***
Беспощадная трель будильника заставила разлепить глаза. Перед работой Даня честно попытался привести себя в порядок и всё равно получил в приёмной студии оценивающий свист Димы-большого и последовавшее за ним: — Ну, красаве́ц! В зеркале для клиентов Даня поймал своё отражение. Да уж, красавчик ещё тот: нос опухший, а под лихорадочно блестящими глазами синяки в пол-лица. Из закутка студии выглянула Кристина и критически оглядела его с ног до головы. Даня уже морально приготовился, что сейчас его добьют каким-нибудь язвительным комментарием, но девушка лишь указала своей тонкой кистью на его шею и сказала: — Красивый шарфик. Шарфик? Даня снова покосился на своё отражение и с изумлением обнаружил обмотанную вокруг больного горла ярко-фиолетовую ткань в акварельных разводах. В сочетании с торчащими из-под зелёного капюшона рыжими вихрами и серого цвета лицом смотрелось… авангардно. Лисицын надул щёки и с шумом выдохнул. Кивнул и, протянув руку, молча пожамкал кистью тем жестом, каким ребенок просит конфетку. Кристина вздохнула: — Да иди уже, болезный, нет ещё ничего. — И добавила, обращаясь к Диме-маленькому: — Сделай-ка Даньке чаю. Даня только недавно заметил, что к нему Кристина относится несколько теплее, чем к другим. Он всё время ждал тех злых подколов, какие она обычно бросала всем вокруг, включая начальников, но Лисицын под их поток почему-то не попадал. Вымученно улыбнувшись, он махнул курьерам и побрёл в лабораторию. Всё утро его то знобило, то бросало в жар; от прохладного сырого воздуха в подвале самочувствие только ухудшилось. Дима-маленький пару раз приносил ему чай. А к полудню в лабораторию спустился Алико. — Я чайник принёс. — Он поставил на стол в коридоре электрический чайник, пачку пакетированного липового чая и маленькую баночку меда. — Свой, — пояснил начальник, — отец прислал, у него пасека в деревне под Марнеули. — Осмотрел внимательно застывшего в коридоре Даню и спросил: — Ты как? Лекарства есть? — Да, лекарства есть, жить буду. Мёрзну вот только, — пожаловался он, зябко поведя плечами. Алико, нырнув тёплой рукой под его рыжую челку, коснулся лба, проверяя температуру. «Господи, — в панике подумал Даня, — если он сейчас ещё и губами приложится, я прям тут и сдохну со стыда». Но Алико лишь потрепал его по макушке. — Не горячий, вроде, — сказал он добродушно. — Ладно, лечись давай. Скажу, чтобы срочников сегодня не брали. Развернулся и ушёл. А Даня ещё какое-то время ошарашенно пялился на закрывшуюся за начальником дверь и только потом сообразил, что забыл поблагодарить его за чай с мёдом. В обед пришёл Дима-большой, принёс чизбургер и картошку из фастфуда: «это от нас всех», леденцы для горла: «это от Кристины» и небольшой напольный электрический обогреватель: «Алик сказал в лабу поставить». Проплыл по коридору аки баржа, неся его на вытянутых руках, и поставил на пол в «красной» комнате. — Да тут же сырость везде, — проворчал Даня, — меня от него током не шибанет? — Не ссы, ща чё-нить придумаем. И он придумал: кое-как прикрутил обогреватель к ножке стола и подключил к единственной свободной розетке. Тёплый воздух сразу пустил табун мурашек по спине Дани, и он благодарно улыбнулся. К вечеру самочувствие чуть улучшилось. Лисицын заскочил в студию и поблагодарил всех за заботу. Дима-маленький зыркнул на него с диванчика и, покосившись на Кристину, сказал: — Дань, а чихни на меня, что ли. — Господи, зачем? — испугался он. — Заболею тоже, и Кристина будет меня леденцами угощать, — мечтательно ответил курьер, поглядывая на девушку, которая, скрестив руки на груди, стояла в проходе в студию. По её лицу Даня понял, что сейчас начнётся очередное шоу, и на фразе «Митенька, не знала, что ты любишь… сосать» и последующем гоготе Димы-большого, поспешил поскорее убраться из студии. Зашёл в офис поблагодарить Алико за мёд. Тот отмахнулся и задержал на нём оценивающий взгляд. «Прям, как мама, сканирует», — подметил Даня, опуская голову. Но, пока шёл к метро, он думал о том, как ему всё-таки повезло, что в его жизни есть люди, которые о нём заботятся: семья, коллеги, Саня. Вспомнив о друге, он с тоской отметил, что тот так и не вышел на связь, хотя должен был вернуться ещё вчера.***
Даня сделал переход на свою ветку метро и заскочил в подъехавший поезд. К восьми вечера основная масса работающих уже разъезжалась по домам, и такой толпы, как в час пик, в это время не было. Оглядевшись, Даня прошёл по вагону вперёд — увидел у одной из дверей свободное местечко. С одной стороны двери, спиной к нему, стоял парень, склонив голову вниз и, видимо, читая. Проходя мимо, Лисицын мазнул взглядом по его рукам и узнал обложку «Охоты на овец» Мураками — сам читал её весной. Он прошёл к свободному месту и, прислонившись поясницей к перекладине, стал копошиться в сумке в поисках cd плеера: захотелось послушать одну из песен, которую он недавно пытался подобрать на гитаре. Зазвучали знакомые аккорды, Даня убрал плеер обратно в сумку и поднял голову. А когда увидел, кто́ стоит напротив, даже дышать перестал. Вцепившись двумя руками в ремешок сумки, он, стараясь не упустить ни одной детали, во все глаза пялился на «того парня» с фотки. В этот раз на нём были классические джинсы и бордовая футболка с закатанными до локтей рукавами. На правом запястье — коричневый кожаный браслет из переплетённых косичкой полосок. В ногах стоял синий тряпичный рюкзак. «When you were here before Couldn't look you in the eye You're just like an angel Your skin makes me cry» — раздалось в наушниках. Только Даня выдохнул, как парень вдруг оторвался от книги и встретился с ним спокойным взглядом. Жутко смутившись, что его поймали, Даня почувствовал, как заливается румянцем. Резко отвернулся к двери и тут же стал проваливаться в бездонную черноту за её стеклом. «I wish I was special You're so fuckin' special» Боковым зрением Даня уловил движение — парень раскрыл книгу и вернулся к чтению. Не решаясь снова посмотреть на его лицо, он скосил в сторону глаза и стал рассматривать руки: покрытые короткими тёмными волосками предплечья с проступающими венками, гладкие косточки на запястьях, красивые кисти с длинными пальцами. Очень захотелось коснуться этих рук, провести кончиками пальцев по коже, ощутить её тепло, почувствовать, как на внутренней стороне запястья пульсирует венка. «I want you to notice When I'm not around You're so fuckin' special I wish I was special» На следующей станции несколько человек вышло, двое — вошли. Двери закрылись, и поезд стал набирать скорость. Лисицын, не в силах сдерживаться, снова стал разглядывать незнакомца. А тот поднял голову и, прищурившись, задержал на нём изучающий взгляд, словно пытался что-то вспомнить. Даня смутился ещё больше, уронил голову вниз и обнял себя руками поперёк живота. «But I'm a creep I'm a weirdo» Парень склонился и, убрав книгу в рюкзак, закинув его на плечо. Шагнув в сторону Дани, он взялся за поручень над его головой и посмотрел прямо в глаза. «Run, run, run» — надрывался в наушниках Том Йорк. Даже заложенным носом Даня почувствовал знакомый запах парфюма и попытался незаметно его вдохнуть. Незнакомец чуть подался вперёд и что-то сказал, и Лисицын залип на движении оказавшихся так близко губ. Парень махнул перед его лицом кистью, привлекая внимание, и, когда Даня встретился с ним взглядом, покрутил пальцами возле уха. Поняв намёк, Даня дёрнул наушники за провод и стянул с головы капюшон. Незнакомец тут же склонился и, перекрикивая шум метро, спросил: — Мы раньше не встречались? От его голоса и тёплого дыхания от шеи вниз по спине побежали мурашки. Даня, прижимая к груди зажатые в кулаке наушники, боялся пошевелиться. В горле застрял сладкий из-за леденца ком, и он попытался незаметно его сглотнуть. Парень в ожидании ответа вопросительно вздёрнул брови, и Лисицын, отмерев, быстро-быстро замотал головой. — Нет? — спросил парень как будто с сожалением. Даня ещё раз мотнул головой. Незнакомец кивнул и грустно улыбнулся. Поправил на плече лямку рюкзака и, когда на следующей станции двери разъехались в стороны, вышел из вагона. Сворачивая шею, Даня провожал взглядом его путь к эскалатору. Двери закрылись. Поезд тронулся. Проезжая мимо парня, Дане показалось, что тот тоже высматривает его в окнах проносящихся вагонов. Но уже через мгновение перрон исчез, и он наткнулся на безжалостную темноту и собственное растерянное отражение в стекле с надписью «не прислоняться» в том месте, где на шее ярким пятном горел фиолетовый шарф. «Тормоз! — ругал себя Даня. — Язык бы отвалился ответить?» Он так сильно сжал кулак, что зажатые в нём наушники больно впились в кожу. Тут же заткнул уши чёрными каплями и нырнул в сумку за плеером. Снова отыскал эту песню, а потом и вовсе поставил её на повтор. Натянул на голову капюшон, сунул руки под мышки и, нахохлившись, принялся раз за разом прокручивать в голове встречу. Мысли зароились бешеным роем. Брови сдвинулись к переносице, а глаза вдруг увлажнились. Лисицын заморгал и попытался восстановить над собой контроль, но в статичном положении эта задача оказалась невыполнимой. Тело, требуя движения, мелко дрожало, и до своей станции Даня еле дотерпел. Едва поезд остановился, он стрелой выскочил из вагона и, перепрыгивая ступеньки, выбрался, наконец, наружу. Шёл противный мелкий дождь, но было уже наплевать: до дома он решил идти пешком. Натянул пониже капюшон, засунул руки в карманы джинсов и, смотря под ноги на мокрый асфальт, сосредоточился на ходьбе. Его уже вовсю колотило, в голове туманом растекалась мутная боль, но он упрямо продолжал шагать. Дошёл до моста через Москва-реку и резко остановился. Посмотрел на шлюз, на поле аэродрома за рекой, на тёмную воду внизу. Дыхание сбилось, тело от дрожи ходило ходуном. Чтобы как-то успокоиться, он вцепился руками в ограждение моста. Прикосновение к мокрому холодному металлу запустило волну мурашек от ладоней до самого загривка. Толстовка уже промокла, неприятно липла к плечам, и Даня содрогнулся. Не отцепляя ладоней, он оттолкнулся от ограждения и, выпрямив руки, свесил между ними голову. С мокрой чёлки капало. Или это из глаз? Он не знал. Загнанно дыша, он чувствовал, что опять проваливается в эту ужасную черную дыру отчаяния. С рыком поднял голову, пнул ногой парапет и, всхлипнув, принялся вытирать лицо рукавами толстовки. Развернулся и пошагал дальше. На повторе играла всё та же песня. Слова врывались в мозг, и Дане казалось, что написаны они как будто специально для него — так нелепо и отчаянно влюблённого.***
Даня вошёл в свой двор. До подъезда оставалось буквально несколько метров, когда кто-то, схватив его за плечо, резко дёрнул и развернул на сто восемьдесят градусов. Он покачнулся и чуть не упал, но крепкие руки удержали на месте. Запыхавшийся Саня что-то быстро говорил, но из-за нескончаемого «Run, run, run» не было слышно, что именно. Дёрнув за провода наушников, Кузьмин оборвал поток музыки и хмуро вгляделся в его лицо. — Лисёныш? — позвал он. Даня всхлипнул, качнулся вперёд и ткнулся лбом ему в плечо. Стало как-то легче. Пудов на сто сразу. Только дрожь не унималась. Саня обхватил его за шею и, буркнув «пойдем-ка», развернул к подъезду. У двери в квартиру взял из дрожащих пальцев ключи, сам отпер замки и затянул Даню внутрь. Заставил снять промокшие кроссовки и потащил в гостиную. Натюрморт из горы скомканных салфеток и пустой чашки выглядел весьма красноречиво, и Саня понимающе присвистнул. — Ну-ка, руки вверх! — рявкнул он и, когда Даня послушно выполнил просьбу, потянул с него промокшую толстовку, затем и футболку. — Джинсы тоже снимай, живо! — поторопил он его и вышел из гостиной. Рядом с Саней всё всегда казалось простым и понятным. Его чёткие указания помогали не терять ориентиров. За них хотелось уцепиться, словно за спасательный круг, способный удержать на плаву и не дать захлебнуться страхом и отчаянием. Едва он стянул с себя джинсы с носками, вернулся Саня с одеялом и полотенцем в руках. Завернул его, посадил на диван и стал вытирать волосы, мягко массируя кожу на голове. Дрожь не унималась, но чуть отпустило, когда друг через одеяло растёр его плечи. На кухне щёлкнул чайник, и Саня, вздохнув, ушёл, но уже через минуту вернулся, неся в руках дымящуюся чашку. — Пей, — коротко сказал он. Даня выпростал руку, взял чашку и, стуча зубами о края, стал потихоньку отхлёбывать. Саня уселся рядом, подвернул под себя одну ногу и, подперев щёку ладонью, принялся за ним наблюдать. Допив чай, Даня отставил кружку на столик и с ногами залез на диван, чтобы укутаться в свой одеяльный кокон. Какое-то время сидели молча. Даня смотрел вперёд, Кузьмин — на него. — Сань, — наконец произнёс Лисицын и медленно повернул голову. — М? — Я, кажется, влюбился, — получилось жалобно. В глазах снова собралась влага. Друг почти улыбнулся в самодовольное «я так и знал!», но, заметив его несчастный вид, протянул руку и положил ему на голову. — И кто она? — спросил Саня, пропуская сквозь пальцы влажные пряди. — Он, — едва слышно поправил Даня. Рука на макушке на мгновение замерла. — Он? — Это парень. Саня замолчал, и Даня в ожидании его реакции напряжённо замер. — Ну-у-у, — наконец протянул друг, приподняв бровь, — у каждого свои недостатки. Дане потребовалась почти минута, чтобы в этой фразе опознать финальную сцену «В джазе только девушки». Он облегчённо выдохнул и неуклюже привалился к тёплому боку друга. — Расскажешь? — услышал он в макушку. И Даня рассказал, как влюбился в парня на фотографии, как завис потом в студии, увидев его, и как встретил сегодня в метро. Кузьмин внимательно слушал, иногда задавая вопросы. — Так это тот чувак с типа «заказа»? — уточнил он, когда рассказ закончился, и на смущённый кивок Дани спросил: — И что теперь? — Не знаю, — вздохнул Даня. — А чего бы ты хотел? Ну, встречаться там или что? Даня растерялся. Так далеко он не загадывал. А возможности романтического интереса с той стороны не допускал даже в самых смелых мечтах. — Да хотя бы познакомиться, — буркнул Даня, обозначая пределы своих желаний. Вообще-то он был абсолютно уверен, что единственный шанс на знакомство уже упустил, поэтому удивился, когда друг сообщил, что, во-первых, можно подловить его на той же станции метро, где он вышел, потому что, скорее всего, возвращался домой, а, во-вторых, — подождать, пока ему снова понадобятся фотки и надеяться на то, что выбор снова падёт на их студию. Лисицын согласно кивнул, но загрустил: — Это ж можно годами ждать… — Пф, — фыркнул Саня, — это ты мне про «годами ждать» говоришь?! Даня виновато посмотрел на друга, улыбнулся уголками губ и спросил: — Как ты вообще столько лет всё это выдерживаешь? — Люблю её, — просто признался Саня, пожав плечами. — Ты же знаешь, я пробовал… но ни с кем другим не могу… — Он замолчал и уставился на свои ладони. — Сань? — тихонько позвал Даня после минутки тишины. — М? — друг вынырнул из своих мыслей и посмотрел на него. — Слушай, а тебе, ну… Даня замялся и отвёл взгляд. Вроде бы и так уже было понятно, что друг отнёсся к его влюблённости с пониманием, потому что буквально минуту назад совершенно спокойно перечислял варианты, как познакомиться с парнем, но не выяснить наверняка Даня не мог. — Тебе нормально, что я… эм… — он зыркнул на Саню, надеясь, что тот, как всегда, поймёт его без слов. — Педик? — не растерялся тот. — Ну, Са-а-а-аня, — Лисицын залился краской и спрятал лицо в одеяле. Друг захохотал, заваливаясь на него, а, отсмеявшись, обхватил его голову тёплыми ладонями и заставил смотреть на себя. Неожиданно чмокнул в нос и, проведя большим пальцем по родинке под левым глазом, тихо сказал: — Лисёныш, да мне всё равно, веришь? Я тебя любого люблю! — и притянул к себе, крепко обнимая. — Потому что ты у меня особенный. «I wish I was special», — вспомнил Даня свой провальный эпизод и закусил губу, чтобы не разреветься. Слишком сильные и противоречивые эмоции рвались наружу: разочарование в себе, вселенская благодарность к другу и общая растерянность в этом коктейле были основными.