now or never

Ли Феликс.  — Не прикасайся ко мне, — выдавливаю я.  Его тело толкается в меня, руки сжимаются вокруг моих запястий.  Поясница ударяется о стол, когда он нависает надо мной, весь твердый и мощный. Однако я не испытываю никакого запугивания. Дерьмо, я даже не вижу в нем неотразимого Викинга.  Он просто чертов мудак.  — Я же сказал, что погублю тебя, — в его голосе слышится злоба. Острота, которая должна резать. — Говорил, что сломаю тебя, но ты все равно не отступил. Ты продолжал дразнить меня, словно прося отомстить ещё сильнее.  — Пошел ты, Хёнджин. Пошёл. Ты. Все, чего я когда-либо хотел, это закончить свой последний учебный год в мире, но нет, ты должен был все разрушить. Разве я просил тебя заинтересоваться мной? Я тебя заставил? Это ты решил уничтожить меня в своих дурацких играх.  — И ты единственный, кто отказался проиграть.  Его лицо напрягается, будто это он злой, а не наоборот.  — Я родился не для того, чтобы проиграть или стать пешкой на твоей доске.  Он наблюдает за мной, весь напряженный, словно разрезает меня и заглядывает внутрь. При других обстоятельствах это было бы неприятно, но сейчас я чувствую только презрение.  Я хочу погубить его так же сильно, как он погубил меня.  На этот раз я хочу быть хищником, а не добычей.  — То, что ты увидел, не то, о чем ты подумал, — говорит он холодным тоном, словно мы обсуждаем погоду.  — Конечно. Я определенно не видел, как Оливия сосала тебе член, Хван.  — Не обращайся ко мне так.  — Разве не этого ты хочешь, чтобы все называли тебя так, Хван?  — Только не ты.  Как будто это возможно, его грудь становится еще ближе.  С каждым вздохом моя грудь задевает его куртку. Я стараюсь не сосредотачиваться на том, насколько полными и тугими они кажутся или как болят мои соски в ответ.  Его свежий запах, смешанный с отдаленным запахом водки, наполняет мои чувства.  Его присутствие подобно стихийному бедствию; его невозможно избежать, и он всегда оставляет за собой разрушение.  И я отказываюсь быть побочным ущербом.  Я борюсь с ним, пытаясь ударить его головой, но он легко отходит в сторону.  — Ты считаешь меня шуткой?  — Шуткой, — медленно повторяет он, продолжая безжалостно сжимать мои запястья.  — Или я завоеватель? Война, которую необходимо выиграть.  — По сравнению с тобой, принцесса, война просто детская забава.  — Скольким девушкам ты это рассказывал? Это относится и к Оливии? Ты же знаешь, что она заботится о капитане и все такое.  Его губы кривятся в волчьей ухмылке. Черт бы побрал его и то, как нереально он выглядит.  — Почему ты так расстроен, принцесса?  — Я не расстроен.  — Быть может, ты ревнуешь?  — Пошёл. Ты.  И пошла к черту Оливия, и мое сердце, вечно бьющееся из-за этого ублюдка.  Он направляет свою нижнюю часть тела туда, где моя футболка встречается с джинсами. Что-то твердое и толстое давит мне на живот через брюки.  Я не могу сдержать дрожь, которая пробегает по моему позвоночнику.  — Ты чувствуешь это, принцесса? Я больше ничего не хочу делать, кроме как раздвинуть твои ноги и трахнуть тебя до крови.  Его грязные слова вызывают напряжение в животе. Это как воспоминание о той ночи, и я едва удерживаюсь, чтобы не потереться о него всем телом.  Затем я вспоминаю, что не так давно одна блондиночка терлась о него всем телом.  Я кусаю нижнюю губу так, что почти до крови.  — Неряшливые секундантки Оливии не входят в мой список дел.  — К черту Оливию. К черту всех. Ни одна из них не имеет значения.  — А я имею? — я усмехаюсь.  — Да.  Он делает паузу, будто сам удивляется.  Его поза становится напряженной, и мы смотрим друг на друга слишком долго, словно нам нужно впитать этот момент.  Я первый, кто выходит из транса.  — Оставь меня в покое, Хван.  — Я же просил тебя перестать так меня называть.  Он отпускает мои запястья и хватает меня за бедра. Его большие и сильные руки обхватывают мое тело, когда он с лёгкостью поднимает меня.  Я вскрикиваю, когда он усаживает меня на стол. Он раздвигает ноги. Джинс натягивается от движения, когда он устраивается между моих раздвинутых бедер.  Крошечные мурашки пробегают по коже и спине.  — Знаешь, о ком я думал, когда Оливия стояла у меня между ног?  — Я не хочу этого знать.  Его горячее дыхание дразнит раковину моего уха, вызывая дрожь во внутренних стенках.  — Ты не хочешь, хах?  — Не хочу.  — Во всяком случае, я тебе скажу. Когда она подняла глаза, то это были эти карие ворота. — его пальцы скользят по моим ресницам. — Когда она открыла рот, я увидел эти губы. — он проводит указательным пальцем от моих глаз к уголку рта, паря, но не касаясь.  Я сглатываю звук, вырывающийся наружу. Мое дыхание прерывается с каждым вдохом.  — Потом что? — мой голос ещё ниже, побежденный. — Ты бы трахнул ее и притворился, что это я?  — Она не ты.  Слова едва слетают с его губ, и вся его поза застывает, словно он ненавидит это. Он ненавидит, что она не я. Что он не может играть с ней в свои игры и притворяться, что это я.  И почему-то это вызывает у меня странное чувство выполненного долга.  Даже король не всегда получает то, что хочет.  Хёнджин хватает меня за волосы и тянет, пока моя голова не откидывается назад. Он проводит другой рукой по моей ключице и обхватывает ею горло.  Его хватка достаточно крепка, чтобы я знал, что он контролирует мое дыхание. Одно сжатие, и весь воздух исчезнет.  Мой пульс ускоряется до тех пор, пока его невозможно услышать.  Тук. Тук. Тук.  Под этим углом я полностью вижу сжатую линию его острого подбородка, презрение на его мягких чертах и черноту в его бледных глазах.  Я начинаю думать, что для Хёнджина черный — это не цвет. Это состояние ума и бытия.  За этим зловещим, угрожающим взглядом скрывается монстр. Чудовище, которое разорвет меня на кусочки, если я ему позволю.  Поцарапает. Разорвет меня на части, даже если я ему не позволю.  Я уже спровоцировал короля, и теперь нет никакого пути обратно, чтобы стать простой пешкой на линии врагов. Мой лучший выбор — это подняться по служебной лестнице и каким-то образом свергнуть короля.  Он на мгновение сжимает мое горло.  — Никто не ты, принцесса.  Моя грудь поднимается и опускается так сильно, что я радуюсь, что мое сердце орган и не может вырваться из моей грудной клетки в стиле камикадзе.  Я кладу руку ему на грудь в жалкой попытке оттолкнуть.  — Это не может произойти. Я ненавижу тебя, Хёнджин.  — Если тебе от этого легче, то ненавидь меня сколько хочешь.  Он проводит губами по раковине моего уха, высовывая язык, дразня разгоряченную кожу.  Тихий вздох срывается с моих губ, и я не могу не наклонить шею в сторону, даже когда его рука удерживает меня на месте.  — Мы с тобой токсичны, — тихо выдыхаю я. — Мы совсем не похожи.  — Противоположности притягиваются, — говорит он мне на ухо, покусывая чувствительную плоть.  Я прикусываю нижнюю губу от нахлынувших эмоций. Сжимаю бедра, но это только сильнее прижимает его к моей гладкой сердцевине.  — Противоположности тоже уничтожают друг друга.  — С этим у меня тоже все в порядке.  Я открываю рот, чтобы возразить. Любые слова, которые я собирался сказать, заканчиваются вздохом, когда его губы захватывают мои. В отличие от поцелуя на парковке, этот более отчаянный, жестокий и неуправляемый.  Его зубы стучат о мои, его язык проникает внутрь, будто он всегда владел этой частью меня.  Как будто он владел мной всю жизнь.  На этот раз я не сопротивляюсь. Я не могу.  Когда он тянет меня за волосы, я откидываю голову назад и позволяю ему поцеловать меня. Нет. Поглотить меня. Потому что Хёнджин не целуется, он поглощает. Он пробует меня, словно я его любимый вкус.  Затем, секунду спустя, он сжимает мою шею и отрывается.  Я задыхаюсь и прошу воздуха, но все, о чем я могу думать, это… о большем.  Я нуждаюсь в большем.  Наши рты не предназначены для дыхания или разговора.  Они созданы для поцелуев.  Это чертово преступление, что он не целовал меня все это время. Мы должны были целоваться с той ночи, когда я был одурманен им и его прикосновениями.  Только теперь я не под кайфом, не так ли?  Хёнджин, это наркотик. Я жертва своей зависимости от него.  Я жертва его одержимости мной и того, как он смотрит на меня, будто я, его жизненная дилемма.  — Не приходи болеть за других в моей игре, — рычит он мне в горло.  — Ч-что?  — Не стой и не называй имя другого парня в моем гребаном присутствии.  Я недоверчиво улыбаюсь.  — Ты… одержим мной или?  — Назови это одержимостью, глупостью или чертовым безумием, — рычит он, сжимая мое горло. — Но твой взгляд предназначен мне.  Я не успеваю ответить, потому что его язык вторгается в мой рот. Побеждает. Рушит. Как будто это его богоданное право. Словно я был создан для него, чтобы побеждать.  Большая часть меня хочет вернуть то, что он берет. Я хочу поцеловать его, будто я тоже могу выиграть битву. Хочу вцепиться в его защиту и разрушить стены.  Но я не такой, верно? Я не должен участвовать в битвах и войнах. Я должен закончить свой чертов учебный год в мире.  Я со стоном отрываюсь от его рта…  — Я…  — Перестань отрицать это, — бледно-черные его глаза околдовывают меня. В последний раз сжав мое горло, он проводит рукой по моей груди, мимолетно цепляя мой сосок. — Они кажутся такими полными, не правда ли?  Я качаю головой, хотя мои соски твердеют, как никогда раньше.  — Но посмотри, как они стоят. Держу пари, они хотят, чтобы я к ним прикоснулся, а?  Он проводит большим пальцем по соску поверх ткани. Его грязные словечки и прикосновения вызывают массу ощущений.  Все ощущается в десять раз острее.  Дерево стола подо мной слишком твердое. Мягкий свет вдруг стал слишком ярким. Его пьянящий запах стал опиумом или глотком алкоголя.  — Лги сколько хочешь, но я чувствую твое возбуждение, принцесса.  Я уже собирался возразить, когда он щипает меня за сосок.  Моя голова откидывается назад со стоном.  — О Боже.  Он продолжает играть с соском, а затем крутит его, словно это орудие пытки. И в каком-то смысле так оно и есть.  Горячее дыхание щекочет мое ухо, когда он шепчет:  — Хочешь сказать, что, если я прикоснусь к тебе прямо сейчас, твой член не будет стоять?  — Х-Хёнджин…  Это должен был быть протест, но я слишком одурманен его грязными словами.  Не говоря уже о том, что двойная атака на мою грудь и ухо делает меня слишком одурманенным, для мыслей.  — Скажи мне, принцесса, если я проберусь в твои трусы, моя рука будет мокрой?  Я не успеваю ответить.  Схватив меня за волосы, он отталкивает меня назад и дергает мои джинсы вниз, обнажая мои бедра и черные боксеры под ними.  Искра похоти в его глазах смешивается с этой странной чернотой.  — Хёнджин, ты…  Мои слова умирают, когда он прикасается ко мне поверх трусов. Я прикусываю нижнюю губу, чтобы не застонать. Как будто все мои нервы собрались под его рукой.  — Ты весь мокрый. — его волчья ухмылка заставляет меня судорожно вздохнуть. — Как я сделал твой член стоящим, принцесса? — его пальцы скользят к поясу моего нижнего белья. — Это то, как я прикасаюсь к тебе здесь? — он проводит пальцем по ткани, вверх и вниз. — Хочешь, чтобы я вошёл в тебя? Ты примешь меня, как хороший маленький принц?  Хотя его прикосновения и грязные слова сводят с ума, именно взгляд его глаз заставляет меня захотеть освободиться от греха.  Он смотрит на меня так, словно я самая аппетитная вещь, которую он когда-либо видел. Он голоден, и его непримиримый, грубый голод терзает меня.  — Ты ведь кончишь для меня? — рычит он. — Будешь кричать так громко, что обрушишь весь чертов дом, да? Все будут знать, что тебя очень хорошо трахают, так ведь?  Ох, ради любви к булочкам тети Норы, почему каждое его слово заводит меня еще больше?  — Но сначала ты хочешь, чтобы я тебя увидел, не так ли? Хочешь, чтобы я увидел этот член, который скоро будет принадлежать мне. Держу пари, он стоит колом, а головка порозовела для меня, не правда ли?  Я сглатываю, не в силах дышать. Потому что, возможно, я хочу. Может, я сошел с ума и хочу, чтобы он меня увидел.  Всего меня.  Приподняв мои ноги, он спускает вниз боксеры, не прерывая зрительного контакта.  Эти очаровательные бледные глаза.  Эти темные, карие глаза.  Интимность этого момента сводит меня с ума.  Затем его взгляд останавливается на том, что он обнаружил. Я облизываю пересохшие губы, глядя на дикое выражение его лица.  Но я не могу долго наблюдать за тем, как он смотрит на меня. Я не могу поставить момент на паузу и сохраниться.  Потому что он у меня между ног.  — Что ты…  Все мысли исчезают, когда он проводит языком от мошонки до головки моего члена.  Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но издаю только «О». Он снова повторяет атаку, не давая мне времени вздохнуть. Я хватаюсь за край стола, когда моя голова падает на поверхность.  Он сосет, его волсы трутся о внутреннюю сторону бедер. Этого ощущения достаточно, чтобы подвести меня к краю.  — Ты на вкус. — облизывание. — Как. — облизывание. — Чертов грех.  Я чувствую, как погружаюсь в него. За его словами. За его ауру.  Хёнджин владеет мной так, что даже я не могу объяснить. Я не могу понять.  Он посасывает мою головку, и я дергаю стол, как одержимый. Он прижимает меня обеими руками к бедрам.  Мои пальцы находят пряди его волос, и я дергаю — или тяну — я не совсем уверен. Он продолжает сосать, облизывать мой член, будто он изголодался по мне. Словно я был создан для того, чтобы он меня пожирал.  Что-то дикое и необузданное накапливается во мне так быстро, что я не могу это заметить, не говоря уже о том, чтобы сдержать.  Нет никакого предупреждения. Никакого проклятого замедления Хёнджина и его грубого, необузданного языка.  Я кончаю так сильно, что моя голова ударяется о дерево, и черные звездочки формируются за веками.  Вспышка движения мелькает в моем боковом зрении. Или, может, это ореол оргазма.  Я возвращаюсь в мир живых с губами Хёнджина на моих и его языком, проникающим в мой рот. Те же губы и язык, которые только что довели меня до пика.  Я снова почти кончаю.  На этот раз я целую его в ответ. Сталкиваюсь с его языком и зубами, и возвращаю дикость, которую он вызвал во мне.  Я становлюсь войной, которую он пытается победить.