Сенситометрия

      Добраться до дачи получилось только в субботу ближе к вечеру. На этот раз отмечали день рождения Никиты, и помимо всех Лисицыных собрались и друзья брата, с одним из которых активно заигрывала Таня. Саня недовольно пыхтел, сжимая под столом кулаки, а Даню от взрослых разговоров про бизнес и политику вырубало: болезнь только-только отступила, и две недели ежедневной работы вымотали его. Он посидел ещё немного, сделал несколько «памятных» снимков, выслушал торжественное объявление Никиты о том, что у них ожидается пополнение, поздравил его и, извинившись, ушёл к себе. Позёвывая, разделся, забрался в кровать и тут же заснул на добрых двенадцать часов.       А утром маме захотелось пирога с вишней. Саня в гостиной возился с Тёмкой, гости лениво бродили по саду, а Даня, отдохнувший после долгого сна, сидел на кухне и заворожённо следил за уверенными движениями двух пар мягких, но таких сильных рук.       — Мам, а как ты поняла, что папа, ну, — «тот самый» для тебя? — спросила вдруг Таня, выдавливая косточки из вишен.       Мамины руки замерли, Даня поднял взгляд и заметил, как её лицо преобразилось, став совсем молодым.       — Он мне просто не оставил выбора! — улыбнулась мама, явно погрузившись в приятные воспоминания. — Отвадил всех моих женихов, представляете?! — всплеснула она руками, поднимая небольшое мучное облако. Покачала головой и вернулась к тесту.       — А он говорил тебе потом, — продолжила допрос Таня, — почему в тебя влюбился?       — Да он не в меня влюбился, а в мои шерстяные носки! — Мама захохотала, а сестра недоумённо переглянулась с Даней.       — То есть? — спросили они хором.       — Мы с девочками с курса собирались праздновать Новый Год в общежитии. Я пришла к ним, а у меня ж всегда ноги мерзнут, вы же знаете, так вот, я в шерстяных носках была, мне тётка постоянно вязала. Девчонки послали меня позвонить кому-то, не помню уже, кому, и вот я стою такая, с трубкой в руке возле вахтёрши, в тапках на шерстяные носки, а Серёжка как раз с улицы зашёл, у них там другое крыло было мужское, из нашего института мало было парней, сколько их там в Педе, ну и из других ВУЗов подселяли. Так вот, он стоит такой, с мороза, щёки красные, глаза блестят, рыжие вихры из-под шапки торчат. — Мама, размахивая мучными руками вокруг лица, наглядно показала и щёки, и вихры. — Стоит и пялится на мои ноги. Я тогда так возмутилась! — Она снова засмеялась. — Он с чего-то решил, что, раз в шерстяных носках, значит, деревенская! Из Сибири своей приехал, ну и всё искал девушку, чтобы как дома: кровь с молоком, коня на скаку, вот это вот всё, а тут — я, метр с кепкой, пятьдесят килограмм, и — коренная москвичка. Зато в шерстяных носках!       Мама закончила замешивать тесто, переложила его в большую алюминиевую миску и накрыла полотенцем. Вытерла стол от муки, вымыла руки и повернулась к дочери, закончившей с приготовлением начинки. Таня мечтательно смотрела в сторону.       — А ты когда поняла, что любишь его? — спросила она мать.       — Мы познакомились тридцать первого декабря, — пожала та плечами и села за стол. — Это потом я узнала, что у него день рождения был в тот день… Он так ухаживал за мной, знаешь, с этой его элегантностью северного медведя, но так искренне, что я уже через неделю сдалась и пошла с ним на свидание, ну, а на мой день рождения он уже сделал мне предложение, трех недель не прошло. Представляете, — окинула она взглядом притихших детей, — завалился к нам домой, узнал же у кого-то адрес, и с порога моим родителям: «люблю-женюсь». Они обалдели, конечно, интеллигентная Московская семья, и тут такое чучело рыжее. Но чем-то он их покорил. Правда, родители сказали, чтоб о свадьбе до диплома и не мечтали. — Мама задумалась, чуть наклонив голову набок и проворачивая вокруг безымянного пальца своё обручальное кольцо. — А влюбилась когда… — Она пристально посмотрела на дочь. — Знаешь, Танюш, как-то быстро я поняла, что это надёжный человек. Мужчина с большой буквы, за которым всю жизнь, как за каменной стеной будешь. Он так окутал меня своей заботой, что невозможно было не влюбиться… А как он на гитаре играл, — мама расплылась в улыбке.       — Вот так я и знал, что без Битлов не обошлось! — захохотал Даня, и мама вслед за ним.       Именно тогда он вспомнил о разговоре с Саней, когда после своего внезапного признания и порции утешений от друга, спохватился и принялся расспрашивать того о поездке. Саня ответил, что в целом всё прошло неплохо, хотя поначалу отца накрыло от воспоминаний. Тогда у Дани неожиданно возникла идея, к реализации которой он сейчас и приступил. Сложив руки на стол, он навалился на них грудью и, смотря на маму снизу вверх, заговорщически спросил:       — Слушай, а у тебя есть какая-нибудь симпатичная незамужняя подруга?       — Ну, допустим, — недоверчиво ответила она, переглянувшись с дочерью. — Зачем тебе? — спросила, но встретилась лишь с нетерпеливым Даниным взглядом. — М-м-м, Любаша есть, помнишь? Она развелась три года назад.       — А пригласи её на вашу годовщину свадьбы, — попросил Даня, кивнув.       — Что ты задумал? — Мама выглядела удивлённой.       — А мы пригласим дядю Володю. — Он поиграл бровями.       — Какого ещё дядю Володю?       — Да Кузьмина же! Саниного папу.       Мама рассмеялась и замахнулась на него полотенцем. А Таня, посматривая на брата, загадочно улыбалась.

***

      В первый день смены после выходных Алико озадачил его просьбой заменить дни Кристины в студии — та собиралась в отпуск. Теперь получалось, что в следующие две недели он снова будет работать каждый день, только чередовать смены в студии и в лаборатории. Даня вздохнул и согласился, хотя перспектива иметь дело с незнакомыми людьми наводила на него ужас. Кое-как отработав первую неделю, к выходным он вдруг сообразил, что уже почти неделю не видит начальника ни в студии, ни в офисе.       — А куда Алико подевался? — спросил Лисицын Диму-маленького под конец смены в пятницу.       — Так в отпуске же, — кисло ответил тот.       — Чё им всем одновременно приспичило-то? — возмутился Даня.       Дима-маленький уставился на него нечитаемым взглядом, а потом выпалил:       — Так они вместе же уехали!       — Кто?       — Лис, ты прикалываешься? — Димка в удивлении поднял брови. — Кристина с Алико куда-то в Испанию поехали, мне Славик сказал.       — Оу, — только и ответил Даня, как-то вдруг смутившись: всё-таки слухи оказались правдой.       Он задумался о семейной жизни начальника, пытался представить его жену и придумать причину, по которой он изменяет ей с молодой девчонкой. Потом переключился на своих родителей: интересно, они когда-нибудь изменяли друг другу? Да нет, бред же, — убеждал себя Даня, — они же как попугайчики-неразлучники, постоянно вместе. Задумался вообще об изменах, верности и успехе счастливой семьи и не заметил, как рабочий день подошел к концу.

***

      — Юль, прекращай, — цыкнул Даня на подругу.       Та уже полчаса ходила по квартире с металлическими рамочками в вытянутых вперёд руках и выискивала по углам полтергейст.       Саня на выходные планировал очередную выездную тусу — его сокурсник Макс давно зазывал к себе в гости в Архангельское, обещая сводить в усадьбу. Но погода снова испортилась, поэтому, раз уж настроились тусоваться и все в кои-то веки оказались в городе, решили не откладывать встречу, а просто перенести локацию. Разумеется, — к Дане домой.       Основной состав их компании, включая самого Даню, состоял из девяти человек.       Макс приехал со своим другом Колей. Несмотря на то, что парни держались несколько обособленно от остальных, в их компанию они влились удивительно гармонично. Саня поначалу называл их «сине-белые»: у худенького невысокого кареглазого брюнета Коли фамилия была Беляев, а у высокого плечистого блондина Макса — Синельников. Однажды кто-то «смешал» их, назвав «наши голубенькие», на что парни переглянулись, прыснули со смеху и, не растерявшись, стали дурачиться и тискаться, манерно жестикулируя и называя друг друга «прати-и-ивный». Ржали долго, и в итоге кличка прижилась.       Юля и Лена, одноклассницы Лисицына, являли собой классический пример противоположностей, которые притягиваются: Юлька, общительная полноватая веселушка с ямочкой на правой щеке, которую в увлечениях вечно штормило из крайности в крайность и в последнее время потянувшую на всякую мистику-эзотерику; и Елена-прекрасная, флегматичная холодная блондинка с привычкой психологически препарировать всех и вся. Саня с Леной пытались встречаться в выпускном классе, но… Лена оказалась «не Таней», да.       Ещё пришли Мишка с Антоном — сокурсники Дани. Саня втянул их в компанию по музыкальным пристрастиям: все трое любили питерских музыкантов и старались не пропускать ни одного их концерта на московских площадках. Мишка, или Мика, крепкий бритоголовый парень с тоннелями в ушах, был чем-то похож на «Паштета» из I.F.K. А у Антона были тёмные вьющиеся волосы до плеч, обрамлённые густыми ресницами пронзительные синие глаза за очками в тонкой оправе и удивительно красивый бархатистый голос. Он производил впечатление тихого интеллигента, но исключительно до первых аккордов на концертах, где он, залезая в самое пекло, отчаянно слэмился до синяков и ссадин.       Ну и Илья, их главный трубадур, с которым парни познакомились на одной из смен в пионерском лагере лет пять назад. Они подружились и продолжили общение и после смены, хотя в лагере больше ни разу не пересекались. Илья был улыбчивым русоволосым парнем с очаровательными глубокими ямочками на щеках. Он лучше всех в компании играл на гитаре и именно он учил Даню первым аккордам.       Вообще-то тусоваться Даня не хотел. Он ужасно вымотался на работе и социализации с клиентами ему вполне хватило, а сил на готовку не осталось совсем. Но Саня пообещал, что организует всё сам, и обещание своё сдержал: встретил плетущегося со смены Даню у подъезда во всеоружии — с девчонками и кучей пакетов. А пришедшие позже парни принесли и выпивку, и закуску, так что Дане можно было расслабиться и особо не хлебосольничать.       Он сидел в кресле чуть в стороне ото всех и, как обычно, отстранённо наблюдал за друзьями. «Голубенькие» Макс с Колей, тесно прижавшись друг к другу, сидели на диване, а с обеих сторон их подпирали флегматики Ленка и Антон. Мика с Ильёй, единственные курящие в их компании, постоянно курсировали из гостиной на балкон, Юлька носилась по квартире с рамочками, а Саня, сидя на подлокотнике второго кресла, рассказывал о новой книге Пелевина. В гостиную ворвалась Юля, сердито кинула рамочки Дане на колени и заявила:       — Как-то у вас тут скучно. Никаких отклонений.       Лисицын, словно извиняясь, что живёт в такой неинтересной квартире, виновато развёл руками:       — Ну, прости, в следующий раз специально для тебя позову парочку привидений.       — О! Я вспомнила! — подруга уже переключилась на другое. — У меня же тётка недавно приехала из Турции, так её там научили на кофейной гуще гадать, у них это распространено, оказывается. Так вот, она мне основное рассказала, а я потом книжку в библиотеке нашла по символам и значениям. В общем, давай-ка, Лис, организуй мне несколько кофейных чашек — буду практиковаться.       Даня внутренне застонал: сейчас ему придется соскрести себя с кресла и потащиться на кухню варить на всех кофе. С другой стороны, в сон срубало нещадно, и взбодриться не помешало бы.       Варить настоящий молотый кофе его приучила мама: она не признавала никаких кофейных суррогатов, пила его из маленьких фарфоровых чашечек, которые коллекционировала, и иногда добавляла приправы: чёрный перец, корицу или кориандр. Даня достал большую турку, семь разномастных крошечных чашек и стал священнодействовать. Увязавшаяся за ним Юлька стояла рядом, прислонившись бедром к столешнице кухонного шкафа, и заворожённо следила за его неторопливыми движениями: вот он ополаскивает турку, берёт одну из чашечек и отмеряет семь порций воды, затем засыпает семь ложек молотого кофе и семь — сахара, вот ароматная жидкость закипает, и Даня, поднимая турку над плитой, снимает пенку и равномерно распределяет её по чашкам, вот он возвращает её на горячую конфорку и ждёт, когда кофе снова закипит, снимает пенку, повторяет ещё несколько раз и, наконец разлив кофе, переставляет чашки на поднос и несёт в гостиную. И всё это — не проронив ни слова.       Даня внёс поднос с кофе в гостиную, и комната наполнилась густым ароматом. Все дружно втянули носами и потянулись за чашками. Антон от кофе отказался, себе Юля тоже просила не варить, остальные маленькими глоточками пили обжигающую бодрящую жидкость. Подруга обводила всех нетерпеливым взглядом и радостно взвизгнула, когда первым допившим оказался Макс. Она попросила его взять чашку в правую руку и покрутить по часовой стрелке, а потом быстро перевернуть вверх дном и поставить на блюдце. Синельников послушно исполнил ритуал, и девушка отставила его чашку на журнальный столик остывать. За Максом последовал сидящий рядом Коля, потом Ленка и далее по очереди, пока последним не перевернул свою чашечку Даня.       Илья вышел из гостиной и через минуту вернулся с гитарой. Прошёл к обеденному столу, отодвинул один из стульев и, сев, начал потихоньку перебирать струнами, подкручивая колки. К нему подсели Мика с Антоном, а Саня переместился на подлокотник Даниного кресла, чтобы быть к ним поближе.       Юля взяла чашку Макса, втиснулась на освободившееся рядом с ним место и стала всматриваться в кофейные разводы. Все притихли в ожидании трактовки, и только группа с гитарой тихонько пела что-то из АукцЫона. Юная гадалка хмурилась, щурилась, морщила лоб и, наконец, выдала:       — Да у тебя тут Кама Сутра какая-то! Причем, знаешь ли, «голубенькая».       Макс хрюкнул и заржал, все дружно подхватили. Девушка озадаченно смотрела на смеющихся друзей, а потом тоже расхохоталась.       — Ты у Коленьки посмотри, — сказал Синельников, весело подмигивая сидящему рядом другу и, перегнувшись через него, протянул девушке его чашку. Коля легонько пихнул Макса локтем в бок, зыркнув на него из-под своей тёмной челки, и смущённо улыбнулся.       Юля взяла чашечку, снова стала всматриваться в рисунок кофейной гущи и вдруг пошла румянцем. Приложила ладошку к пылающей щеке и растерянно сказала:       — Ой. А у Коленьки тоже Кама Сутра.       — «Голубенькая»? — уточнил Макс, закидывая руку на плечо покрывшегося красными пятнами паренька и поигрывая бровями. Все опять рассмеялись.       — Ой, да ну вас! — вспыхнула девушка.       А с другого конца дивана Лена фыркнула:       — Вот во что может вылиться нерастраченная сексуальная энергия — везде фаллосы мерещатся.       Юля еще больше залилась краской и расстроенно посмотрела на подругу. Та протянула ей свою чашку:       — Посмотри-ка, что там у меня с Кама Сутрой, предвидятся в ближайшее время или как?       — Обломись, подруга, — весело хмыкнула Юля, взглянув на кофейные потёки, — зато обещают денег.       — Ну-у-у, — протянула Ленка, — тоже неплохо.       Юля продолжала не очень умело толковать символы: Сане, нахмурившись, посоветовала быть внимательнее со здоровьем, Илье предсказала скорую любовь, у Мики увидела путешествие. Последний обрадовался и пошёл курить, за ним потянулся и Илья, передав гитару Антону. Тот медленно провел по струнам, и через секунду Даня услышал знакомые аккорды. Он даже улыбнулся: эту песню он любил и сам часто пел её под гитару.       «Bring me home       To this house of, many days       Just lay me on the floor       Hard and cool as slate» — запел по-английски Антон.       Юля взяла последнюю чашку и стала рассматривать узоры на её стенках. Она вертела её в разные стороны, потом замерла, вглядываясь, и вдруг как-то светло заулыбалась.       — Ли-и-ис? — отвлекла она его от песни.       — М? — чуть раздражённо повернулся он к подруге: ему хотелось послушать, как играет и поёт Антон, он и сам был готов был вот-вот начать подпевать ему.       — Смотри, — девушка съехала на край дивана и наклонилась к Дане. Тот, в свою очередь, пересел на край кресла и, почти уткнувшись в неё лбом, заглянул в чашку. — Вот тут, — показывала она мизинцем, — круг, как будто клубок какой, как котята сцепились и играют, видишь?       — Ну да, — согласился Лисицын, — правда на котят похоже.       Саня тоже склонился к чашке.       — Не котят, а лисят только, — поправил он.       Юля посмотрела на него, помолчала, потом кивнула сама себе и сказала:       — Ну, в данном контексте, может, и лисят, хотя лисы вроде не очень хороший знак, но главное, что их двое и они в круге, как инь и ян — это символ нового начала и гармонии.       — «The world is small enough for both of us», — пел Антон.       Даня отвернулся от чашки и снизу вверх посмотрел на Саню. Тот, потрепав его по макушке, понимающе улыбнулся.       — О, неужели наш Лис наконец-то найдет себе Лисицу?! — воскликнула со своего места Ленка, прислушиваясь к их разговору.       «Скорее уж Ли́са», — мысленно поправил Даня. И в этот момент, никогда не веривший в гадания, гороскопы и всю эту ересь Лисицын вдруг искренне пожелал, чтобы Юлькино предсказание сбылось и у него случилось это новое начало с одним конкретным человеком.       — «We hunger for a bit of faith       To replace the fear», — подпел он Антону строчку из последнего куплета, подорвался за камерой и попробовал сфотографировать круг с клубком то ли котят, то ли лисят на стенке тонкого фарфора.       А Юлька остаток вечера бросала задумчивые взгляды на Даню, который время от времени с мечтательной улыбкой погружался в себя.

***

      Ночью Даня проснулся от жажды, встал и, позёвывая, поплёлся на кухню за водой. Вечером Илья уехал первым, а около полуночи подорвались Мика с Антоном, забрав девчонок, чтобы проводить их по домам в соседнем дворе. В итоге остались только он с Саней и Макс с Колей, которым возвращаться к себе в Подмосковье было уже поздно. Они посидели ещё немного, потом помогли Дане прибраться и вымыть посуду и разошлись спать; Саня лёг в бывшей Таниной комнате, а парням разложили диван в гостиной.       На кухне Лисицын выпил воды из-под крана и пошёл обратно. Витражные двери гостиной были приоткрыты, и он, проходя по коридору, бросил мимолётный взгляд вглубь комнаты. Сделал по инерции ещё пару шагов и резко затормозил. Вернулся назад и заглянул через широкую прореху дверей. Свет уличных фонарей проникал через не задёрнутое шторами окно и хорошо освещал лежащие на диване фигуры. Даня отлично разглядел, как Макс крепко прижимается всем телом к лежащему к нему спиной Коле, подсунув вытянутую на подушке руку под его шею, а вторую свободно перекинув через торс. Контраст фигур: крепкого мускулистого тела Макса и хрупкого Колиного — вызывал какое-то будоражащее чувство, и Даня прижал руку к груди, пытаясь унять зачастившее сердце.       Коля завозился во сне, и Макс, не просыпаясь, обхватил его обеими руками и притянул к себе ещё ближе. Уткнулся лицом в его затылок и спокойно засопел. И от этого жеста, такого, видимо, привычного для них, у Дани еще больше защемило в груди. Закусив губу, он тихонько отступил назад.       Утром за завтраком Даня исподтишка наблюдал за парнями, ему хотелось убедиться, что они действительно больше чем друзья. И вроде бы он ловил иногда их направленные друг на друга нежные взгляды и отмечал мимолётные ласковые касания, но с другой стороны, они с Саней вели себя так же. Лучший друг вообще был удивительно тактильным, не стеснялся при других обниматься, гладить его по голове или держать за руку. Вообще-то Лисицын не любил, когда его трогали чужие люди, но к Саниной потребности постоянно его касаться давно привык. Доедая омлет, Даня вспомнил, как парни отреагировали на «голубенькую» кличку и улыбнулся: а ведь они не стали тогда отрицать и возмущаться, наоборот, — подыграли. Зато теперь при друзьях они «типа в шутку» могли спокойно тискать друг друга, и все воспринимали это как продолжение игры в двух голубков.       К полудню Макс с Колей засобиралась домой, и Даня, как только закрыл за ними дверь, наткнулся на смешливый взгляд друга, который стоял в коридоре, прислонившись к стене и скрестив на груди руки.       — Выкладывай давай, — ухмыльнулся Кузьмин.       — Что? — Даня поднял брови и всплеснул руками.       — Что там у тебя опять на уме? Я же вижу, что тебя всё утро распирает что-то сказать.       Даня надулся и схмурил брови: опять друг с лёгкостью его «прочитал». Саня хмыкнул, подошёл к нему и, закинув руку на плечи, потащил в гостиную. Усадил на диван, сам сел рядом и, не говоря больше ни слова, включил телек. Лисицын попыхтел ещё немного, потом не выдержал, развернулся к другу и выпалил:       — Я ночью видел, как Макс обнимает Колю.       — И? — Саня только пожал плечами, бросив на него мимолётный взгляд.       — Ну, и выглядело это совсем не по-дружески!       — Дань, что тебя возмущает-то? — Кузьмин отвлёкся от экрана и развернулся к нему.       Даня недоумённо уставился в ответ.       — Они, что, типа вместе?       — Допустим.       — И ты знал?       — Допустим.       — И как давно́ ты знал?       — Да с самого начала почти, как с Максом начал общаться. Он рассказал мне про них с Колей и сразу предупредил, что если я против, то дружбы у нас не получится.       Даня отвернулся от друга, сел, притянув колени к груди, и попытался переварить услышанное. Он в задумчивости закусил губу, потом спросил:       — А давно они вместе?       — Со школы ещё вроде, я не спрашивал.       — И почему я ничего не замечал? — Он растерянно посмотрел на друга.       — Ну, во-первых, я уверен, что вообще никто из наших не догадывается, а во-вторых… — Друг сделал паузу. — Не знаю, смогу ли объяснить, но… Ты умеешь наблюдать и ловишь крутые моменты на плёнку, но это всё поверхностное… Нет, не совсем то слово. Эм… Оно всё про формы, а не про содержание, понимаешь? Свет там, кадровка, композиция. А в то, что скрывается за кадром, ты не лезешь. Как будто боишься разглядеть там что-то, чего не ждёшь.       Лисицын слушал его с открытым ртом.       — И, если честно, — продолжил Саня, — я очень благодарен этому твоему парню, потому что после него ты как будто проснулся наконец. Начал замечать, чувствовать, видеть суть.       Даня задумчиво кивнул и сник.       — Ну что? — обеспокоенно спросил Саня. — Я не прав?       — Да нет, прав, наверное. Только, знаешь, иногда это как-то слишком… больно.       — Жить вообще иногда больно, Лисёныш. — Саня накрыл его ладони своей рукой. — Но если запрещать себе чувствовать, то можно упустить слишком много прекрасного.