Выскочка

Курган, как узнал Аникей, был единственным семьянином в дружине, потому как женился раньше, чем вступил в это братство; а вообще, дружинники не могли заводить семьи, что вполне устраивало разгульного топорника: уж больно охоч до девок был— какая там женитьба! Больно хорош собой был молодец: девки сами вешались на него раньше, а уж как в дружину вступил— так стал еще краше, оно и понятно: молодой, холостой, еще и дружинный! Почему-то глупых девушек занятие топорника не отталкивало, а только привлекало, видно они тоже не собирались связывать себя браком, потому как много гуляли и не нужна им никакая семья; Аникей вполне понимал и разделял такой образ мыслей до встречи с Ладой, но потом… Мир его перевернулся с ног на голову; мог бы когда-нибудь прежде помыслить он о том, что когда-нибудь станет отцом?! — Скорее всего, нет, а потому не мог понять семьянина топорник; настолько разнились их взгляды, что казалось, что они даже толковали на разных языках: —Нет, ты мне объясни, какой толк от этого брака, —в сотый, наверное, раз приставал к Кургану неугомонный Аникей — Ну, как же: домой приходишь после тяжелого дня, уставший, что пес, а на тебя со всех сторон детишки запрыгивают, такие радостные, аж самому на душе мирно и благостно становится, и ты не хочешь уж никаких других женщин, потому что любишь одну, которая подарила тебе всех этих детишек, а вместе с ними—счастье и смысл жизни! —увлеченно сказал Курган, уставившись поначалу на топорника с непониманием во взгляде, как бы спрашивая: «как можно думать иначе?» На что Аникей мгновенно давал ответ: — Но ведь девок разных в мире очень много, как можно добровольно привязать себя к одной?! —топорник очень забавно округлял глаза в возмущении и бешенстве, отчего на лице Кургана появлялась предательская улыбка, вмиг вводившая вспыльчивого молодого человека в бешенство; а сам семьянин обреченно говорил, вздыхая: —Что ж, сытый голодного никогда не поймет… Такие бестолковые споры повторялись весьма часто, забавляя его участников; Курган нередко встречался с непониманием со стороны боевых товарищей, однако давно он уже осознал эту простую истину—"сытый голодного никогда не поймет», а потому отношение молодого гулящего Аникея к нему было вполне ожидаемо. — Эх, молодость…—вздыхая говорил Курган, вспоминая свою молодость; при этом в нем вспыхивали новые силы продолжать разговор: — Скажика-ка, брат Аникей, а ты когда-нибудь влюблялся? Только я толкую не о мгновенном увлечении, а о серьезном чувстве, так, чтоб прям под венец свою избранницу вести, — пристально наблюдая за переменами в лице топорника, щурясь, спросил Курган Аникей напрягся, силясь вспомнить; обдумывая ответ несколько секунд, он задумчиво проговорил: — Кажется, нет… — Ну, какие твои годы! — весело ответил старший дружинник, — вот годков через пять мы вернемся к этому разговору… Он сам вспомнил, как влюбился в свою Анисью, как искал встречи с девушкой, как с замиранием сердца переживал сватовство к ней, как его бросало то в жар, то в холод, когда ее строгий отец толковал с ним, наказывая беречь и любить жену и не гулять от нее; как грозил расправой, ежели она воротится в родительский дом, а у Кургана в тот момент сердце испуганно подпрыгивало, но оно того определенно стоило; это семейное счастье, в котором он постоянно находил покой и сладкое спокойствие, однако, чем больше что-то ценишь, тем сильнее боишься потерять, долгое время после женитьбы Курган относился к жене так, словно она царица или княжна; поэтому сложно было ему уразуметь, о чем толкует товарищ.