Освоение Сибири

      Но вместо того, чтобы читать, Сибирь вдруг уронила голову на руки. Держать это в себе она больше не могла, но хотя Казань и родной человек, мало ли ей мозги прокоммуниздили.       — Эй, ты чего? — обеспокоенно спросила Рената, погладив сестру по волосам. Брагинская выглянула из-под челки и уставилась на девушку. С абсолютно спокойной душой она могла бы сейчас смолчать. Только делать этого было нельзя.       — Ты заметила, как сейчас верят? — вдруг спросила Саша. Казань вопросительно изогнула бровь. — Людям нужен был сильный руководитель, который сделал бы их жизнь лучше, такой, как они хотели. И сейчас, получив его и надежду, они к ней стремятся, продолжают верить, делают ошеломительные успехи. И знаешь что самое странное?       — Что же? — Казань чувствовала, что сейчас сестра подводит к чему-то важному.       — А то, что их вера нерушима. Если руководителя не поменять, — совсем тихо произнесла Сибирь. — Они так воодушевлены… А мы? Во что верить таким, как мы? В светлое будущее?       — А почему нет? — хмыкнула Рената. — По крайней мере, все идет к этому.       — Опять же, если не сменить руководителя. Иосиф Виссарионович не вечный, — прищурилась Саша.       — Ты на что намекаешь? — резко выпрямилась Казань. Не приведи Судьба услышит кто.       — Ты не думала, что будет после всего этого? Как мы будем жить? Во что будем верить? Ведь не каждый руководитель будет все это поддерживать. Особенно что-то такое… Слабое.       — Что, прости? — ахнула Рената и наклонилась ближе. — Хочешь сказать, что-то, что сейчас есть, слабое?       Сибирь кивнула.       — Ты всегда отличалась абсурдностью… — пробормотала Казань, отводя глаза. В библиотеке будто стало тише, а голос сам собой понизился до шепота. — Почему же?       — Потому что никто не может быть равен. Абсолютное равенство недостижимо.       — Да я не думаю, что мы стремимся к абсолютному равенству… — задумчиво протянула старшая сестра, обводя взглядом пыльные шкафы, полки, столы с лампами и читающих студентов. — Но тогда… зачем же мы все это делаем, по-твоему?       — В этом есть свои плюсы. Страна развивается, догоняет соседей. С потерями, конечно, но цель оправдывает средства.       — Хм-м, то есть ты говоришь, что это хорошо, но в то же время не хочешь, чтобы так продолжалось? — Казань вопросительно выгнула бровь. Она не понимала, откуда вообще взялась эта тема для разговора. Политики вокруг хватало, а с семьей хотелось говорить чем-то… Другом. — Знаешь, это все очень сложно. На каждую твою мысль найдется еще пятнадцать противных. Но может статься так, что их мысли будут «правильнее» и тогда твои станут неправильными. А значит опасными. И… Я не хочу, чтобы тебе причинили вред, так что… Держи это при себе, хорошо? Сейчас не время… Махать флагами и кричать умные мысли, — Казань вздохнула и опустила взгляд, глядя на стол. Еще не так давно было все плохо. Не так давно они умирали от голода, не так давно повсюду был серый от пыли снег, багровая кровь и запекшееся человеческое мясо в чужих руках. Ей не хотелось возвращаться в бедность, голод и страх не проснуться на утро.       Холодная ладонь накрыла пальцы татарки и легонько сжала. Фиалковые глаза нашли карие и вдруг блеснули в тусклом свете.       — Казанчище…       — Сибирище… — фыркнула в ответ Рената и хихикнула. — Знаешь, я немного скучаю по тем временам, когда мы еще были такими…       — Молодыми? — насмешливо изогнула бровь Саша. Уж кому, а им как раз следует говорить о возрасте!       — Нет, хотя и не без этого, — улыбнулась Казань. — Такими… свободными, что ли. Независимыми… Захотел — Русское Царство поколотил. Захотел — войну объявил кому-нибудь. А сейчас? В кого мы превратились…       — Да, были годы. — с удовольствием окунулась в прошлое Сибирь. Ей нравилось чувствовать власть, свободу, независимость. Но все это было так мимолетно! Даже насладиться этим сполна не дали. — Впрочем, не так уж и плохо нам здесь…

***

      Сестры провели уйму времени за разговорами и чтением, пока изголодавшаяся Казань не потащила упирающуюся Сибирь домой, откармливаться и отпаиваться. Саше явно не хотелось уходить из обители знаний, но время, будь оно неладно, кусало за хвост и подгоняло жить дальше. К тому же, и желудок ненавязчиво выводил свои заупокойные песни. Одним чаем, как говорится, сыт не будешь.       До дома они дошли бравым шагом солдат на параде. Уже по-зимнему рано стемнело, поэтому вокруг царила какая-то таинственная ночная атмосфера. Хоть часы и показывали вечер.       — А у меня и пирог, кажется, завалялся, сейчас с тобой попируем и… — мысль оборвалась, когда Казань ударила ладонью по ручке двери и та неожиданно прогнулась. Деревянное полотно со скрипом отошло. А ведь они точно запирались.       Татарка нахмурилась, но лишь распахнула дверь шире и зашла внутрь квартиры. Пальцы нащупали тумблер лапочки. Вспыхнул тусклый свет, освещая коридор. Тут стояли чьи-то ботинки, весьма грязные, с которых уже успела натечь лужа талого снега. Казань нахмурилась еще сильнее и, даже не снимая обуви и куртки, широкими шагами прошла внутрь квартиры. Сибирь, решив, что сестре может понадобиться подмога, а упускать избиение людей никогда нельзя, храбрым партизаном поскользила следом.       В квартире было темно и пустынно, но на кухне горел свет. Преодолев короткий коридорчик в три шага, татарка ворвалась в единственно освещенное помещение.       — Я сколько раз просила отряхивать сапоги!!!       К сожалению, это были не воры. И даже не члены политбюро. Это был… Кто-то. Неустановленный кто-то, сидящий на стуле, кого Казань взяла за ухо и пытала путем оттягивания его, уха, вверх и ругательств.       — П-прости!.. — тихо пищал гость, вцепляясь в тонкую книжицу, что держал в руках, и никак не пытаясь вывернуться. — Извини!..       — Извиняю! — торжественно объявила татарка после еще нескольких секунд наказаний, в последний раз оттягивая ухо и отпуская его. Незваный гость что-то совсем уж предсмертно пискнул и тут же спрятал уши за ладонями, боясь дальнейшей экзекуции.       Сибирь с интересом разглядывала новую для нее личность. Ангельское личико, казавшееся фарфоровым в тусклом свете фонарей с улицы и лампы в коридоре, было частично скрыто немного спутанными светлыми волосами. Вот аккуратная ладошка убирает прядь за ушко, а на страшную морозную тетю удивленно смотрят два больших серых озера, в которых так и хочется утонуть. Похлопав пушистыми ресницами, нежность во плоти решила спрятаться за книгой.       — Какая чудесная девочка, — умилилась Брагинская, не в силах оторвать взгляд от светловолосого особы. — Ты где такую красавицу взяла? Это ж… ой, да в кого вы меня тут превращаете! — почти урчала Сибирь и похлопала себя по щекам. Уподобляться растекшимся лужам в коридоре не следовало, а потому надо было собраться и перестать таращиться, словно дикарка. К тому же такое внимание явно напугало гостью, и та совсем уж спряталась, опустив голову и втянув ее в плечи.       — А? — Казань вскинула бровь изящным точенным движением. — Кого? Его? В смысле… А-а-а! — она вдруг рассмеялась, закинув голову назад и хохоча так, словно Сибирь рассказала ей анекдот. Смех разнесся по кухне, отражаясь от стен и улетая куда-то под потолок. Саша очень удивленно подняла брови. Благо, приступ внезапного веселья быстро прошел и, все еще сдавленно хихикая, старшая сестра шумно выдохнула.       — Ой не могу-у… — она расстегнула пуховик, видно, вспомнив, что все еще была в верхней одежде. Куртка упала на чистый пол, сложившись в неприглядный комок ткани.       — Ой насмешила, сестренка… — туда же упал и шарф, в который закутывалась татарка.       — Уф-ф… А ну, встань! — прикрикнула она на нежность во плоти. Та мигом вскочила и, убрав наконец книгу от лица, прижалась к стене, чтобы занимать как можно меньше места. Казань уселась поудобнее, закинув ногу на ногу и глядя на Сибирь долгим, каким-то даже изучающим взглядом. И, коротко хохотнув, махнула рукой на третьего человека на кухне.       — Это мальчишка. Пенза. Младшенький мой.       Гость как-то очень смущенно потупил взгляд и занялся тем, что стал с упоенным интересом теребить край собственной рубашки, сжимая в свободной руке свою книгу.       — Да брешешь, — уверенно сообщила Сибирь.       — Увы, нет, сестренка, — Казань пожала плечами. — Такой вот уродился.       — Обидно… — впервые подал голос Пенза. У него он тоже был мягкий, какой-то нежный, глубокий. Таким можно было бы петь или читать сказки, но не отдавать приказы.       — На обиженных воду возят, — фыркнула Сибирь, стараясь не улыбаться во весь рот. Его светлость Пенза заставлял выражение лица кардинально меняться: глаза начинали смотреть ласково, нежно, интонации голоса становились куда приятнее, жесты плавней, а сам человек будто преображался.       — Ай, вы этого не видели! — махнула рукой Сибирь и заграбастала протестующе пискнувшего Пензу в свои ледяные объятия. — М-м-м, запах какой… Ой, а волосы мягкие! И щечки, как цветочки! — дальше речь царицы морозов перелилась во что-то нечленораздельное.       Казань возмущенно переводила взгляд с умиляющейся Сибири на подопечного и обратно. Ее удивление, перемешиваясь со смехом и непониманием, заставляли лицо очень странно вытягиваться, а губы — дрожать. Но, решив, что, наверное, младшенький выживет, она отправилась вешать одежду и притирать пол. В конце концов, родственники справятся сами, а вот мокрая лужа на полу не испарится без ее помощи.       — Рената, у него зубы так смешно клацают! — вовсю хохотала Сибирь из кухни.       — Я гляжу, тебе понравилось, — усмехаясь, отвечала ей Казань из коридора, пытаясь решить, куда же деть чужую обувь, чтобы не мешала.       — Слушай, а отдай его мне! — вдруг попросила Брагинская. — Такая полезная личность точно в хозяйстве пригодится. Будет мне настроение подымать, покуда я в печали пребывать буду.       — А-а, и-извините! — внезапно подал голос объект обсуждения, очень вежливо выкручиваясь из холодной хватки и тут же потирая себе узкие плечи. — Я не вещь… И я никому не принадлежу, чтобы меня можно было отдать!..       Короткая речь вышла очень уверенной, но в то же время напуганной. Как-будто попытка доказать свой статус в обществе и одновременно призыв к тому, чтобы его не били. Вообще вся фигура парня намекала на его страх перед болью, побоями и другими физическими расправами. Эта втянутая в плечи голова, сжавшиеся на книжке пальцы, не по размеру большая одежда, делающая его меньше и слабее, бледное лицо. Но все равно он находил в себе какие-то силы, чтобы давать отпор Сибири. Сибири, которая могла сломать его позвоночник и худую спину одним ударом об колено.       — Ох ты боже мой, революционер французский… — пробурчала из коридора Казань.       — Почему французский? — машинально спросила Сибирь, задумчиво разглядывая мальчика.       — А ну, скажи чего-нибудь! — обратилась к Пензе появившаяся на кухне Рената.       — Не буду, — отвернулся тот и протестующе скрестил руки на груди, надувая щеки в самых лучших традициях семилетних детей.       — Он у нас как Пушкин, — хихикнула татарка, садясь на свое место и потирая спину, уставшую после дня. — Французский лучше русского знает. Даже стихи на нем пишет.       — Жуткий язык, — поморщилась Саша, поставив чайник на плиту. Оскорбленный желудок вовсю показывал себя, заставляя хозяйку что-то, наконец, делать.       — Между прочим, Пушкин радел за восстановление русского языка, поэтому такое сравнение неправильно и даже… — начал возмущенно бурчать Пенза, но его быстро прервали толчком в спину.       — Все, помолчи! Лучше вон приготовь еды, ты же пришел зачем-то… Вот и пригодишься! — с неустаревшей логикой поработителя решила Казань, которой самой делать ничего не хотелось. И сестру напрягать тоже, она же гость, гость должен отдыхать. Другое дело, младшие на побегушках.       Сибирь, в итоге, усадили на второй из двух стульев, дали баранку в качестве аперитива к ужину и посоветовали на парня внимания не обращать. На плите стал журчать чайник с водой, натужно засипел кран в раковине. Окна изнутри покрылись легким белым паром, стало уютнее и теплее.       — Что ж, получается, у тебя завтра вечером поезд? — поинтересовалась Казань, мастерски игнорируя присутствие на кухне еще одного человека, который то и дело неодобрительно на нее косился. Но вслух ничего не говорил, продолжая готовить аки хлопочущая матушка. Разве что передничка в клеточку не хватало.       — Ага-а… — протянула Сибирь, следя за перемещениями парня по кухне. Зашуршала гречневая крупа, высыпаемая в воду. Брызги полетели в разные стороны, оседая на руках, столе и на чужой книжице.       — Ай-яй-яй!.. — залепетал Пенза, стряхивая рукавом капли и качая головой. Поставив кастрюлю на плиту, он робко подошел к столу и положил на него свое «сокровище».       — Не смотрите, пожалуйста… — попросил паренек и отошел обратно к плите. Книга, на самом деле, даже не была книгой. Тонкий сборник в бумажной обложке светло-желтого цвета, без названия и указания автора, потрепанный и даже порванный в одном месте. Темные пятна от попавшей воды напоминали пятна какой-то болезни.       — И что это?.. — Казань без особого интереса открыла сборник где-то ближе к середине, пробегаясь глаза по строчкам, напечатанным в центре листа, по обыкновению стихотворного размера. — А, его стишки…       — Я же просил не смотреть! — воинственно пискнул их повар, руки которого дрогнули, из-за чего керосин расплескался желтоватыми лужицами. Пришлось вытирать его и снова наливать в резервуар примуса. «И откуда руки растут?..» — раздраженно подумала Сибирь, с ноткой презрения глядя на еще больше ссутулившийся город.       Внезапно начало выводить из себя все: не присущая мальчику нежность и утонченность, неуклюжесть и эти мягкие светлые локоны, которые вдруг захотелось вырвать.       — Ты чего? — настороженно спросила Казань, почувствовав опасную прохладу.       — Я не могу понять, — скрипнула зубами Брагинская и наклонилась к сестре, обдавая ее смуглые щеки холодом. — Я не могу понять, как такая неповоротливая мелочь смогла дожить до сегодняшнего дня. И меня это злит. Я хочу понять! — фиалковые глаза подернулись золотой дымкой. Когда Сибирь хотела до чего-то докопаться, ее мало что могло удержать.       — Повезло, считай, — Казань пожала плечами. Чрезвычайная живучесть брата, падающего от одного удара, ее тоже поражала. Впрочем, может судьба благоволит дуракам. — Он же такой у нас… Маленький. Слабенький.       — Н-неправда! — банка керосина ударилась об стол, а Пенза резко развернулся. Серые озера затуманились туманом слез. — Сила не в том, чтобы уметь поколотить каждого! Сила в стремленьях, в мечтах!       — Философ косорукий! Сядь! — не выдержав, рявкнула Казань и сама принялась за готовку.       Темно-фиолетовые глаза задумчиво проводили сгорбленную фигурку паренька, пристыженно усаживающегося на стул. В его словах звучала львиная доля правды, которую в свое время она, великая и ужасная Сибирь, попросту не приняла бы. Много лет она воспитывалась на убеждении «сильный всегда прав». Но сила крылась не только в стальных мышцах. Сейчас Сибирь понимала огромную силу слова, мысли, убеждений и желаний, титаническую силу веры, надежды и… может быть, даже любви. Бесконечной любви к своей многочисленной семье, к таким разным братьям и сестрам. Слова вдруг сами собой сорвались с губ и упали в пространство маленьким, но острым ледяным осколком:       — Я согласна с тобой, Пенза.