Освоение Сибири

      Открывать глаза не хотелось. А зачем? Повсюду такая же темнота. И тишина, нарушаемая лишь тихими всхлипами. Сколько они тут? А главное, зачем?.. Глаза распахнулись по привычке. Тело, видимо, полностью восстановившееся за последнее время, было наполнено энергией. Сибирь тихо щелкнула пальцами. Легкий холодок снега коснулся пальцев, талой слезой сбегая по руке. Улыбка пробежала по синеватым губам. Холод набирал мощь. А значит, скоро можно будет запланировать побег.       Всхлипы в углу прекратились, перейдя в тихие и сиплые вздохи. Сибирь перевернулась на бок и подползла к источнику звуков. Леся сидела в углу, обхватив колени руками. Едва видное в темноте лицо опухло от слез, щеки поблескивали от размазанных дорожек. Она уткнулась лбом в колени, то и дело всхлипывая и ежась, как побитый птенчик.       — Олеся, ты чего? — холодные сибирские пальцы аккуратно дотронулись до подрагивающей руки девушки. Та вскрикнула и, перейдя на визг, отшатнулась, падая на земляной пол. Сибирь поморгала, пытаясь как-то объяснить себе странное поведение соседки. Леся перешла на тонкое поскуливание, дрожа и прижимаясь к стене. Брагинской не составило труда найти кричащую девушку в темноте и зажать рот рукой.       — Тихо! — шикнула на нее Саша и прислушалась. Топот и голоса наверху утихли. — Орать больше не будешь? — Леся отрицательно помотала головой, шумно и быстро дыша носом, словно после забега. — Хорошо, — Сибирь убрала руку. — А чего вообще орать начала?       — Ты ж умерла… — икнула Олеся, вытирая ладонями мокрое лицо и шмыгая носом.       — Что я сделала?! — брови сибирячки подскочили вверх.       — Умерла… — уже менее уверенно произнесла Леся, обнимая свои колени. Саша откинулась на стену и дала волю смеху. Она уже и забыла, когда последний раз так смеялась: искренне, заливисто, от души. И чхать она хотела на зверей, стерегущих их где-то там наверху. Напряжение выходило, а рядом раздалось нервное хихиканье Леси.       На душе вдруг стало легко-легко. Будто ты у себя дома, а не здесь, в сыром и темном неизвестном подвале, будто рядом с тобой родные люди, которые встанут за тебя горой, как и ты за них.       Воспоминания неприятно кольнули. Где-то там в поте лица трудится Тюмень, переругиваясь с Тобольском, Свердловск, серьезная больше, чем всегда, Кемерово, убрав под капюшон свои густые длинные волосы или даже, кто знает, обрезав их, как молодые санитарки и радистки. А она, Сибирь, сидит тут и ржет, как лошадь. Мда.       — Кхе… Так, ладно, я жива? Жива. Все. На этом и порешаем, — выдохнула Саша и провела рукой по абсолютно целому лицу. Интересно, надолго ли это?       — Ты не можешь быть живой! — упрямо заявила Олеся, в очередной раз шмыгая носом, но уже гораздо более воинственно.       — Да почему?!       — Потому что после такого ни один человек на ноги заново не встанет!       Человек… Вот в чем загвоздка! Корить себя за бездумность и в каком-то смысле безответственность не хотелось. Но другого пути ни тогда, ни сейчас Брагинская не видела.       — Ты в рубашке?       — Что? — судя по голосу, Олеся здорово растерялась. — Да, в рубашке…       — Хорошо… В общем, есть тут такая вещь… Я… Не то чтобы просто Саша. Не знаю, как ты воспримешь все это…       — Ох, говори же!.. — Леся всплеснула руками, скрещивая их на груди. Не то чтобы ей не терпелось все узнать, но знание ведь лучше незнания.       — Я не человек.       Слова легким шелестом разнеслись по подвалу, затихая в его стенах и полу. Леся сосредоточенно шмыгнула носом, а затем осмотрела Сашу с ног до головы. И пусть они были в темноте, но ее скептический взгляд не скрыла бы даже тьма египетская. Сибирь прикрыла глаза. Ничего не изменилось. Но пусть будет так, как будет. Хотите знать — пожалуйста, а если что-то не нравится — проблемы ваши.       — А как это? — наконец произнесла соседка. — А кто ты тогда? Ты не Саша?..       — Я не знаю, как это объяснить, — помолчав, начала Брагинская. — Я просто была такой. Всегда. Я не помню, как родилась, точнее, появилась на этом свете. Помню, что я была. Я — как… э-э-э… сущность… я — сущность Сибири.       — В смысле? — Леся на удивление адекватно задала этот вопрос, словно ей не тайну мироздания открыли, а признались в краже меда с пасеки.       — Ну, знаешь, где Сибирь? Земли, народы?..       — Угу.       — Вот это все — я…       Снова воцарилось молчание. Второй раз информацию обдумывали тщательнее, сведя бровки на переносице и замерев взглядом в одной точке, как бывает, когда человек сильно задумывается. Брагинская усмехнулась. Она и сама не до конца понимала, как может в одном тельце уместиться такой простор, такое многообразие! Но… ведь каждый человек, составляющий ее, имеет внутри себя точно такой же мир, красочный и уникальный. Не всякий способен это понять и увидеть, хотя и воплощениям, и людям дано практически одинаково.       — Это… нереально… — в итоге выдохнула Леся, сдавшаяся в попытках осознать такую глубину Вселенной.       — Да брось, обычное дело, — хихикнула Сибирь, кокетливо махнув рукой.       — Так, подожди, а как понять всегда? Ты… а, да, Сибирь, наверное, и раньше была… Это насколько ты меня старше?!       — Без понятия, — честно отозвалась Саша. — Вечность нельзя посчитать. Хотя, может, и не такую уж вечность…       — О-о-о… — Леся вздохнула, не в силах бороться с причудами этого мира. Сначала плен, затем живая девушка, утверждающая, что она — другая. Как она вообще все это сносит? И можно ли как-то от этого проснуться?       — Да, я живу уже много лет. Но и ты тоже. Просто не помнишь. У меня одна жизнь, а у тебя их было много. Так что…       — Хорошая сказка…       — А я верю, — вдруг призналась Брагинская. — Я верю в это. Может, это не по науке, но я в это верю.       — Странная ты… — Олеся немного отодвинулась, но в целом не боялась. То ли привыкла к сумасшедшим у себя в деревне, то ли просто сил не было. — А почему ты Саша?       — Зовут меня так. Я Сибирь, а паспорт-то я должна иметь. Там я записана как Александра Брагинская.       — А, вот оно как… Значит, у нашего Союза тоже есть воплощение? — вдруг оживилась соседка. Вот что значит патриотичное воспитание.       — Да уж, есть… — мигом всплывший образ Вани поселил в душе чувство тяжести и глухой тоски. Как там он? Есть ли кто-то, кто помогает ему в трудную минуту?..       — А вы с ним виделись? — продолжала допрос Леся, решившая просто поверить и узнать получше удивительный мир, открывшийся перед ней. Делать-то в темноте все равно нечего.       — Да. Много раз за все годы, — вновь воспоминания, уже более смутные образы. Боль, ожоги, ярость, кровь — вот все, что приходит вместе с памятью о русских, впервые появившихся на землях тогда еще Сибирского ханства. Но в душе царит чувство неполноты. Будто было еще что-то. Что-то более теплое и куда приятное, но хорошо затертое, замазанное золотыми искрами.       — А как он или она выглядит? — продолжала допытываться Леся.       — Это мужчина. Он высок, крепко сложен…       Слова лились сами. Сибирь иногда не следила за тем, что говорит. Годы мирной жизни, когда ненависть к Ивану еще пылала в ней диким пламенем, казались прекрасными по сравнению с настоящим. Сейчас стояла угроза того, что ее снова могут захватить. Сначала Москву, а там и до нее доберутся. Вани больше не будет, а может, не будет и ее. Или они просто станут какой-то колонией или анклавом. Если…       Фиалковые глаза исказились в прищуре. Если… Нет. Она не допустит, чтобы «если» случилось! Пока она жива и полна сил, она будет бороться за свободу своего народа!       — О… — эмоционально протянула Леся, но договорить фразу не успела. Наверху застучали ботинки, легко прогнулись доски пола. Отрывистые, непонятные речи стали перемежаться с шумными выдохами, скрипом, стуком, а затем с тяжелым уханьем с крышки люка подняли упавший шкаф. Внутрь радостным потоком ливанул тусклый белый свет, но девушкам от этого веселее не стало. Олеся прижалась поближе к Саше, сжимая руки на груди.       — Они нас убьют… — прошептала она еле слышно, кусая губы и глядя большими, напуганными глазами на полусломанный выход.       Внутрь, отпнув остатки крышки входа, зашли двое солдат. В руках у одного был автомат, и это казалось весомым аргументом для примирения со сложившейся судьбой. Пусть Сибири не больно, пусть не страшно, но в таком крохотном закоулке любая шальная пуля — и от Олеси останется лишь ее бездыханный труп.       — Schnell! — прикрикнул тот, что был без оружия. Сибирь мягко подтолкнула соседку, а сама пошла второй. Пусть если стреляют, то в спину.       Наверху солдат было еще больше. Они предупредительно наставили на них дула оружий, намекая на то, что шутить не надо. Олеся испуганно шмыгнула носом, кутаясь в шинель Саши и ступая израненными босыми ногами по деревянным доскам.       — Не бойся… — шепнула ей Сибирь и тут же получила толчок локтем в спину. Видимо, разговорчивых немцы не любили. Скучные люди, однако.       Их вывели на улицу. Солнечный летний жар обрушился лавиной, выбивая из легких затхлый и прохладный воздух подвала. Чирикали птицы, приветливо качали ветвями березы под легким ветром. Июнь цвел, будто в последний раз, наполняя все вокруг своим цветом и светом. Жаль только, что некому было впитывать в себя эту радость и жизнь.       Толкая прикладам и локтями, группа солдат вела их куда-то прочь от дома. По пыльным деревенским дорогам, заросшим мелкой и упрямой травкой, мимо одуванчиков и сочно пахнущей травы. Под ласковым и жарким летним солнцем, светившим с идеально голубого неба. Куда-то, где, видимо, это все оборвется.       Край деревни был не таким ухоженным. Заросли крапивы и прочих сорняков окружали дикие яблони и груши, таились между выброшенных бочек и колес телег. В стороне даже лежало автомобильное колесо, гигантское, словно от трактора.       — Springest! — крикнул один из конвоиров, когда они остановились. Олеся замялась, переступая с ноги на ногу и не понимая, что от нее хотят.       Крик повторился, но громче. Мужчина явно терял терпение. Девушка всхлипнула, вытирая кулаками выступившие на глазах слезинки.       Чужое терпение окончилось, и ее грубо толкнули вперед. Вскрикнув, Леся запнулась ногами об траву и неловко кувыркнулась вперед. В вырытую яму, что была перед ними.       Песчаные стенки осыпались вслед за ней, запутываясь желтыми искрами в русых и кудрявых волосах.       Сибирь толкнули следом, на этот раз даже без приказа. Едва очутившись внизу, Саша метнулась к Лесе, пытаясь как-то закрыть ту. Но стрелять в них почему-то не думали. Конвоиры ушли, оставив девушек один на один с непониманием и неизвестностью.       — Зачем?.. — только и смогла вымолвить Олеся, вытряхивая песок из волос и отплевываясь от попавшего в рот.       — Подышать перед смертью дали, — мрачно фыркнула Сибирь и поднялась. Края ямы были куда выше ее, а при малейшей попытке забраться вверх безжалостно осыпались в глаза и нос, застилая обзор и заставляя чихать и кашлять.       — Как это — перед смертью? — севшим голосом спросила Леся.       — Да это я так, предположила.       — Ты издеваешься! — возмущенно и чуточку напугано вскрикнула девушка, отворачиваясь. Сибирь вздохнула. С языка сорвалось прежде, чем она успела подумать. Опять. Людям ценна их жизнь, правда, понимают они это лишь под угрозой исчезновения этой ценности.       — Лесь… — протянула Брагинская, садясь рядом с девушкой и осторожно трогая за плечо.       — Пф! — раздалось со стороны девушки.       — Ну Лесь… Ну извини. Я не подумала.       — Конечно. Ты же у нас… Вечная… Тебе что нож в бок, что пулю в сердце — все нипочем. А мне, знаешь ли, страшно!..       Саша скрипнула зубами. Дурья у нее все-таки башка.       Помолчали.       — Гляди, что покажу! — вдруг сказала Саша, хитро прищуривая глаза, будто фокусник на площади.       — Не хочу, — пробурчала Леся, приглаживая растрепанные волосы и кутаясь в шинель.       — Тебе понравится, — уверенно кивнула сибирячка.       — Не-а!       — Да ты не видела даже, смотри скорей!       — Не буду… — уже не так железно. Все-таки любопытство брало свое.       — Смотри-смотри, давай!       — Я сказала, не…       — Началось!       Пара взмахов рукой, и дно ямы покрылось ледяным слоем, стены расписали морозные узоры. В воздухе, теперь уже куда более прохладном, закружились в предсмертном танце снежинки, оседая на замерзший песок.       — Ой, мать моя яблоки продавала! — голубые глаза вовсю смотрели на такое чудо, а рот девушки приоткрылся от удивления. — Как такое возможно?.. — прошептала Леся, ловя маленьких зимних красавиц в ладони. Снежинки покалывали кожу холодком и таяли. — Это ты так можешь? — повернулась она к Сибири.       — Ага, — довольно кивнула та, явно гордая произведенным впечатлением.       — Тогда… Так мы ведь убежать можем! А что ты раньше такого не делала?..       — Раньше у меня вообще сил не было. Во-первых, жарко — а жара для меня смерти подобна. Во-вторых, допросы мягко не проходят. Пока все заживало, пока силы возвращались. Это спасибо нас в подвале держали, там холодно. Здесь потеплее будет, — Сибирь сжала пальцы. Лед и снег исчезли, оставив после себя лишь мелкие капли. — Тает все.       — А Союз тоже так может? — вдруг спросила Леся, волнительно округляя глаза.       — Не так безупречно, как я, но может, — хохотнула Сибирь и уселась на землю. Вечернее небо застенчиво смотрело на нее, покрываясь розоватыми облаками. Жар понемногу спадал, оставляя после себя теплый ветерок, едва достающий до пленниц. Дышалось легче и глубже, чем в подвале, но мысли о завтрашнем жаре и ночном холоде коварно витали в голове.       — А у тебя есть семья? — вдруг спросила Леся, присаживаясь рядом. — Ой, холодная…       — Да что ты говоришь… Конечно, у меня есть семья! Братья, сестры.       — А родители? Тьфу, глупый вопрос…       — Нет, почему же, — перед глазами встал образ статной женщины с черными косами, неизменно восседавшей на коне. Рядом стоял крепкий узкоглазый мужчина в латах, шлеме и с оружием. — Тюменское ханство — моя мама. А Золотая Орда — отец.       — А так можно? — изумилась Леся.       — А кто знает, — пожала плечами Сибирь. — Но у них получилось, хех.       — А… А ты их знала?       — Еще как, — теплая улыбка пробежала по лицу. Брагинская любила вспоминать времена, проведенные в компании матери или отца. Редко когда случалось видеть их вместе, но это были самые счастливые минуты. — Мама со мной, конечно, больше возилась. Обучала всему. А потом приходил отец, проверял.       — Что проверял? Как все убрано и приготовлено? — не поняла Олеся.       — Здравствуйте, — презрительно фыркнула Сибирь, — не ханское это дело — юрту подметать! Вообще-то, меня ратному делу учили. С луком обращаться, с мечом. Охотиться. А готовка сама потом как-то… Развилась.       — Но ты же девочка!       — И что? Я должна уметь постоять за себя и выжить. Ты, кстати, тоже, — немилосердно ткнула она Лесю прямо в веснушчатый носик.       — Да как-то… не женское это… — замялась Олеся.       — Это для всех должно быть, — отрезала Сибирь. — Все. Устала я… Завтра наговоримся.       — А… а мы…       — А мы доживем до завтра! — развернулась к девушке Саша. — Слышишь?! Это твоя жизнь. Так борись за нее! Никто ее не смеет отобрать.       Угукнув, Леся отползла в сторонку, на сохранивший тепло песок и, свернувшись калачиком, почти сразу же уснула. К Сибири, пристроившейся чуть поодаль, сон не шел. Стоило лишь закрыть глаза, как чувство одиночества и отчаяния волной захлестывало все естество. Хотелось выть, царапать землю, только бы ее услышали, только бы все это закончилось. Как же хочется домой, увидеть родные лица, обнять их всех, сказать, как сильно любишь! «Раньше надо было думать…».       Саша понимала, что сейчас ничем не отличается от людей, забывающих ценность жизни. Вот только она забыла, насколько ценны близкие. Насколько ценна семья. Это не-люди простили ее даже тогда, когда она от них отрекалась, даже после того, как избивала до полусмерти в порыве ярости. Почему, почему все стало понятно только сейчас, когда они — далеко и неизвестно, что с ними?!       Две горячие слезинки выкатились из фиалковых глаз. Душа тосковала по своей земле, по своим людям, по своим. То, от чего раньше хотелось бежать, вдруг стало таким желанным и таким далеким. На душе стало невыносимо тяжело, в носу защипало. Плечи дрогнули, из горла вырвался тихий всхлип.       — Простите меня… Простите меня… — бормотали обветренные губы, некрасиво краснея в приступе рыдания. Сцеживая слезы, всхлипы и горечь в кулак, Сибирь тихо просила прощения у тех, кого она обидела, у тех, кто сейчас далеко и не слышит. Но как же хотелось, чтоб именно сейчас именно эти слова были сказаны, поняты и приняты! Как же поздно пришло осознание…