Освоение Сибири

      Тело выкручивало, жар приковывал к месту, крупная дрожь нещадно колотила, не давая даже чашку удержать в руках. Появляющиеся сами по себе раны постоянно кровоточили, почти не заживая. Иван изнывал от всего этого, от ночных кошмаров, от криков в голове и от безделья. На фронт его не пускали, приказав сидеть дома в таком состоянии. А там… там его люди сотнями гибнут за него, за свободу, защищая его.       На темном столе в потускневшем от пыли блюдце валялась сухая корка хлеба. Есть почему-то хотелось постоянно, но сил не хватало докушать обычную краюху: беспамятство накатывало, опрокидывая на кровать, удерживая там дня два или три. За это время тысячи образов посещали его голову, тысячи криков наполняли воздух, буквально разрывая его на части.       Трясущиеся пальцы с трудом удержали хлеб. Даже не почувствовав вкуса, Иван проглотил его и плотнее закутался во второй свежести потертое одеяло. Сейчас власть над его организмом взял озноб. Союз невольно поежился, представляя, что Сибирь заморозила бы еще хлеще.       В потухших аметистовых глазах промелькнула искра. Он кое-как встал, шатаясь доходя до стола и опираясь на него. Непослушные пальцы схватили бордовую трубку, уже набирая знакомый номер на допотопном, но таком редком телефоне.       Гудки будто специально шли долго, время тянулось, словно резина. За эти секунды, казавшиеся вечностью, Иван успел искусать синюшные губы и мысленно выругаться.       — Слушаю… — в этом хриплом, будто чужом голосе Союз едва узнал Тобольска. Связь потрескивала, шурша и скрипя. На фоне слышался странный звук, похожий на то, как если бы кто-то таскал по деревянному полу тяжелые предметы.       — Привет… Как вы… там? — слова давались с трудом, язык заплетался. Где-то в глубине истерзанной души грело очень нехорошее подозрение. В трубке помолчали.       — Плохо, Иван, пло… — слова прервал лающий кашель. На том конце провода Тобольск почти захлебывался и не сразу смог выровнять голос. — Хреново, короче, кха!.. Работать работаем, но что-то… как-то…       — Дай Тюмень, — тихо попросил Союз, прикрывая глаза в ожидании ответа. В трубке на пару секунд замолкли.       — Боюсь, не смогу. У него лихорадка.       Слова камнем упали на грудь, вышибая воздух. Тюмень, как никто другой чувствовавший Сибирь, был его последней надеждой. И та оборвалась. Опасения лишь подтвердились.       — Вы…       — Лечимся, Вань, лечимся, — устало отозвался Тобольск. — Да только сам понимаешь, что к чему… Ладно, мне пора. Дела не ждут. Держись.       — И вы… — прошептал Иван и положил трубку.       Самые противоречивые эмоции накрыли Брагинского: от горечи и невыносимой тоски до злости и кипящей ненависти. Почти рыча двинулся он к шкафу, быстро переоделся, взял кое-какие вещи и документы и, хлопнув дверью, закрыл квартиру на замок.

***

      Тобольск положил трубку на телефонную станцию и вздохнул. Очередной вечер очередного дня и ничего не меняется. Сообщение о войне было не так давно, но уже хотелось, чтобы по всем радио-точкам декларировали о мире и победе. Или хотя бы просто о мире.       — Кто там?.. — Тюмень сел на кровати. Его покачивало из стороны в сторону, как в бурю на корабле, но взгляд фокусировался более-менее ясно.       — Россия звонил. Ложись, тебе надо больше отдыхать.       — Да иди ты со своим отдыхом… — парень попытался встать и тут же сел обратно, прижимая ладонь ко лбу. Все его тело горело, будто от болезни, голова кружилась, а в теле то и дело вспыхивали странные фантомные боли. Но все накатывало волнами — на час или на день. И снова проходило. — Работать надо… Надо… Встать тоже надо… Давай, помоги!       — Тебе надо отдыхать, — повторил Тобольск, как заученный, глядя на мокрое и нагретое полотенце, отшвырнутое в сторону. — Становится хуже.       — Начха-ать!.. — Тюмень повысил голос и тут же закашлялся, сгибаясь пополам. Во рту с горечью скопилась слюна, мешаясь с редкими каплями крови. Тобольск молча протянул старый, но чистый платок. Худая рука почти вырвала его и приложила ко рту — белая ткань тут же покрылась красными пятнами.       Едва кашель отпустил, Тюмень с хрипом вздохнул воздух. Живот болел от постоянных судорог, в горле саднило. И все время было холодно. Когда-то сильнее, когда-то слабее, но холод стеной стоял рядом, готовый накинуться в любой момент. Будто сама Смерть готовит могилку. Но сам он при этом горел огнем получше любой печи в кузнечной.       Карие глаза встретились с темно-фиолетовыми.       — Не смотри… так… — хрипло выдохнул Тюмень, уставившись исподлобья на родственника. Тот почесал кончик носа.       — Послушай, — тоном родителя, объясняющего непонятливому ребенку что-то в сотый раз, начал Тобольск, — если ты не поработаешь один день — один! — и отдохнешь, то тебе же будет лучше. Потом сможешь работать лучше. Что полезного может сделать труп в цеху?       Тюмень зашипел. Где-то ненавистный родственник был прав, но… Вечное внутреннее «но», бывшее с ним с рождения, не давало просто принять это. Поэтому он просто показал в ответ нецензурный жест, как бы говоря, что если горло болит, то он будет общаться невербально.       — Значит, так, — Тобольск по-своему воспринял реакцию брата, — ты лечишься, спишь, и если я узнаю, что ты работал, а я узнаю, Тюмень, — темные глаза холодно сверкнули, — то я тебя заживо закопаю. Сил моих больше нет тебя уговаривать. Тобольск уже дошел до двери, как вдогонку ему прилетели слова:       — Катись. Я не просил тебя приходить… Не просил устраивать тут сцены и… Кх-ха!.. Играть заботливого братца!       — Замолчи!!! — лицо Тобольска исказилось. Губы вытянулись в тонкую ниточку, щеки побледнели. В уголках глаз защипало, а на душу будто сбросили тяжелый камень, полный прошлых обид и ошибок. Тобольск круто развернулся и пристально посмотрел в лицо Тюмени. — Да что ты можешь знать обо мне, чтобы так говорить!       — Достаточно, чтобы сделать выводы! — зло бросил в ответ Тюмень, сверля в брате дырку. Он встал, хоть и пошатываясь, хоть и походя на скелета, обтянутого кожей, из-за своей худобы и болезни, высушившей его, но все равно гордо встал.       — Нет! — почти отчаянно выкрикнул Тобольск, делая шаг в его сторону. — Ты знаешь, но не хочешь видеть ничего другого! Почему ты не хочешь понять, что…       — Потому что не хочу! — Тюмень сжал подрагивающие кулаки и тоже шагнул вперед. — Ты себя давно показал… И мне хватило.       Тобольск отшатнулся, нащупывая непослушными пальцами ручку двери. Вновь стена, вновь это тупое нежелание… Может, дело в нем, в Тобольске? Но сколько можно перекраивать себя? Да и зачем? Чтобы вновь услышать давно приклеенные к нему ярлыки?..       — Вот и живи прошлым, — процедил Тобольск и вышел, хлопнув дверью. Ноги подкосились, и Тюмень обессиленно упал на кровать, закрывая лицо ладонями и выдыхая сквозь зубы. Разговоры с Тобольском порядком выматывали. Ну почему, почему, когда пришло время для них расставить все точки над «i», война разбросала их по стране? Сибирь где-то там, где ей очень плохо, Тобольск…       Перед глазами невольно встал образ мальчишки с куцым хвостиком и окровавленным мечом. Тюмень помотал головой, отгоняя картинку. Кровь тут же застучала в висках.       — М-м-м… — поморщился юноша и прикрыл глаза. Душа болела, ныла, тосковала. Головная боль усиливалась, также, как и чувство одиночества и какого-то идиотского бессилия. Нет, не время отдаваться чувствам. Сейчас нужно отдохнуть… Совсем немного. А потом совершенно точно — работать.       Сон сразил его ненадолго. Это были краткие, обрывочные сновидения, полные лихорадочной несуразицы. Снился и огонь, и снег, и жуткий жар, и ледяной холод. Снилась темнота, какая-то конкретная страшная темнота, осязаемая, но недосягаемая. Снилось ясное закатное небо. Снились выстрелы.       Шум заставил с трудом приоткрыть глаза. По улице с грохотом и рокотанием жерла пушки катилась какая-то машина, полная железяк. Тюмень шумно вздохнул и провел ладонью по лицу. Да, теперь время поспать спокойно у него не будет.       Боль слегка припустила и можно было спокойно сесть. Засунув ладони в тазик с холодной водой и умыв лицо, парень встал. Все еще немного покачивало, но чувство голода и долга звали трудиться. Ну или хотя бы покушать.       В квартире было пусто. Видимо, Тобольск решил поддаться драматической ситуации и ушел проветриться на улицу. И правильно. Ему полезно.       Снова зазвонил телефон.       — Алло?.. — хриплым спросонья голосом ответил Тюмень, вытирая мокрое лицо ладонями и пытаясь понять, сколько вообще времени и какой на дворе день.       — О, не ожидала, — эмоции в голосе Свердловска точно выражали ее слова. — Тебя не видно на заводах, а мне нужно знать, как идет подготовка оружия.       — Да я че-то… А, неважно. Нормально все… Как там люди? Ну те, которые… Которые чужие.       — Чужих людей не бывает, — отчеканила главная-по-всем-делам-связанным-с-адекватностью. — Все в порядке, за ними следят те из наших, кто тоже приехал.       — Хорошо-о… — Тюмень выпрямился, растрепывая короткие, мокрые от пота во время лихорадки волосы. — Хорошо. Нет вестей с фронта?       — Нет… — голос в трубке стал неувереннее. — Наше дело помогать. А их — воевать… Все будет хорошо, ты сам знаешь.       — Ну, решил получить немного сестринской поддержки от тебя, злюка, — парень тихо хохотнул и закашлялся. Остатки болезни все еще били по нему, но самое сложное, кажется, прошло. Значило ли это, что Сибири стало лучше?.. Или просто его собственный организм привык к этому?.. Тюмень рассчитывал на первое. Но узнать точно у него никак не получится, пока не закончится война. А работа на заводах поможет закончить ее чуть скорее.       Людское настроение было подавленным. Все знали, что нужно трудиться, но осталось не так много работников. В основном женщины, крепкие физически и умственно, но все же устающие и выматывающиеся. Дети, помогающие им или сами стоящие за работой, потерявшие детство. Старики и старухи, занявшиеся пропитанием, водой и всем тем минимальным, что необходимо было для выживания. Пусть с эвакуированными людьми стало больше сил, но изматывала неизвестность. И печаль по тем, кто ушел и от кого не было вестей.       Среди бессмертных многие решили остаться. Кто-то поддерживал своих людей. Кто-то знал, что пользы на станках от него будет больше. Кто-то просто боялся. Но все же кто-то ушел. На Запад и на Восток, где была угроза от Японии. А Сибирь… А Сибирь оказалась сложно зажата с двух сторон в тиски врага. И продолжала работать.       Работали не только мужчины. Собрав длинные волосы в толстые косы, работали и девушки. У станков, у машин, у автоматов — принося, подкладывая, управляя. Тяжелый металл оттягивал руки, черная пыль оседала на лице и одежде. В легкие все чаще закрадывалась сажа, а на языке был привкус крови, а не хлеба. Но идти было некуда. И разве они трусихи, чтобы бросать все и всех?..       Единственным отдыхом была природа. После тяжелых смен, кончавшихся вечерами, а у кого-то и утрами, помогала не бедненькая квартира или неприбранная комната, а также уставшая природа. Лето цвело во всей своей пасмурной сибирской красе и нужно было любоваться им хотя бы иногда.       Вода в небольшом озерце плохо согревалась солнцем. Прохладная на дне и теплая на самой поверхности, она переливалась ленивыми бликами под тусклым солнцем, светящим за облаками. Камыши и рогоз лениво перешептывались на языке ветра, шелестели кронами кусты и деревья. Осторожно пробравшись к песчаному откосу, художественно приукрашенному упавшими ветками и листвой, девушки осторожно положили сумки.       — Ну не знаю, по-моему, в бане лучше… — Томск помялась на месте, поправляя куртку. Она не была совсем уж «за» в идее пойти на природу, потому что чувство вины и совести гнали ее работать. Но соседствующие с ними чувства самосохранения и работоспособности говорили, что отдохнуть было бы неплохо. Поэтому девушка сомневалась.       — В бане много людей… — интровертка Омск не любила шумные и многолюдные места. Но помогала при этом больным в госпиталях. Видимо, общество людей в реанимации донимало ее не так сильно.       — Да все будет нормально, я сказала паре человек, где мы, так что если что — нас сразу же найдут, — третья девушка, Кемерово, сняла с себя легкую курточку, кладя ее на песок. Толстая и длинная белая коса бревном колыхалась где-то за спиной.       — Ну если так… — смирились остальные девушки с тем, что их умная подруга все продумала.       Одежда аккуратно была сложена на сумках, уложенных на куртки. Ветер легко трепал тонкую ткань белья и рубах, вода мелко морщинилась, как лоб недовольного чем-то человека. Кемерово первая залезла в воду, хихикая и поджимая пальцы ног. Придонные течения приятно холодили кожу, а разлетевшиеся от быстрого забега брызги заставили всех засмеяться.       — Залезайте! — крикнула Кемерово подругам, заходя уже по грудь и погружаясь по самый подбородок. Дно озера было чистым, судя раньше часто ходили жители ближайшей деревни. Но сейчас там почти все пустовало: половина жителей ушла на войну, а вторая половина — на заводы. Почти все окрестности казались вымершими или просто тихими. Только ветер и шелест листвы командовали здесь.       — Ух, хорошо… — пробормотала довольная Омск, неспешно заплывая чуть дальше. Уставшие мышцы расслаблялись, тело постепенно очищалось и наливалось энергией. Девушка даже позволила себе прикрыть глаза, но внезапный шорох в кустах заставил их резко распахнуть и напряженно обернуться.       К озеру вышел худощавый паренёк среднего роста. Густые черные волосы выбивались из небрежного хвостика, обнаженный торс пестрел маленькими ранками и синяками, ребра были видны куда лучше почти незаметных мышц. На ногах были в бесформенные штаны, на плече висела набитая чем-то сумка. Темно-фиолетовые глаза, казавшиеся черными в лучах заката, печально смотрели перед собой.       — Привет, Тобольск! — помахала ему Кемерово мокрой рукой. Тот уставился на нее, будто в первый раз увидел, и тут же отвернулся.       — Блин, знал бы — не пришел. Простите, что помешал, я пойду…       — Да нет, все хорошо, — своевольно махнула ему рукой Томск под бульканье почти одноименной сестры о том, что ничего хорошего тут нет и стыд-позор на их головы. — А ты чего голышмя бегаешь?       — Комаров кормит, в угоду природе, — фыркнула Кемерово, приглаживая белые волосы, потяжелевшие от воды на пару килограммов. — Или мотыль. Тоже дело полезное…       — Мотыль ест людей?! — ужаснулась Омск, крайне впечатлительная, но приятная девушка. Девушки захихикали и повернули головы на пришедшего юношу. Пусть уж сам объяснится.       — Ну я… это… — замялся Тобольск и в итоге сел. — Короче, я сюда шел поплавать, а тут занято и… — юноша совсем смутился и замолчал. — Да и жарко мне в последнее время.       — На тебя не похоже, — заметила Кемерово, подплывая ближе и хлопая ладонями по морщащей глади воды. — Мрачный ты какой-то. Случилось чего?       — Да не бери в голову, я всегда такой, — отмахнулся Тобольск и звонко шлепнул себя по руке, размазывая трупик комара.       — Честно говоря, ты вот на него похож, — Томск кивнула на останки несчастного насекомого. Тобольск усмехнулся.       — Ну, как есть…       — Заходи, не стесняйся, озеро общее, — уверенно закивала Омск, спрятавшись по шею в воду и обнимая себя за плечи, на всякий случай. Чувство стыда в ней проиграло желанию помочь ближнему.       — Да, давай! Тут правда прохладно, — Кемерово похлопала руками по воде, заставляя брызги взлетать в воздух и с тихим шелестом падать обратно. — Когда еще искупаемся-то!       — Ну если вы не против… — не совсем уверенно вздохнул Тобольск. Все-таки, наполовину он уже разделся, чего назад-то пятиться. Да и зовут вон. Невежливо будет отказываться.       Окончательно раздевшись до белья и оставив сумку на берегу рядом с чужими вещами, парень коснулся ногами воды. Прохлада невесомыми пальцами погладила ступни, придерживая, будто младенца. Разгоряченной коже все казалось холоднее, чем есть на самом деле, но так даже было лучше. Через пару минут озеро полностью приняло его в свои объятия, лениво поддерживая на поверхности.       — Ну, как делишки? — деловито поинтересовалась Томск, лениво подплывая ближе. Ее волосы, распущенные, вились по воде, словно сломанные природой корни деревьев.       Тобольск булькнул нечто невразумительное и с головой ушел под воду. Впрочем, тут же вынырнул, отфыркиваясь.       — Теперь лучше, чем было, — уверенно заявил он, блаженно прикрывая глаза. Мокрая челка облепила весь его лоб, практически закрывая правый глаз.       — А было как-то по-другому? — усмехнулась Кемерово, проплывая мимо и слегка обдавая брызгами, больше в шутку. Омск хихикнула, тут же прикрывая рот ладонью.       — Да… — с неохотой кивнул Тобольск, медленно заплывая на середину озерца. — Были проблемы… С Тюменью… — чувствуя, что камни снова давят на душу, юноша набрал побольше воздуха и глубоко нырнул. В этот раз он долго не показывался. Девушки, не заплывающие далеко, ведь надо было следить за вещами, переглянулись.       — А вдруг утонул? — тихонько предположила Томск.       — Ну почему вдруг…       — Эй! Не смешно… — уже всерьез заволновалась Омск, проплывая на пару метров дальше. Но ее поймали за плечо, успокаивая.       — Все хорошо, сестренка. Нельзя жить у Сибири и не уметь плавать, в конце концов.       — Верно, — покачала головой Томск. Сознание быстро подкинуло почти забытый образ Сибири. Где-то она там…       Вода всколыхнулась, и на свет белый явился Тобольск, облепленный тиной.       — Вы как хотите, а я на берег, — парень стянул с макушки распластанные и жесткие водоросли, неприятно царапающие руки. Устало закатил глаза и в два счета достиг суши. Там он достал из сумки сероватое полотенце и накрылся им.       — Ну и нам пора, наверное, — кивнула Томск, напоследок ныряя и выныривая уже почти у берега, стряхивая с живота песок. Остальные девочки последовали за ней, попутно выжимая воду из волос. Кемерово, как водный монстр, вылезала долго, попутно распрядая тяжелую косу, упрямо наклоняющую ее голову вниз. Белые волосы унылыми сосульками повисли до самых щиколоток, орошая все каплями лучше, чем водоносная система на полях.       — У нас перекусить есть. Хочешь? — предложила сердобольная Омск Тобольску, доставая из сумки аккуратно завернутые куски хлеба и слабосоленого белого сыра. — Немного, но… Всем хватит.       — Нет, спасибо, — вежливо отказался парень, натягивая штаны на более-менее высохшее тело, но желудок вдруг яростно начал доказывать обратное. Бледные щеки тут же налились краской. Раздалось хихиканье за спиной. Тобольск виновато глянул на девушек и едва слышно прошептал:       — Я лучше домой пойду… — закинув сумку на плечо, парень сделал пару шагов и упал на колени, как подкошенный. Изображение плыло, изгибаясь в немыслимых углах, перед глазами забегали черные мушки. Омск испуганно вскрикнула, вскакивая со своего места. Но парень поднялся уже сам.       — Ой… Нет, лучше посижу… — Тобольск аккуратно сел, концентрируясь на одной точке. Постепенно головокружение прошло. Ко лбу приложили мокрую и прохладную после воды ладонь.       — Ты болеешь?..       Тобольск хотел ответить, но тут живот разбушевался еще больше.       — Ах, что ты будешь делать! — в сердцах высказался парень. — Можно немного?       — Конечно! — ему дали ломоть хлеба, покрытый сверху неровным и достаточно толстым куском сыра. Девушки расселись рядом на сумки, тоже беря еду, но обеспокоенно поглядывая на Тобольска.       — Ты как себя чувствуешь? — глядя чуть исподлобья, спросила Кемерово, убирая назад часть волос. — И как давно?..       — С неделю где-то, — пробубнил Тобольск с набитым ртом. — Может, и дольше. Я дни не считаю. Сначала Тюмень подкосило, потом меня. И пошло-поехало… Ему плохо, я пытаюсь помочь, ему ничего не надо, особенно от меня. Я понимаю, что сильно перед ним виноват и простым «извини» все не исправишь, но я неоднократно просил прощения, помогал, даже не из-за чувства вины. Я действительно хотел и хочу ему помочь! — почти отчаянно произнес город. — Он как-то сказал, что не держит на меня зла. Я тогда подумал, что мы сможем нормально общаться. Без напряжения, недомолвок, неприязни. Но он почему-то отталкивает меня. Я думал, что-то есть во мне такого, что напоминает ему не прошлом, я менялся, я перепробовал все, но он до сих пор видит убийцу на моем месте. Я не знаю, что делать. Мне от этого только хуже…       Тобольск запустил пальцы в волосы. Слова лились сами собой, будто слишком долго стояли в горле. Странно: после своего непродолжительного, но эмоционального монолога, город почувствовал себя чуточку лучше. Вместо тяжести на душе образовалась… пустота. И неизвестно, что лучше.       — Время лечит, — Кемерово добро улыбнулась, похлопав парня по плечу. — У меня тоже были… Люди…       — Не-люди, — хмыкнула Томск, но на нее зашикали.       — Которые плохо со мной обращались из-за собственных предрассудков. Но прошло время… Они поумнели, повзрослели… И поняли, что это было глупо. Мы не стали прямо друзьями на века, конечно, но…       — Ждать, пока повзрослеет и поумнеет Тюмень можно лет пятьсот, — скептически фыркнула Томск. — И то не факт. Ты не волнуйся, Тобольск, все образуется. Тебе правда стоит… Немного подождать. Сейчас сложные времена, нужно многое решать, делать… Да и Сибирь уехала, а она могла иногда вставить Тюмени мозги на место…       — Подожди мирных времен и предложи все начать сначала, — кивнула Омск. — Вместе с Сибирью и с ним… Вы же близкие родственники!       — Да… — Тобольск усмехнулся краешком рта. — Спасибо вам… Что бы я без вас делал! — в порыве братских чувств парень крепко обнял сестер. Девчонки изумленно охнули, но обняли брата в ответ.       — Обращайся!       Последний луч солнца, за который, будто за соломинку, хватался истерзанный мир, оросил природу ярким предсмертным золотом. Темнела успокоившаяся вода в озере, не шумел больше ветер, оставив пушистые кроны деревьев в покое. Все замерло, будто впереди была не просто ночь, а непроглядная бездна тьмы.