***
— Родители… Решили развестись. — О… Наверное, как правильному сыну, Цзян Чэну стоило бы удивиться, расстроиться, почувствовать хоть что-то, спросить, почему. Но в глазах родителей он всегда был каким угодно, но только не правильным. Так что в голове сейчас звучала только одна мысль: «Почему так поздно?» — А-Чэн, ты тут? Всё нормально? — голос сестры на другом конце провода напомнил, что молчание затянулось. Цзян Чэн прокашлялся, прежде чем ответить. Во рту почему-то было сухо. — Зачем ты мне это говоришь? Их дело, их жизнь. Моё мнение точно ничего не значит. «А даже если бы и значило — не слушали бы», — проскользнула где-то на подкорке неутешительная мысль. К горлу подступила неприятная тошнота. Он должен был догадаться, что ничем хорошим этот разговор не закончится. Ещё когда Яньли решила начать его уж слишком издалека. В динамике послышался вздох. Цзян Чэн удивительно ясно представил выражение лица сестры в этот момент. Печальное и уставшее — как каждый раз, когда она пыталась уговорить брата в семье видеть не только её и только совсем недавно пошедшего в школу А-Лина. — Я подумала, что ты должен знать. Вы всё же не чужие люди. — Да ну? — губы тронула совсем неуместная горькая усмешка. О том, что Яньли такая реакция не порадует, он подумал слишком поздно. С другой стороны снова послышался вздох. Цзян Чэну вдруг стало жаль сестру, которая уже не первый год пыталась примирить их с родителями. Безрезультатно. — А-Чэн, то, что вы уже столько лет не общаетесь, не значит, что вы перестали быть родственниками. Позвони хотя бы маме, она… — Извини, вторая линия на рабочем, наверное, что-то важное, — дослушать Цзян Чэн не успел — сбросил звонок и отложил телефон в сторону. И пусть сестра простит ему эту ложь — но разговаривать дальше он бы не смог. Слушать тоже. Цзян Чэн прикрыл глаза. В груди даже не бурлила — медленно томилась странная смесь чувств. Не было ни радостно, ни грустно — было почти никак. Он ощутил внезапное облегчение, словно от знания того, что родители больше не будут ссориться, в его жизни, настоящей и прошлой, что-то хоть на толику улучшилось. Это было не так — всё осталось ровно так, как было. И из-за этого неразумного, неуместного чувства на сердце было тревожно. А ещё из-за усиленно бившейся в висок одной-единственной мысли. «Почему так поздно?»***
Фотографии мелькали на экране одна за другой. Сделанные на их первый фотоаппарат, совсем старые, со множеством дефектов и местами совсем нечёткие. Но почему-то со стороны казавшиеся такими правильными и… счастливыми? Цзян Чэн не знал, как правильно описать выражение, застывшее на лицах изображённых на фотографиях людей. Он смотрел на снимки и понимал, что не помнит ничего из этого. Ни собственную радость с фотографии, где он впервые идёт в школу; ни их ребячества с другом детства, от которого уже несколько лет он не слышал ни слова (и которому и сам перестал писать даже на праздники, ведь что толку, если он всё равно не получает ответа?); ни улыбку матери, такую радостную и искреннюю, теперь кажущуюся чем-то из разряда фантастики. Это всё правда было? Если да, то почему в памяти каждый раз всплывают совсем другие картинки? Постоянные ссоры и скандалы, из-за которых приходилось сбегать из дома; тихий плач матери (который после даже не заподозришь, ведь Юй Цзыюань слишком горда, чтобы признать и показать, что ей тоже могут сделать больно слова), когда она думает, что никто не слышит; отцовское «весь в мать», не подразумевающее под собой ни одного её достоинства; «можно было и лучше», «недостаточно старался», «а почему не первый?»… Неужели всё это стоило тех нескольких десятков счастливых фотографий, которые он сейчас видит перед собой, но которые даже не помнит? И неужели вся радость в этих пустых пикселях — правдива? — Да у тебя тут что-то интересное, как я погляжу… Цзян Чэн вздрогнул от неожиданности и одним резким движением закрыл ноутбук, пряча остававшиеся на экране снимки и так же резко поворачиваясь к источнику звука. Мэн Яо, заглядывавший ему через плечо, едва успел отклониться назад, чтобы они не столкнулись лбами. — Зачем так подкрадываться? — настроение, и до этого бывшее не то чтобы хорошим, ушло ещё глубже в минус. Меньше всего Цзян Чэну хотелось, чтобы его вдруг застали за таким занятием, как просмотр старых фотографий. Тем более, он сам не раз говорил Мэн Яо, что этих самых фотографий у него больше нет и он не особо-то об этом жалеет. — Я думал, ты слышал, что я пришёл. Дверь хлопнула вполне отчётливо, — он пожал плечами, после чего перевёл взгляд за спину Цзян Чэна, где стоял совсем бесцеремонно закрытый ноутбук. — Не знал, что ты можешь чем-то настолько увлечься, что не услышишь. Извини. — Ничего, — вышло мрачно и совсем неубедительно. Цзян Чэн тяжело вздохнул и встал из-за стола. Нужно было срочно менять тему. — Пойдём, я погрею ужин. Если бы он посмотрел на Мэн Яо в этот момент, заметил бы, какой недоверчивый и хмурый взгляд был направлен в его сторону. Но только сейчас Цзян Чэн был слишком погружён в собственные неприятные мысли, чтобы иметь возможность обратить внимание хоть на что-то. Ещё немного посверлив его спину взглядом, словно решая что-то, Мэн Яо направился в кухню следом. Цзян Чэн молча ковырялся в тарелке. Есть не хотелось. Одна мысль о том, чтобы взять что-то в рот сейчас вызывала рвотные позывы и казалось, что, даже если он сможет хоть что-то прожевать, проглотить помешает застрявший в горле ком. И почему он только всё ещё продолжает держать в руках палочки? За компанию, что ли? Какая дурость… — Ты совсем не ешь, — голос Мэн Яо больше был похож на констатацию факта, чем на заботу или волнение. Цзян Чэн медленно поднял на него взгляд, встречаясь с привычной улыбкой. — Неужели подкинул яд и ждёшь, пока на меня подействует? — Плохая штука, — он только сильнее нахмурился и наконец отложил палочки. Кого он обманывает, всё равно ведь есть не будет. Зачем мучиться да ещё глаза человеку мозолить. С безрадостным вздохом Цзян Чэн вышел из-за стола. — Я не голоден. Может, позже поем. Ему ничего не ответили. Впрочем, в этом и не было необходимости. Вернувшись в общую комнату, Цзян Чэн включил свет и снова сел за рабочий стол. Нужно было разобрать документы, которые он взял с работы, чтобы сегодня просмотреть дома более тщательно. И просмотрел бы — да только звонок сестры совсем сбил с мысли. А ещё нужно было закрыть фотографию, которая всё ещё оставалась на экране «спящего» ноутбука. И удалить эту папку. Либо хотя бы сбросить на флешку, чтобы реже попадалась на глаза. Если возможно ещё реже. Цзян Чэн не успел прочитать и страницы документа, когда почувствовал за спиной чужое присутствие. Кажется, даже ещё более неожиданное, чем в прошлый раз. Иногда казалось, что Мэн Яо в принципе не умеет ходить не тихо. По утрам это было даже плюсом — но сейчас это его качество не особо радовало. — Уйди, ты заслоняешь свет, — не отрываясь от листа проговорил Цзян Чэн. Получилось даже правдоподобно-заинтересованно. — Ты всё равно не читаешь, — или не получилось. Впрочем, это не меняло того, что говорить не хотелось. — Читаю, — приходилось тщательно делать вид, что работа в самом деле увлекает, а слова совсем не проходят мимо, так и не доходя до разума. — Не ври. У тебя глаза не двигаются, смотришь в одну точку. Но разве этого проницательного демона во плоти проведёшь? Шумно выдохнув, Цзян Чэн вновь склонился над документом, изо всех сил стараясь привычно уйти от мыслей в работу. Не получалось. Сухие непонятно как закрученные фразы никак не желали оформляться в голове во что-то хотя бы немного понятное. Вместо слов и цифр перед глазами то и дело вставали виденные сегодня фотографии, перемежавшиеся с картинками из прошлого. Голова кипела от этих контрастов и желания поскорее избавиться от этого ощущения. Ну ничего. Ещё пару часов — и можно будет идти спать. Тогда само и пройдёт. Мэн Яо, как специально, продолжал стоять за спиной и со своим убийственно спокойным выражением наблюдать. Лучше это не делало. — Отойди, — Цзян Чэн сдался и наконец положил документы обратно на стол, но поворачиваться не стал. Если сделает это — точно не останется шансов промолчать и просто перетерпеть до утра это отвратительное состояние. — Я не могу работать, когда надо мной так стоят. — Что случилось? — его слов словно не слышали. Если бы ситуация была другой, Цзян Чэн бы засмеялся от того, насколько хорошо этот человек его видит и знает. — Ничего, — Цзян Чэн откинулся на спинку стула настолько небрежно, насколько мог сейчас изобразить такое отношение. Со следующим вопросом притворяться безучастным внезапно стало сложнее. — Семья? — челюсти мгновенно напряглись, сжимая зубы. — Я не хочу об этом говорить, — контролировать голос с каждым словом становилось сложнее. — Почему ты вдруг решил пересмотреть фотографии? — а вот Мэн Яо, кажется, чувствовал себя вполне в своей стихии. Цзян Чэн горько усмехнулся. — Для этого нужна причина? — Тебе — да, — привычная улыбка исчезла, сменившись спокойной серьёзность. Повисла небольшая пауза, прежде чем удивительно ровный голос спросил: — Это как-то связано с родителями? — Замолчи, — и это уже почти звучало как мольба. — И не подумаю, — но когда Мэн Яо прислушивался хотя бы к чьим-то просьбам? Цзян Чэн со стоном отчаяния уронил голову на руки. Ну вот почему он такой? Почему всегда давит на больное, хотя прекрасно знает, что это больно и трогать его нельзя? И всё это с таким спокойным и непоколебимым лицом… Если бы не общее состояние, в пору было бы даже восхититься этой выдержкой. Молчание висело долго. Нет, Мэн Яо не сжалился, ему не надоело — он продолжал стоять рядом и выжидал, старательно и методично, пока внутри Цзян Чэна треснет этот отвратительный стержень чрезмерной гордости, который не позволяет сказать другим хоть слово о том, что тревожит. В полной тишине комнаты этот треск был почти слышным. Цзян Чэн с тяжёлым вздохом снова заставил себя сесть ровно и повернулся к своему мучителю. — Чего ты добиваешься? — голос звучал совсем уставшим, а давно залёгшие под глазами тени словно стали отчётливее видны. Сейчас он уже был готов на всё, только бы эта форменная пытка закончилась. — Я хочу, чтобы ты высказался. Будешь держать в себе — взорвёшься в самый неподходящий момент. Либо медленно убьёшь себя своими же копаниями. Это звучало сухо — как факт из какого-нибудь заумного учебника. Без сострадания, которое в свои слова вложила бы сестра, без сочувствия, нежности и попыток смягчить правду. Но именно это, кажется, было нужно. Цзян Чэн почувствовал, как внутри что-то окончательно ломается, заставляя забыть о с детства закрепившейся в сознании мысли о том, что о его переживаниях не должен знать никто. Цзян Чэн вдруг подался вперёд и без предупреждения обхватил Мэн Яо за талию, притягивая к себе и утыкаясь носом где-то между рёбер. Руки при этом почему-то подрагивали, а глаза уже почти пекли пока не проступившие на них слёзы. И почему только этот человек на него действует так? — Я не знаю, что мне надо говорить, — голос прозвучал тихо, но даже так с надрывом. Казалось, самое время замолчать. Вот только теперь уже ни за что не получилось бы заставить себя сделать это. Цзян Чэн говорил и говорил — и с каждым словом как будто срывались всё новые барьеры, давая всей горечи и обиде выйти наружу. — Я не понимаю… Почему только сейчас? Скольких ссор можно было бы избежать, скольких скандалов… Не стало бы хуже, если бы они решились раньше! А потом я смотрю на фотографии… И там всё выглядит так хорошо. И я бы вернулся в эти моменты, с радостью, но… Но помню я только то, что вспоминать не хочется. И разве это всё того стоило? Зачем было продолжать всё это, если всё так просто решается? Неужели ради этих чёртовых фотографий… Воздух в лёгких закончился. Дыхание было тяжёлым и рваным, пальцы сжимали ткань чужой одежды почти до боли. Так нельзя. Нельзя злиться на родных, нельзя держать обиду, нельзя жить прошлым. Никто ему ничего не был должен, и он не должен говорить такие вещи, не должен чувствовать всю эту бурю. Но сделать ничего другого он сейчас просто не мог. Но почему? Почему его всё это продолжает его трогать даже после стольких лет? На голову мягко легла чужая ладонь, поглаживая, путаясь в волосах. Мэн Яо молчал, позволял прижимать себя ближе, не давал советов, не задавал вопросов — и просто стоял рядом, позволяя переживать всё это самому. Самому, но не в одиночестве. Предвидел он такой исход или нет? Специально вёл к этому или просто случайно вывел на такую эмоциональную бурю? Цзян Чэн не знал. Но даже несмотря на это чувствовал, что на душе иррационально становится легче, когда слёзы на щеках наконец высыхают, а сердцебиение успокаивается под поглаживаниями этих тёплых рук.