не такие дорогие вещи, которые сейчас сидели на ней и явно сковывали движения. Накидка, как ни странно, аккуратно сложенная, отправилась в мешок, перчатки последовали туда же. Все заколки, шпильки и прочая ересь, обитавшая в волосах девушки, полетели за перчатками, а волосы, пушистые и черные, взлохматили девичьи руки. На лице появилось выражение счастья.
Настал черед платья. Юбку безжалостно рвали, а куски летели в черную дыру всепоглощающего мешка. Ноги обнажились почти до колен, когда Тюмень не выдержал:
— Ты это… Там совсем парней не было, да?
В ответ полетели замысловатые ругательства и возвели небоскребы на зависть оторопевшему Тюмени. Тот предпочитал нервно курить в сторонке, посматривая на сестру в рваной юбке, пытающуюся разорвать корсет. Видимо, институт оставил след на расшатанных нервах Сибири, и ярость, накопившаяся за 12 лет, теперь выходила наружу в таком виде. Тюмень разрывался между жалостью к сестре и желанием послушать новых, доселе неизвестных ему словечек, и украсть несколько из них. К тому же, внутри боролось чувство помочь сестре, но и чувство просто позырить на голую девушку. Она, конечно, родня. Лапать ее нельзя. Но смотреть можно. Оценить, провести ревизию. Вдруг она пропадет опять? Тогда он сможет нарисовать её в полный рост.
Корсет рваться не собирался, ибо шили люди на совесть, а атлас — это такая ткань, которую просто так пальцами не продавишь. Тюмень, глядя на попытки сестры, больше напоминающие попытки кота снять что-то с собственного хвоста, закатил глаза. Мелькнула сталь под лучами солнца, а ножик легко воспарил в воздух и упал обратно на ладонь.
— Вам помочь, столичная мадама? Нежности не обещаю, но кровь пускать не буду.
— Дай сюды! — Сибирь выхватила у него ножик и уже собиралась вспороть свою атласную жертву, как притормозила. Задумчивые фиолетовые глаза встретились с темными, наполненными предвкушением продолжения. — А вот это тебе видеть не полагается! — в лицо брату полетел снег. А пока тот, чертыхаясь, отбивался от обнаглевших снежинок, Сибирь с успокоенной душой смогла переодеться.
— Я в штанах!!! — заорала она на весь лес, падая на колени и раскинув руки. Метель около Тюмени утихомирилась, а «снежную королеву» с головой накрыло чувство эйфории и абсолютного счастья. Она дома. В штанах и куртке. Рядом вредный братишка. Что может быть лучше?..
В порыве чувств, Сибирь приползла к Тюмени, который, между прочим, собирался закатить скандал по поводу внеплановой смены погоды, и заключила его в свои металлические объятия. Теплый, шипящий и извивающийся, словно уж на сковородке, он успокаивал и приводил в чувство после двенадцати лет заточения в Смольном.
— Ппффррблль, — издавал брат странные сдавленные звуки мата, пытаясь то ли отпихнуть, то ли мстительно плюнуть. Но он довольно скоро успокоился, обнимая в ответ и утешительно хлопая по плечам и спине. И хоть сидеть на коленях на холодной земле, частично занесенной снегом, было неудобно, семья того стоила. Но недолго.
— Ну все, отпускай. Отпуска-а-ай!.. И нож отдай, мой ножик, забрала-отняла, обидела-а-а!.. — профессиональный скулеж над ухом казался таким родным и милым, таким привычно раздражающим, хриплым от слишком высокой ноты и прерывающимся, как всегда, кашлем и заходящимся долгим хрипом-вдохом. Тюмени не быть певцом.
— Держи, белуга, и не вой, — отдала ему ножик Сибирь и наконец выпустила. Тот хрипло задышал, а потом и вовсе закашлялся, но ножик спрятал, не собираясь расставаться со своей прелестью. Казалось бы, ничего удивительного, нормальное явление для тех, кому довелось испытать объятия Сибири. Но все равно что-то здесь было не так.
Девушка принюхалась и ткнулась носом шею брата, вдыхая странный ядовитый запах. Аромат был ей знаком, и она уже чувствовала такой в столице. Вот только не могла вспомнить, что так могло пахнуть. Брат отчего-то смутился, а уши у него покраснели.
— Эй, чего в столице понабралась?.. — он отполз в сторону, а потом и вовсе встал с колен на ноги, легким движением руки пытаясь убрать снег со штанов и не преуспевая в этом. — Тебя ж манерам должны были учить, али нет? Или нынче так девки предлагают в постель идти, а?
— С таким, как ты, ни одна уважающая себя девушка в постель не ляжет, — вспомнила, наконец, запах Сибирь и встала, смахнув хлопья земли с колен.
— Я тебя чем-то не устраиваю?! — тут же завелся братец, зверски глядя на девушку.
— Не устраиваешь! — отрезала она и схватила его за шкирку. — Ты где табак взял, а? От горшка два вершка, а уже с трубкой! — глаза цвета фиалки метали молнии. Личико сестры, пылающее праведным гневом вплотную приблизилось к озадаченной мордашке Тюмени. Кончики носа соприкоснулись. — Ты мне еще сгуби себя да природу! Я тебя с того света достану! Усек? Усек, я тебя спрашиваю?!
— Да тебя двенадцать лет не было! — всплеснул руками парень, у которого был один инстинкт на такое близкое соприкосновение — удар со лба. Но это не выход из спора, хотя и весьма веский аргумент. — Большой я уже, хватит указывать, сестренка! — он скрестил руки на груди и гордо задрал острый подбородок. Ну точно копия обидевшейся Сибири. Правда, запала на ехидство и подначки в нем было больше, поэтому молчать было выше сил. — Это твой Ва-а-аня мне сказал, что курить нынче модно и полезно, — покивал он. И хоть табаком от него и правда пахло, но не так, как от людей в Петербурге. Горький, но легкий запах. Все-таки, табак тоже денег стоит.
— Во-первых, он не мой. Он… чей-нибудь, — Сибирь, в свою очередь, ухватилась за идею вернуть брата на путь истинный и уперла руки в бока. — Во-вторых, чем полезно? Дымом полезно?! И в-третьих, я старше, несмотря на то, что ниже! — палец ткнул юношу в грудь, доказывая весомость последнего аргумента. И все бы хорошо, но Сибири явно что-то не нравилось. — Минуточку, а почему я ниже?
«Выше на целую длань» — вынесла вердикт девушка, придирчиво измерив рост народными методами.
— Больно ты чумная… — проворчал Тюмень. — И вообще, думаешь, с образованием, так и возникать теперь можешь?
— Я и без него возникала, — ответила Сибирь и, вновь схватив уже уставшего от сестры юношу, потащила его в глубь леса. — Ты младше, так что смирись с этим и завяжи варежку.
— Где? У тебя на шее? — с ехидцей поинтересовался Тюмень, мечтая о сплаве этой взбалмошной особы куда подальше. Парню совсем не хотелось в темный холодный лес, куда ночью лучше не соваться. Гораздо больше его привлекал собственный дом в городе, среди населения и вообще живых душ. Там было тепло, да и ужин уже наверняка его заждался.
— Пришли! — радостно объявила Сибирь, останавливаясь у покосившейся лачуги. За двенадцать лет пережившее все напасти погоды дерево решило подать в отставку и окончательно рассохлось. Перспектива ночевки в этом ужасе, который вот-вот упадет тебе на голову, не прельщала.
— Ты собираешься остаться здесь на ночь? — вздохнул Тюмень, зевая. Чересчур эмоциональная сестрица его порядком утомила.
— Да, а что? — обернулась Сибирь, дергая на себя покойницу дверь.
— Не боишься?
— А чего бояться-то? — удивилась девушка, дергая дверь посильнее. Дом как-то странно накренился. — Ты ж со мной.
— Я еще ничего… — закончить ему не позволила хижина, которая не собиралась возвращаться в материальный мир, посему просто упала, развалившись на кучу трухлявых досок.
В темном лесу на темной поляне стояли две темные фигуры и мрачно созерцали труп лачуги.
— И что теперь? — спросил Тюмень, удивляясь своему терпению. Хотя нет, врезать, все же, хотелось.
— Будем рыть землянку, — пожала плечами Сибирь и засучила рукава.
— Ты умом тронулась?! — подавился парень воздухом, снова закашлявшись. То ли холод ночи, то ли курение давали о себе знать. Либо сестра. Земля хоть и не промерзла ещё, но рыть её было бы плохой идеей. Жить в ней — тем более. Поэтому Тюмень, собрав вместе всю свою решимость и откинув куда подальше чувство «че хочет, то пусть и делает, сама виновата», подошёл к сестре ближе. Резкий подхват под живот выбивающий воздух из лёгких, переворот и вот Сибирь уже на плече, аки трофей на охоте.
— Мы идём ко мне домой, и только попробуй что-нибудь тявкнуть против — сильно обижусь, — сразу предупредил парень, привыкая к тяжелому весу и довольно быстро начиная идти в сторону города. Возможно, он поступил с сестрой немного нечеловечно, но она первая начала…