Придворный художник

      Откровение с галереей стало стыдом. Пусть об этом месте и знали все близкие друзья, и Хуа Чэн через время всё равно нашёл бы это его, но показать коллекцию оказалось чем-то… интимным и неловким. Словно Се Лянь собирал не картины, а историю демона.       Так оно и получилось, в прочем.        Стыд пришёл и на следующий день, когда пришлось выдать откровение о подглядывании. Держать в себе этот секрет не удалось — как только воспоминания всплывали, хотелось отвести взгляд.        Но Хуа Чэн не разозлился, даже наоборот.         Не то чтобы Се Лянь умел целоваться — опыта было не очень много, и справляться в процессе с двумя языками, которые стремились заполнить чужой рот, вышло сложнее, чем казалось. Но Хуа Чэн выглядел довольным, и желание продолжить делать ему приятно распаляло сердце.       Изучение литературы и поход к личным врачам позволили составить картину, в которой бог мог доставить своему возлюбленному удовольствие. Собственные желания ушли на задний план, оставив в голове место лишь образу раскрасневшегося художника с задранной до шеи рубашкой, что раздвигал перед своим королём белоснежные ноги и с нескрываемым обожанием наблюдал за растянутыми вокруг собственного члена губами. Когда-то дикое желание быть лично нарисованным этим демоном сейчас перешло в опьянение от радости, что они продолжили это на кушетке, окружённые наблюдающими за ними картинами.        Всё вокруг сводило Се Ляня с ума — ощущение мягкой плоти бёдер под пальцами, запах чужого пота, твёрдый ствол во рту, вкус, руки, что зарывались в волосы и неосознанно слегка тянули их у корней. Собственное возбуждение иногда тёрлось об кушетку, и всё внутри дрожало от желания толкаться.        Но бог сдержался даже когда у Хуа Чэна наступил пик удовольствия — завораживающий вид выгнутого тела, перекошенного от удовольствия лица и дрожащих ног. Се Ляню казалось, что он был готов прямо сейчас сам взять кисть, лишь бы этот момент отпечатался в памяти.        После этого голод преследовал бога постоянно. Доставлять удовольствие Сань Лану стало чем-то, что обязано было происходить несколько раз в день. Его аристократичное, мужественное лицо, полное экстаза, похоти и блестящее от пота стало благословением, в котором Се Лянь нуждался как никто другой.        Попытки демона проявить инициативу, взглянуть под набедренную ткань были отвергнуты — в чём будет смысл бога, если Хуа Чэн решит отбросить своё неотложное желание и возбуждение в угоду ему?        Се Лянь был рождён, чтобы нести удовольствие и радость, а не чтобы принимать это от других им во вред.        Когда демон предложил после их небольшого спарринга сделать ему массаж спины, чтобы расслабить напряжённые мышцы, бог сомневался — это ведь непросто! Но напор со стороны заставил сдаться.        Мышцы забыли чувство физического удовольствия. Все восемь сотен лет Се Лянь такими вещами был обделён — до его кожи дотрагивался лишь Му Цин, чтобы помочь одеться. Тактильный контакт вызывал дрожь, поцелуи на спине — мурашки вдоль позвоночника, а когда у поясницы почувствовалась чужая твёрдость, ногти с силой впились в ладони.        Основание крыльев у бога было невероятно чувствительным, с кучей нервных окончаний, и Хуа Чэн бесстыдно пользовался этим, в придачу имитируя толчки бёдрами. Собственные члены давно встали, но то, с каким усилием Се Лянь старался сдержать своё возбуждение, приносило боль.        Он не имел права испытывать удовольствие и желание его получать. Но внутри всё равно всё трепетало от мысли о том, как Хуа Чэн спускался телом ещё ниже и вставлял в него свой член, несдержанно толкался, сжимал в руках крылья и стонал имя своего короля…        Сердце разрывалось.        Дела, связанные с Бай Усянем, заставляли в горле вставать ком — у них с Хуа Чэном и так мало времени вместе, почему он должен тратить его на…?        На что? На защиту собственного королевства? На душе становилось тошно и неприятно, словно что-то лицемерное двигало сознанием и не давало Се Ляню брать ответственность за то, что он и так держал в своих руках восемь сотен лет.        Душа рвалась между желанием побыть эгоистом и провести время со своим мужчиной и подготовкой к тяжёлому периоду, который может прийти после того, как Бог покинет своё королевство.         Се Лянь не планировал всё бросать на произвол судьбы, только не эту часть. Бывшая королевская семья Сяньлэ столетиями занималась подавлением горы Тунлу, её пепла и серы. Он сделал так в прошлый раз, когда его человечность исчезала в пламени искажения и боли в Вознесении, он сделает это и сейчас.        Первые десятилетия были провальными. Болезни, голод, смог в глазах, бедность и войны — неподготовленный король победил, но какой ценой?       Божественность не играла там никакой роли, лишь смекалка, поддержка других и стремление помочь своим людям.        Сейчас вокруг Тунлу стоит тонкий, неощутимый демонами, монстрами и людьми барьер, созданный для пепла. Всё, что будет внутри, там и умрёт в темноте серы и с пустыми лёгкими.        Он был готов пойти на такое.        Бай Усянь останется там.        И Се Лянь тоже.        Хуа Чэн стал слишком любопытным. Всё начало выходить из-под контроля, и в этом была вина бога с самого начала — демон должен быть любопытным. Всё вокруг кричало о том, что он здесь не просто так.        Мысли Се Ляня иногда на инстинктах вели его куда-то в самые отвратительные дебри — может, обмануть (что он и сделал в итоге)? Ради его же блага. Показать ему идеальную жизнь рядом, полную любви, заботы и вечности, о которой бог сам в глубине души мечтал, пусть и отбросил это желание далеко ещё в первые годы. Или запереть куда-то, в золотую клетку, подождать, когда всё вокруг станет стабильным, безопасным, выпустить и…        И всё.        Хуа Чэн и так был в золотой клетке, что представляла из себя недосказанность, тайны, горькую судьбу, которая их ждала у порога восьми сотен лет непрерывной связи друг с другом.        Чем больше король погружался в их отношения, тем тяжелее становились дни и ночи. Нервозность начала преследовать постоянно, мысли заполняли мечты, что трескались с пробуждением осознанности раз за разом и приносили невыносимую режущую боль.        Вместе с этим приходила окрыляющая решимость — Сань Лан будет в безопасности.        Он любовник Хуа Чэна. Он должен предоставить ему всё, что тому будет необходимо. Поэтому пришлось многое скрыть в их откровенном разговоре.        Се Лянь никогда не говорил, что открытие горы Тунлу, в котором будет освобождён Бай Усянь, и принятие человеческой формы для контроля духовной энергии будут напрямую связаны. Он никогда не говорил, что ему придётся встретиться с бедствием без сил. И никогда не говорил, что уязвим в человеческой форме, лишь намекнул, что это возможно… может, не физически.        Но Хуа Чэн, судя по всему, думал слишком много, и это в какой-то степени стало огромным плюсом — теперь демон точно не решит раньше времени вернуться в провинцию.        Как чудесно.         У Се Ляня было всё под контролем.       Неловко — первая мысль, что пронеслась в голове, когда взгляд демона уставился на два члена между бёдер. Хотелось в стыде закрыть лицо.        Необычная анатомия никогда не смущала бога — проблем со здоровьем это не вызывало, и функции организма остались такими же, какими и были. Однако… одно дело, когда ты показывал свои особенности людям, которые с ними никак не связаны, а другое дело — Хуа Чэну.        Се Лянь сразу сказал, что демону не нужно иметь с этим дело. Даже если бы королю пришлось всю жизнь это скрывать, доставлять себе разрядку самостоятельно, а в остальное время приносить Сань Лану удовольствие… подобное не казалось чем-то плохим, даже наоборот.       В своё время Цзюнь У внушил значимость бога как что-то тёплое, что должно приносить всем счастье и удовольствие, и это закреплялось на протяжении сотен лет исполнения чужих молитв, просьб и требований. Это приносило Се Ляню счастье, ведь он был нужен.       Голова опустела в тот момент, когда чужая слегка прохладная рука дотронулась до члена. Что-то подсказывало богу, что собственные установки стремительно рушились. Может быть, это не так плохо — когда Хуа Чэну тоже хотелось отдать себя. Се Лянь пока не был уверен, но белоснежные руки на членах и голодный тёмный взгляд заставляли чувствовать себя очень хорошо.        Способность видеть всё приносила сколько удобств, столько и страданий, разочарований и головной боли, а сейчас это сказывалось как никогда раньше.        Во время войн бог открывал все свои глаза, стремясь видеть за пределами своего окружения, знать, что происходит на поле боя и помогать товарищам в случае опасности. Это всегда забирало много сил, и порой почти сводило с ума — когда тебя окружали мёртвые тела, кровь и последние вдохи людей, голова начинала раскалываться и горло сводило разочарованием.        Се Лянь не мог умереть, но он видел столько смертей, сколько не познал ни один генерал. И иногда вещи во дворце заставляли сердце замирать сильнее, чем на поле боя.  — Му Цин… ты не понял, о чём я вежливо тебя попросил? — какие-то инстинкты кричали, что Хуа Чэн после правды о своей демонической натуре мог сбежать. Глаза на ладонях и спине бешено двигались, словно в поисках, хотя демон сидел прямо тут.        «Не уходи, не уходи, не уходи», — раз за разом это проносилось в голове во время их разговора о божественном вмешательстве. «Ты можешь ненавидеть меня, ты можешь уйти позже, когда я покину мир живых, но не сейчас, умоляю». Бай Усянь опасен, всему вокруг нельзя доверять. В мире есть лишь два способа, которыми бога можно убить, один из них — разбитое сердце, и вина в этом будет принадлежать лишь Се Ляню.        Тревога усилилась в тот момент, когда Ци Жун показал себя через призрачный огонёк духовной энергии. Конечно, король знал, что значило его присутствие — время бояться пришло.        …       Бояться? Чего? Весь этот план строился восемь сотен лет.  — А ты боишься?        На этот вопрос Хуа Чэна бог не знал точного ответа.  — …Хочешь, я войду в тебя сегодня?        Лицо демона засияло восторгом.        Близость с Хуа Чэном очень быстро стала казаться чем-то действительно обоюдным. Се Лянь хотел полноценно заняться с ним любовью, отдать и принять всё, пока были возможность и время. Сомнения казались глупыми и непонятными ему самому, и единственное, что расстраивало сейчас в сексуальном плане — это понимание того, что в будущем бог не сможет удовлетворить своего Сань Лана так, как тот того заслуживал.        Хотелось смеяться и плакать от собственных мыслей. Ну и проблемы.        Нахлынувшее удовольствие в ворохах простыней, такое, которое Се Лянь никогда не испытывал прежде, сводило с ума. Хуа Чэн во всём был идеален, его тело казалось таким искренним — то, как он подавался навстречу горячим толчкам и то, как он скулил в подушку, заставляло перья крыльев трепетать и желание разгораться сильнее.        Се Лянь был готов вознестись второй раз, может, испытать ещё одно искажение, лишь бы навсегда остаться внутри своего возлюбленного, отдавать и получать взамен всё, что демон мог предложить.        Наслаждаться близостью оказалось так просто.        Хуа Чэн в руках казался довольной куклой, которая позволяла творить с ней всё, что вздумается, и, видимо, какое-то внутреннее отчаяние, инстинкт, что бы это ни было, кричали Се Ляню брать. Словно нужно было успеть насладиться тем, чего у бога никогда не было.        Может быть, это всё влияние горы Тунлу, когда он начинал думать чем-то животным, а не человеческим.        Часть сил с открытием медной печи и правда пропала, придав телу забытую человеческую форму и оставив в меридианах лишь светлую энергию. Конечно, Се Лянь мог  сохранить привычную себе внешность, однако сейчас бушующая тьма внутри сыграла бы злую шутку, как это обычно бывало. Особенно если вспомнить, что Хуа Чэн всегда рядом — не хотелось бы очнуться и узнать, куда делся демон и почему Се Лянь чувствовал сытость.        План, который бог рассказал своему возлюбленному — что Бай Усянь будет убит Жое, что в этом и есть пророчество алой звезды — был откровенной чушью, и король испытывал чувство вины от такой лжи. Но что он мог придумать?       Сказать правду о том, что сила Хуа Чэна в кинжале должна будет убить вовсе не Цзюнь У, а Се Ляня? Было страшно представлять, какой ужас мог бы отразиться на лице демона. Осталось потерпеть несколько дней, поглощённым чувством стыда.        Всего лишь несколько дней.       Всего лишь…       … — Хочешь пожениться?        …?  — Пожениться?        Хуа Чэн выглядел взволнованным. Се Лянь тоже.  — Нет.        Нет-нет-нет. Никакой женитьбы. Никакого счастливого брака. Никакой счастливой жизни. Никакой вечности вместе. Ничего.        Их ничего не ждет. Никогда не ждало.        Бог знал об этом, всегда, все восемь сотен лет каждый день приближал его к точке, в которой их ждала пустота.        Не было ничего, не будет ничего.        Се Лянь умрёт, оставив демона.        Тьма затмила взгляд. Где Сань Лан? Он уже ушёл? Всё закончилось? Уже?       Нужно позвать Му Цина, он обычно всегда всё знает.        Женитьба, небеса, король хотел прожить с Хуа Чэном вечность. Он так сильно этого хотел.        Во рту пересохло, и разум затмила внезапная пустота. Знакомое состояние, которое, черт возьми, не должно было начаться сейчас.  — …Он тебя разорвёт!.. — голос Му Цина звучал, словно за толщей воды.        Конечно, Се Лянь ничего не сделает. Безумный голод настиг внезапно, как это бывало временами, но Хуа Чэн…        Всё, чего хотелось богу, вглядываясь в чёрный взгляд перед собой — это утонуть в этой тьме и, может быть, заплакать от счастья, что ему предложили своё сердце.        Опять стыд. Се Лянь перестал считать, как часто эта эмоция преследовала его рядом с Хуа Чэном, бог словно раз за разом выставлял себя неправильным, не таким, каким нужно.        Он узнал, что бог обнажал клыки, и в тот же миг вспомнился диалог за ужином, в котором король беспардонно соврал, сказав, что никого не ест. Хуа Чэн на это лишь отшутился. Он был слишком идеален для такого чудовища, как Се Лянь, и на лице сама собой расплылась улыбка. Рядом с демоном весь этот стыд пропадал так же быстро, как и появлялся.        Удивительно.        Последний совместный вечер бог придал страсти и любви, прижимаясь к своему художнику кожей к коже, отдавая все чувства и эмоции, на которые был способен. Всё тепло, которым он мог поделиться, Хуа Чэн с упоением принимал, все слова любви, которые Се Лянь держал в себе, были произнесены.        И от того, каким его Сань Лан был нежным, хотелось плакать.        Это был их последний общий закат. А утром — последний рассвет.        Ветер поднимал пыль, что летела в глаза. Чёрные облака затмевали небо и солнце, гнетущая аура, словно смертельный яд, заставляла всё живое вокруг бежать и скрывать своё существование.        Се Лянь продолжал смотреть вдаль. Его руки были пусты, как и взгляд, но решительность в плечах делала фигуру как никогда величественной и могучей, внушающей страх. Огромные крылья, сложенные на спине, были готовы в любой момент раскрыться.  — Сяньлэ.        Знакомая энергия смешалась с собственной — тьма от белоснежной фигуры мужчины и приятный тёплый свет от смертоносного кинжала в чужой руке.  — Цзюнь У.        Вот и всё.       Пора было покончить со всем этим. Мысли о прошлом и невозможном будущем очень утомляли.