***
Он легко вливается в учёбу с новыми учениками. И она, конечно, поинтереснее, чем с молчаливыми соклановцами. Забавно слушать склоки Вэй Усяня с Циженем о тёмном пути. Мэн Яо согласен с Усянем — если есть возможность получить мощь без больших усилий, да и обстоятельства позволяют, то надо хвататься за этот шанс. Мысли свои он благоразумно не озвучивал даже Сиченю, всё же это грубое, если не сказать, преступное нарушение кучи правил. Время идёт своим чередом, а Мэн Яо, как читатель, лишь наблюдает за его ходом, но между чтением всё же занят своими делами. Он много общается со старейшинами, чтобы добиться их доверия и расположить к себе. Те не наивные дурачки, к большому сожалению, и Мэн Яо приходится использовать страшное оружие — наивную честность. Правильнее бы это было назвать убедительно правдоподобная ложь, но это лишь детали, главное результат. А он есть. После бесконечных собраний, в которые Мэн Яо без мыла влезал с разрешения Сиченя, он начал работать над всеми искусствами подряд: каллиграфия, арифметика, политика, управление. Да, он как дырявая бочка — бестолково запоминал всё, но не мог и не знал, когда использовать эти знания. Поэтому изучал скорее для общего развития. Никогда не поздно стать умнее. Его захватывало две жизни: праздный комфорт с соучениками и вечера, а то и ночи, проведенные перед тусклой свечой и древними фолиантами. В такой темени казалось, что чем дольше он смотрит на книгу, тем внимательнее она смотрит на него в ответ. Один день прерывает беззаботное общение. Вечером, отужинав в общем зале, Мэн Яо расплетает прическу, долго и нудно вынимая заколки и украшения. В дом входит взмыленный Сичень, который выглядит и без того идеально, а за эту зиму и кусочек весны будто ещё краше расцвёл, подобно первым цветам. Как он там говорил Не Хуайсану? «Тебе либо нравятся обладатели яньского корня, либо нет. А там уж сам решай, что тебе приемлемо и дозволено». А что, если привлекает один конкретный обладатель яньского корня? Это лишь глупое влечение — вот, в чём убеждает себя Мэн Яо. И сам понимает, что безнадежно врёт, отсрочивая неминуемое. — Нам подкинули бездонный омут, — Сичень усаживается за столик и ставит локоть, положив лицо на ладонь. Вид у него был действительно усталый. — Подкинули что? — Мэн Яо наоборот вскакивает. Его голос сотрясается нервной дрожью. — На озере Билин, где мы охотились на гулей, развернулся в полную мощь бездонный омут. Благо удалось избежать потерь, нас спасли навыки заклинателей из Юньмена. Но Су Ше мог и не вернуться. Лань Гуанъяо с трудом, но припоминал, кто же такой этот Су Ше. — Почему ты думаешь, что омут подкинули? — А-Яо, Цайи — речной город. Всякого рода происшествия с потопами или крушениями кораблей тут огромная редкость. Откуда бы тут образоваться такому мощному омуту? — Выходит, его перегнали, вытравили, — Мэн Яо чешет ноющий от прически затылок. Кто бы это мог быть? У кого хватило наглости перекидываться нечистью, как горячей картошкой? Ответ приходит сам, и Яо замирает. — Это Вэни? — Да, они недавно рассказывали о том, как одолели бездонный омут, но кто знал, что под «одолели» они имели в виду «подбросили»? — Сичень утомлённо массирует виски. Мэн Яо лихо подскакивает, чтобы самому сделать массаж. Он наливает из пузырька немного ароматного масла и встаёт сзади. Цзэу-цзюнь, который сильно отпирался в начале, сейчас расслабленно выдыхает и слегка опирается на ноги стоящего сзади юноши. Забота в данном конкретном случае не кажется чем-то раболепным, что присуще именно слугам, а лишь ответным актом на доброту и бескорыстие, проявленное заклинателем задолго до этого момента. — Нам ничего не доказать. Даже подняв на уши весь Цзянху, мы останемся в дураках. Слишком клан Вэнь жесток в своих методах, слишком беспощаден к любым обвинениям. Боюсь, если мы решимся дать отпор, никто из заклинателей не встанет нам на защиту, — Сичень беспомощно взмахивает рукавом и… просто сгибает спину. Этот жест сильно впечатляет Мэн Яо. Прямая спина, осанка — это то, что было словно вбито в тело Ланей задолго до их рождения. Быть несгибаемым, твёрдо стоять, подобно дубу — вот их философия. Не отступать и бороться до конца, блюсти законы и вершить правосудие. Картина утомленного молодого не-главы Цзэу-цзюня бьёт по ногам. Потому что такие люди, как он — опора, то, на чём держится всё остальное в этом изменчивом мире. Гуанъяо делает вдох и закрывает глаза. Его руки, вымазанные ароматным маслом, мягко скользят по чужой шее, давя на чувствительные комки. Сичень наклоняет вперёд голову, его волосы подобно шёлку струятся по одной стороне, а линия ленты змеится вдоль белого ханьфу. Сожаление невольно наполняет горло Мэн Яо. Его тянет к полу камень в груди. Ладони не потеют от волнения, никогда не потели, но небольшая дрожь бьёт их. Давно он не чувствовал опасности, давно не сталкивался с тревогой. Сейчас в его груди сидит страх, но за себя. И не понятно, что страшит больше — реальная угроза или осознания того, как от сухаря он пришёл к свежей маньтоу. Заклинатель отводит одну руку от чужой шеи и тянет её к ленте. Пока Сичень доверяет ему настолько, чтобы позволить все эти во многом интимные прикосновения, Мэн Яо спешит воспользоваться этим. Он направляет ци в ноготь — от чего сразу покрывается потом — и делает небольшое движение. Нет ни единого звука, который бы его выдал. Кусочек белого цвета летит к нему в рукав. Ночью он прижимает его к губам, но быстро. Словно боится, что его поймают. Словно боится, что его не поймает он. Эта ночь становится отправной точкой. Завтрашний день — новая жизнь. Поэтому в тишине комнаты раздаётся щелчок.***
Когда Мэн Яо спускается в Цайи, его сопровождает лишь тёплый летний ветер. Он не оборачивается и продолжает по широкой дороге до самых конюшен. А дела обстоят так: план оформился в голове почти сразу. Да, крайне условный, в нём было больше дыр, чем чего-то дельного, но тем не менее. Он зажёг свечу и сел за столик. Бумага смотрела на него зияющей чистотой, а в руке быстро оказалась небольшая кисть. Стоило немного настроиться, и она запорхала над листом, подобно бабочке. Мэн Яо записывал вообще всё, что приходило в голову и потенциально могло помочь в будущем. Но проблема в том, что он не был погружен — или скорее, не был допущен — в дела клана. От того и мог лишь строить догадки, а что вообще происходит. За что борется Цишань Вэнь? Очевидно, власть. Но ему не нужно правление, построенное на уважение, ему нужно безропотное подчинение, потому что он и без того знает, что выиграет любую войну. С кланами четвёрки или без них. Для чего конкретно им нужен был орден Гусу Лань? Великолепная библиотека вряд ли их заинтересует, вряд ли им нужна почва, или сами помещения. Заклинатели в ордене сильные, но проигрывают количеством. В чём смысл нападать? Мэн Яо хлопает себя по лбу. Конечно! Авторитет! Да, Цишань Вэнь все боятся, но, если монахи в белом склонят свои головы в подчинении, как поступят другие кланы? Разве не будут они справедливо опасаться выступать против? Это не важно. Каковы бы не были причины — задача Яо будет опустить их в глазах Вэней настолько, что те будут воспринимать их, как пыль под ногами. Лирика, всё лирика. Нужен план чуть точнее. В один из дней подготовки хотя бы слабой, но стратегии Гуанъяо встречает Лань Ванцзи. Тот взмылен больше обычного, и словно бы зол. Это забавит заклинателя, и он решает выспросить, в чём дело. Ведь тот ещё ни разу ему не грубил. — Господин заклинатель, могу я чем-то помочь? Что происходит? — от «волнения» его голос дрожит, а «честные» глаза смотрят чуть ли не в душу бедному Лань Чжаню. — Ничего, — тихо отвечает Ванцзи, хоть его уши и покраснели. — Всё в порядке, шиди. Здесь не о чем переживать. — Лань Чжань! — раздаётся весёлый крик издалека. Мэн Яо выглядывает из-за чужого плеча и видит несущегося навстречу заклинателя. Вэй Усянь, кажется. И причина такого поведения мгновенно проясняется. Юноша расплывается в понимающей улыбке. Он подзывает жестом к себе Лань Ванцзи, что уже сами по себе переходит все границы, и тихо говорит: — Счастье скоротечно, шисюн, сегодня он радостно кричит тебе, а завтра плачет под тяжестью горьких слёз. Не трать время зря. — Почему ты решил… — но сразу замолкает. Мёртвый взгляд, какой бывает только у рыб на прилавке, пригвождает его к месту. Он проглатывает остаток предложения. Это личное, он понимает, и с уважением кивает. Мол, услышал. Мэн Яо опять переключается. — Ах, господин Вэй! Прошу, не давите так на Лань Ванцзи, вы же знаете — у нас в ордене строго с эмоциями, — он уважительно кланяется Вэй Усяню. Тот с важным видом кланяется тоже, а выпрямляясь, подмигивает. Словно узнал какой-то невероятный секрет. — Пожалуй, пойду. Господин Вэй, шисюн. Когда он отходит, то слышит недоуменное «Да он же вроде учится с нами, так?» и получает краткое «Мгм». Усмехается. Если его сложно запомнить, то имя Вэй Усяня гремит на весь орден почти каждый день. Исходя из наблюдений, Яо понимает, что такие юноши, как этот — гении. Одни на столетие. За напускной радостью и легкомысленными словами скрывается очень глубокое содержание. Он отлично показывает себя на тренировках, хотя Яо не видит, чтобы тот хоть когда-нибудь занимался. Он умён не по годам. Отлично ориентируется в мире заклинателей, мире духов и демонов тоже. Такие, как он, опасны — это истина. Стоит им потерять опору, и они сами падут в бездну отчаяния. Действуют от всего сердца, мстят с размахом, жертвуют жизнью — всегда всё упирается в крайности. Таким человеком он предстал для Мэн Яо. Все слова, жесты, реакции были записаны и задокументированы в маленькой, но смышлёной голове. Его названный брат, Цзян Чэн был в разы менее способный. Не уникальный, не выдающийся — просто хороший. Такое бы простилось в любом другом ордене. Но в Юньмене Вэй Усянь, благодаря своему уму — и благословление, и проклятье. Другие вечно будут в его тени. И только тогда он будет в безопасности, когда его будет кому защищать. Кому не будет дела до их разницы. Он не видел этого в Цзян Ваньине. Статус будущего наследника слишком сильно давит на него. Мэн Яо делает пометку сказать о своих наблюдениях Сиченю. Тот наверняка волнуется за всех этих учеников, просто достаточно скромен и вежлив, чтобы не спрашивать ничего у него или Ванцзи. Уже для себя он помечает Вэй Усяня, как опасного. За которым нужно следить. Действия которого могут изменить ход истории клана или кланов.***
С Не Хуайсаном они пересекаются ещё несколько раз. Тот с каждым разом становится всё мрачнее, но они не в тех отношениях, чтобы он мог влезть во что-то личное. — Если вы сводные братья, то получается Не-сюн не может быть наследником даже в теории? — Мэн Яо сидит с закатанными штанами и мочит ноги в ледяной воде. Он уже привык к тому, насколько та обжигает, чего не скажешь о Не Хуайсане. — Только в случае смерти дагэ мне могут перейти права на управление кланом. «Простой убей брата, — подумал Гуанъяо, — так просто добиться власти». Это была первая и крайне спорная мысль, за которой побежал иной процесс. Смог бы он убить свою мать ради власти? Фактически, для заклинателя в сером его старший брат — и мама, и папа, и брат, и все родственники разом. Тот может и излишне строг, но заботится о нём. Если бы отец Мэн Яо заботился о нём, хотел бы он захватить власть через умерщвление Цзиней? Вряд ли. Так что заклинатель просто машет рукой, отгоняя эти мысли. — Ты хочешь быть главой? — правильный вопрос. — Нет, меня устраивает нынешняя жизнь. Вся эта учёба — просто потакание желаниям дагэ сделать из меня «мужчину». Сам я ближе к искусствам, ты знаешь. — Не-сюн бы умер за брата? — возможно, слегка наивное предположение, но ответ крайне важен. — Да, — ни капли сомнений в голосе. Справедливо. Мэн Яо лишь больше утверждается в том, что поступает правильно. Спрашивает снова. — Если бы хотел разрушить клан, то, что первое ты бы сделал? Не Хуайсан немного молчит, переводит позабавленный взгляд на расслабленного Мэн Яо. — Рыба гниёт с головы, Мэн-сюн. Ох, прости, Лань-сюн! — Смешок. — Я бы оставил правителя без придворных и слуг, чтобы убить его, пока он осознает, что совсем один. Они оба молча уставились в воду. День выдаётся знатный, вода кажется даже не такой уж и холодной, но Хуайсан всё равно остается в сапогах, а ноги складывает крестом. Гуанъяо отмечает отсутствие веера и побрякушек, которые вечно звенели на поясе. Не очень понятно сняты они специально или были отобраны. Это не важно. Главное, что день нынче чудесный.***
Итак, самый сложный этап — это переговоры со старейшинами. Он делает это в обход Сиченя, потому что знает, что тот выступит против его глупой затеи. Старики смотрят с презрением на любого нечестивца, не признают частью клана тех, кто, по их мнению, не вышел происхождением. Забавно, что это не касается Нефритов. Одним вечером Сичень сидел на корточках около какого-то домика. В руках у него дымилась палочка благовоний. Мэн Яо показалось странным, что тот молится не в храме, даже не перед погребальной табличкой, а на красиво оформленной дорожке. Вокруг домика все было завалено снегом, судя по всему, сюда редко захаживали. Юноша боялся нарушить непонятное таинство и остался в тени. Но после длительного ожидания, он запереживал за Сиченя, который за это время совершил ещё несколько поклонов и замер. Здоровье живого важнее, чем память мёртвого, поэтому заклинатель больше не мог просто стоять на месте. — Сичень-гэ, прошу, вы так заболеете! — и плевать, что заклинатели хоть часами могут сидеть на морозе, а с уровнем Первого Нефрита так и днями. — Что тут происходит? Лицо заклинателя было пустым и серым, как будто душа покинула тело. Оставила побитый и треснувший сосуд. Гуанъяо знал этот взгляд. Сам постоянно наблюдает его в зеркале, ловит в каждом отражении — мёртвый, потерянный, скорбящий. — А-Яо, что… — от холода горло заклинателя схватил спазм, но он быстро прокашлялся. — Ты что здесь делаешь? — У этого ученика тот же вопрос, — Мэн Яо поддерживает под локоть Сиченя и неспешно ведёт его к их тёплому дому. В тот день Сичень поделился, наверное, самым сокровенным, что у него было. Самым болезненным, от чего плачет его душа. Почему он чувствует вину перед Ванцзи, почему злится на орден и на отца. Яо не плакал с ним, это лишнее. Он держал ладони меж своих и не давал им бесконтрольно дрожать. «Спасибо», — шёпот. Но он гремел громом в тихой комнате. После этой тяжёлой истории, Яо уже не может относиться по-прежнему ни к кому из руководящей верхушки. Однако это не отменяет того факта, что ему нужно их влияние. Их знания, их сила, их деньги. Поэтому он готов выставить себя жертвенным агнцем на заклание, лишь бы получить то, что ему нужно. — Прошу выслушать этого недостойного! Всем нам давно известно, что орден Цишань Вэнь наращивает влияние в обход дружественных кланов. Из года в год они совершают поступки, которые не могут быть прощены и попирают все нормы морали. Открытое противостояние или холодная война — вопрос времени. К сожалению, времени этого осталось немного, — Мэн Яо размахивает руками так, что рукава режут воздух, голос гремит. — Мы не можем и дальше оставаться в тени и терпеть это. Нам нужно оружие — мощное, но скрытное! Мы должны быть в курсе, если не хотим потерять то, что предки строили годами. — И какое у тебя предложение, юноша? — усмехнулся один из старейшин. — Развязать войну? А не много ли ты на себя берёшь? — Ну, что вы! Разве ж может этот недостойный предлагать такое решение? — Мэн Яо щёлкает в голове, приобретая невинный вид. — Всё гораздо прозрачнее. Орден Гусу Лань может подослать шпиона. На мгновение в помещении повисла тишина. Поражённые наглостью какого-то юнца, который и Ядро-то вот-вот пробудил, старейшины набирали воздух, чтобы начать орать. Никому не интересно, что шум правилами запрещён. Это позабавило Мэн Яо. — Глупец! По-твоему, всё так просто? Заслать нашего адепта в стан врага и надеяться, что он не отвернётся от морали? Предать учения ордена, чтобы вести нечестную игру в обход остальных? — слюна долетала аж до середины стола. — Господин Ван, вы забываете об обстоятельствах. Неизвестно, какие ещё злодейства планирует орден Вэнь. Сколько ещё адептов Гусу Лань может пострадать от их коварных действий! — Мэн Яо давил своим присутствием, нагнетал атмосферу. — Если война начнётся, точнее, когда она начнётся — даже самым просветлённым бодхисатвам придётся вернуться к мирским проблемам и совершать человеческие ошибки! Ваш выбор в том, чтобы обойтись малой кровью. Из двух зол выбирайте меньшее! Старейшины зароптали. Они не были убеждены, но зерно сомнений всё же осело в чужих умах. Что бы они ни говорили, а за свою шкуру страшно: последствия их необдуманных решений имели слишком большой вес для Гусу Лань. Гордость и уверенность в своих методах могла бы препятствовать Мэн Яо, но заносчивые старики — это то, на чём он собаку съел в прошлой жизни. — Сейчас вы сомневаетесь в необходимости такого пути, этот недостойный понимает. Но у меня есть предложение, которое может повлиять на исход разговора, — Мэн Яо с дерзостью искусителя достает веер и начинает им обмахиваться. Вид совершенно скучающий, но это лишь подогревает интерес старейшин наигранно-высокомерных в своих реакциях. — Ученик не знает меры! Как смеешь ты так разговаривать со старшими? Думаешь, тебе сойдет это с рук? — воскликнул тучный мужчина. — Этот ученик примет любое наказание за свои слова, — гнётся в поклоне. — Полно вам, господа, прежде чем наказывать — надо понимать за что! Давайте выслушаем. Это сказал старейшина во главе стола. Все другие сразу подтянулись и выпрямились, словно не они только кричали и негодовали. — Я буду шпионом, — шок застыл на лицах напротив. — Вам известно о моём происхождении. Я знаю, как общаться с разными людьми, как вливаться и становиться своим. Мне известны техники обольщения, от которых все теряют голову — и мужчины, и женщины. Я не обманывался мыслью, что вступление в клан даст мне шанс начать жизнь с чистого листа. Поэтому в благодарность Гусу Лань я готов служить вам преданно, даже нарушая правила! Безбожная ложь. Наглое, отвратительное враньё. Надежда — земной компас. Как Мэн Яо мог отказаться от перерождения, которое вежливо отдал ему в руки Сичень? Но разве имеет он право сидеть на господских харчах и смотреть, как другие планомерно уничтожают место, которое он хотел бы называть домом? Конечно, он может и не становиться шпионом, но в таком случае, кто если не он? Очевидно, что никто из Гусу не обладает в достаточной степени навыками притворства, да и по большей части, они все одуванчики. Самые большие их нарушения — поспать подольше, да выпить кувшин вина на ночь, пока никто не видит. — Юноша, что ты такое говоришь? Ты только Ядро получил, а уже рвёшься в бой, словно всю жизнь сражался! Не позорь ни себя, ни весь наш клан. Тебя поймают! Им не будет важно — ребёнок ты или взрослый. Твоя казнь — дело, в лучшем случае, пары месяцев. Даже если ты в нашем клане совсем недолго, мы не может рисковать тобой, — старейшина почесал бороду. — Возможно, на такую самоубийственную авантюру подошёл бы кто постарше, когда нельзя было бы склонить и извратить. Кто хранил бы в сердце правила и был бы непоколебим душой. — Почему я не подхожу? — Мэн Яо растерял напускную вежливость. Хитрые и опасные черты проступили сквозь маску ученика. Веер закрывал нижнюю часть лица — лёгкая улыбка. Они не были согласны с идеей, но пара слов, и они ищут, кого отправить. Дело за малым. — Ученик слишком юн, разве можно… — вновь раздались бурные обсуждения. — Научите меня! Вы сами убедитесь, что я мягкий, как глина, но твёрдый, как сталь, — Мэн Яо с жаром вскинул руки и сделал одухотворённое лицо. — Вы потеряете время зря, если не начнёте в ближайшее время тренировать меня! Прошу! Он упал на колени и склонил голову к самой земле. Старейшины повскакивали со своих мест, взволнованные непонятным им пылом юноши. Один поднял Гуанъяо под локти и, пообещав обдумать его заявление, вывел из комнаты. Лань Гуанъяо мягко улыбнулся и встряхнулся. Раболепие слетело с него, как роса с кувшинок. Он наткнулся взглядом на Ванцзи. Тот посмотрел со смесью удивления и неприязни, но ничего не сказал. Мэн Яо не сказал ничего тоже, хоть и почувствовал небольшой укол.***
Таким образом, старейшины занялись им серьёзно. Он узнал множество совершенно бесчестных приёмов, словно большинство из них были наёмниками в прошлом, а не высшими чинами в благородном клане. Обосновали ему всё следующим образом: «В честной битве нужно быть благородным, уважая противника, но в битве против бесчестных врагов не стоит ожидать, что в них взыграет благородство, и они тоже будут уважать тебя». Ну, для Гуанъяо это было крайне лицемерным выражением, однако иного он не ожидал. Его самого не мучала совесть, зная, что он при первой же возможности наберёт песка и бросит противнику в глаза. А может, вдарит, что есть мочи по яйцам или ткнёт в глаза. Масштаб его коварности наверняка бы поразил старейшин, удосужившись они обратить внимание, как безбожно фальшивя, юноша изображает незнание. В конце концов, он жил с далеко не самыми дружелюбными людьми. Старейшины научили его рукопашной борьбе на базовом уровне. Он мог попытаться отбиться, но скорее для отвода глаз, чтобы сбежать после. Больший интерес представляли его самостоятельные тренировки со струнами. Да, он не ожидал, что когда-нибудь будет перебирать их не для музыки. В Цайи он приобрёл их совершенно случайно — те просто привлекли его внимание в одной лавочке. Владелец заявил, что эти струны необычайно прочные и могут выдержать большой вес. Мэн Яо в шутку — или нет — пригрозил, что придушит его этими струнами, если тот соврал. Поэтому вечером он учился направлять ци в струны, увеличивая их прочность или остроту. Сильно юноша не надеялся на это недооружие, но оно лучше, чем ничего. Явно никто не посчитает нужным стягивать с его запястий то ли украшения, то ли леску — опасным же не выглядит. Он научился кататься на лошадях. Ему понравились эти животные — послушные, но с собственным характером. Всегда требовали определённого отношения к себе, были рады добрым словам и похвале. Хоть и свалиться с них могло привести к катастрофе для наездника. Ему вручили меч. Он был лёгким — подстроенным под его комплекцию. Но главное его преимущество в невероятной по своей сути способности — разрезать всё, обо что он обернётся. «Мягкий» меч был удобен в носке, но главное — его легко можно было скрыть — обернуть вокруг талии или руки. Мэн Яо назвал его Хэньшен. Оружие, как и он сам, презирает жизнь. Раскаивается о появлении на свет — юноша оставляет это значение для себя.***
Сичень узнает обо всём самым последним, когда понимает, что слишком часто не видит Гуанъяо на занятиях. Сначала, конечно, Первый Нефрит уточняет у младшего, в чём же дело. Но ответ Ванцзи немного пугает его. — Спроси сам, брат. И Лань Хуань, стараясь не волноваться, спешит к их домику, в надежде застать юношу там. Пусто, даже слишком пусто. Не горит благовоние. Идеальная, стерильная чистота. Он бежит дальше до тренировочного поля. Там другие ученики, которые сразу гнут спины в приветствии. Заклинатель наспех здоровается, бежит до скрытых мест — Облачные Глубины просторные. После проверки ещё двух мест, он находит его и пару старейшин, которые ругают его на чём свет стоит. Но Мэн Яо не выглядит виноватым и хотя бы мало-мальски пристыженным. Он лишь кивает на замечания и равнодушно вертит меч, который отдаёт холодным блеском. Причина ясна — разорванный в щепки манекен, который мог бы прослужить дольше, теперь непригоден. Когда они замечают Сиченя, то спохватываются. Мэн Яо замирает и выпрямляется, старейшины полностью разворачиваются к неожиданному гостю. — Цзэу-цзюнь, — здоровается Яо. — Что тут происходит? — Сичень дёргается от своего титула и хмурит брови. — Мы тренируем этого ученика для миссии, — старейшины берут разговор на себя. — Что за миссия? Почему я не в курсе? Дядя знает? — от такого напора старики немного запереживали. Вероятно, забыли, что могут давить на всех подряд своим возрастом. Короткая память, да-да. Яо мысленно цокает. — Я отправлюсь в клан Вэнь и стану шпионом, — видя зарождавшиеся возражения, Мэн Яо пресёк их. — Это уже запланированная операция. Никто не может отступить, не теперь, гэгэ. Смирение в глазах Сиченя появляется даже слишком быстро. Он расстроен, это видно невооружённым глазом. Но он не может сейчас сказать что-то вроде «это всё для тебя», потому что вешать ответственность за свои решения на других людей — это то, что он решил оставить в прошлой жизни. — Я повторяю вопрос: почему мне никто не рассказал? Я будущий глава клана, или вы считаете меня настолько ничтожным, что пренебрегаете моим мнением? — старейшины замялись. Они знали этого парня ещё с младенчества, знали, как тяжёл был его путь, знали, что он, так же, как и Ванцзи, принёс в жертву детство и юношество ради того, чтобы потом успешно принять наследие. — Мы пытались сохранить максимально узкий круг посвящённых. В целях конспирации, — старейшины сами понимали, что это слабая отмазка, потому что более надёжного человека, чем Сичень, сложно было найти. — Простите, Цзэу-цзюнь. С нашей стороны это был большой промах. Мы были уверены, что этот ученик рассказал вам. «Демоны, — подумал Мэн Яо. — Мастерски перевели стрелки». — К сожалению, я также пал жертвой заблуждений. Думал, что информация строго конфиденциальная. Простите, — он поклонился, зная, что искренности в этом жесте ни на грамм. Лань Сичень вздохнул и взмахнул рукой.***
Поэтому сейчас снаряжённый по максимуму Лань Гуанъяо отправился к конюшне, чтобы взять жеребца для дальней поездки. Денег у него было предостаточно, чтобы выкупить сильную особь. Путь до Цишаня предстоял неблизкий, а на мече у него пока не хватало сил туда добраться. Это дело поправимое. Он будет медитировать и тренироваться столько, сколько позволят обстоятельства. Главное сейчас — не выдать себя ни единым жестом. Он уже снял ленту, и теперь по привычке искал её рукой, чтобы подёргать. Та была обмотана вокруг хвоста и стала частью его причёски. Это был самый простой способ спрятать её. Странно было вот так обращаться с важным атрибутом, которого он добивался с таким усердием. Но большой грусти Гуанъяо всё равно не испытывал, другие ученики были гораздо более трепетными по отношению к этой полоске ткани, придавали ей сакральное значение — «держи себя в узде». От того снять ленту для них — признак высшего доверия. Для Мэн Яо — ритуал перед сном. Он запрыгнул на коня и приготовился к утомительным часам и дням пути.***
Цишань встретил его невероятно красивыми пейзажами. Огромные плантации, большое количество угодий, счастливые люди. Уникальные, процветающие территории ордена Вэнь могли произвести впечатление даже на самых искушенных. В Безночном городе его никто не ждал и не подозревал, что за план есть у этого юноши — без роду, без племени. Мэн Яо сменил одежды, и вновь двинулся в путь.