Праздник Предзимья

      Стоя за углом кузницы, Арис рассматривал возвращающихся в деревню итарков. Губы его шевелились, прищуренные глаза смотрели с ненавистью и презрением. А еще с разочарованием. День за днем они возвращались назад, и, кажется, все в том же составе. Делали в окрестностях что хотели, и ничего их не брало, проклятых.       А ведь он так надеялся, что Тарес рано или поздно покончит с ними. Конечно, не сам, а с помощью своей армии. Хотя в воображении Ариса Тарес, который, как и он, начинал учеником кузнеца, сражался на переднем крае и косил врагов направо или налево молотом, длинным мечом или загнутой, хищно поблескивающей саблей. Саблей даже лучше…       Погруженный в эти мысли, Арис проводил проехавших всадников долгим взглядом из-под низко надвинутой шапки и, постояв еще какое-то время, обогнул кузницу, открыл ворота и вышел на опустевшую дорогу. Пора возвращаться, помочь Лайри — домашние дела сами не сделаются. Он брел насупившись, не глядя по сторонам, погруженный в невеселые мысли, и поэтому чуть не наткнулся на жреца.       — Легкой зимы! — пожелал тот, хотя на самом деле Арису положено было поприветствовать его первым. Пока Арис, смущенный и одновременно обрадованный, бормотал положенные слова, у него промелькнуло множество мыслей. Например, о том, что теперь праздник Предзимья точно состоится, совсем скоро. И как же Лайри обрадуется! Нужно рассказать ей побыстрее. Должно быть, на его лице отразилось нетерпение, потому что жрец слегка улыбнулся и сказал:       — Ну так не стой, беги поскорее! Пусть люди знают, что я вернулся и двери храма опять открыты для каждого, — теплый голос жреца подтолкнул Ариса изнутри, и он в самом деле стремглав припустил по главной улице на глазах у всей деревни, хотя в его возрасте это было уже совсем не солидно.       На следующее утро Арис и Лайри дружно и весело приступили к своим обязанностям, а покончив с ними, впридачу подмели двор и без всяких понуканий убрались в сенях. А уж потом, получив разрешение родителей, чинно отправились в храм.       Был солнечный безветренный полдень. На огородах кое-где еще белели островки снега, но на дороге все успело растаять и высохнуть. По пути близнецы особенно вежливо приветствовали встречных. Те улыбались в ответ, часто останавливались перекинуться парой слов. В праздник Предзимья положено не поддаваться унынию, забыть пережитые беды, простить старые обиды, а всем, кто в ссоре — помириться, чтобы совместно противостоять испытанию зимы, что уже стоит на пороге.       Судя по лицам, настроение у всех было приподнятое. По-настоящему праздничное. Как будто односельчане единодушно решили не дать пришельцам испортить себе Предзимье. Тем более что днем итарки уезжали, и деревня жила своей обычной жизнью. Можно было представить себе, что их и нет вовсе.       Близнецы прошли между голыми яблонями и подошли к дверям храма. Двери эти приглашающе стояли приоткрытыми, несмотря на холод снаружи. Изнутри доносились голоса, значит, жрец был не один, и брат с сестрой остановились на пороге, заколебавшись. Не хотелось стать помехой чужому разговору, может быть, и не предназначенному для посторонних ушей.       Стены храма были облицованы сотнями и сотнями керамических плиток. Зелено-коричневые, как кожура осенних яблок, они, казалось, мягко светились в свете неяркого зимнего полдня. На каждой был свой рельеф, ряды пашущих землю волов, весело пляшущих мужчин и женщин, пузатых кораблей, плывущих куда-то по кудрявым волнам, переходили один в другой, и каждая плитка немного, да отличалась от соседней. Поверху шел бордюр из желтых и коричневых глазурованных кирпичиков, уложенных косичкой. Такой же окаймлял высокие узкие оконные проемы.       — Кто это топчется на крыльце? — пророкотал изнутри голос жреца, и близнецы встрепенулись. — Входите, входите, если с добром пришли, не стойте на холоде.       — Мы пришли с добром! — торжественно произнесла Лайри, Арис эхом повторил ее слова, и близнецы вступили внутрь.       В храме горели свечи, пылало в жаровне высокое пламя, пахло полынью, а еще неизвестно чем, сладко и вместе с тем дурманяще. Глиняные фигурки богов, чудесно раскрашенные, ласково улыбались вошедшим, хмурились, строили гримасы, а над ними простирала свой немного усталый и все понимающий взгляд просто одетая Ренизи. Глиняная овечка, зеленоватая, но в остальном как живая, доверчиво жалась к ее босым ногам.       Жрец стоял спиной к жаровне. Перед ним на длинной, но низкой деревянной скамейке сидели известная на всю деревню задиристым характером и острым языком старуха Зила и молодая женщина по имени Веанна, баюкающая на коленях сына, вихрастого малыша лет трех. Ребенок хныкал то громче, то тише, и его левая рука торчала под неестественным углом.       Все было с ними понятно. Мальчонка, очевидно, зашиб, а то и сломал руку, вот мать его и притащила лечиться. А про Зилу и вовсе гадать нечего, зачем явилась. Известно, у старых людей, у тех всегда что-то болит.       — Если ты занят, мы можем прийти позже, — сказал Арис, сдвигая свою шапку на затылок. На самом деле ему любопытно было взглянуть, как жрец поможет страждущим, но не хотелось мешать таинству.       — Я занят, но вы мне не помешаете, — ответил жрец так, как будто прочитал его мысли. Впрочем, это, наверное, было нетрудно.       Арис и Лайри примостились на дальнем конце скамьи, откуда было хорошо видно, как жрец забрал мальчугана у Веанны и одновременно очень уверенным и в то же время осторожным, бережным движением положил руку ему на лоб. Ребенок почти сразу же замолчал и прекратил плакать, а его светло-зеленые, еще влажные от слез глаза удивленно распахнулись.       — Ты его уже вылечил? — нетерпеливо спросила Веанна.       — Не так быстро. Вот только сейчас начну лечить, — улыбнулся ей жрец и принялся ощупывать мальчика. Его ловкие пальцы кружили по больному месту, поглаживали, ощупывали.       — Что же ты за мать такая? Родить родила, а совсем не смотришь за ним! — буркнула старуха, покосившись на Веанну.       — Да как же не смотрю? Он на ледяной горке катался, вместе с остальными детьми. Сынишка у меня бойкий, даром что маленький. Но все же я за ним из окошка присматривала. Только ненадолго вышла курам насыпать зерна, слышу — орет. Я прибежала, а рука — вот…       — Ну так я и говорю — недосмотрела! — с заметным удовольствием подытожила Зила. И пообещала: — В следующий раз он у тебя не руку, а шею свихнет!       Между тем жрец осторожно повернул поврежденную руку и извлеченным откуда-то, едва ли не из воздуха, куском не очень чистого холста плотно примотал ее к телу ребенка.       А потом, напоследок ласково потрепав по голове разомлевшего, расслабившегося под его руками и почти уснувшего малыша, передал его матери.       — Вот теперь я его вылечил. Удержи его в постели пару дней, и следи, чтобы рука оставалась в покое, а там уж твой сынок сможет играть, как прежде.       После того, как они неторопливо обсудили пользу примочек, холодных и теплых, Веанна, то и дело повторяя слова благодарности, покинула храм с сонным ребенком на руках. Только тогда Лайри застенчиво спросила:       — Это ведь было настоящее чудо?       — Да где же чудо? Знания и опыт, — мягко улыбнулся ей жрец.       — А как ты боль-то забрал? Разве это не чудо? А тебе самому это не больно? А правда, говорят, прежде каждый так мог, не только жрецы? — Лайри вдруг разволновалась, она буквально засыпала собеседника вопросами.       — Правда, — просто кивнул жрец. — В прежние, давно забытые времена каждый мог и свою боль снять, и другому, кто послабее, облегчение сделать. Кто чуть лучше умел, кто хуже, но умели все. Да только прогневали люди богов своей гордыней и недобрыми мыслями, так что те наслали на них наказание забвения и глухоты. Мало осталось таких, как мы, кто еще слышит чужую боль. И еще, говорят, с годами все меньше становится…       — А как же итарки? Правда, что они все так могут? Ведь это ужасно несправедливо! Почему боги на них не разгневались, они-то всяко виноватее нас. И уж в гордыне, да и в недобрых мыслях им равных нет.       — Про итарков я не знаю ничего. И ты ничего не знаешь. Никто ничего не знает. Итарки неподсудны богам.       — Да почему же?!       — Да потому, что они не из нашего мира, не наша земля их вскормила, не наша вода умыла. Чужие они, итарки.       — Разве они не всегда здесь были? — удивился Арис.       — Да нет, парень, летописи, что хранятся в монастыре у Радужных водопадов, говорят, что было время, когда на всем Пандари никаких итарков не было, и никто даже не слыхал о них…       — Может, и мне, наконец, поможешь, вместо того, чтобы болтать всякую чепуху да забивать малолетним бездельникам головы старыми сказками, которые им в жизни все равно никогда не пригодятся? — непочтительно осведомилась Зила.       — Что же тебя беспокоит? Где болит?       — Спину крутит, — с готовностью откликнулась старуха. — И шею. И еще здесь. И тут тянет. А еще кости скрипят. Нога болит, пятка тож… — Перечисление ее жалоб заняло некоторое время.       — Ну, значит, всё как всегда, — чуть-чуть улыбнулся жрец. — Со скрипом уже ничего не поделаешь, скрипи себе дальше. Да и против болей я тебе надолго помочь не смогу, сама знаешь, но, пожалуй, на денек-другой избавлю от них. Чтобы ничего не портило тебе праздник, кроме собственного характера. Подойди-ка поближе!       — А надолго-то мне, наверное, и незачем! Тоже мне сказанул: «надолго». Какое уж в моем возрасте надолго… — последовала его приглашению Зила, не переставая ворчать себе под нос.       Арису стало смешно. Но Лайри не улыбалась. Она смотрела на жреца очень задумчиво, как будто что-то из сказанного им поразило ее не на шутку. Жрец перехватил ее взгляд и вдруг кивнул:       — Вот ты говоришь «чудо». А попробуй-ка сама.       — Что попробовать? — растерянно переспросила Лайри.       — Попробуй сама помочь старухе.       — Это кто тут старуха?! На себя посмотри! — немедленно возмутилась Зила. Очевидно, только ей одной позволялось намекать на свой почтенный возраст.       — У меня же не получится, — прошептала Лайри.       — Не попробуешь, никогда не узнаешь, — заметил жрец, впрочем, не настаивая особо, так, как будто ему все равно. Может, ему и вправду было совершенно все равно, может, он и предложил-то в шутку, но Лайри все же встала с места, бледная и серьезная, сделала шаг к старухе…       Та открыла было рот, очевидно, выразить свое недовольство, но жрец повелительно махнул на нее рукой, и Зила вдруг осеклась на полуслове, недовольно нахохлилась…       Вот это было действительно чудо так чудо. Арис изумленно вытаращил глаза. Между тем Лайри осторожно и скованно положила руки на сморщенный лоб Зилы. Вид у сестры был такой, как будто она делает жрецу одолжение, и Арису казалось, что она, подержав немного, отдернет руки с криком:       — Вот видишь, ничего не получается.       Но вместо этого Зила внезапно сама отстранилась, вывернувшись из рук Лайри, и подалась назад. А потом все так же молча поднялась на ноги, метнула на жреца злобный взгляд, недовольно скривилась на Лайри и, не попрощавшись, поспешно засеменила к выходу.       — Не получилось, да? — уточнил Арис, не сомневаясь в ответе.       — Конечно, получилось! — поправил его жрец. — Иначе старая добрая Зила вряд ли сумела бы вскакивать с места так проворно и бегать так резво.       — Я сразу почувствовала, что у меня все получилось, — эхом откликнулась Лайри. — Чужая боль… прошла через меня и ушла прочь.       — Правильно! — серьезно сказал жрец. — Теперь опусти ладони и потряси пальцами, чтобы стряхнуть ее остатки, как грязь.       Лайри старательно трясла чистыми руками, как будто и впрямь стряхивая на пол что-то невидимое. Арис не знал, что и думать о том, что произошло на его глазах.       Этот обряд был для него внове; к тому же испарения жаровни слегка дурманили голову и одновременно делали воспоминания о случившемся немного нереальными. Выйдя на свежий холодный воздух и отрезвев, Арис уже готов был усомниться в том, что недавно видел и слышал. Хотя все же таинственное это место — храм. Да и жрец тоже…       Время там внутри тоже текло как-то по-особенному быстро. Снаружи уже успел наступить вечер. Было очень тихо, даже собаки не лаяли. Далекие звезды беззвучно подрагивали и перемигивались в темном небе. Вдруг натужно и жалобно промычала чья-то корова, призывая нерадивую хозяйку, и опять наступила чуткая тишина.       Близнецы миновали рощу и свернули к дому, но тут дорогу в очередной раз заполонили итарки. Арису и Лайри пришлось пропустить их. Они подождали, пока всадники не скроются в направлении общинного дома, и Арис с ненавистью прошипел:       — Вот опять они здесь. Сколько же можно терпеть, выжидать и ничего не делать?! Если бы я только мог, я уж не побоялся бы добраться до Тареса.       — Ну так чего же ты ждешь? — живо откликнулась Лайри. — Отправляйся с раннего утра, пока они еще дрыхнут. Доберись до Инсевеля и расскажи все Таресу.       — Да как же…? Итарки ведь каждый вечер тут как тут. Заходят без спроса, как к себе домой. Они сразу заметят, если я пропаду. И тогда тебе не поздоровится, да и родителей жалко.       — Не заметят! — улыбнулась ему сестра. — Я буду за тебя. И за себя, само собой, тоже.       — Это как? — опешил Арис.       — Да очень просто. Они ведь на нас и не смотрят толком. Как овец считают, только чтобы число голов сходилось. Надену твою старую шапку, волосы уберу назад, выгляну в дверь и скажу, мол, сейчас сестру позову… — Последние слова она произнесла нарочито грубым голосом. Не очень похожим на голос Ариса, но его определенно можно было принять за мальчишеский. — А потом выгляну из окошка уже без шапки и покажусь им. Или наоборот. Никто не заметит, что тебя нет.       — А если все же заметят?       — Да мне только один вечер поводить их за нос, ну или два, не больше. Я вот еще придумала. В свиной хлев заберусь, будто его чищу. Наберу побольше свежего навоза на лопату и с ней к ним навстречу выскочу, мол, как раз грязь разгребаем, не взыщите уж, что оба перепачкались по уши… Они не то, что приглядываться не станут, они носы зажмут и даже близко не подойдут.       — Это верно, — рассмеялся Арис, живо представляя себе эту сцену. Идея была хороша. Чем больше он думал об этом, тем больше ему нравился простой и дерзкий план сестры.       Весь остаток вечера Ариса распирало от радостного и одновременно тревожного возбуждения. Он приготовился к походу, проверил обувь и одежду, которые нужно взять с собой, чтобы не замерзнуть в дороге. Зашел в хлев и долго, задумчиво смотрел на единственную лошадь, которой могло похвастаться их хозяйство. Но старый мерин вряд ли мог двигаться быстрее двуногого пешехода, да и к седлу не был приучен. Ладно уж, пусть себе стоит в тепле.       Главное — исчезнуть из дома так, чтобы ни мать, ни отец ничего не заметили. А то еще попытаются его остановить, уболтать остаться. Или, чего доброго, затеют проводы со слезами и завываниями, как по покойнику. А ведь нужно вести себя как ни в чем не бывало, быть осторожными и не привлекать чужого внимания.       Первоначально Арис собирался покинуть дом сразу после ежевечернего контрольного обхода итарков, но Лайри все же уговорила его подождать до утра. Она напомнила, что ночью, в темноте, легко свалиться в овраг, или наткнуться на острую корягу. Или, что хуже всего, случайно выбежать прямо под копыта итаркскому разъезду. А при свете он издали заметит всадников и успеет спрятаться.       Зато утром она растолкала брата очень рано. Молчали собаки, не кричал ни один петух, еще не начало светлеть небо. Нужно было ни в коем случае не разбудить родителей, поэтому Лайри молча трясла его за плечо и даже один или два раза больно ущипнула за ухо. Арис не обиделся, он и сам знал, что тяжел на подъем…       В одном близнецы различались очень сильно. Арис, если уж ложился и засыпал, то мог спать хоть до полудня, если бы ему разрешили. В детстве мать сердилась, бывало, когда ему случалось проспать, ругала его, да все без толку. Арис же был не виноват, что проваливался в сон, как в омут.       Лайри же как будто всегда знала, когда пора вставать или ложиться. Даже если ставни были закрыты и в доме царила непроглядная тьма, она безошибочно угадывала, взошло ли снаружи солнце или нет. На ее чувство времени всегда можно было положиться, что Арис и сделал. И Лайри как всегда не подвела его.       Близнецы двигались по дому осторожно, как мышки, благо они хорошо ориентировались в родных стенах даже в темноте. Но, хотя сестра разбудила Ариса совершенно бесшумно, да и сам он одевался очень тихо и ни разу ни на что не налетел, даже досками пола не скрипнул, мать, которой полагалось бы крепко спать, умудрилась услышать его.       — Там в сенях лежит для тебя свёрточек, — прошелестела она со своего места, не вставая. Арис замер, как громом пораженный, в ожидании бури. И… ничего не услышал. Ни упреков, ни возражений.       Оставив в рассветном тумане за спиной ту часть пути, которая вызывала у него наибольшие опасения, и достаточно отдалившись от деревни, Арис остановился в тихом безветренном месте, где лес вплотную подходил к тракту, и присел на поваленное бурей, но еще крепкое на вид дерево. Положил сверток рядом с собой на широкий, покрытый бурой морщинистой корой ствол и нетерпеливо развернул. Внутри лежали свернутые полоски копченого мяса, яйца, сваренные вкрутую, отдельно — соль. Очевидно, мать приготовила все это еще с вечера.       Тронутый этим открытием, Арис подкрепился и налегке продолжил путь. Он двигался по тракту, готовый в случае чего нырнуть в тянущийся по правую руку лес и спрятаться за каким-нибудь кустом или деревом. До полудня удалось оставить позади значительное расстояние. Лес давно отступил и пропал из виду, теперь по левую и правую руку от тракта простиралась угрюмая в это время года пустошь. Прятаться тут было негде, да и незачем, поэтому Арис просто шагал по совершенно безлюдной дороге.       От непрерывной ходьбы начали ныть ноги, особенно икры. Боль, вначале легкая, тянущая, почти незаметная, постепенно усиливалась. Неприятно, но придется потерпеть. Все равно назад уже не свернешь, да и не собирался он идти на попятный, вот еще!       А раз так, нужно было шагать и шагать все дальше по тракту, не жалея ног. Арис хотел во что бы то ни стало добраться до Инсевеля сегодня, хотя и понимал, что при всем желании вряд ли успеет до темноты.