Придворный художник

      Небо заволокло чёрным пеплом.       Холод дворцовых стен раздражал Цзюнь У. Так было всегда — и во времена его правления, и в период многолетнего заточения на Тунлу.       Из-за треснувшего барьера вокруг горы пепел распространился над Сяньлэ, спрятав солнце и тепло, и стало по-зимнему холодно. Даже серые хлопья иногда падали, словно снег.       Взгляд опустился на документы, в которых чётко сияла подпись на указе о повторном изменении названия страны на старое, древнее, с которого всё начиналось.       Как же потрясающе новый король себя чувствовал. Совсем скоро и титул императора вернётся на своё место, стоит лишь проявить немного агрессии к соседям. — Видишь, Сяньлэ. Моё место всегда будет только моим.       Тихому голосу не ответили.       Ци Жун до жути раздражал. — Мы договорились, что ты отдашь мне его часть!       Тяжёлый вздох сорвался с губ, а глаза захотелось возвести к потолку. Трон, на котором Цзюнь У сидел, всё ещё был большим, холодил спину и неприятно напоминал о том, кому он принадлежал до этого. — Уйди, пока я тебя не развеял. — Крылья! Мне нужны его крылья!       Злость вскипала медленно. Держать себя в руках — то, что пообещал себе Бай Усянь, чтобы не повторилась та же история. Один из подпунктов — не давать волю приближённым, будь они просто слугами или наложниками. — Не многого ли ты хочешь, Ци Жун? — Тогда глаза! — Любая часть Сяньлэ принадлежит мне.       От Ци Жуна была неплохая польза в своё время, но сейчас он не имел никакой ценности, когда король добился своего. Привычная модель действий после достижения поставленных целей была у Цзюнь У ещё со времен Уюна: сколько бы кто не вкладывал, заслужить что-либо у него нельзя. — Призрачный город принадлежит тебе, делай с ним всё, что хочешь.       Такой расклад, кажется, лишь наполовину утешил призрака, но тому пришлось смириться.       Сад, с такой любовью выращенный бывшим правителем, гнил под холодным пеплом. Цзюнь У никогда не питал любви к растительности — следить за ней казалось лишней морокой, бесполезной тратой времени, а вид нисколько не вызывал эмоций.       Стоящая посреди небольшой площади пагода пылала ярким пламенем, что возносилось к небесам и оставляло после себя такую же, но чёрную труху. Запах горящей краски вызывал отвращение, но вид картин, что пожирал огонь, стоил того. Сотни, сотни работ, ценная коллекция Сяньлэ — всё это за считанные минуты исчезало в алом.       Стоя рядом и слушая треск дерева, Цзюнь У всё ещё чувствовал проходящий насквозь холод. Казалось, от пагоды исходит агрессивный вопль — настолько странный звук издавали картины, поглощенные языками пламени.       От этого по спине пробежали мурашки.       Ситуация в Уюне была тихой, что не могло не радовать. Люди молчали, вести о происходящем доходили в свитках не часто. Вернулись привычные устои, пополняющие казну, которая шла на армию.       Солнце за это время ни разу не прояснило небо. Несмотря на то, что наступила зима и холод начал проникать в дворцовые стены, снаружи ничего не поменялось.       Оружейная Сяньлэ была ценным складом разнообразия, и Цзюнь У с радостью присвоил всё это себе. В конце огромного высокого помещения, осветлённого белыми мраморными стенами, полом и потолком, новый король в честь чужого забвения разместил свой самый очаровательный трофей.       Статуя Сяньлэ не имела лица. Она была нечёткой, размазанной, и иногда Цзюнь У казалось, что она рябила в глазах, дорисовывая какие-то вещи — скорее всего, это было последствием долгой ненависти к павшему божеству.       У статуи были крылья, подвешенные тонкими шёлковыми нитями так, что они казались продолжением образа. Основание крыльев окрасилось в чёрный, а на полу за спиной виднелась небольшая красная лужа — иногда крылья кровоточили в месте, где их отрезали. Это нисколько не удивляло, крылья — самая сильная и наполненная энергией и кровью часть Сяньлэ, и до сих пор от них исходило тепло, как при жизни. Гнить они тоже не будут, ведь их божественная принадлежность не позволит этому случиться. — Твоя свобода снова принадлежит мне, Се Лянь, — это имя так редко слетало с губ, что казалось чем-то особенно интимным. Кажется, когда-то Цзюнь У называл своего наложника подобным образом, когда они были особенно близки.       Он жил войнами. В старые времена Уюна Цзюнь У получал невероятное наслаждение от завоевания земель путем поглощения их отчаяния и страха.       И это был верный способ вознестись.       Сейчас небеса не казались чем-то таким далёким, как раньше, и стремиться к ним было проще. Народ, привыкший к тому, что у них есть бог, в панике будет искать новый объект поклонения… в виде следующего короля. Рано или поздно это в совокупности с битвами приведёт к вознесению, и тогда у Бай Усяня появится куда больше сил на то, чтобы расширять свои владения и подчинять соседей.       Время шло странным образом — было ли это влияние постоянно пасмурной погоды или чего-то ещё, Цзюнь У не знал. Дни проходили один за другим, каждый начинаясь с одной точки.       Впрочем, жизнь правителей всегда была такой, неправда ли? — Ваше Величество, армия готова.       Слуги, окружающие Бай Усяня, будто не имели лиц. То ли взгляд был слишком мутным от постоянной концентрации на холоде, то ли король подсознательно не хотел запоминать их внешность, но каждый из встреченных людей казался расплывчатым пятном с непонятным голосом. От этого напряжение в груди стояло постоянно — неизвестно, кто из них в какой момент вонзит нож в спину.       Конечно, Цзюнь У от этого не умрёт — не тогда, когда с полученной после искажения Ци обидой он стал демоническим долгоживущим существом, но быть в постоянном стрессе в собственном дворце было утомительно ещё тогда, восемьсот лет назад.       Шаги привели его к оружейной, чтобы выбрать меч для предстоящей первой битвы. Обычно Цзюнь У в этом не участвовал, лишь наблюдая со стороны, но к такому знаменательному событию спустя столько лет хотелось приложить свою руку напрямую, а не через указы.       Статуя стояла всё так же неподвижно, излучая раздражающее величие — Сяньлэ был огромным чудовищем, от которого хотелось отойти, и это передавалось любым его образам.       Умиротворённое лицо на камне вызвало в Бай Усяне противоречивые чувства, словно что-то было не так.       Крылья всё ещё висели — кажется, за эти долгие месяцы нити сместились под их тяжестью, и перья словно сдвинулись с места, стремясь раскрыться шире.       Или они всё-таки гнили, а их вес резал нитями плоть.       Победа в войне и захват земель вернули прежний титул. Император — Цзюнь У стремился, чтобы его вновь звали так.       Тяжесть доспехов привела правителя в личные покои, где с него безликие слуги сняли окровавленный металл. Усталость и холод накатили с головой — второе чувство преследовало Бай Усяня всегда, в любое время суток, даже в горячей ванне или пылу битвы.       Раньше этот холод мог убрать лишь Сяньлэ, и это было потрясающе, однако сейчас от воспоминаний о некогда кротком наложнике сводило челюсть.       Пустота комнаты расслабляла. Цзюнь У добился своего, вернув всё, что принадлежало ему, и не было смысла вспоминать о таких вещах.       Тьма стен сверкнула, и по спине вдруг пробежал холодок. Покушение? Это было бессмысленно, но не все знали, что новый император не подвержен обычным человеческим способам убийств.       За спиной ощущался чей-то пристальный взгляд. Резко развернувшись, Цзюнь У увидел всё ту же пустоту комнаты, но ощущение взгляда осталось.       Как и еле видный золотой блеск на стенах и потолке.       Погода над Уюном не улучшалась, а поры года снова застряли в осени — в какой-то момент император даже начал сомневаться в том, что время движется вперёд.       Ветра, холодные, пробирающие до костей, проникали в дворцовые стены, ходить по коридорам было невозможно. Пепел не уходил, и от осевших под его весом туч всё вовне покрыл туман на долгие дни.       Слуг по дворцу ходило меньше, чем раньше. — Ваше Величество, — от одного лишь голоса его помощника хотелось выгнать его или казнить, — вот отчёты от провинций.       Конечно, устройство провинций всё ещё работало — эта концепция была полезной и выводила лишнюю мороку из жизни императора. Всё, что требовалось — это читать отчёты и давать некоторые указания.       Взгляд поднялся к помощнику, что продолжал терпеливо держать свитки в руках. Цзюнь У готов был поклясться — его лицо было самым отчётливым, что он видел за последние несколько…       …       Золотые глаза ввели в ступор. — Прочь.       Через несколько мгновений лицо было забыто, а золото глаз не дало вновь вернуться к работе.       Статуя пристально наблюдала за ним.       Все пять глаз были широко открыты, и Цзюнь У не мог сдвинуться с места.       Они всегда были открыты, разве нет? Надо было их вырвать у Сяньлэ ещё тогда, когда была возможность.       Кажется, руки статуи тянулись куда-то в его сторону или к выходу, а крылья широко раскрылись — вся поза говорила о готовности сорваться с места.       Жуть.       Что-то было не так, но Цзюнь У быстро забыл об этих мыслях.       Пагода стояла, поглощённая огнём. Нужно было сжечь её ещё давно, в первые дни, а не лишь сейчас.       Отвратительно, отвратительно нарисованные образы, пропадающие в холодном пламени, взглядом впивались в душу. Огонь казался льдом, обжигающим кожу, и хотелось отойти как можно дальше, умчаться прочь от тянущегося в его сторону света. Ликования от сжигания ненавистной пагоды он не получил.       Быстро возвращавшись в сторону дворца, Цзюнь У всё ещё думал о том, как взгляд сопровождал его всё это время. Стены коридоров казались тёмными, а высокий потолок — и вовсе бескрайней пустотой, в которой удавалось разглядеть нечто, от чего император ощущал прошибаемую дрожь во всём теле.       Золотые диски, в центре которых была чернота. Десятки, сотни блестящих глаз, что теперь заполняли потолок и стены и неотрывно смотрели на замершего в непривычном ужасе Бай Усяня.       Холод комнаты с потом, пропитавшем всю спину, вызывал онемение. Тело не могло пошевелиться, а тишина после кошмара вызывала лишь тревогу.       Всего лишь дурной сон.       Прогулка по спальной части дворца немного привела в чувства. Конечно, пагода была давно сожжена, ещё в самом начале его правления… но сон казался таким чётким, а прилипший запах горящей краски до сих пор исходил от волос — скорее всего, император просто устал.       Привычный путь к любимой оружейной занимал пару минут, но рука на мгновение замерла перед тем, как толкнуть дверь.       Там ведь был он.       С каких пор Цзюнь У боится статуй? Ерунда.       Пылающие в отблесках свечей оружия радовали глаз, как и всегда. Мраморная статуя в конце длинного помещения стояла далеко и неподвижно, и Бай Усянь пока не собирался подходить к ней. Запах пепла пропитал помещение, что казалось странным — здесь ничего не горело, и заходили сюда лишь некоторые из слуг, которые не могли принести с собой такую вонь.       Император сделал шаг вперёд, глубже в помещение, как вдруг над головой нависла тень.       Статуя возвышалась на расстоянии вытянутой руки. Её размер казался неестественно огромным, в полтора раза больше, чем он помнил, а от вида лица Цзюнь У охватил ужас — по странному искажённое, с дюжиной прищуренных глаз и неестественно широкой улыбкой. Мраморный нимб сместился, словно рога опоясывая голову, и даже на нём император смог разглядеть глаза, которые были направлены в его сторону.       Одна из холодных рук почти коснулась плеча, когда Бай Усянь захотел отойти в сторону. Паника застряла в горле плотным комом, не давая дышать и говорить. Сяньлэ всегда так выглядел? Всегда так уродливо? Так ужасающе?       Император быстрым шагом кинулся к выходу, забыв обо всём на свете. В оружейной стало слишком темно, слишком удушающе, слишком… страшно. Нужно было приказать снести эту статую — никакого чувства триумфа она больше не вызывала.       Ночных слуг гуляло не много, но одного из них император смог выловить в коридорах, пока возвращался в спальню. — Ты! Передай распоряжение управителю, чтобы к утру вычистили всё в оружейной!       Слуга остановился и повернулся к нему лицом. У Цзюнь У перехватило дыхание — лицо до одури сильно походило на Сяньлэ. Даже блеск золотых глаз в темноте сиял так же ярко.       Он улыбнулся, обнажив острые, нечеловеческие зубы. Внутри императора поднялась пылающая ужасом ярость — руки сами потянулись к чужой шее, лишь бы стереть эту насмешку, лишь бы это лицо перестало преследовать его…       Темнота комнаты, собственное тяжёлое дыхание и учащённое сердцебиение были тем, что первым делом ощутил Цзюнь У по пробуждении. Ещё один кошмар, отвратительный до скрежета зубов. Почему же Сяньлэ не покидал его? Бывший бог давно мёртв, и так внезапно начал появляться в сознании непонятными образами…       Тело охватило такое напряжение, будто Цзюнь У давно страдал от этих глупых видений. Стоило сходить к лекарю.       От жары и духоты комнаты было невозможно восстановить дыхание. Император пытался откинуть мокрое от пота одеяло в сторону, но руки совсем не слушались.       Что… жар? Как давно он ощущал жар?       Паника накрыла с головой. Единственное, что помогало Цзюнь У чувствовать тепло — это Сяньлэ в прошлом, от которого оно постоянно исходило. Неужели присутствие этого чудовища во сне так повлияло на него?..       Казалось, вся комната была заполнена горячим воздухом, как в купальне. На мгновение глаза императора начали хаотично метаться по комнате в поисках причины — вдруг его окружает огонь? Пожар во дворце?       Взгляд замер на темноте, поглощённый золотом десятков глаз.       Чёрная непонятная фигура в углу стояла прямо и почти достигала потолка. Множество крыльев разметались по комнате, занимая весь пол и часть стен, и на каждом из них были видны прорези с широко открытыми глазами.       Будь Цзюнь У действительно бесстрашным перед ним, он бы схватился за меч у кровати. Будь он не в ужасе, открыл бы рот в гневных воплях и нецензурной брани. — Почему ты не хочешь этого? — внезапная хватка на горле заставила сознание проясниться. — Почему ты не можешь захотеть этого? Неужели это так сложно?       Лицо Сяньлэ, искажённое в ненависти, нависло над императором очень по знакомому. Восемьсот лет назад произошло то же самое, но руки тогда юноши были далеки от горла.       Цзюнь У задыхался несмотря на то, что ему, как демону обиды, не нужно было дышать. Напряжение во всем теле вызывало боль в мышцах — настолько сильно хотелось сдвинуться с места, избавиться от паралича, куда-нибудь убежать… — Ты не хочешь быть здесь? — выражение лица Се Ляня сменилось улыбкой. — Это твоё место, твой дом. Ты боролся за него, разве нет?       Из горла вышел непонятный хрип, одна из рук наконец смогла пошевелиться, и Цзюнь У схватился за чужое запястье, что сжимало его шею. Надежда, что получится избавиться от удушения, мгновенно улетучилась, когда стало понятно — император не мог сдвинуть Сяньлэ ни на цунь.       Улыбка напротив стала шире, обнажая неестественно заострённые зубы. Мгновение — и рот бывшего короля широко открылся.       Последнее, что увидел Бай Усянь перед темнотой — это золотой глаз в чёрной пустоте глотки.       Дворец опустел. Цзюнь У искренне не мог понять, было ли так всегда или нет, но чёрные стены коридоров давили на сознание с такой силой, что невозможно было расслабиться.       Постоянная тишина раздражала. Единственное, что можно было услышать, это громкие неторопливые шаги со всех сторон — и те даже не принадлежали императору.       Ноги постоянно вели Цзюнь У в сторону оружейной, проверить, что случилось со статуей. Так же отвратительно она выглядит? Стоит ли снести её, порезать на куски крылья и закопать? Давно было пора это сделать, но что-то постоянно останавливало Бай Усяня — он поставил этот образ в память о поражении бывшего правителя, в память о его глупости и смертности…       Оружейная встретила заброшенностью. В конце помещения больше не было статуи — лишь пустота, свечи больше не освещали стены, оружие не блестело, и Цзюнь У ощущал мурашки по всему телу от пронизывающего это место холода. — Сяньлэ!!! — наполненный гневом и ужасом голос эхом пронёсся по оружейной. — Ты, последняя ошибка моей империи, смеешь преследовать меня после своей смерти?!       Ответом ему была нагнетающая тишина.       Цзюнь У выскочил из оружейной и быстрым шагом бросился к выходу из дворца. Страх подступил к горлу, когда сотни портретов, развешанных в коридорах дворца, словно живые следили за ним, не отрывая взгляд.       Разве он не сжёг их? Разве он не сжёг их?!       Бай Усянь чувствовал, что сходил с ума.       Дрожащие руки распахнули высокие двери наружу. Собственное сердце в груди упало, когда вместо светлой улицы перед Цзюнь У оказалась бесконечная чернота и стоящая прямо перед ним тёмная огромная фигура. Освещённый лишь белым отблеском тысяч перьев, император мог видеть только два распахнутых глаза на бесформенном лице.       Со всех сторон потянулись десятки рук, что хватали и тянули Цзюнь У с невероятной силой за одежду, руки, ноги и волосы, закрывая ладонями его лицо, сжимая его до нестерпимой боли и крови. Они затягивали его в эту пустоту, ближе к чудовищу, что стояло посреди всего этого ада, и Бай Усянь уже не мог сдерживать вопль ужаса — даже ноющая растерзанная кожа, вырванные волосы и сломанные кости не доставляли ему столько страданий, сколько вид прищуренных глаз сгустка черноты, напоминающего Его.       Цзюнь У открыл глаза в своей комнате.       Се Лянь был привычно горячим и тяжело дышал, болезненно схватившись за лоб. Силуэт бога сгорбился, крылья дрожали, даже золотая всегда блестящая кожа, кажется, потускнела. — Гэгэ!.. Ты в порядке? — Да, я… — король тяжело выдохнул, пытаясь прийти в себя, — …потратил последние силы. Дай мне минуту.       Хуа Чэн косо взглянул на лежащего недалеко Бай Усяня. Тот, казалось, не собирался просыпаться. — Он и не проснётся, — Се Лянь проследил за чужим взглядом, — никогда. — Никогда? — Если я этого не захочу, — непонятливо поднятая бровь демона заставила бога усмехнуться, — одна из способностей моего тела… когда-то я хотел видеть всё, и небеса — или мир демонов — дали мне это. Когда ты знаешь о ком-то абсолютно всё, очень легко манипулировать его сознанием, ты знал? — Гэгэ просто заставил его уснуть? — Хуа Чэн помог Се Ляню подняться. — Не совсем. Он заперт в своей самой страшной жизни с самой ужасающей версией своего страха, и это будет высасывать из него силы до тех пор, пока он не растворится от безумия и забытого имени.       Ужасная участь — хотел было сказать Хуа Чэн, но передумал. Для такого ублюдка, как Цзюнь У, это казалось милосердием.       Выражение его лица показалось Се Ляню поводом для дальнейших объяснений. — Он никогда не поймёт, что находится не в реальном мире, даже если его окружение абсурдное, непонятное, как самый настоящий сон в бреду. Даже если у него и проскользнёт мысль о подделке, новый «день» сотрёт все эти мысли из его головы. — Гэгэ сказал, что он застрял с самой ужасающей версией своего страха. Может ли это быть..? — Я? Да, там я, — бог хмыкнул и мягко подтолкнул его крылом к выходу из тронного зала, — это забавно. Я использовал эту силу два раза за всю свою жизнь на людях, и представляешь — в обеих иллюзиях был я. Я такую форму в реальной жизни приму только если другого выбора не будет, какой ужас. — У гэгэ есть ещё одна форма, о которой никто не знает? — Давай не будем об этом, она не заслуживает внимания, — Се Лянь мягко улыбнулся и, когда они подошли к выходу, подхватил Хуа Чэна на предплечье одной из рук, — я рад что смог забрать часть твоей силы и сделать это. — Мы оба теперь с опустевшими резервами. — И правда, я даже не могу ни с кем связаться, — глаз на лбу задвигался, словно осматриваясь вокруг, — но все люди дворца в безопасности.       Хуа Чэн не сомневался.       Чистое небо снаружи окрасилось в серо-голубой, что говорило о скором рассвете. Се Лянь направился в восточную сторону дворцовой территории, где был пруд. Несмотря на холод утра, Хуа Чэн чувствовал себя тепло — горячие руки бережно грели его сквозь одежду, крепко держа. — Кажется, пророчество сбылось, — бог первым нарушил тишину, став на небольшом холмике над прудом. Знакомые ивы, которые заполняли весь сад и всё, что было за ним, едва касались его крыльев длинными ветками.       И правда, пророчество сбылось. Мэй Няньцин в те времена назвал судьбу Цзюнь У, в которой правитель пал — и реальность бывшего императора осталась в глубине его сознания, в иллюзии, которую Се Лянь создал. Вид такой же судьбы был и у Хуа Чэна, которому было предначертано умереть как человек, что он и сделал — эта неточность, гибкость сказанных слов сыграла с ними злую шутку. — Ты рад, что все так закончилось?       Взгляд бога смягчился. — Конечно. Теперь я могу выйти за тебя замуж.       Хуа Чэн резко вздохнул.       У них теперь было всё время мира. Они оба прошли через свои судьбы, и ничто не будет им угрожать с этих пор.       Его король — его сильный, бесстрашный бог — прошёл через восемь сотен лет страданий и мыслей о беспощадности судьбы, о смерти, которая должна настигнуть его, и через тяготы безмолвной любви, которую он держал в своём сердце и терпеливо ждал, никому её не показывая. Бог продолжал жить так, чтобы всем его подданным было хорошо, жить так, чтобы все вокруг его уважали.       Се Лянь прошел через это всё, и в его глазах Хуа Чэн мог видеть неверие и облегчение.       Взгляд короля устремился вперёд — туда, где медленно поднималось солнце. Слабые лучи освещали его лицо, от чего кожа казалось ещё более золотой и блестящей. Длинные волосы слегка развевались на слабом ветру, как и белые перья огромных чистых крыльев.       Хуа Чэн не мог отвести взгляд. — Я люблю тебя.       Все пять глаз Се Ляня удивлённо округлились, когда он перевёл взгляд на демона. На щеках проявился лёгкий румянец, а пальцы всех рук мелко задрожали.       Хуа Чэн был рад, что у них получилось встретить новый день, и он наконец смог сказать это.       Через несколько мгновений рот бога распылился в мягкой улыбке. — И я тебя люблю.