Посторонние

      Дождь барабанит по козырьку, и это действует на и без того расшатанные нервы. Балкон полнится табачным дымом, в пепельницу отправляется новый бычок — третий за несколько часов, что он уже дома, и первый, докуренный до фильтра. Ваньинь с горькой усмешкой смотрит на заполненную стекляшку, с комом в горле заставляет себя отложить пачку сигарет и возвращается обратно в квартиру, закрывая дверь и откидывая съёмную ручку куда подальше, чтобы точно не сорваться, не вернуться, не закурить вновь. Он обещал сестре, что бросит эту привычку. Уже несколько месяцев обещал, даже был какой-то прогресс — а сегодня малодушно сорвался, стоило услышать знакомый голос, который слух не улавливал уже много лет. Даже не в живую — через динамик телефона. Как будто реальной встречи он недостоин…       Он не знает, где и как Вэй Усянь нашёл его номер телефона. Наверное, остался с прошлых лет, может, сохранил связь с Яньли и сказала она — Ваньинь не интересовался и интересоваться не собирается. Но стоило посреди дня принять вызов с неизвестного номера и вместо привычного «Ох, прошу прощения, ошиблась» услышать радостное «Привет, найдётся минутка?», как всё внутри оборвалось.       Вэй Усянь говорил так же, как раньше — жизнерадостно, почти не давая вставить слово, спрашивая что-то, но не дожидаясь ответа, перескакивая с темы на тему. Так, словно не они несколько лет назад со скандалом разорвали все связи. Словно не они не общались всё это время. Словно не он сказал Ваньиню, что порознь им будет лучше.       В смехе Вэй Усяня, тоже знакомом, но таком далёком, время от времени проскальзывали нервные нотки, но Ваньинь пропускал их мимо ушей. Многое пропускал, на самом-то деле. Слова о том, что, пожалуй, в прошлый раз оба погорячились и, наверное, стоит попытаться начать сначала; о том, что у него всё хорошо, а научная работа, ради которой он бросил их общий проект на середине, всё же принесла свои плоды и зря друг говорил, что ему с ней ничего не светит; о том, что он на время вернулся домой из-за границы и будет рад встретиться. Ваньинь слушал — и не слышал. Слова пролетали мимо. Он отвечал односложно, невпопад, даже как-то согласился принять предложение встретиться (когда? где? он не запомнил). А потом наконец зазвонил рабочий телефон, вырывая из пелены непонятных чувств и давая повод сбросить разговор.       На рабочий он тоже не ответил — и, сославшись на плохое самочувствие, ушёл из офиса раньше. Впервые за всю свою жизнь не задержавшись на несколько часов после конца рабочего дня.       В комнате холодно, но, чтобы включить обогреватель, его сначала нужно достать из кладовки, а на это совсем нет сил. Ваньинь сильнее кутается в одеяло и бездумно щёлкает кнопками на пульте, глядя на мигающий экран телевизора и совсем не понимая, что он хочет найти. Ему бы отвлечься, хоть на что-то, но ни глупых развлекательных передач с заезженным юмором, ни программ с претензией на интеллектуальность, ни скандальных ток-шоу не появляется. Возможно, он слишком быстро щёлкает и все они есть, просто он не замечает. Но ему как-то всё равно.       Он останавливается на каком-то канале о природе, ставит звук на минимум и запрокидывает голову назад. Диктор беспричинно увлечённым голосом рассказывает о том, как захваченная хищным растением с каким-то заумным названием муха отчаянно борется за жизнь, и уже через пару минут это начинает раздражать. Он резко хватает пульт и, не глядя, нажимает кнопку «выключить».       Повисшая тишина душит, и Ваньинь не знает, чего ему хочется больше — самозабвенно в ней утопиться или заставить голову взрываться от звуков. Впрочем, от одного звука она уже сегодня почти взорвалась, хватит, наверное.       Он был уверен, что давно забыл. Дружбу, тянувшуюся несколько лет; боль от того, что всё это пришлось разорвать в считаные мгновения; чувство пустоты, преследовавшее последние несколько лет и настолько сросшееся с жизнью, что он его просто-напросто перестал замечать. Неужели снова ошибся?       — Ваньинь? — долгие гудки вдруг сменяются голосом, и он как будто просыпается, не до конца, но всё же. Когда он вообще успел взять телефон в руки? Всё как будто в тумане... — Ваньинь? Что-то случилось?       — Нет... — он отвечает далеко не сразу и слишком тихо. Но быстро спохватывается и повторяет уже громче, почти тараторя: — Нет, извини. Случайно набрал. Всё в порядке.       — Так не пойдёт, скажи, что-       Звонок прерывается — Ваньинь нажимает «сбросить» до того, как дослушает, и откладывает телефон в сторону. Дисплей ещё недолго светится, показывая имя и фото, а после как будто укоризненно гаснет.       Неправильно это, наверное... Но, если он сейчас продолжит говорить, точно не сдержится. Не заплачет, глупости — просто задохнётся в невозможности объясниться. Лучше пусть думает, что он и правда ошибся номером, чем волнуется почём зря. Хотя...       Ваньинь не так часто звонит кому-то вечерами, чтобы вот так ошибаться.       Дождь за окном продолжает лить — и глупо было бы думать, что это хоть чем-то помогает. Ваньинь невольно думает о том, что, если бы жил на первом этаже, его могло бы затопить. Хотя и сейчас, наверное, затапливает. Надо бы проверить окна, чтобы ничего не потекло… Он, конечно, следит за ними, держит в исправности — но, если именно сегодня окна вдруг сгниют или сорвутся с петель, он вовсе не удивится.       Ваньинь не знает, сколько ещё, совсем не мигая, смотрит в потолок, белый и совсем неинтересный. Глаза уже немного режет, картинка плывёт, но он не закрывает их и не двигается с места. Обещает себе, что вот-вот это сделает — и, стоит этому «вот-вот» наступить, остаётся всё так же неподвижно сидеть.       На улице темнеет, а одна горящая в люстре лампочка создаёт в комнате лишь иллюзию света, угнетая своим болезненным жёлтым сиянием. Нужно встать и включить остальные. Либо выключить свет совсем и лечь спать. Да, так, наверное, правильно. Всё равно в голове ни одной связной мысли. Хотя вряд ли сейчас это поможет уснуть.       Звенит дверной звонок, и Ваньинь морщится, лишь сейчас замечая, что виски режет едва ощутимая боль. Хочется проклясть того, кто пришёл так поздно, — или поблагодарить за то, что дал хоть какой-то стимул встать, ведь звонят вполне настойчиво. После третьего звонка Ваньинь наконец поднимается на ноги, скидывает с плеч одеяло и идёт открывать — чтобы, опустив ручку и толкнув дверь, замереть в непонимании.       Мэн Яо стоит на пороге в лёгкой куртке, с зажатого в руке зонта на пол капает вода. Ваньинь почти готов подумать, что ему мерещится. Не мог же он приехать из-за одного случайного звонка? Хотя, зная его…       — Нашёл на барахолке пару новых пластинок — настоящий раритет. Не хочешь послушать вместе?       Мэн Яо улыбается привычно мягко и приподнимает бумажный пакет, из которого выглядывает краешек конверта. Так, словно без предупреждения приезжать почти ночью с другого конца города, чтобы послушать музыку, — самая обычная вещь и каждый так делает.       Ваньинь знает, что дело совсем не в пластинках, — но ничего не говорит и идёт в гостиную, доставая старый проигрыватель. Его гостю не нужны ни приветствие, ни приглашение: он привычным жестом снимает обувь и куртку, оставляет зонт в ванной и заходит в комнату, когда хозяин уже располагает старый проигрыватель на его законном месте — на ковре в самом центре комнаты.       Это кажется глупым, но, когда Мэн Яо садится на пол рядом и начинает шуршать бумагой, Ваньинь как будто успокаивается. Смотреть за тем, как изящные пальцы достают пластинку, укладывают её на место, устанавливают иглу, давая начаться лёгкой и ненавязчивой музыке, — сродни медитации, к которой Ваньинь так себя и не приучил, хотя много кто советовал попробовать.       Сам он не разбирается в работе механизма — проигрыватель остался от тётушки по материнской линии и долго пылился в шкафу, пока однажды при Мэн Яо он не обмолвился о том, что неплохо было бы сдать эту вещь в какой-нибудь антикварный магазин, чтобы хоть какая-то польза была. Тот тогда посмотрел на него в высшем возмущении — а уже на следующий день пришёл в гости со стопкой пластинок, явно тоже не первый год живших на чьих-то полках.       Стоит музыке заиграть, Мэн Яо прикрывает глаза и чуть приподнимает уголки губ. Он любит то, какой звук даёт винил, любит старых исполнителей и песни, которые в живую уже почти не исполняют — и, если не знать его хорошо, и правда можно подумать, что только ради пластинок он и приезжает каждый раз к нему. Ваньинь даже начинает верить этой мысли, которая внезапно проскальзывает в разуме — и вдруг, внутренне искренне боясь услышать согласие, спрашивает:       — Может, заберёшь его себе? — он дожидается, пока Мэн Яо откроет глаза, и кивает на проигрыватель: — Всё равно я не пользуюсь, а тебе ездить...       — Если бы я просто хотел слушать музыку, давно бы купил свой.       Он смотрит на него как-то средне между укором и сочувствием, и Ваньинь понимает, что вопрос был глупым. Кончено, Мэн Яо может позволить себе проигрыватель — не такой, как у него, старый и потрёпанный, а новый и гораздо лучше работающий. Но он этого не делает, вместо этого раз за разом приезжая к нему. Именно тогда, когда его больше всего не хватает.       Мэн Яо никогда не приезжает слушать музыку днём. Он вообще редко к нему приезжает, они обычно встречаются где-то на улице, в парках, кафе, иногда Мэн Яо вытягивает его на концерты, а Ваньинь его — на выставки мотоциклов и ретро автомобилей. Не всегда у Ваньиня есть силы и желание встречаться, не всегда настроение располагает — но он всё равно приходит к условленному месту, чувствуя, как улыбка становится всё же чуть менее вымученной, стоит встретиться со знакомым взглядом, услышать знакомый голос.       Иногда бывает особенно плохо — и тогда Ваньинь ещё больше ждёт их встречи, на них изо всех сил храбрится, старается отвести тему от себя, задаёт множество вопросов, заставляя Мэн Яо говорить-говорить-говорить, а себя — слушать и с натянутой улыбкой кивать. Мэн Яо прекрасно видит эту искусственность, хотя прекрасно знает, что интерес в глазах напротив и правда искренний — просто сейчас для него не самое лучшее время. И вечером неизменно приезжает к Ваньиню, захватив с собой несколько новых пластинок.       Мэн Яо в такие вечера молчит и легко улыбается, задумчиво глядя на то, как под иглой движется пластинка — и ему тоже позволяет молчать. Не расспрашивает о том, что случилось, как сделала бы дорогая сестра (сделала бы исключительно из благих побуждений, но совсем не помогла бы этим). Не даёт советы. Не обнимает утешающе, не успокаивает. Он словно правда приезжает за музыкой. И вовсе не потому, что ему, Ваньиню, это необходимо.       Мэн Яо знает, что он привык страдать в одиночестве. И, когда чувствует, что что-то не так, как будто специально (хотя, почему «как будто»?) одиночество у него забирает. Ваньинь уверен: если попросить, он это прекратит. Но он не просит, даже не думает об этом. Потому что, как бы странно всё это ни было, ему правда становится лучше в этом молчаливом не-одиночестве, наполненном звуками старой музыки и шорохом бумаги.       — А-Яо, — игла соскальзывает с пластинки, он снимает её и возвращает в конверт — и Ваньинь наконец решается спросить.       — М? — Мэн Яо откладывает конверт и поднимает на него взгляд. Следующая просьба, мольба, звучит почти неслышно:       — Останься.       Ваньинь не знает, почему произносит это. Не знает, почему сейчас. Ему бы сначала отойти от эмоций дня, поспать, чтобы разум прояснился, прогнать туман из мыслей. Но он смотрит на силуэт Мэн Яо в своей комнате, сидящего рядом со старым проигрывателем его тётушки, окружённого конвертами с пластинками — и ему кажется, что так правильно.       — Я, кажется, пока и не собирался уходить, — он улыбается привычно полуискусственно, и эта его непонятливость (которая явно таковой не является) даже не раздражает. Ваньинь на выдохе объясняет, с трудом выбирая слова и делая заметные паузы.       — Нет. Просто останься. Не только сегодня.       Потому что так хочется. Потому что так легче. Потому что так задыхаться в жалости к себе не приходится.       Мэн Яо смотрит на него мгновение, а потом опускает взгляд. Ваньинь начинает думать, что только что всё испортил и стоило промолчать. Но Мэн Яо снова поднимает голову — и на губах его всё ещё играет улыбка, в уголках которой он, кажется, замечает лёгкую радость.       — У нас впереди ещё вся ночь. Что хочешь послушать дальше?       Он протягивает ему два конверта с написанными на них названиями групп — и, выбирая, Ваньинь точно знает, что только что услышал согласие.