Придворный художник

      Хуа Чэн внимательно наблюдал за богом, стоящим у трона недалеко от Цзюнь У. Плечи Се Ляня напряглись, а все четыре руки слегка дрожали, словно он сдерживал желание схватиться за что-нибудь.  — У тебя не хватит энергии, чтобы запечатать меня в печи, Сяньлэ, — Бай Усянь отошёл ещё на несколько шагов, — пора бы тебе успокоиться.        Бог действительно потратил большее количество сил: воздвижение барьеров, перенос Хуа Чэна в демоническую провинцию, Бай Усяня на гору Тунлу в первый раз и, конечно, недолгий бой между ними прямо возле вызывающей слабость печи — всё это теперь как никогда сказывалось на его боге. Несмотря на то, что у Се Ляня всегда было много духовной энергии, столько вещей заставили его меридианы чувствовать пустоту.        И Хуа Чэн знал, к чему это могло привести.       Цзюнь У добился того, чего хотел, но последствия — это хаотичные взгляды четырёх ладоней и глаза на лбу, тяжёлое дыхание, от которого даже на расстоянии чувствовался жар, и встопорщенные перья крыльев, словно у дикой птицы, готовой кинуться в бой.        По залу пронёсся тонкий свист. Не успел демон и моргнуть, как Се Лянь за мгновение оказался перед Бай Усянем, протягивая руки к его голове.  — Гэгэ!..        Цзюнь У стремительно отскочил в сторону. Пальцы Се Ляня с силой впились в нефритовый пол, раздробив камень. Зал затрясся от силы удара, а в стороны полетела мелкая пыль и осколки.  — Сяньлэ! Твой гнев сыграет с тобой злую шутку!        Поделом тебе — пронеслось в голове у Хуа Чэна, но быстро пришло понимание, что Се Лянь двигался, как дикий зверь, и не контролировал собственные действия...        Бог продолжал без устали кидаться на бывшего императора с нескрываемой свирепостью. Бай Усянь с трудом успевал уворачиваться, даже Жое в его руке сейчас казался бесполезным — Се Лянь так стремительно наступал, что всё, что оставалось, это отпрыгивать в сторону. — Гэгэ, приди в себя! — голос Хуа Чэна заглушали периодические хлопки широких крыльев, что раскрывались при каждом рывке бога в сторону Бай Усяня. — Если ты его убьёшь, его невозможно будет сразу запечатать! Позволь мне поделиться энергией..!       Тот его словно не слышал. Демон решил пойти напрямик, пусть это и было опасно — от любого резкого движения перья крыльев рассекали воздух, будто лезвия. Не успел Хуа Чэн и подступиться, как барьер, резко воздвигнутый от божественного напора Бай Усянем, лопнул, и бывший император оказался во власти четырёх рук.        Первое, что пронеслось в мыслях у Хуа Чэна, когда взгляд уставился в широкую спину, — это осознание своей медлительности. Не успел, и сейчас бог проглотит Цзюнь У, откусывая кусками.       …Однако.        Звук, что во внезапной тишине издал рот Се Ляня, был похож на хруст чего-то твердого. Никак не плоти и костей.  — Чёрт тебя побери, — в голосе Бай Усяня не звучала боль, лишь дискомфорт от сжимающих в воздухе его руки и шею золотых ладоней и отчаянный гнев, — чёрт тебя побери, Сяньлэ! Я убью тебя и твоего демона, чего бы мне это не стоило!        Се Лянь замер. Всё пошло не по плану.        Голова бога повернулась в сторону Хуа Чэна, взгляд наполнился осознанностью и ужасом. Все губы и подбородок покрылись густой кровью, что без остановки стекала на шею, грудь и капала на пол крупными бордовыми каплями.  — Сань Лан… я…        Пустая рукоять со звоном упала на пол.        Се Лянь съел Жое.       Это было объяснимо. Жое — кинжал, содержащий энергию Хуа Чэна, то есть единственное, что тело бога могло принять. Никакой Бай Усянь не сравнится с таким соблазном.        Но теперь не было ничего, что способно убить Се Ляня, кроме самого демона.  — Сань Лан… — голос короля дрожал, речь казалась не очень внятной из-за покрывающих рот ран от осколков кинжала. Взгляд пылал страхом, — Сань Лан, что мне теперь делать…       Руки отпустили Бай Усяня, и тот упал на одно колено, болезненно шипя от боли в шее. Ему тоже это не выгодно — теперь бывшего императора не оставят в покое, потому что единственное, что принесёт ему выигрыш — это демон рядом с Сяньлэ. Которого тот не отдаст. — Всё в порядке, гэгэ, — Хуа Чэну казалось, что ему придётся ловить шатающуюся в растерянности фигуру бога, — всё будет хорошо, мы что-нибудь придумаем…       Се Лянь рухнул на колени прямо перед демоном, окутанный паникой. Божественные руки вцепились в алые одежды. — Я не хотел! Я не хочу, чтобы ты меня убивал!.. — Я не буду, — собственный голос начал подводить, когда сердце заболело от вида ужаса в глазах бога. — Ч-что мне теперь делать? — Мы что-нибудь придумаем…       Хуа Чэн повторял одно и то же, сам не зная, как быть дальше. До этого холодный разум демона словно перенял чужую тревогу, и мыслить здраво не получалось.       И правда, что же им теперь делать?       Хуа Чэн чувствовал себя как никогда бесполезным.       Все пять глаз Се Ляня неотрывно смотрели на мужчину, зрачки то сужались, то становились больше, заполняя чёрным золото. — Прости меня, Сань Лан, тебе не пришлось бы убивать меня, если бы я… — Не говори ерунды, Ваше Величество, — Хуа Чэн стремительно схватил своего бога за лицо, — я не убью тебя, и ты никогда не умрёшь! — Тебе бы… не пришлось… — тот словно не слышал, в бреду повторяя всё, что приходило в голову, — если бы меня не было, ты жил бы спокойно…       Се Лянь замер и втянул воздух. В глазах на секунду пронеслась осознанность, и все пять запылали уверенностью. — Я придумал. Если бы меня не было, ты бы жил счастливо!       Хуа Чэн сглотнул, нахмурив брови. Бог широко улыбнулся, от чего его лицо приобрело жуткий вид из-за кучи крови на нижней половине. — Сань Лан, разве не гениально? — Что гэгэ имеет в виду?.. — Пожалуйста, поделись своей энергией, я придумал как нам с этим справиться!       У демона вдруг появилось плохое предчувствие. — Расскажи мне, что ты задумал. — Не волнуйся, на тебе это никак не скажется, — лёгкий смешок с губ Се Ляня звучал тревожно, — я просто… сотру себя, это же гениально!       Сотрет себя?.. — Я изменю всё вокруг. Да, точно, и тогда не будет Бай Усяня, не будет ничего плохого. — Нет. Гэгэ, я не совсем понимаю, но мне кажется, что это плохая идея.       Выражения лица Се Ляня со псевдо-счастливого стало озадаченным. — Почему? Ты будешь счастлив. — …Нет, гэгэ. — Сань Лан, я умоляю тебя. Отдай мне немного! — Нет.       Бог нахмурил брови. Хватка на одежде усилилась. — Хуа Чэн, не заставляй меня с тобой ругаться. Это нужно нам обоим, ты не понимаешь? — Не понимаю. Ты сейчас в бреду, гэгэ, позволь себе остыть и… — Я отлично себя чувствую! Это единственный вариант, он может спасти тебя! — Меня не нужно спасать, гэгэ, когда речь идёт о тебе!       Кажется, они ссорились. — Зачем?! Подумай о себе в первую очередь, мне уже не помочь! — Гэгэ!       Се Лянь не мог забирать его энергию просто так, когда было желание, и он прекрасно это понимал. Хуа Чэн должен был добровольно отдать столько, сколько захочет. Но… бог тщательно изучил их энергию. Все возможности, запреты, отличия от обычных людей — всё это он проверял годами, скрытно и лишь с хорошими мотивами.       Се Лянь мог забрать его энергию, слившись меридианами.       В стремительном движении одна пара рук схватила чужие запястья, не давая возможности выбраться, а вторая обхватила голову демона с обеих сторон. — Что ты…! — Прости меня, Сань Лан, — во взгляде бога проскользнула вина, — это ради твоего же блага.         Небеса покрылись плотными серыми тучами, поглощая краски всего вокруг. Вот-вот должен был начаться дождь, на неудачу маленькому Хун-эру, однако мальчик быстро смог найти укромное место под навесом чьего-то склада риса.        Дождь и правда полил, сильный и пробирающий до костей. Осень подходила к концу, и в Уюне… нет, в Сяньлэ приближались холода. Земля вмиг размокла, став сырой даже под протекающим деревянным навесом, но по какой-то причине Хун-эр не чувствовал холода. Словно маленькое тело окутывало тёплое одеяло.        Знакомое чувство. То же самое было, когда Его Божественное Величество, Се Лянь, пару недель назад поймал маленького мальчика на собственной коронации.        Голова вжалась в плечи от стыда — великое торжество, испорченное таким ничтожеством, как Хун-эр… Золотые руки бога не должны были быть запятнаны грязью дворняги.        В голове всплыл образ — его Хун-эр никогда не забудет. Настолько огромный, сияющий и тёплый. Покрытый золотом и белизной тканей и крыльев, яркие, похожие на зеркала глаза…        Хун-эр замер от внезапных мурашек вдоль позвоночника. Взгляд бога словно продолжал впиваться в его собственный, даже до сих пор.        Но Се Лянь действительно был невероятно красив… по столице всё ещё проносились слухи об уродстве нового короля, о его непонятном происхождении, но Хун-эр знал — он видел — аристократичность в чертах лица придавала богу величественный, сильный вид, словно он был рожден, чтобы стать правителем.        Указательный палец лениво пошкрябал по мокрой земле, что-то вырисовывая ногтем. Линии начали собираться в нечто, напоминающее лицо.        Хун-эр остановился. Получалось не очень, а уродовать божественный образ своими детскими кривыми линиями не было желания. Может быть, с другого ракурса попробовать?        Именно так Хун-эр, взявший себе имя-псевдоним «Хуа Чэн», стал художником. К пятнадцати годам его начали замечать люди, не только как творческого мальчишку, но и как симпатичного, выносливого и харизматичного юношу с сильными руками и жёстким умом, а такие в те тяжелые времена были как никогда нужны.        Постепенно Хуа Чэн перебрался на Юг, к горе Тунлу, подальше от столицы и любопытных людей и ближе ко всякой нечисти. С необычным внешним видом — его красный глаз всегда сильно выделялся — среди таких же уродов ему было самое место.        Учиться искусству здесь было намного проще, никто не лез носом в его дела и творчество, и постепенно маленькая некогда заброшенная кем-то хижина наполнилась сотнями набросков на досках, старых свитках и купленном на заработанные деньги пергаменте. Образ Его Величества получался всё лучше, совпадая с воспоминаниями, и пусть Хуа Чэн взял на себя наглость представлять бога в разных сценариях на своих работах, художник всё равно не мог остановиться.        Слухи, легенды появлялись каждый день, и юноша впитывал их с нескрываемым интересом. Военные истории были самыми захватывающими — Хуа Чэна всегда интересовал меч, но себя в битве он видел лишь камнем, который можно оттолкнуть ногой. Однако это не мешало с волнением представлять, как его бог свирепствует на поле боя. Иногда из чужого рта это звучало действительно будоражаще, после первой войны на Севере даже говорили, что он кого-то съел!        Касательно слухов о его личной жизни… это Хуа Чэну было не очень интересно. Слишком глубоко лезть в белье правителя своей страны — неуважение, тем более слухи были настолько разными, что юноша предпочёл не верить ничему и просто надеяться, что тот образ жизни, который Его Величество вёл — похититель сердец или праведный непорочный монарх — его устраивал.       Как художник, Хуа Чэн преуспел и в анализе других творцов искусства с ликом короля Сяньлэ. Какие-то из них были хороши в своём стиле, какие-то не очень, но всех их хотелось отмести в сторону.        Ни один из них никогда не попадал в образ.        Личного художника у Его Величества не было, и поэтому мало кто мог описать его величие достойно. Вблизи бога тоже можно было увидеть только на параде коронации в первых рядах, а если говорить про черты лица — это было известно лишь дворцовым слугам, воинам и Хуа Чэну. Но юноша был не из тех, кто осуждал.  — Лучше бы не брались за стамеску, — прошипел он сам себе под нос, со смешанными чувствами осматривая скульптуру в одном из храмов.        Он был из тех, кто в глубине души ненавидел.       Если скульптор слышал о чужой фигуре лишь с посторонних уст, если художник представлял лицо только со слов пергамента свитков, то лучше не портить божественный образ своими руками.        Но Хуа Чэн понимал, что он не лучше.        Юноша развернулся и собирался пойти прочь из храма, как вдруг странное, знакомое присутствие чужого взгляда накрыло с головой.        На шее проступил холодный пот.        Взор метнулся обратно к лику каменного божества. Бесцветный глаз в центре лба был обращён к художнику.       Когда ему исполнилось семнадцать, произошёл неприятный инцидент.        Хуа Чэн никогда не продавал свои картины, собственные принципы не позволяли ему этого делать. В деньгах он не сильно нуждался, и пусть это могло бы значительно улучшить его уровень жизни, художник к этому всё равно не стремился.        В какой-то из дней возвращаясь после тяжёлой работы в поле Хуа Чэн осознал, что картина, над которой он работал долгие месяцы, исчезла. Воровство в их городах было обыденностью. Юг всегда считался безопасным в плане жизни, но неприятным из-за западных группировок, что воровали существ, произведения искусства и прочее для аукционов — места скопления нечисти всегда полны экзотики.        Вероятно, про Хуа Чэна уже поползли слухи среди аристократии и фанатиков, и это привело к тому, что есть.       Был ли он расстроен? Скорее, зол, ведь эта работа была его любимой. А найти её с такими бедными ресурсами сейчас и вернуть было невозможно.        Тогда внутри зародилось какое-то желание двигаться в другом направлении.       После восемнадцати лет Хуа Чэна начало преследовать знакомое чувство чужого взора. Оно не давало ясно мыслить, казалось таким пронзительным, что по ночам юноша просыпался, в каком-то непонятном ужасе и трепете вспоминая образ сотен глаз из своего сна.        Когда он творил, это ощущалось по-особенному четко. Картины смотрели ему в душу, хоть взгляд божества и был всегда направлен в самые разные стороны. В конце концов Хуа Чэн начал продавать картины, когда собственная уверенность возросла, появилась цель стать влиятельнее и убежденность, что лицо короля должно висеть в каждом доме и наблюдать за людьми.        Время шло, слава мужчины росла. К тридцати годам Хуа Чэн стал самым известным портретистом если не в стране, то на юге. Молодого таланта как любили, так и ненавидели, но ему не было это интересно. Особенно сейчас, когда перед ним стоял самый великий, скорее всего, его проект.        Коронация всё ещё стояла у Хуа Чэна перед глазами, и от этих воспоминаний становилось как никогда тепло. Наконец-то уверенные движения рук выводили кистями линии на пергаменте, вычерчивая фигуру божества и маленький, падающий словно звезда, силуэт. Пальцы слегка дрожали от того, насколько трепетно художник относился к этой работе, насколько идеально хотелось все сделать, показать.        Болезнь заставляла делать частые перерывы. Без нужного настроя Хуа Чэн не мог рисовать, а когда всё, что ты чувствуешь на протяжении часов — это мучительную боль в горле и груди, отношение к работе сильно меняется.        Эпидемия охватила весь Юг, начиная с горы Тунлу и заканчивая границами со столицей. Тысячи взрослых, стариков и детей погибали словно муравьи, и всё королевство стремительно погрузилось в хаос.        Его Величество справлялся как мог, даруя благословения всем нуждающимся и используя божественную силу, чтобы облегчить болезнь. Помогало, пусть и медленно, и даже это приводило Хуа Чэна в трепет и напоминало, насколько сильно он уважал короля своей страны.        Но мужчина не очень активно лечился. Ему было не до этого.        Когда Хуа Чэн обратился за помощью, было уже поздно. Зачем бессмысленно бороться, когда можно сконцентрироваться на чём-то, что нужно доделать? У него не так много времени.        Он не уйдёт из этого мира, пока его главная картина не будет готова. Картина, которая олицетворяет его начало.        Хуа Чэн не умер.        На плечи тёплым одеялом легла тяжесть, пробирающая всё нутро с головы до пят. На шее чувствовался приятный жар, и на него снова смотрели со всех сторон.        В этот раз ощущалась печаль.       Внезапно для себя став бессмертным демоном, художник вместе с этим обрёл новые цели. Что это, если не благословение его бога? Возможность стать лучше, творить больше?        Постепенно Хуа Чэн, помимо кузнечного дела и рисования, освоил фехтование. Участие в боях во время войн, нападений Ци Жуна и обострений монстров у горы Тунлу подняли мужчине статус и влияние. Когда поступили указания по созданию отдельных территориальных самостоятельных единиц, он подошёл к этому вопросу серьёзней кого-либо, и Демоническая провинция стала одной из первых сформировавшихся идеально под его собственным руководством.        В одной из самых яростных битв против Ци Жуна, когда Хуа Чэн был недостаточно, по своему мнению, силён, демон потерял правый глаз. Это не казалось сильной проблемой, но наступила тревога, ведь рисовать стало сложнее.        Со временем руки привыкли.        Годы шли. Картины всё ещё смотрели на Хуа Чэна.        Совсем скоро должен был наступить праздник — год восьмисотлетнего правления уже начался, и эта цифра была удивительно огромной. Демон был нескрываемо благодарен всему, что позволило ему дожить до этих лет наравне со своим богом. Каждый день он посещал храм, каждый день он творил, без единой задней мысли продолжая испытывать самый яркий спектр чувств к единственному для себя существу.        И пусть весь мир не поймёт его. Хуа Чэн будет ещё восемьсот лет любить.        Небеса одного из дней казались знакомо серыми. Даже собственная одежда уже не казалась ярко красной в монохромной атмосфере утра. Кажется, должен был пойти дождь.        Этот день ничем не отличался от предыдущего. Сейчас демону нужно было решить кое-какие вопросы Призрачного города и территорий вокруг, встретить очередного заказчика и заняться написанием новой картины, что ждала в мастерской.        Всё вокруг казалось подозрительно тихим и тёмным. Может, так было каждый день, но Хуа Чэн не замечал.        Напряжение впилось в душу, словно чей-то взгляд. К обеду стало дурно, но мужчина быстро отбросил это чувство.        Мастерская Хуа Чэна была огромной, наполненной столами, картинами, натянутым пергаментом, свитками и запахом цветных чернил. Высокий потолок и множество широких окон сегодня не пропускали свет, поэтому пришлось зажечь огни на стенах.       Хуа Чэн сел перед натянутой картиной. Краска и чернила за ночь высохли, и можно было продолжить работу над пейзажем.        …       Кисть замерла в воздухе. Получалось не очень.        Взгляд окинул мастерскую. Картины на стенах вдруг стали выглядеть незаконченными. Разве Хуа Чэн был очень хорош в пейзажах? Нет, ему были по душе портреты. Стоило прописать это ещё раз, когда приходили письма с заказами.        Он, кажется, плохо рисовал стариков и детей — наброски на других столах это подтвердили. Брови нахмурились.        Демон решил отбросить на сегодня кисть, настроение стало паршивым. Прогулка по городу должна была облегчить душу, воздух, наполненный тёмной энергией, как никогда приводил Хуа Чэна в тонус. Шаги сами вели вдоль дорог, шум вокруг знакомо отдавался в голове, как и каждый день. Одни и те же лица.        «Хуа Чэнчжу! — прозвучал в голове голос Инь Юя. — Куда Вы ушли? У нас встреча через двадцать минут!»        Инь Юй был хорошим помощником, но иногда излишне паниковал.        «У меня в это время поход в храм каждый день.»       На другом конце на мгновение замолчали.        «Какой ещё храм? Вы имеете в виду галерею? Хуа Чэнчжу, это может подождать!»       Хуа Чэн замер посреди улицы. И правда, зачем ему идти в храм галерею сейчас?       Но он всё ещё продолжал стоять, словно что-то тянуло вперёд, он обязан был отправиться туда, как будто ходил каждый день.        Немыслимо.        Следующие дни шли как в тумане, заволакиваясь пеленой всё сильнее и сильнее. Солнце не проступало, несмотря на раннюю осень, постоянно лили дожди, и Хуа Чэн чувствовал нарастающую тревогу.        Что-то было не так.        Руки не хотели притрагиваться к картинам. Некоторые из них спустя время начали выглядеть, как пустой холст. Хотелось сжечь всю мастерскую.        У демона уже несколько дней сильно болела голова и грудь, словно что-то оборвало меридианы, но с духовной энергией все было в порядке. Каждый день вело куда-то на Юг — там стояла галерея, но Хуа Чэну необходимо не туда.        Ему нужно пойти куда-то дальше. Намного дальше.        Душе не хватало тепла и солнца. Он же демон, зачем ему это? Ни одна нечисть не будет жаловаться на пасмурную холодную погоду, но лучше от этих самовнушений не становилось. — Медная печь сейчас бушует. Возможно, будет извержение, — Инь Юй был вестником неприятных вещей. У Хуа Чэна имелось достаточно сил, чтобы огородить Демоническую провинцию от бушующей горы, но нужно будет постараться, — в прошлом такое уже случалось, и последствия были не радужными.        Хуа Чэн помнил то время, когда весь Юг боролся с болезнью и плохой почвой, благодаря ____ у них всё получилось.        Голова сильнее запульсировала от боли.       Что же происходит?  — Мне стоит сходить туда и проверить.  — Вам собрать с собой группу?  — Не нужно.        Может быть, нечто, что так гложет демона, находилось там? Словно какая-то крепкая, тянущая его нить — оно вело его за пределы города.        Путь к печи был долгим. Монстры казались особо свирепыми, но это нормально для пробуждения Тунлу, выученные наизусть дороги не представляли особого труда, и Хуа Чэн даже в тумане знал, куда идти.        Чувствовал.        Ощущение пустоты с каждой милей усиливалось, и от этого хотелось быстрее оказаться там, узнать, что же так сильно манило. Тревога тоже разрывала, демон мог чувствовать спиной сотни взглядов и напрягал плечи каждый раз, когда казалось, что к ним стремительно тянулись чьи-то руки.        Холод постепенно отступал с приближением к печи, и появился яркий свет. Обрыв печи сиял золотом, испускал жар, и при взгляде вниз демон мог увидеть бесконечную глубину этого света. Такого притягательного, почему-то знакомого и вызывающего лишь нежность и спокойствие. Кажется, в нём можно было бесследно сгореть.        Хуа Чэн сделал шаг.  — …Что же ты творишь, — голос Се Ляня наполняла боль, отчаяние и безысходность, — что же ты творишь…  — Гэгэ…        Дрожащие ладони бога продолжали держать голову демона. Взгляд Се Ляня пылал и искрился непролитыми слезами, от вида которых у Хуа Чэна у самого защипало в глазах.  — Се Лянь, я… — Сань Лан.       Утопая в золоте искренности и тепле, мужчина мог слышать, как собственное и божественное сердце стучали в ушах. Окровавленные губы Се Ляня сжались в тонкую линию, а голос охрип от болезненного кома в горле.  — Как я могу оставить тебя, когда ты так сильно меня любишь?..       Хуа Чэн вздрогнул и ошеломлённо втянул воздух. Хотелось упасть на колени, ведь духовных сил в теле совсем не осталось, однако руки бога держали крепко.        В жертвенности нет ничего романтичного, но Хуа Чэн не знал, как ему жить без Се Ляня. Как и Се Лянь не знал, как ему жить без своей любви рядом.       Бросить друг друга было бы плохой идеей, неправда ли? — мысль, которая теперь сидела в глубине души у обоих.        Теперь Хуа Чэн мог видеть в глазах своего бога желание жить.       Как же они были зависимы друг от друга.       А Цзюнь У наполнял гнев. Всё пошло не по его плану. Не было ни единой возможности всё исправить, когда перед глазами стояла столь отвратительно трогательная картина.        Хуа Чэн… был демонической тварью, которая и привела их с Сяньлэ к тому, где они сейчас. Раздражало до налитых кровью глаз.        Рядом что-то заблестело — тонкий осколок Жое возле пустой рукояти, не съеденный в приступе чудовищного поведения.        Дрожащая ладонь сжала лезвие, не рассчитав силу и выпустив собственную кровь. Мутный взгляд вновь метнулся к отвлекшейся друг на друга паре в чжане от Бай Усяня.        Демону не должно было достаться то тепло, которое раньше принадлежало императору. А Сяньлэ не имел права забирать это и отдавать кому-то другому.        Противный звук рвущейся плоти наполнил сознание. Лезвие с лёгкостью вошло в чужую шею, прямо там, где позвоночник красила золотая полоса.